Не жди, не кайся, не прощай

Сергей Зверев, 2012

Отслужив в армейском спецназе, Константин Рощин устроился работать в службу безопасности к предпринимателям, а по сути, бандитам – братьям Александру и Сергею Мотылям. Служил он им верой и правдой, а когда на Александра напали киллеры, не задумываясь бросился к нему на помощь и расстрелял троих убийц. Но за этот самоотверженный поступок братья расплатились с Константином черной неблагодарностью. Они объявили, что Рощина знать не знают, никогда он у них не работал, а парней убил по собственной инициативе. Костю засадили на долгий срок. И сидеть бы ему на нарах до скончания своих дней, но подвернулся случай совершить побег. А у Кости на воле остался неоплаченный счет к Мотылям, и месть его будет суровой…

Глава 5

Один на один

Кружка Рогача стояла под дверью, наполненная до краев драгоценной живительной влагой. Он потянулся за нею, удовлетворенно отдуваясь.

Как это часто бывает, Рогача подвела самоуверенность. Поспешил он наклониться, подставился. Недолго думая, Константин с силой пнул его в отставленный зад. Он здорово ослабел в душегубке, но, по счастью, этого единственного удара хватило. Потеряв равновесие, Рогач врезался головой в стену и сполз на пол без чувств. Падая, он перевернул кружку, но Константин успел подхватить ее, пролив лишь немного жидкости.

Вкус у воды был затхлым, но это не имело значения. Главное, что это была вода. Казалось, ее можно пить целую вечность, лишь изредка отвлекаясь на какие-нибудь другие дела.

Заставив себя не торопиться, Константин выцедил воду, наблюдая за лежащим на полу противником. Рогач очнулся минуту спустя. Глаза у него были мутными, на лбу зияла свежая рана, чем-то напоминающая по форме звездочку. Рогач потрогал ее кончиком пальца и лизнул кровь.

— Здорово ты меня, — сказал он.

— До свадьбы заживет, — пообещал Константин, следя за каждым движением сокамерника.

Тот приподнялся на одно колено и сел снова с протяжным стоном. В театре одного актера разыгрывался спектакль под названием «Утомленные солнцем… жаждой и ранами». При этом взгляд Рогача давно обрел осмысленность и звериную цепкость. Глаза выдавали его с головой. Выражение их никак не вязалось с нарочито безвольной позой.

— Дай руку, — попросил Рогач, всем своим видом показывая, что не представляет собой опасности. — Помоги встать, ну?

Константин на эту нехитрую уловку не повелся. Это было все равно что совать пятерню в пасть тигру.

— Ты мне не барышня, я тебе не кавалер, — отчеканил он. — Сам встанешь, не инвалид.

Он оказался прав. Рогач не просто встал, он взлетел с пола, словно подброшенный пружиной. Под его нездоровой бледной кожей шевелились и подергивались мускулы. На напрягшихся бицепсах вздулись вены.

— Ну, баклан, — прошипел Рогач, вновь ощупывая лоб. — Ну, паскуда, ты мне за это ответишь. Знаешь, что теперь с тобой будет?

— По понятиям я прав, — сказал Константин, изображая спокойствие, которого он не испытывал. — Ты выпил мою воду, я — твою. Квиты.

Рогач погонял в носоглотке слюну и смачно сплюнул под ноги.

— А на «курорте» свои понятия, Роща, — процедил он. — Если я тебя опущу, менты мне только спасибо скажут. Для того тебя сюда и определили. Чтобы не шибко пырхал.

«Вот оно как, — тоскливо подумал Константин. — Эх, гражданин начальник, да ты по части подлянок любого беспредельщика обставишь. И ведь не порвут тебе глотку за подобные номера. Потому что ты при солдатне и погонах, а мы без прав и с судимостями. Пыль человеческая на ментовских сапогах».

Константин тоже сплюнул.

— Давай, отрабатывай мусорское спасибо, — предложил он. — Только учти, их благодарность гнилая насквозь. Завтра тебя самого уроют. Повесят — и концы в воду. «До свиданья, друг мой, до свиданья, не печалься и не хмурь бровей».

— Есенин? — угадал Рогач. — Уважаю. Только тебе от этого не легче. Молись, ежели в бога веруешь, Роща. Только я не помню, чтобы он хотя бы раз зэкам помог.

— Без молитв обойдусь, — пробормотал Константин, наблюдая за сокамерником.

В ответ тот осклабился и подмигнул:

— Играет-то очко, Роща?

— Твое — громче, — парировал Константин. — И жалобнее.

— Юморист… Ну ничего, скоро я тоже посмеюсь. А вот ты кровавыми слезами умоешься и на собственной сопле повесишься.

Подняв пустую кружку, Рогач принялся натягивать ее на левый кулак. Следя за ним, Константин проделал то же самое. Похлопывая ладонью по дну кружки, Рогач шагнул вперед. Константин принял стойку. Она получилась не слишком уверенной. Кружка была плохой заменой боксерской перчатке. К тому же Константин был новичком в поединке подобного рода, тогда как Рогач действовал по хорошо известному ему сценарию.

— И-эх-х!

Размахнувшись, Рогач нанес первый удар. Автоматически подставив под кулак плечо, Константин получил кружкой в висок. Его шатнуло. Рогач ударил опять, метя прямо в лоб. Константину повезло, что он находился в неустойчивом равновесии. Дно кружки соприкоснулось с его головой в тот самый момент, когда он отклонился назад. Ослабленный удар не вырубил его окончательно. И заставил собраться с силами, потому что побед по очкам в тюремных поединках не бывает. Не прозвучит спасительный гонг, не выкинет полотенце секундант. Или ты его, или он тебя. Не исключено, что насмерть.

Маневрируя по тесной камере, Константин лишь оборонялся, почти не нанося ответных выпадов. Тем самым он берег силы, дыхание и подгадывал удобный момент.

Твердый кулак и жесткая кружка Рогача поочередно охаживали его по плечам и локтевым сгибам, не доставая до корпуса и головы. Но слишком долго так продолжаться не могло. Смекнув, что противник попался ушлый и умеет грамотно защищаться, Рогач непременно пойдет на сближение. Очутившись в его могучих ручищах, Константин моментально утратит преимущество. В этом случае пародия на боксерский поединок закончится его полным поражением.

Лучше сдохнуть!

Позволив прижать себя к стенке, Константин сделал вид, что выдохся и раскрылся, опустив руки на уровень груди. Злорадно осклабившись, Рогач занес свой кулак в мятом алюминиевом колпаке. В удар он вложил всю свою чудовищную силу, на чем и строился расчет Константина. Вовремя отклонив голову, он услышал скрежет металла о бетон.

Было такое впечатление, будто в стену шарахнули тараном. Физиономия Рогача перекосилась от боли, глаза утонули в слезах. Его левая пятерня, упрятанная в тесную кружку, наверняка сильно пострадала, врезавшись в стену. Возможно, он даже переломал пальцы или, в лучшем случае, отделался выбитыми суставами.

— Сука, — повторял он, ища Константина слезящимися глазами. — С-сука.

Несколько раз качнувшись из стороны в сторону, чтобы сбить противника с толку, Константин молниеносно ударил его своей кружкой в напряженный бицепс левой руки. Еще, еще и еще.

— А! — вскрикивал Рогач. — А, а, а!

— На! — передразнивал его Константин. — На! На!

— Ур-рою-у-ууу!!!

По запарке Рогач перешел в наступление, но обе его конечности были выведены из строя. Правая, утратившая подвижность и упругость, представляла собой угрозы не больше чем скатанное в трубочку полотенце, которым вяло размахивали в воздухе. Левая, закованная в покореженный металл, действовала с прежней скоростью, однако, натыкаясь на любую преграду, тут же повисала плетью.

В глазах Рогача читалось отчаяние, и все же он продолжал биться не на жизнь, а на смерть. Он не был героем. Он был бойцом. Таким же, как Константин и сотни тысяч других зэков, находящихся за колючей проволокой по всей стране. В России таковых насчитывалось чуть больше миллиона, ровно столько же, сколько во времена ГУЛАГа. Изменились лишь названия уголовных статей. Законы выживания остались прежними. Сегодня сдохни ты, а я завтра. Сдохни! Сдохни! Сдохни!

Легко парируя ослабевающие удары Рогача, Константин яростно лупил его по лицу и корпусу. От искореженной кружки он избавился, предпочитая действовать голыми руками. Время от времени Рощин награждал противника болезненными ударами по бицепсам, не давая ему возможности восстановить силы.

Рогач рычал и шатался как пьяный. Его заплывшие глаза превратились в щелочки, тогда как разбитые губы и распухший нос увеличились в размерах вдвое. Может быть, в другое время и в другом месте физиономия Рогача могла бы показаться карикатурной, но Константину было не до смеха. Его силы тоже были на исходе. Ослабленный голодом и жаждой, он задыхался, его руки становились все тяжелее, икры ног каменели от судорог.

Пора было отправлять противника в нокаут, иначе хана. Два-три полновесных удара в голову, и все. Хук, джеб и классический апперкот — лучше всего именно в такой последовательности.

Вероятно, Рогач своими щелочками сумел разглядеть решительные огоньки, зажегшиеся в глазах Константина, и сделал то, что ему давно следовало сделать, — пошел на сближение. Ринувшись вперед, он навалился на противника всем своим немалым весом.

К счастью для Рощина, оба были потными и взмыленными, так что полноценного клинча не получилось. Дважды выскальзывая из рук Рогача, Константин поддевал его челюсть правой, а потом добавлял наотмашь левой. На третий раз он отбросил противника прямым прицельным тычком в солнечное сплетение.

До него не сразу дошло, что бой закончен. Он все еще пытался держать стойку, прикрывая руками подбородок, хотя они упорно опускались на уровень груди и даже живота, словно их тянули вниз за невидимые веревки. Или в каждом кулаке Константин держал по такой же невидимой гантели.

Смахнув кровь, струящуюся из рассеченной брови, он увидел согнувшегося пополам Рогача. Тот ни в какую не желал падать. Переступал ногами из стороны в сторону, будто исполняя какой-то дикий танец, но сохранял равновесие. Пришлось ему помочь. Константин сделал это двумя сцепленными в замок руками, потому что одной рукой не сумел бы завалить и котенка.

Получив удар по затылку, Рогач прекратил свой бессмысленный танец. Качнулся вперед… назад… опять вперед… наконец тяжело опустился на колени. Головы он не поднимал. Из его ноздри или рта свесилась ярко-красная нить, постепенно доставшая до пола. Немного постояв на коленях, Рогач упал на четвереньки и, мотая своим бритым шишковатым черепом, прохрипел:

— Ну? Добивай, падла.

Перебарывая головокружение, Константин стоял в метре от него и хрипло дышал. По звучанию это напоминало работу пилы, распиливающей бревно: шух-шух, шух-шух… Он попытался сплюнуть кровь, наполнившую рот, а вместо этого выплюнул зуб.

— Добивай, падла, — повторил Рогач, поднимая опухшее, окровавленное лицо с полопавшимися губами. — Или я тебя порешу. По-любому.

— Лежачих не бьют, — сказал Константин и, разминая ободранные костяшки пальцев, возвратился на отведенное ему место.

— Это кто ж тебе такое сказал?

— Знаю.

— А я почему не знаю?

— Потому что тебя не учили, — отрезал Константин и сомкнул веки, давая понять, что разговор закончен.

Проследив за ним угасающим взглядом, Рогач повалился на пол и потерял сознание.

До девятого класса Константин Рощин ни разу не участвовал в настоящих потасовках, но настал день, когда уклониться от главного испытания в жизни подростка не удалось. Это произошло первого сентября, сразу после торжественной линейки. Еще до летних каникул, на субботнике, когда школьников выгнали на благоустройство территории, Костя повздорил с тщедушным шестиклассником. Фамилия его была Карапекин; он или сказал что-то не то, или посмотрел как-то не так, одним словом, нарвался на неприятности и схлопотал по шее. Проблема пацана состояла в том, что показательную трепку он получил в присутствии дамы своего сердца. Проблема Кости заключалась в том, что злопамятный шестиклассник Карапекин стал семиклассником, а минувшее лето посвятил занятиям в секции бокса, отрабатывая там хуки, свинги и прочие приемчики, позволяющие отправлять противника в нокдаун или даже в нокаут.

Костя тогда имел о боксе самое общее и весьма расплывчатое представление. Про различия между нокаутом и нокдауном он впервые услыхал по пути к месту поединка, куда вместе с ним следовала шумная ватага сверстников, включая нескольких девчонок, не отличавшихся примерным поведением. Принимая вызов, Костя презрительно усмехался, и эта кривенькая усмешечка намертво приклеилась к его губам, когда он поинтересовался у своего секунданта Генки Малявкина:

— Разве можно выучиться прилично боксировать за три месяца?

— Прилично боксировать — вряд ли, — заверил его Генка, — а вот в челюсть садануть как следует — это, я думаю, запросто.

— Ну, это мы еще поглядим, — сказал Костя, нисколько не сомневаясь в правоте товарища.

— Ты должен его сделать, Костян, — подзадоривали болельщики. — Где это видано, чтобы седьмые на девятые хвост поднимали? Не подведи.

— Ладно.

— Задай этому Карпеке так, чтобы ему мало не показалось.

— Не покажется, — угрюмо обещал Константин.

До осенних холодов было еще далеко, а солнце уже только светило и не грело. И аллея, ведущая к месту поединка, была не настолько длинной, как того хотелось бы Косте. Перехватив его тоскующий взгляд, брошенный на скрывшуюся за деревьями школу, Генка тихо спросил:

— Мандражируешь?

— Да как тебе сказать…

— Запомни: бить надо первым, иначе он тебя уделает.

— Первым? — оживился Костя.

— Ага. Как только Карапекин заговорит, выжди немного, а потом неожиданно вмажь ему, — торопливо инструктировал Генка.

— А он заговорит?

— Обязательно. Угрожать станет или бочку катить. Притворись, что слушаешь, а сам бей. Используй фактор неожиданности.

— Фактор неожиданности, — повторил Костя, протискиваясь между прутьями чугунной ограды. За ней простирался пустырь, на котором собралось не меньше полусотни зрителей из младших классов. — Фактор неожиданности, хм…

Предвкушая потеху, болельщики встретили его появление свистом и улюлюканьем. На их фоне Карапекин выглядел собранным и деловитым: рукава рубахи закатаны, ремешок часов свисает из кармана, кулаки приподняты на уровень груди.

— Вот и мы! — крикнул ему Костя, спускаясь по откосу.

Слово «мы» нравилось ему значительно больше слова «я». Оно подтверждало принадлежность Константина к взрослому миру послезавтрашних выпускников.

— Мы, Николай Второй, — процедил Карапекин.

В его свите захихикали.

Несмотря на дружную ораву за своей спиной, Константин остался один, в белоснежной пайте, приобретенной родителями в Италии к дню рождения. «Вот тебе и фактор неожиданности, — подумал Костя. — Если я заявлюсь домой в изорванной и перепачканной обнове, то папе очень не понравится такая неожиданность».

— Первым, — прошипел Генка.

— Давай! — Константина нетерпеливо толкнули в спину.

Сделав шаг, он оказался нос к носу с осунувшимся от решимости Карапекиным. На расстоянии удара. С пустой головой и подрагивающими коленками.

— Помнишь, как ты меня весной? — спросил Карапекин.

— Ну, помню, — подтвердил Константин.

— Проси прощения, и разойдем… М-м!

Договорить Карапекин не успел. Не сводя глаз с его шевелящихся губ, Константин нанес удар. Прицельный, мощный, безжалостный, сопровождающийся клацаньем чужих зубов.

«Ого, как я его, — восхитился Константин. — Ни фига себе!»

Отлетевший назад Карапекин сделался неправдоподобно маленьким, как в перевернутой подзорной трубе. Но тут кто-то спохватился и вернул трубу в нормальное положение. Ринувшийся вперед Карапекин заслонил собой небо, а его кулак, летящий в лицо Константину, был величиной с футбольный мяч… с арбуз… метеорит… планету…

Р-раз — и вселенная погрузилась во мрак. Два — и в этой непроглядной темноте стало горячо и солоно.

— Ай, — тоненько надсаживались вокруг комарики человеческими голосами. — Ей.

«Это они мне кричат вставАЙ! — дошло до Константина. — Это они кричат бЕЙ!»

— Угу, — произнес он. Его голос был громогласен, тогда как сам Константин куда-то подевался. Ни рук, ни ног у него не было. Одна голова, гудящая, как медный колокол.

Казалось, земля подбросила его, встряхнула, косо приподняла и вновь опрокинула назад, припечатав к себе затылком, лопатками, локтями.

— А-ай, — требовали со всех сторон. — Е-ей!

— Угу.

Преодолев земное притяжение, Константин воспарил, подобно воздушному шарику. Прямо перед ним раскачивалась фигура, принявшая боксерскую стойку. Из носа у Карапекина хлестало. Увидев это, Константин почувствовал, что вот-вот захлебнется собственной кровью. Не умещаясь во рту, она стекала в гортань.

— Подожди, — булькнул Константин.

Карапекин ждать не захотел. Налетел кузнечиком — отпрянул, налетел — отпрянул, а потом и вовсе исчез.

«Почему все голубое? — вяло удивился Константин. — Где деревья, где пацаны? И куда подевался Карапекин?»

Мгновение спустя стало ясно, что противник никуда не подевался: он возник над лежащим на спине Константином, четко выделяясь на фоне безоблачного сентябрьского неба.

Неужели опять колошматить станет?

Именно этого жаждали возбужденные зрители. Косте больше никто не кричал: «Вставай!» Зато «Бей!» орали пуще прежнего. Но опять же уже не Косте. Теперь все болели за Карапекина.

— Бей! Бей! Бей!

Карапекин протянул руку. Костя обреченно зажмурился.

— Руку дай, — донеслось до него сквозь звон в ушах. — Поднимайся, Роща.

— У-у… Мало ты ему всыпал… — разочарованно заныли зрители. — Надо еще… еще…

— Он свое получил, а лежачих я не бью. — Карапекин засопел, помогая Косте встать.

Не дожидаясь, пока пройдет головокружение, тот устремился прочь, провожаемый улюлюканьем мальчишек. Этот день навсегда врезался в его память. Пережитое унижение заставило его стать сильнее и научило не унижать других. Это был главный урок, усвоенный Константином в школе.

Увы, на зоне его благородство оценить было некому. Здесь били лежачих — забивали насмерть. Здесь нападали втроем… вчетвером… всемером на одного. А охотнее всего убивали спящих. Загоняли им гвозди в уши, резали глотки, душили подушками и ремнями.

«Не спать, — твердил себе Константин, украдкой поглядывая на лежащего напротив Рогача. — Не спать, не спать».

А глаза слипались. И голова наливалась тяжелым теплым свинцом.