Стукач

Сергей Герман

В этой книге собраны истории о жизни поздних переселенцев и бывших советских эмигрантов в Германии. Несмотря на вызывающий заголовок, это умная, добрая, веселая и вместе с тем печальная история жизни человека, воевавшего по приказу России, но так и нашедшего в ней места. Автор не морализирует, не отделяет хороших героев от плохих, не стесняется своих недостатков, не дает советов как жить. Он просто любит людей такими какие они есть и пишет о том. что видел. Живой язык, добрый юмор, потрясающие фразы, которые хочется рвать на цитаты перемежаются с его «чеченскими» страшными воспоминаниями.

Стучат солдаты, стучат матросы,

Стучат глухие, стучат слепые —

Все очень любят писать доносы.

Стучат писатели и поэты,

Стучат философы и артисты,

И шлют в Контору свои приветы

И демократы, и коммунисты.

Вместо предисловия

Переосмысливая судьбу моего народа я абсолютно уверен в том, что советская власть готовила ещё одно преступление, результатом которого должно было стать полное и окончательное уничтожение такого понятия и общности, как российские немцы.

Но этого не случилось. Помогло чудо или может быть вмешался господь Бог. Советскую власть уничтожили сами же большевики. Пришедшие к власти двое крестьянских сыновей — Михаил Горбачев и Борис Ельцин сотворили то, что не смогли сделать ни наймиты Антанты, ни германский рейх, ни Никита Хрущёв со своими кукурузными экспериментами.

Один по причине врожденной дурости и неспособности самостоятельно принимать решения, второй — в силу хронического алкоголизма и стремления своего окружения нахапать побольше.

Одной из причин развала советского колосса стало обострение национальных противоречий на фоне ослабление центральной власти.

До этого российская держава уже переживала подобный распад. Он случился в феврале 1917 года и именно по тем же национальному и территориальному признакам.

Впоследствии советская власть во главе с товарищем Сталиным учла этот печальный опыт.

Победившие большевики подошли к делу системно и постановили, что национальные отношения между народами должны строиться как в семье, где один из народов будет изображать роль авторитетного, умного и справедливого пахана или брата, а все остальные будут его всячески слушаться и поддерживать.

И вот несмотря на то, что сам товарищ Сталин был грузином, а ЦК интернационален, на роль старшего, самого доброго и справедливого родственника был назначен русский народ.

Все остальные, белорусы, украинцы, чеченцы, немцы могли считаться или близкими родственниками, или же… не очень близкими.

Но вот например, люди с нерусскими фамилиями как-то изначально не внушали доверия. Были они с каким то душком, чем то вроде осетрины второй свежести. Носить нерусскую фамилию было даже как-то неприлично. И потому многие видные деятели партии, революции и писательского цеха срочно поменяли свои имена и фамилии на русские. Или же брали себе псевдонимы, больше похожие на блатные кликухи. Так Даниил Герман стал — Граниным, Михаил Эпштейн — писателем Голодным, а революционная фурия Розалия Залкинд потребовала называть себя товарищем Землячкой.

Могу только догадываться о том, что в кровати переживал её муж. Обнимать и целовать в постели своего товарища в кожаной куртке, да ещё и с револьвером! Возможно именно поэтому у них и не было детей.

Для того, чтобы советской власти было сподручней вести учет всех неблагонадёжных, каждому гражданину СССР полагался паспорт. В нем имелась графа — национальность. И в этой графе указывалось: русский, немец, татарин или, скажем, — мордвин.

Система учёта в СССР была налажена идеально. Как большом лагере.

Первый барак — 100 заключённых. Второй — 150. Ну и так по порядку.

Так и с национальностями. Всех нашли и посчитали. По переписи 1926 года в СССР оказалось 147 миллионов 27 тысяч 15 человек русских, 1 миллион 238 тысяч 549 — немцев и в Украинской ССР обнаружили даже одного курда.

Никто не спрятался.

По Конституции СССР каждый народ страны Советов был наделён равными правами. В принципе так и было. Все народы жили одинаково. Одинаково плохо!

Правда кому-то было хуже чем остальным. Например евреям.

После свержения царизма и установления новой пролетарской власти антисемитизм в Советской России никуда не делся.

Периодически советские граждане громили еврейские магазины и обзывали евреев — жидами.

Наверное никак не могли простить евреям, что они распяли Христа.

Но это быстро прекратилось. Советская власть не терпела, когда кто-то проявлял несогласованную с партией инициативу и по собственному усмотрению решал кто из них лучше, а кто хуже.

Но после того как в 1933 году к власти в Германии пришли национал-социалисты, хуже всего в СССР считалось быть немцем. Иметь в молоткастом и серпастом эту национальность считалось очень большим несчастьем!

Если узбека или казаха могли просто назвать чуркой, то немца ожидало кое что и похуже. Например, высылка в Нарымский край, где по слухам комары были величиной с мелкого воробья, а ВОХРа, охраняющая потенциальных предателей, лютее овчарок.

* * *

Термин «национальность» — это гениальное изобретение советской власти. Сталин ввел его вместе с паспортной системой в 1932 году.

Это внесло достаточно большую путаницу, потому что поначалу каждый мог записаться кем угодно. Отец моей знакомой, Фриды Коврига вернувшись в те годы из служебной командировки в Германию и будучи в полном восторге от немецкой техники записал родившуюся дочь немкой, а командарм маршал Василий Блюхер себя — русским.

Интересна судьба потомка поволжских колонистов по фамилии Юнгманн. Он был известным музыкантом, играл на флейте и писал музыку на слова немецких поэтов. Но мало кто знает о том, что при получении самого первого паспорта в 16 лет паспортистка допустила ошибку и в графе национальность, вместо «немец» написала — «ненец». Всего лишь одна буква кардинально изменила всю его судьбу.

Его как представителя малочисленных народов Севера не призвали на фронт. Не отправили также на лесоповал в составе трудармейских колонн. Он не был под спецкомендатурой и тихо прожил все 40-е и 50-е годы, не уставая благодарить господа Бога за то, что послал ему ту самую невнимательную паспортистку.

Это случай скорее из разряда курьёзов, но как говорил Остап Бендер, судьба играет человеком, а человек играет на трубе.

Говорят, что некоторые записывали себя даже индейцами.

До революции русские цари классифицировали своих подданных по вероисповеданию. Пришедшие к власти большевики — по социальному происхождению. Но всех переплюнул товарищ Сталин. Он ввел классификацию «по народам», и делал это с совершенно очевидной репрессивной целью.

Без ярлыка «национальность» были бы невозможны репрессии против целых народов, которые он готовил и проводил с начала тридцатых годов. Сильно облегчалась также кадровая политика в «нерусских» республиках СССР. Это изобретение Сталина оказалось чрезвычайно живучим. Оно пережило и самого Сталина, и его режим, и Советский Союз. Для многих поколений советских людей принадлежность к народу и генетическое происхождение стали судьбой и определили их дальнейшую жизнь.

Деление народов по этническому принципу «на сорта» повлекло за собой бытовой шовинизм, недоверие по национальному признаку, негласные ограничения и запрет на ряд профессий.

Советским немцам было запрещено поступать в ряд институтов и военные училища. До 1956 года существовал запрет призывать немцев на службу в армию и прочее.

Моему отцу в 1949 году учительница запретила ходить в школу. Сказала, что для немцев у неё в школе мест нет.

Советским немцам была уготована участь — трактористов, доярок, комбайнёров, свинарок. Максимум на что мог расчитывать человек с такой национальностью это на должность председателя колхоза в немецком селе.

Благодаря политике советской власти и усердным мероприятиям сверхбдительного аппарата НКВД-МГБ-КГБ все это неизбежно должно было привести к абсолютной ассимиляции российских немцев.

Одна её часть растворилась бы в смешанных браках, взяв себе русские, украинские, белорусские и другие «правильные» фамилии супругов, другая, без языковой и культурной подпитки неизбежно ассимилировалась, забыв историю своего народа.

Те, кто уцелели, наученные горьким опытом репрессий, предпочли стать русскими по умолчанию.

* * *

Я родился в такой же простой семье депортированных поволжских немцев.

Моя малая родина тех лет, это деревянные бараки выбеленные известью и частные бревенчатые строения, похожие на крестьянские избы. Немощёные и не асфальтированные улицы, весной и осенью утопающие в грязи, а зимой засыпанные снегом.

Это был самый заурядный и обычный сибирский посёлок, как все небольшие районные центры, скучноватый и сонный. О каждом жителе здесь было известно всё, как в махновской контразведке Лёвы Задова. Кто сколько и что пьёт, кто гуляет от жены или от мужа и кто сколько зарабатывает.

Все мужчины делились на две категории: те, что постарше — воевали, те, что помоложе — сидели. Некоторые успевали и то, и другое.

Там жили потомки раскулаченных и высланных мужиков, а также те, кто освобождался из многочисленных близлежащих лагерей.

Бывшие враги народа, побывшие в плену фронтовики, власовцы и самые обыкновенные уголовники. Сосланные немцы и финны, бандеровцы, казаки и крымские татары. Все, кто привык с детства отчаянно бороться за своё существование.

Часть населения посёлка уже отсидела, другая часть готовилась сесть и потому, в самом большом авторитете были личности, конфликтующие с законом.

Все они признавали только один вид самоутверждения — конфронтацию.

Именно поэтому место моего рождения вместо посёлка городского типа можно было назвать посёлком лагерного типа.

Детство было самым обычным для любого посёлкового пацана. Первые польские джинсы я получил в семнадцать лет. Первый сексуальный опыт в шестнадцать.

Своих дедушек и бабушек я никогда не видел. Они погибли задолго до моего рождения. Во время войны. Но не на фронте. И не в армии. Это была трудармия, которая была хуже тюрьмы. Если в тюрьму отправляли за преступление и по одиночке, то в трудовые колонны без исключения весь «провинившийся» народ. Весь! Без всяких скидок на партийность, гениальность, прошлые заслуги.

Это были точно такие же советские граждане, но этнически родственные тем, кто воевал с СССР — немцам, финнам, румынам, венграм, болгарам и прочим.

Ну а поскольку Советский Союз воевал почти всегда, то и недостатка в подозреваемых никогда не было.

В отличие от остальных репрессированных народов, потенциальное предательство советских немцев разоблачили раньше других и уже с конца 1941 — начала 1942 гг их колонны покорно потянулись на лесоповал и в забои шахт под лай овчарок и мат вооружённого конвоя.

В 1948 году советская власть решила добить всех советских немцев и одним указом приговорила их к ссылке навечно.

У меня дома хранятся копии дел моих родных тёток — Анны, Марии, Эрны, с их расписками о том, что они предупреждены о 20-и летней каторге, если убегут, улетят, уползут из своей тюрьмы. Самой старшей было тогда чуть больше двадцати. Младшей-шестнадцать.

Мама и папа так и не смогли получить никакого образования. Сиротство, интернат, ФЗУ. Потом тяжёлая работа на стройке отец — плотник, мама — штукатур.

И они вкалывали! Верили, что всё забудется и мы станем такими же как все! Полноценными гражданами своей страны.

Первую рюмку за праздничным столом всегда поднимали за то, чтобы не было войны!

Лучшими праздниками были те, что в ноябре и мае. Их ждали, как сейчас ждут Новый год!

Только уже став седым, я понял, как любил их в детстве. И сколько я недодал им тепла!

Несмотря на свою национальность ни папа, ни мама не говорили на немецком.

Откуда им было его знать и где на нём они могли говорить, если за любое слово на «фашистском» языке воспитатели в интернате били кулаками и лишали пайки.

Я знал, что я немец, однако был уверен, что все немцы живущие в Германии фашисты, которые убили миллионы советских людей и учить «фашистский язык» не рвался.

Нельзя сказать, что родители меня очень баловали или изводили нравоучениями. Они не проводили со мной все свободное время, не развлекали, не разговаривали по душам, не учили жить по заветам великого Ленина. Так было почти во всех семьях «работяг» нашего посёлка.

По моим наблюдениям, самое лучшее воспитание получают в тех семьях, где есть лёгкая небрежность в воспитании. Когда никто из под палки не заставляет пиликать на скрипке и не предрекает будущее нобелевского лауреата, а вместо этого дают возможность принимать самостоятельные решения и набивать шишки на собственных ошибках.

В воспитании подрастающего поколения нашего посёлка большую роль играла улица.

Она жила по понятиям. Все знали, что стучать, крысятничать и бить толпой одного это западло. Что слова «педераст» или козёл это страшное оскорбление, услышав которое в свой адрес надо убивать того, кто это сказал. Что нельзя задирать пацана, если он провожает девчонку. Нельзя косить от армии, плакать и бояться боли.

Шпана разговаривала на смеси обычных слов и блатной фени. Именно эти интонации я слышу теперь, когда нынешний президент России выступает с экрана телевизора.

Лагерную феню в посёлке знали все. Безрукие и безногие фронтовики, ветераны войск ОГПУ — НКВД — МВД и пенсионеры союзного значения.

Даже домохозяйки и поселковые собаки, крутящиеся у пивных точек и винных магазинов, понимали, о чём говорят субъекты с лагерными манерами и приблатненной речью.

Поселковые пацаны начинали курить с десяти лет, пить вино с двенадцати. С четырнадцати носили ножи и самодельные «мелкашечные» пистолеты. Шпану сажали. Но её ряды не редели. На смену мотающим срок, приходили их младшие братья.

Незначительный процент составляла поселковая интеллигенция — учителя, врачи, работники местного РОВД, секретарши суда. Это была местная аристократия.

Я рос вполне обычным молодым человеком. Не хорошим и не плохим. В меру выпивал. Периодически хулиганил, дрался и часто огорчал родителей. А ещё я обладал авантюрным характером и очень любил читать. Набор таких черт характера часто приводит к тюрьме. Я же попал в армию.

Не скажу, что мне повезло. Иногда тюрьма делает из человека личность, а вот армия — ломает. Но служить мне настолько понравилось, что после армии я закончил военное училище МВД СССР, а потом больше десяти лет отдал службе.

* * *

О том, что у меня неправильная национальность я впервые узнал наверное в первом классе.

У всех ребят в отличии от меня были понятные фамилии — Иванов, Вшивцев, Вычкина, Плешивых, Некрасов, которые происходили либо от имени, либо от прозвища человека. Так говорила учительница А у меня какая-то странная. Отчего она происходила непонятно. От названия страны Германия, что ли?

Этот вопрос мучил не одного меня. Мой одноклассник Вова Топинский спросил об этом учительницу.

Та ответила, — это потому, что Серёжины родители немцы.

— Немцы?… — переспросил Вова. Это те, которых мы победили? — В его голосе были слышны брезгливость и презрение. Я даже не понял, в чем дело, — почувствовал только, что во мне есть какой-то природный изъян, мешающий хорошему отношению ко мне остальных людей.

Я задумался. Почему мы немцы, если живём не в Германии и говорим по русски?

Спросил у папы, но тот как — то странно посмотрел на меня и не ответил.

И я почему сразу понял, что в этой ситуации совершенно ничего нельзя изменить!

А мне хотелось, чтобы меня любили все. Для раннего детства это вполне простительное чувство. Полная неосуществимость этого желания ранит меня до сих пор.

Вову Топинского я бил в школьном туалете уже в выпускном классе. У него были длинные волосы закрывающие уши и мелкие зубы как у грызуна. Я намотал его локоны на кулаки и макал его голову в унитаз пока он не начал плакать.

Вздрагивать и холодеть при слове «немец» я перестал только уже будучи взрослым. В детстве мне всегда казалось, что это оскорбление.

Только повзрослев я понял, что «немец» — это просто такая национальность.

Но во время семейных разговоров произнося это слово понижали голос. Впрочем, вслух его произносили очень редко: тема была не то чтобы запретной, а какой-то — непристойной. Как упоминание о какой-то стыдной болезни, о которой было не принято говорить.

* * *

Кое — кто из нашей молодёжи пытался пробиться в русские, не беря при этом фамилию и национальность жены.

Некоторым это удавалось и они получали паспорт с уже вписанной в него «русской» национальностью.

Говорят, что глава «Газпрома» Алексей Миллер искренне считает себя русским и возмущением отвергает слухи о своих немецких корнях. Он говорит всем, что его родители были русскими. И обе бабушки. И даже собака у них была ни какая-нибудь немецкая овчарка, а русская борзая.

Точно так же, кстати, не считал себя немцем патриарх Алексий II (Ридигер), предки которого по отцовской линии уже в 18 веке приняли православие, а по матери он просто был этническим русским.

Иметь немецкие корни и быть немцем — это, знаете ли, несколько разные вещи. Точно так же русским, а не немцем был православный царь Николай II, сколько бы немецкой крови не вычислили в нём приверженцы его немецкой составляющей.

Можно ли их за это осуждать? По-моему — нет. Это просто такая устоявшаяся привычка считать себя тем, кем ощущаешь.

Вот например мой пекинес почему-то ощущает себя кошкой. Моя собака обожает сидеть на подоконнике и мурчит, когда ей чешут за ухом.

Окончательной ассимиляции немцев в России отчаянно сопротивлялись лишь старики. Наверное, им просто было жаль своей молодости, оставленной в ГУЛАГе и трудоармейских колоннах по причине своей «неправильной» национальности. Может быть не давали покоя воспоминания о трагичной судьбе родителей, разоренных колониях и поселках, не заживала боль от оскорблений, унижений и ужаса расправ, которые они пережили.

Мой родной дядя, Карл Бетц, рассказывал, что в трудармии, а потом и в лагере его спасла профессия. От своего деда он научился катать бурки и валенки. Бурки из белой овечьей шерсти носили генералы, полковники и другое лагерное начальство рангом пониже, поэтому ему предложили записаться татарином. Но он отказался.

Не знаю, устоял бы я перед таким дьявольским искушением, если бы попал в такие же страшные условия.

Потом грянула перестройка.

Она покончила с равенством и братством. Кто был никем, тот стал ничем.

Всем перестали платить зарплату, все перестали возвращать долги. Страна поделилась на два лагеря. Одни стали воровать, другие превратились в тех, кого обворовывают. Украсть стало синонимом слова — «заработать».

Аспиранты и учёные переквалифицировались в рыночных торговцев, спортсмены в рэкетиров, офицеры пошли в таксисты и охранники.

Конец ознакомительного фрагмента.