На пороге

Сергей Васильевич Пономарев

О чем рассказы в сборнике? Что связывает все произведения? Я отвечу. Их объединяет жажда ответов. Неутолимое желание разобраться в сложных вещах, которые кажутся простыми. Как связаны жизнь и музыка? Почему настоящий танец неотделим от любви? Из-за чего всё больше людей видят в будущем безысходность? Какое чувство сильнее – желание помочь ближнему или страх потери? Этот сборник – не ответ. Но рассуждение.

Десять копеек

Это случилось вчера. Я хотел плакать. Но не умею. Жаль.

Тяжелая винтовка совсем не доставляла мне неприятностей. Легко в руках лежала, непринужденно. На своем месте, верно.

Вообще-то я редко ею пользовался, потому что Малыш использовал меня в основном, как доктора, а не обычного солдата. Наверное, это из-за моего игриво-фиолетового покрытия, которое порой очень весело играло бликами на солнце. Особенно, когда оно, в периоды своего пика, заливало светом всю комнату Малыша. Да, скорее всего этим я и отличался. Остальные солдаты из моего набора были просто темного цвета. И на солнышке не блестели.

Кстати, зовут меня Рид. Конечно, не сам это придумал — имя мне дал Малыш, когда открыл упаковку, в которой я пролежал месяцев, пожалуй, восемь. Как сейчас помню — была она камуфляжной расцветки, а прямо посередине изображался отряд солдат, выстроившийся в строй: бравые, накачанные молодцы с обездушенными лицами.

Эту упаковку родители Малыша стали использовать по назначению всех ненужных коробок — для обуви.

Имя дали, отмечу, только мне. Это из-за разницы в цвете, как я уже говорил. Малыш выделил меня сразу, почти без раздумий.

У мальчика уже было несколько наборов солдатиков. И теперь, заполучив еще один отряд, ребенок решил устраивать по-настоящему эпические схватки.

Каждое утро, едва мальчик открывал глаза, как сразу же начинал свою игру. Поле битвы — ковер. На нем, и с одного, и с другого края Малыш расставлял несколько домиков: штабы, полевой госпиталь и пару казарм. Посередине — поле битвы. Сражение редко длилось долго, и почти всегда побеждала наша сторона. Наиболее же тщательное внимание уделялось не самому бою, а, как ни странно, помощи раненым.

Выстрел — один упал. Еще удар — падает другой. Третий хлопок — появился раненый. И вот тут в дело вступал я. Делал перевязку, утешал плачущих в предсмертном рыдании солдат, вправлял кости, тащил уже полумертвых в госпиталь: у мальчика было на редкость изощренное воображение. Потом бой возобновлялся… Пару минут… И снова я помогаю тем, кому удалось-таки выжить.

Заканчивалось это, когда родители забирали мальчика в садик. Но, как только он возвращался, — снова то же самое.

А в конце дня, когда глаза у ребенка уже начинали слипаться от подкрадывающейся ночи, он раздавал награды в виде монеток. Награда за мужество — некоторым особо отличившимся воинам — стоила копейку. Награда за заслуги перед Отечеством — шпионам, которых иногда Малыш отправлял в тыл врага на разведку — пять копеек. И награда за Добро — десять. Одному мне. Потому что я был единственным врачом у выигрывающей стороны. И эта монетка, десятикопеечная, потом всегда лежала рядом со мной, до следующей битвы, в которой я вновь ее же и получал.

Перед сном Малыш расставлял нас по местам, на каждую полку — по отряду. Аккуратно, в строй, почти как на картинке. Но я всегда стоял впереди, а рядом — моя награда. В бессонные ночи я часто любовался отражением вылезающей из-за окна луны в этой, начищенной до блеска, монетке. Эх, луна, ты была так прекрасна здесь, в этой только моей награде. Самой главной награде за Добро.

Ночью все солдаты спали. Люди крупно ошибаются, когда думают, что мы, игрушки, с заходом солнца оживаем. Нет, совсем все не так. Мы всегда живые. Но за день достаточно устаем. Устаем хотя бы за счет того, что двигаться нам нельзя и приходиться терпеть, чтобы никак не выдать себя. И ночью отдыхаем.

И у нас, в комнате Малыша, редко бывало, чтобы кто-то в темноте вдруг начинал разговор. Но, все-таки, иногда я слышал, как солдаты перешептываются, как они завидуют мне, самому популярному, славному и титулованному. Они хотели иметь такую же славу. Но им никогда не получить награду за Добро. Ведь его совершал только я и никто другой.

Мне кажется, я знаю, почему Малыш отдавал предпочтение именно этой награде, как наиболее важной. Расскажу одну историю, она все объясняет.

Малыш часто брал меня в садик.

Много детей = много игрушек. Часто я ловил на себе любопытные взоры солдатиков других ребят. Все отмечали меня, даже некоторые куклы, в том числе и знаменитые Барби, которые в изобилии присутствовали у местных девочек. Заинтересовывал всех их, похоже, цвет моего покрытия. Есть чем гордиться. К слову сказать, иногда даже удавалось перекинуться взглядом с какой-нибудь рыжеволосой красоткой. В неразберихе игры, так сказать.

Были в садике нехорошие мальчишки, настоящие хулиганы. Чаще всего они приносили с собой роботов, которых я, пусть в тайне и боялся, но виду не показывал и держался беззаботно. Мальчишки докапывались до Малыша очень часто: «Че это у тебя за урод всегда с собой?», «Че он такой фиолетовый? А чего такой блестящий? Ты его полируешь что ли?», «Дай поиграться, не будь жлобом!» и т. п.

Реакция мальчика была непонятна, но вызывала у меня только уважение. Он совершенно спокойно терпел все подколки ребят и потом спокойно, словно ничего и не случилось, отходил в сторонку и продолжал играть. Воспитателю он не жаловался, ребятам никак не отвечал, но получалось у него это с таким достоинством, что пластмассовое мое покрытие чуть ли не дрожало.

И все-таки, спустя какое-то время, воспитатель заметила задирания мальчишек, о чем сразу же доложила родителям Малыша. Конечно же, любящие предки сразу же решили пообщаться с мальчиком на такую важную тему. Передать жизненный опыт, объяснить, как себя вести. В общем, решили упорно нравоучать сына. Так и состоялись эти две беседы, с отцом и с матерью.

Когда папа разговаривал с Малышом, я лежал у него в кармане и в моменты, когда голос отца повышался, чувствовал, как малыш начинает поглаживать меня большим пальцем. Словно успокаиваясь.

— Малыш, ты не должен терпеть этого. Я — твой отец и ты должен меня слушаться, пойми. Я был когда-то тем еще хулиганом и ясно запомнил: либо ты, либо тебя. Отвечай на их нападки тем же. Око за око, зуб за зуб, понимаешь? Как бы тебе объяснить, — задумался глава семейства, — просто ты должен отвечать. Если тебя ударили в нос — бей в ответ. Если тебя оскорбили — делай то же самое. Не будь слюнтяем. Доказывай, что ты можешь ответить. И тогда это прекратиться. Ты должен отвечать. Понимаешь, сынок?

— Да, папа. — Отвечал Малыш, уже потным от переживаний пальцем поглаживая меня по каске. Врал. По тому, как дрожала его рука, я тут же понял, что мальчик сказал именно так, только чтобы папа перестал его отчитывать.

И в том же кармане был я, когда мама нежно шептала мальчику на ухо, ласково обняв его:

— Сынок. Добро всегда побеждает, запомни. И, если ты будешь к людям тепло относиться — они рано или поздно станут так же относиться и к тебе. Просто надо смириться с тем, что они еще глупенькие и не понимают смысла добра. Как бы подоступнее… В общем, сынок, любимый, будь добр с людьми. Тогда ты получишь и признание… и славу. Потому что Добро никогда не проходит незамеченным. Рано или поздно ты выиграешь за счет своего теплого отношения к людям. Я надеюсь на тебя, любимый. Ты же будешь добр?

— Да, мама. — Отвечал мальчик, спокойно держа меня в руке. Теперь он говорил правду.

Вот такая история. Пожалуй, именно после нее я стал еще чаще получать свои награды, а моменты спасения людей в воображении Малыша прорабатывались все лучше.

Десять копеек — моя медаль за Добро. Малыш вручал ее мне с особой щепетильностью. Иногда он долго разглядывал отблески сползающего за подоконник солнца на моем фиолетовом корпусе. А потом расставлял нас по местам и ложился спать. Чтобы с утра вновь начать свою игру.

И вот вчера случилось это.

Папа с Малышом поехали в магазин за продуктами. Мальчик, как обычно, взял меня с собой. Мы вместе сели в автобус. Малыш начал выклянчивать у отца новую игрушку чуть ли не со слезами. Я был частым свидетелем подобных истерик, поэтому ничуть не удивился, греясь в пальто мальчика.

Вдруг автобус тряхнуло. Тряхнуло так, что я вылетел из кармана Малыша. Это было ужасно. Страшно. Я закатился прямо за сиденье, застряв между огнетушителем, непонятно как тут оказавшимся, и стеной.

«Малыш, пожалуйста, заметь, что я вылетел. Заметь и найди. Давай же» — думал я. Нет, скорее умолял. Я застрял слишком сильно, чтобы выбраться. Я был как тоненькая брошюрка, зажатая между огромными томами на полностью забитой книжной полке. Мне еще никогда не было так страшно.

Малыш, казалось, услышал мои мольбы. Через две минуты он вскричал: «Папа, Рид упал! Папа, где Рид? Папа, надо найти, он просто выпал!». Он кричал громко. Так, что все едущие услышали. Ему тоже было плохо. Я почти физически ощущал, что он неимоверно, невозможно боится потерять свою любимую игрушку. Хотелось плакать.

Мальчик, не обращая внимания на народ в автобусе начал рыскать по полу. Я видел его стоптанные детские кеды почти перед самым лицом, но он не замечал меня. «Найди же, вот он я, тут» — шептал про себя я. Рядом со мной упала его слеза. Я ощущал его горе. Настоящее, неподдельное горе мальчишки, который теряет любимую вещь. «Вот же я. Ну!» — бормотал в ужасе я. Но нет.

Отец сказал: «Вот наша остановка. Пошли, Малыш… Мы тебе нового купим».

И тут я впервые услышал, как он на самом деле плачет. Как Малыш рыдает, бьется в истерике, практически сходит с ума. Пожалуй, последняя фраза просто его убила. Как и меня. Заменить? Не получится. Мы стали слишком близки друг другу. Слишком.

— Неееееееееееет! Мы больше такого не найдем! Он фиолетовый! Отпусти! У него столько наград за Добро! Он так светится! Отпусти меня! Не нужен мне другой! — Малыш кричал так, что, казалось, сейчас весь этот небольшой городок слышит его мольбы. Он вырывался из рук отца, продолжая рыдать и кричать. Пассажиры ошеломленно оглядывались, не понимая, что же такого в потере простой игрушки. Об этом знали только я и Малыш. И это было по-настоящему ужасно. Ведь такого, как я у него больше не будет. Никогда.

Отец все-таки вытолкал мальчика из автобуса.

Двери закрылись.

А я еще минуты три слышал его крики. Детские, полные отчаяния, безудержные крики, разрывающие мое несуществующее сердце.

Это было вчера.

А сегодня я лежал в пустом автобусе. Вокруг не было ни души. Автостанция.

Тягучая как патока, тишина окутывала все вокруг.

Я смотрел в окно, даже не пытаясь шевельнуться. Чувствовал, что слишком плотно зажат здесь.

Я видел луну. И теперь она не казалась мне такой красивой. Ты ничтожна по сравнению с той луной, которая отражалась в только моей награде за Добро, думал я.

И ты, ковер, залитый полуденным солнцем — только мой.

И твой взгляд, Малыш, — принадлежал мне.

И, надеюсь, я еще увижу свои десять копеек славы и Добра…

Потом. А пока что ты, луна, стань такой же прекрасной. Порадуй мое разбитое, пусть и несуществующее сердце.