Из смерти в жизнь… Войны и судьбы

Сергей Геннадьевич Галицкий, 2017

В 5-й книге «Из смерти в жизнь… войны и судьбы» рассказывается о военных судьбах наших современников. На войне им пришлось преодолеть невероятные испытания. Кому-то выпал ужас плена и штрафбата, кому-то – война с немецкими егерями в горах Кавказа, кто-то встал насмерть на пути прорыва банды террористов. Никто из героев книги не поддался страху, не сдался и не отступил. Кто-то черпал силы в верности долгу и присяге, кто-то молился, как мог, Богу, за кого-то молились его родители…

Оборона Ленинграда

В лесу приказали строить шалаши. Потом нас разбили на группы. Выдали сухой паёк. Разожгли костры. Запахло подгорелой кашей. Стали ужинать и у костра активно рассуждать о своей будущей героической военной судьбе. В Ленинграде в конце июня — белые ночи. Но в лесу стало темнеть. Нам приказали погасить костры, чтобы не демаскировать наше размещение. Никакой атаки ниоткуда мы даже в мыслях не допускали. Хотя нет, была всё же атака! Нас нещадно атаковали комары.

Но откуда-то постепенно пришло осознание, что война — это не кино, не песни про войну и не детские игры в войнушку. Анекдоты и шутки внезапно прекратились. Но на смену им появились вопросы. Как долго продлится в лесу наше ожидание чего-либо? Когда и в каком качестве мы попадём на фронт? И зачем вообще нас вывели из лагеря, если граница далеко!

Первая ночь в лесу прошла спокойно. Утром умывались, поливая друг друга из котелков. Почистили винтовки, укрепили шалаши на случай дождя, помыли сапоги и стали готовиться к завтраку. Перед завтраком замполит собрал нас и сообщил о неудачах на фронтах. Это был первый звоночек. Вот тебе и бои на территории противника!.. Но для себя мы первые неудачи на фронтах объясняли как связанные с внезапностью нападения заранее отмобилизованных фашистских армий. Тут же были зачитаны приказы о предательстве некоторых военачальников, что отрицательно повлияло на ход боевых операций. Мы верили всему. В то время мы вообще доверяли любой информации от командования, да и газетной тоже.

Прошло пять или шесть дней. К нам наконец в лес приехали преподаватели из училища. Начались занятия по конкретным темам, необходимым на войне: по военно-полевой хирургии, инфекционным болезням, санитарной тактике. Главное внимание преподаватели уделяли отработке практических навыков, необходимых при оказании первой помощи пострадавшим именно на поле боя. Обучали навыкам эвакуации раненых. Здесь же, в поле, мы вели конспекты. Стало понятно, что теперь у нас всё будет по-другому — никаких учебников и библиотек. Единственное учебное пособие — собственные записи.

Занимались все добросовестно, с энтузиазмом. Иногда казалось, что за эти несколько дней мы осилим весь двухгодичный курс училища. Мучили неотвязные мысли: присвоят ли нам звания досрочно или назначат санинструкторами и пошлют на передовую. А может быть, просто сформируют курсантскую бригаду, как это было с курсантами пехотного училища имени Кирова.

Внезапно объявили сбор, приказали разобрать шалаши, убрать территорию. И вот мы снова идём в неизвестность… Потом оказалось, что мы просто возвращаемся в стационарный лагерь. Вернулись, кажется, домой… Но бывшего благоустроенного палаточного городка уже не узнали: палаток не было, шлагбаум снят, убраны все наглядные пособия, когда-то сделанные нашими руками. Клумбы затоптаны, цветы подзавяли, ветер разносил старые порванные газеты и мусор по линейкам и дорожкам разорённого лагеря…

Оставались в лагере недолго. Сразу же после ужина колонной пошли на погрузку в эшелон. Состав стоял без паровоза. Стали гадать, в какую сторону нас повезут. Если на запад — значит, пошлют курсантской бригадой на фронт, а если на восток — то в училище, в Ленинград. Тогда мы смогли бы увидеться с родными (ленинградцев в нашем взводе было большинство). Подали паровоз и повезли в сторону Ленинграда. Однако в город мы так и не попали. По окружной дороге эшелон двинулся по Карельскому перешейку в сторону финской границы. Остановились на реке Вуоксе, станция Квинимиеми (сейчас Лосево). Выгрузились и маршем двинулись на восток.

Об активных боевых действиях на финской границе в газетах ничего не писали. Похоже, что фронт там оставался стабильным, хотя было известно, что финны вступили в войну против нас одновременно с Германией. Однако 29 июня 1941 года боевые действия и здесь всё-таки начались.

Вначале мы шли вдоль Вуоксы, потом перешли её через полуразрушенный мост. На ближайшем холме был объявлен привал. Попозже поставлена задача: рыть окопы и строить дзоты. Сначала было непонятно, почему именно здесь понадобилось строить укрепления, ведь до границы с Финляндией отсюда целых сорок девять километров!

Территория, по которой мы шли и где теперь должны были строить укрепления, до 1940 года была финской. Повсюду были видны следы только что закончившейся войны. На месте бывших хуторов торчали одни обгоревшие трубы, фундаменты разбитых домов и сараев. Сады заброшены. А в рощах стояли голые стволы деревьев, аккуратно подрезанные артиллерийскими снарядами, словно гигантскими ножницами. И мёртвая тишина вокруг… Мы не встретили ни одного человека: финны ушли вместе со своими войсками в соответствии с договором о перемирии 1940 года, а наши переселенцы заселить эти места ещё не успели.

Приступили к строительству укреплений. Нашему взводу предстояло отрыть окопы в полный профиль по всей возвышенности. Другие стали строить дзоты, валили лес, катили огромные валуны. Старались изо всех сил: ведь теперь это не учения, а боевая задача! С непривычки быстро устали. Тут нам, горожанам-ленинградцам, здорово помогли те ребята, которые до поступления в училище прошли срочную службу. (Конечно, между нами, городскими мальчишками, и ими, парнями, отслужившими срочную службу рядовыми, была огромная разница.)

Спали прямо на земле, подстелив еловые лапы и накинув на них плащ-палатку и шинель. Спали по трое, как нам подсказали бывалые солдаты. Вроде было лето, но по ночам было прохладно.

3 июля 1941 года по радио выступил Сталин. По этому поводу у нас состоялся митинг. Как же тяжко стало на душе… Конечно, мы что-то знали о наших неудачах на фронтах. Всё ещё считали их временными и случайными: мол, у нас ещё не полностью отмобилизована армия, не все предприятия переведены на военные рельсы… Но слова Сталина выдавали явную тревогу. И как бы в подтверждение сказанному мы услышали артиллерийскую канонаду со стороны финской границы!

До сих пор мы не знали, в каком качестве нам придётся воевать: присвоят ли нам офицерские звания или мы будем военфельдшерами. Ну не должны же пропасть даром занятия, которые проводились в лесу! А может быть, всё-таки пошлют в составе курсантской бригады? Главной мыслью было: почему мы топчемся здесь, в тылу, когда на всех фронтах идут кровопролитные бои? Нам было уже всё равно в каком качестве пойти на фронт, лишь бы не оставаться здесь рыть окопы.

Однажды высоко в небе пролетел самолёт, по силуэту и звуку которого мы определили, что самолет вражеский. Летел он в сторону Ленинграда. И вдруг, к нашей радости, из-за леса вынырнул наш истребитель! Догнал немца, выпустил ему в хвост пулемётную очередь и, не дожидаясь результатов, так же внезапно исчез. За немецким самолётом потянулся огромный шлейф дыма, он резко пошёл на снижение и упал где-то неподалеку. Как же мы были счастливы! Ура советским соколам!.. Настроение сразу поднялось.

На Карельском перешейке мы оставались недолго. Через шесть дней, закончив строительство укреплений, походной колонной мы вышли в направлении Ленинграда. Шли только ночью. Через тридцать пять километров нас встретила автоколонна. В тот же день, уже на грузовых машинах, мы прибыли в училище. Это было 6 июля 1941 года.

Пообедали, погрузились на те же грузовики с газогенераторными двигателями. Не успели выехать из города, как на Московском проспекте наша машина зачихала и встала. Пока шофёр копался в моторе, мы успели сбегать в магазин — запастись конфетами и печеньем. Ведь отправлялись мы опять неизвестно куда и на какое время. Наконец шофёр машину отремонтировал. Мы двинулись дальше с черепашьей скоростью, примерно десять километров в час. Газогенераторы дымили вовсю… Прохожие, глядя на такую нашу военную технику, посмеивались. Но провожали одобрительными взглядами — всё-таки защитники едут!

Мы отстали от основной колонны и дальше ехали одни. Доехали почти до Луги. Но когда до города осталось несколько километров, оказалось, что мы едем не в том направлении. Наш командир стал спрашивать у местных жителей, где дорога на Любань. Оказалось: либо мы должны вернуться в Ленинград, либо искать какую-то заброшенную просёлочную дорогу напрямик. (Если бы с самого начала наш взводный спросил у нас, ленинградцев, как доехать до Любани, мы бы ему сказали. Но маршрут нашего следования был военной тайной…) Дорогу, конечно, нам показали, хотя предупредили, что проехать нашему грузовику там будет трудно.

Поехали. Выяснилось, что у нас заканчивается топливо (топили обыкновенными деревянными чурками). Пришлось у местных жителей одолжить немного дров и напилить их до необходимых размеров. Газогенераторы снова задымили.

Все устали и вскоре заснули. Как оказалось — вместе с шофёром и лейтенантом… Пришли в себя, когда машина съехала в кювет и опрокинулась на бок. Но из-за малой скорости отделались ушибами и царапинами. Не пострадала и машина: на руках поставили её вновь на дорогу.

В Любани нас никто не ждал. В конце концов лейтенант всё-таки получил какие-то распоряжения. Только стали выезжать из посёлка — нашу колонну атаковали три немецких самолёта! Они резко пошли на снижение, открыли огонь из пулемётов, сбросили несколько бомб и улетели. Но отстрелялись и отбомбились немцы мимо, никого из нас не задело. Это было моё первое боевое крещение.

В районе Любани мы несли дозорную службу: охраняли железную дорогу. Была попытка поймать диверсантов, которых якобы недавно забросили на парашютах в эти места. В нашем взводе никто никого не поймал. Хотя один из курсантов рассказал, что в районе железной дороги заметил диверсанта и сразу же открыл по нему огонь, но диверсант благополучно скрылся…

4 августа мы вернулись в Ленинград. Училище готовилось к эвакуации вместе с курсантами, зачисленными на первый курс в мае 1941 года. Нельзя сказать, что в училище царил полный хаос. Но чистоты и порядка, которыми училище всегда отличалось, уже не было. Занятия давно прекратились, и во дворе редко кого можно было встретить. Исчезли все наши военные преподаватели. Бывшие строевые офицеры — командиры рот и взводов — ушли на фронт. Их частично заменили военфельдшеры, окончившие училище в 1940 году. Но и их мы видели редко. Чаще других к нам подходили первокурсники. Их интересовало, где мы были, видели ли немцев, куда получим распределение… Но уже через день их эвакуировали за Урал.

На следующий день нас построили перед главным корпусом и зачитали нам приказ главкома Сталина об окончании училища и присвоении нам офицерского звания «военфельдшер». Не дожидаясь, пока выдадут офицерское обмундирование, я побежал домой. Мне очень хотелось встретиться с родными! С начала войны я дома ещё не был. На первый взгляд, у нас на Дегтярной мало что изменилось: меня вкусно покормили, разговоры вели самые что ни на есть мирные. Просто перед отправкой на фронт никто не хотел меня расстраивать.

Когда я утром вернулся в училище, все ребята уже были переобмундированы. Мне достались самые большие по размеру брюки и гимнастёрка. Когда я их примерил, то пояс брюк доходил мне до подмышек, а ворот гимнастерки застёгивался на середине груди. Рукава пришлось сильно подгибать, чтобы из них были видны руки. Но менять обмундирование было не на что! Поменяли только сапоги — они достались мне разных размеров и оба на одну ногу. Во взводе я был самым тощим. Могу только представить, насколько карикатурно я выглядел. Но это не помешало мне прогуляться по Невскому и сфотографироваться в офицерской форме в фотоателье на Садовой улице.

Ленинград в августе 1941 года ещё не был прифронтовым городом. Но приближение фронта явственно ощущалось: витрины магазинов заложены мешками с песком, повсюду развешены патриотические плакаты: «Родина-мать зовёт!», «Отстоим наш Ленинград!». Я даже задумался: неужели на самом деле придётся его отстаивать? И всё-таки тогда это казалось нереальным: магазины торговали ещё без карточек, можно было купить и продукты, и конфеты, и соль, и спички. Работали театры и кино. Помню, 17 августа я пошёл в театр Музкомедии на спектакль «Роз-Мари». (Театр Музкомедии функционировал всю войну и даже в блокаду.)

Народу в городе стало заметно меньше. В основном оставались женщины, дети, старики. Люди были угрюмыми, озабоченными. Все куда-то спешили. Казалось: город превратился в огромную сжатую пружину в ожидании тяжких испытаний. Но никто тогда и не мог предположить, что испытания окажутся настолько страшными — девятьсот дней блокады…

Днём 18 августа 1941 года я уезжал с Московского вокзала. Уговорил родителей меня не провожать — стеснялся перед товарищами, которые ехали со мной (многие из них не были ленинградцами, их никто не провожал). Стеснялся я того, что мама, отправляя сына на войну, конечно, не удержится от слёз. А мне за неё будет стыдно…

Поезд отошёл точно по расписанию. Но на этом точность и закончилась. Мы двигались очень медленно, часто стояли на полустанках. Утром оказались лишь в пятидесяти километрах от станции Мга, ведь основная магистраль Ленинград — Москва уже была перерезана немцами. До столицы добирались окружным путём, через станцию Санково. В Москве оказались только через пять суток, а до Тбилиси добирались потом ещё четыре дня.