Запрещенная Таня

Сергей Комяков

Две женщины – наша современница студентка и советская поэтесса, их судьбы пересекаются, скрещиваться и в них, как в зеркале отражается эпоха…

4

Пересчитывая ступени и таща Колю за собой, Татьяна вспомнила, как недели через три после ареста Кости ее вызвали в НКВД. Татьяна отдала ключи от комнаты соседке, которая понятливо спрятала их в щель досок пола коридора. Брать у счастливого семейства Нейсманов — Бертольц было нечего, а комнаты делили в горкоме. Именно в это лето, как и в два предыдущих в ленинградском горкоме была особенно длинная очередь на улучшение жилищных условий. И Татьяна не сильно волновалась, что их комнатенку займут, тем боле, что она могла быть ее последней комнатой, не заставленной нарами.

Следователь оказался угрюмым человеком. От его странного, но ординарного лица Татьяна запомнила только белоснежный подворотничок синего кителя. Его белизна была таково, что после четвертого допроса Татьяна стала думать как же старается жена товарища следователя, стирая, крахмаля и подшивая новые подворотнички. Каждый день новые. Хорошо, если у него несколько кителей. А если один? То значит его жена каждый вечер, поздно, когда вернется муж и ест, громко жуя, осматривает его китель. Потом вздыхает, опарывает грязный и пришивает новый подворотничок. А может и не вздыхает, а уже так привыкла, что машинально отпарывает и машинально пришивает. Так же машинально как живет с ним и ходит на какую-нибудь малообременительную службу, специально устроенную для жен служащих НКВД.

Вот если бы так просто можно было отстирать души тех, кто здесь работает, — иногда думала Татьяна. Но после четвертого допроса она поняла, что эта мысль сводит ее с ума. И она поняла, что здешние серые души отстирать может и нельзя. Но ее душу придется после этого подвала стирать долго и нудно. И стирать ее придется ей самой. Если придется.

Допросы катились чередой. Следователь заученно, как учитель на экзамене задавал простые и пустые вопросы. Где и как встретились, почему поженились, сколько жили вместе, не замечала ли Татьяна какой-то преступной деятельности Кости. Не было ли у него странных знакомых. И не ходил ли он, куда по вечерам.

Ответы Татьяны следователь медленно и аккуратно записал в протокол допроса. Буквы он выводил старательно, как школьник второго класса, который сидит на первой парте и стремиться понравиться учителю. Иногда он перечитывал протокол, шевеля губами, а потом давал расписаться, внизу листать Татьяне.

Потом он осторожно клал протокол в грубый стальной шкаф и закрывал его на скрипящий замок. Все это производило впечатление небольшого магазина на окраине. Плотный парящий отдышкой следователь, большой стальной шкаф с грубо вырубленными краями и скрипевший как несмазанная телега замок.

Ей даже вспомнился нелюбимый нею Есенин: «Скоро, скоро часы деревянные проскрипят мой двенадцатый час».

Ее передернуло. Следователь отвлекся от бумаги и посмотрел на нее:

— Вам, что не понятно? Может еще все прочитать?

— Нет, — ответила она, — это я случайно. Мне пылинка в глаз попала.

Следователь понимающе кивнул. Он посмотрел лицо Татьяны, потом расстегнул воротник своего кителя, встал и открыл форточку. Наверно, ему показалось, что в кабинете слишком душно.

Он не бил Татьяну. Вернее ударил только один раз. Было это в конце четвертого допроса. На нем кроме все тех же вопросов о контрреволюционной деятельности Коли и того, что не надо покрывать мужа — изменника и врага, следователь спросил о их общих знакомых. Он медленно записал их все тем же осторожным круглым подчерком. Потом открыл шкаф и достал другой лист. Осмотрел его и положил перед собой. Оказалось, что это тоже список. Татьяна не успела подумать, кто и когда составил его, как следователь неожиданно громко закричал:

— А почему Мильштейна и Буракина забыла!? Покрываешь!

И взяв со стола папку, он ударил ею Татьяну по лицу. Боли она не почувствовала. Следователь посмотрел на не и осторожно положил папку. Уже в камере ей сказали, что так проверяют на слабость. Если бы Татьяна закричала или испугалась, то следователь бил бы еще. А если они не видели этой слабости сразу, то не били. Во всяком случае, сразу.

Из камеры водили под конвоем. Синий мальчик с топорщащимися ушами уже не смущался того, что водил из женских камер и должен был каждые пять минут смотрел в глазок камеры. Он не отводил глаза, но и не проявлял любопытства. Все время перехода он молчал, а потом ждал окончания допроса в коридоре.

— Так вы продолжаете отрицать, что ваш муж Константин Нейман шпион? — угрюмо снова спросил следователь.

— Да, — ответила она.

— И вы е вели с ним никакой антисоветской деятельности.

— Нет.

— И агитации никакой не вели?

— Я веду агитация только за советскую власть.

Следователь оторвался от лита и посмотрел на Татьяну:

— Я совсем не спрашиваю чем вы занимаетесь. Мы и так это знаем. Меня интересует только то, что я спрашиваю. А когда вы даете такие ответы. Ответы не в впопад, то это мешает мне работать.

Следователь посмотрел на лист, а потом опять на Татьяну:

— Вот посмотрите, — я опять сбился. Теперь мне приодеться задавать вопросы вот отсюда.

— Вы не верите мне? — неожиданно спросила Татьяна.

— Почему, — следователь воспользовался паузой и протер перо о край чернильницы, — почему вы считаете, что мы не верим вам? Вы подозреваете советскую власть?

— Нет, — Татьяна видела синий воротник кителя следователя, который формировал плотную шею чекиста, придавая ей чеканную стройность, — я не понимаю, почему вы задаете мне столько вопросов, но всегда одни и те же. Постоянно одно и то же.

Следователь кивнул своей головой, осмотрел очиненное перышко и положил ручку на край чернильницы:

— Вы думаете, что у нас только вы такие вопросы задаете? Нет. Такие вопросы все нам задают. Сначала говорят, что не виновны. Потом, что не желали зла, а потом спрашивают, почему вы нас тут держите. Ответ на это простой — мы даем вам время все вспомнить и понять, что с вами случилось. Что ваше контрреволюционная борьба закончилась и что вам остается только сдаться советской власти. Вот об этом я вам постоянно и говорю. Как только вы признаетесь, то мы перестанем задавать вопросы.

— А если я не соглашусь?

— А это не имеет значения, — спокойно ответил следователь, — у нас все сидят и думают, что мы не найдем улик. Но потом рано или поздно сдаются под грузом доказательств.

— Ясно, — ответила Татьяна и почему-то она поняла, что Костя еще ничего на нее не показал, что ее арестовали как жену врага народа, а не как врага народа. Если Костя и дальше будет молчать, то она еще сможет попытаться избежать тяжелой судьбы врага советского государства.

— Вот вы нам помогите, — настаивал следователь, — расскажите, что и как было. У нас много работы на других фронтах по охране социалистической законности.

— Мне вам нечего сказать, — ответила Татьяна, — я не враг и мой муж не враг. Мы не враги. И каяться мне не в чем.

— То, что вы так уверены в себе это хорошо, — следователь переложил лист бумаги, было видно, что он устал от монотонной работы и ему тоже хочет поговорить, а может быть и помолчать, — но то, что вы так уверены в своем муже. Это особенно интересно. Но вы не можете знать враг он или нет. Хотя говорите, что не вели с ним антисоветской деятельности. Вы может и нет, а он?

— Наверное, я бы заметила.

— Не все на это способны, — следователь посмотрел на Татьяну как будто она пришла на инструктаж перед выступление на ответственном собрании, — многие считают, что знают о своих мужьях. А мужья к любовнице ходят. Пьют. И на бильярд в деньги играют.

— Мой муж не ходит к любовнице, не играет на бильярде и не пьет, — Татьяна сказала это тихо, поражаясь той простоте, с которой этот совслужащий приравнивает госизмену и измену жене.

— Это вы так считаете, а где у вас доказательства этого? Вы чем можете подтвердить то, что ваш муж не посещает любовницу?

— Я это чувствую?

— Это хорошо, — ответил следователь и надул губы, — но это ваше дело. Я бы сказал ваше личное дело. А вот что касается измены стране, вы, что можете сказать?

Она молчала.

— Вот в этом и дело. В этом вопросе чувств мало. Нам нужны надежные свидетельства того, что ваш муж не предатель. Не враг народа. Но у вас их нет. Вот мы и задаем вам одни и те же вопросы. Может вспомните вы чего-нибудь. Новее вспомните, необычное. Не замечали за ним такого?

— Я не понимаю, как он мог быть врагом? На каком направлении?

— Это правильно, — следователь наклонил голову, свет лампы отбросил тень и Татьяна заметила, как серая полоса на подворотничке пролегла параллельно синей полосе воротника кителя, — но вот из Испании наши товарищи вернулись. Бывшие товарищи надо сказать. И кто бы ожидал, что выдающийся наш журналист Светло окажется агентом. Столько лет маскировался. А оказался троцкистом. Как выехал из страны, так и вступил в связь с троцкистами. Получается, что враг не дремлет, что он-то начеку, а вот мы спим. Вернее вы спите. Вам это понятно?

— Я никогда не видела, чтобы мой муж шпионил или интересовался чем-нибудь запрошенным.

— Вот так всегда, — посокрушался следователь, — все не видят. Все не замечают. И только мы все замечаем. Но не всегда сразу. Потому и вынуждены исправлять свои ошибки. Ладно бы эти ошибки не были совсем уже критическими.

Следователь замолчал и поправил на своей груди значок «Заслуженный чекист». Он давно уже отложил перо, и было видно как ему легче без него, как проще и свободнее. Он посмотрел на лист, который не был исписан полностью.

— На сегодня все, — следователь хлопнул ладонью по столу, — даю вам три дня подумать, о том, может какие-нибудь были у вашего мужа негативные для советского человека черты. А пока идите в камеру. Но если вспомните, может сами на допрос проситься. Я здесь с девяти и часто до полуночи.

Незастенчивый боец отвел Татьяну в камеру, дежурно погремел ключами и отпер и запер дверь.