Георг де Вилар. Серебряная рота

Сергей Воронин, 2022

Шпаги и магия. Католические маги против протестантских. Молодой дворянин в альтернативной средневековой Франции идёт к успеху. Серебряная рота на службе Его Величества.

Глава 4

Глядя на распростёршийся перед моими глазами город, я чувствовал, как бьётся в волнении сердце. Ещё и погода сжалились — с утра ярко и горячо светило солнце, и в его лучах Париж казался огромным праздничным пирогом с золотистой корочкой, преподносимым мне Провидением. Сей пирог сулил насыщение. А что значит насыщение? Конечно же, славу и богатство! Или богатство и славу. Но лучше вначале всё-таки славу. А война — лучший путь для благородного человека, чтобы завоевать славу.

Тем более что нынешняя война не должна была оказаться слишком короткой, протестанты сильны как никогда, так считал дядюшка. А за славой придёт и богатство. И я, глядя на этот город, поклялся себе, что не вернусь в Вилар неудачником. Только в блеске славы и богатства. Если нет — лучше и вовсе не возвращаться. Пускай наше поместье становится в итоге приданным Аннет. Пускай! А я битым жизнью в родную вотчину возвратиться никак не могу!

Я почувствовал, что у меня предательски защипало в глазах. Тут в голову пришла робкая мысль, что если быстро прославиться не удастся, то что же? Неужели нельзя просто так матушку навестить? Как бы, в перерыве? Мысль была здравая, но ослабляла мою решимость, и потому я поспешно изгнал её из своей головы. Не время сейчас об этом думать!

Насчёт первенства славы или богатства вопрос тоже оказывался непростым. При здравом размышлении становилось понятно, что вначале неплохо было бы если и не разбогатеть, то хотя бы просто улучшить финансовое положение.

Выезжая утром из трактира с постоялым двором, в котором ночевал, я ещё раз пересчитал содержимое своего кошелька, будто надеясь на некоторые счастливые изменения, которые могли вдруг случиться в его утробе сами по себе, без моего участия. Но изменений не обнаружилось — всё моё серебро и медь составляло в сумме 49 су и 5 денье. А я ведь загадывал въехать в Париж с пятьюдесятью су, не меньше. Это представлялось мне добрым знаком. Но вообще, конечно… На эти деньги я мог купить пяток коров, но для Парижа это, разумеется, не деньги. Когда я только собрался в путь, матушка выдала мне три золотых экю. И ещё у меня был Одиссей. Два золотых, то есть 120 су ушли на покупку снаряжения, из них львиную долю я потратил на чрезвычайно понравившийся мне пистоль — 45, су хотя за 55 мог купить пару. Но он был так изящно сделан и его кремнёвый замок оказался столь надёжным и добротным, что я не устоял. В итоге уже непосредственно в путь я отправился с одним золотым экю, который сразу разменял на серебро и медь, на 60 су. Я рассчитывал, что на дорогу до Парижа потрачу менее 10 су и действительно почти уложился.

Виноват был последний трактирщик. Этот пройдоха мало того что содрал с меня целый су за ночёвку в его клоповнике и кормёжку Одиссея, что я ещё мог принять, учитывая близость столицы, но он ещё и потребовал полсу — 6 денье за лохань горячей воды, которую я распорядился принести ко мне в комнату. Да я за 2 су купил себе превосходнейшие сапоги! И всё недоумевал, каналья, для каких целей эта вода мне надобна, из чего следовало заключить, что привычки к мытью у местных жителей не имелось. Но мне очень хотелось достойно подготовиться к въезду в Париж, смыть с себя дорожную грязь и привести внешний вид в порядок, так что я уступил в этом вопросе мерзавцу.

Привычку к мытью мне привил дядюшка, когда-то посетивший с купеческим обозом далёкую Московию и там пристрастившийся к местному обычаю. Дядюшка даже устроил у нас в поместье мыльню наподобие московитской, посетить которую заезжали порой и наши ближайшие соседи.

Трактирная служанка за пару денье вычистила мой камзол, а также выстирала и просушила над очагом бельё, и теперь, вымытый и чистый, я торжественно въезжал в город, который должен был удовлетворить мои желания и, возможно, исполнить мечты. Для дополнительного эффекта я воткнул в берет тщательно сберегаемое в седельной сумке перо птицы попугай, обитающей в Новом Свете, которое купил у торговца в Тулоне год назад.

…

Сказать, что Париж поразил меня, значит не сказать ничего. Я был ошеломлён. В первый раз увидев вблизи обычный на вид жилой дом, но только высотой в целых пять этажей, не считая цокольного и чердачного, я даже слёз с Одиссея и ещё раз более придирчиво пересчитал этажи. А в дальнейшем выяснилось, что таких высоких домов тут неисчислимое множество! Встречались и такие дома, которые поражали не размерами, а изяществом и напоминали небольшие дворцы. Возле некоторых я тоже ненадолго задерживался, пытаясь догадаться, кто в них может проживать. Ни в какие расспросы пока вступать не хотелось. А когда я вывернул из очередного узкого проулка и внезапно оказался на набережной перед собором Парижской Богоматери, который сразу узнал из дядюшкиных описаний, то долгое время просто пялился на его грандиозность, неизящно разинув рот и даже забыв перекреститься.

Ещё я по пути миновал огромнейший рынок, а также неимоверное количество различных лавок, в том числе и книжных. Сколько же там было книг! Я не выдержал и зашёл в одну из них, и в себя меня привело только недовольное ржание Одиссея, которому было страшно долго оставаться без меня на городской улице. Книги стоили весьма недёшево, желал прочесть я многие из них, поэтому твёрдо решил ничего пока не покупать, деньги всячески беречь, и в книжные лавки не заходить, пока мой кошелёк существенно не потяжелеет.

Я стремился к Лувру. Ознакомиться с городом, поглазеть на Лувр, попытаться навести некоторые справки и решить с ночлегом — вот задачи, которые я ставил себе на сегодняшний день. К решительному штурму этого города следовало приступать, начав с рекогносцировки и планомерной осады. Тем более что у меня не было никакого рекомендательного письма — у дядюшки никаких высоких связей в Париже не оказалось. При мне были только бумаги, подтверждавшие моё происхождение, и всё. Впрочем, дядюшка меня убедил, что этих бумаг и ума вполне достаточно для того, чтобы добиться любых высот. Конечно, если будет на то Господня воля.

А сколько в Париже было красоток! И совсем юных, и более зрелых. Самого различного положения. Перо на моём берете покачивалось, я пытался охватить взглядом всех и всё, и иногда осмеливался допускать лёгкий учтивый поклон. Об одном я жалел — что в силу возраста не имею достойной растительности на лице. Мне хотелось бы добавить к своему облику аккуратную бородку и усы. Некоторые прелестницы не уступали красотой Жанне, дочери кузнеца, своей нежностью оставившей зарубку на моём сердце. А некоторые даже и превосходили.

В таком несколько одурманенном состоянии, иногда осведомляясь о дороге у прохожих, я добрался до Лувра. Дворец тоже произвёл на меня впечатление, но уже не слишком сильное. После всех предыдущих открытий, после Собора, мостов, книг и красавиц я уже не мог слишком восхищаться, эта моя способность к данному времени изрядно выдохлась.

Моё внимание привлекли всадники, исполнявшие недалеко от ворот на лужайке некие сложные манёвры. Всадники были примечательные — в ярко блестевших кирасах, шлемах и латах они величественно гарцевали на могучих конях. Жандармы, тяжёлая кавалерия, слава и гордость Франции. Впрочем, утратившая к настоящему времени и часть доспехов, и часть несокрушимости, и, как следствие, часть славы. Увесистые свинцовые пули, разгоняемые в стволах мушкетов до неимоверной скорости, подорвали её величие. Но даже дядюшка признавал, что если тяжёлая кавалерия может в бою удержать строй, то на ближней дистанции она поистине смертоносна и ломает ряды даже швейцарских пикинеров.

Воистину сейчас эта воинская специальность стала вдвойне опасной, но при этом по-прежнему привлекала лучших дворян Франции. И весьма небедных дворян. На доспехи того качества, что носили всадники, моих денег сильно не хватало, не говоря уже о таком коне. Без посторонней помощи всё это было недостижимо. Где бы разыскать подобную помощь?

В задумчивости я отвёл Одиссея в сторону, хлебнул вина из фляги и достал из седельной сумки припасённую булку и кусок сыра. Всадники снова разъехались, а затем стремительно понеслись друг на друга, держа строй. Я взволнованно прекратил жевать, но всадники благополучно разъехались, каким-то чудом избежав столкновения.

Внезапно в неразборчивой до этого речи двух молодых людей, прогуливавшихся неподалёку и постепенно приблизившихся ко мне со спины, я услышал слово"перо"и навострил слух. Уж не обо мне ли эти господа разговаривают? Дело в том, что во время поездки по Парижу у меня появились некие подозрения — я уже несколько раз слышал смешки со спины и пару раз до меня доносилось слово"перо". Смеявшиеся были простолюдинами и поспешно ретировались, встретив мой взгляд. Я приписал подобное поведение дикости и невоспитанности местных жителей, никогда не видевших заморских птиц. Но эти два молодых человека не выглядели дикими и невоспитанными. Мой теперь уже обострённый слух уловил слово"перо"ещё раз, затем ещё, а затем кто-то из молодых людей звонко рассмеялся. Я обернулся и пристально посмотрел в их сторону. В ответ на мой взгляд один из них довольно учтиво мне поклонился, но, как мне показалось, с изрядной насмешкой при этом.

Я протянул на ладони оставшийся хлеб Одиссею.

— Подожди-ка меня тут, братец, — шепнул ему в ухо.

Одиссей утвердительно фыркнул, у нас с ним установилось неплохое взаимопонимание.

Затем я повернулся и решительно направился к этим господам.

— Милостивый государь, — сказал я тому, кто мне кланялся. — Не потрудитесь ли вы мне рассказать, что вас так развеселило и, может быть, мы посмеёмся вместе?

— Не думаю, что вам это тоже покажется смешным, — ответил он, с трудом сдерживая улыбку и, очевидно, готовый расхохотаться в голос.

Я почувствовал ярость, закипающую в груди.

Они оба походили на моих ровесников. Тот, кто надо мной насмехался, а теперь уже сомнений не оставалось, что он насмехался именно надо мной, был ниже меня ростом, имел острый коротенький нос и беспокойные зелёные глаза, сейчас прищуренные. На лице его были рассыпаны мелкие веснушки, а губы широковатого рта продолжали кривиться в усмешке. В целом в нём ощущалась напористость, а в глазах читался явный вызов. Одет он был очень недурно — богатый плащ по причине уже даже жаркой погоды он небрежно перекинул через плечо, камзол был яркой расцветки, а шею украшал широкий воротник-жабо, похожий на те, которые украшали встретившихся мне герцога и гасконца, но более скромных размеров. Да и позолоты на нём присутствовало значительно меньше. А вот шпага была длины не меньшей и мне отчего-то казалось, что он частенько её достаёт из ножен и не просто для того, чтобы полюбоваться качеством клинка.

Его спутник был одет значительно скромнее, наряд его был под стать моему собственному, да и на вид он казался примерно моих пропорций. Смотрел он на меня с любопытством и, как мне почудилось, с грустью. Вообще, его лицо поразило меня изяществом и правильностью черт. В нём будто незримо присутствовал некий дух истинного благородства. Впрочем, до этого господина мне пока дела не было.

— Отчего же вы пришли к такому выводу? — спросил я насмешника. — Вы сделайте милость, расскажите, а уж я сам решу, забавным мне это покажется или нет!

— Делать милость? Вот ещё! — продолжал насмешничать неприятный молодой человек. — Я сегодня одарил уже всех убогих на своём пути. Или вы…

— Ланс! — негромко, но с нажимом произнёс его спутник и, к моему удивлению, неприятный господин оборвал очередную грубость на полуслове.

Хотя мне и так было очевидно, что это грубость и что именно это за грубость. В принципе, всё было понятно и ссору просто следовало доводить до её логического завершения и назначения поединка. Единственное — мне всё же хотелось выяснить причину первоначальной насмешки.

— Хорошо, — сказал я, стараясь говорить максимально спокойно, что давалось мне уже без труда — ярость внутри довольно быстро сменилась холодом. — Не нужно милостей. Я просто настаиваю на том, чтобы вы рассказали мне над чем смеялись!

— Ах вы настаиваете?! — воскликнул насмешник. — В таком случае я расскажу…

— Ланс! — снова оборвал его спутник, теперь уже несколько громче.

— Ах оставь, Венсан! — теперь уже с некоторым раздражением отмахнулся от товарища мерзкий тип, задрав коротенький острый носик. — Этот господин со своим пёрышком…

И тут случилось немыслимое в приличном обществе — изящный молодой человек очень невежливо и довольно сильно дёрнул своего спутника за плечо, заставив того отшатнуться, и решительно выступил вперёд, заняв его место.

— Я прошу вас извинить моего товарища, — с учтивым поклоном сказал он мне. — Он наболтал лишнего. Мы не ищем ссоры.

— Вы, может, и не ищете, — возразил я ему. — Но этот ваш товарищ явно ищет. Так что там с пером, сударь? — я наклонил голову вбок, обращаясь к обидчику.

Тот попытался ответить, но его удивительный спутник пихнул товарища локтем, не глядя, и ответил за него.

— С пером ничего, сударь. Мой товарищ в силу своего невежества отчего-то вообразил, что вы сами раскрасили обычное перо цапли в столь яркие цвета и не пожелал прислушаться к моему объяснению, что столь приличного вида господин не позволит себе подобных чудачеств. Я, сударь, в отличие о него, догадываюсь, что сие перо принадлежало одной из заморских птиц.

— По имени попугай, — заметил я.

— Как вам будет угодно… На мой взгляд — это поистине замечательное перо. Очень красивое.

— Но? — спросил я, уловив в его последних словах некую недосказанность. — Договаривайте, сударь, договаривайте, вам, кажется, есть что добавить!

— Могу сказать только за себя, — изящный молодой человек вскинул ладонь перед собой успокаивающим жестом. — Я бы не осмелился выйти на прогулку с таким красивым пером. В силу природной застенчивости.

Я немного опешил, обдумывая сказанное.

— Я прошу прощения за себя, — продолжил молодой человек. — За то, что не удержал своего товарища от неприличных действий. А мой товарищ в свой черёд сам за себя извинится.

Венсан отступил в сторону, освобождая вид на спутника.

— Извинится, если дорожит нашей дружбой! — добавил он, не глядя на товарища.

В его мягком голосе внезапно послышались подлинно стальные нотки.

Задиравший меня молодой человек после этих слов заметно побледнел. Побледнел так, что его веснушки теперь проявились преувеличенно отчётливо.

— Попугай? — спросил он после значительной паузы, посмотрев на меня исподлобья.

Я ничего не стал отвечать, глядя на него твёрдо.

— Сударь, я приношу свои извинения, — неуверенным тоном произнёс Ланс, опустив глаза. — Я не хотел вас обидеть… Вернее, хотел! — его глаза поднялись и в них зажёгся прежний огонь. — Хотел, но больше не хочу! Вы неробкого десятка, признаю. Прошу простить мою неучтивость и принять мои извинения.

Он поклонился, причём довольно низко, и поскольку я уже успел получить некоторое представление о его непростом характере, то понимал, что дался подобный поклон ему с трудом. Видимо, он немало дорожил дружбой с Венсаном.

Сказано было неплохо.

— Принимаю ваши извинения, — с лёгким поклоном ответил я.

— Прекрасно! — с воодушевлением воскликнул Венсан и улыбнулся. — Значит, мир? Предлагаю отпраздновать наше примирение парой глотков вина. Ланс?

— Поддерживаю! — с воодушевлением согласился его товарищ и жестом уличного фокусника выхватил из кармана плаща початую бутылку. — Лучшее вино Франции! Бургундское, сударь!

— Предложение и впрямь недурное! — ответил я, не в силах сдержать улыбку.