Залавруга, или Все фантазии воплощаются в жизнь… Повесть

Сергей Валентинович Щуковский

В урочище Залавруга, где находятся наскальные рисунки – петроглифы, проходит фестиваль первобытной культуры. К обыкновенным беломорским подросткам обращается за помощью Хранитель Камня из страны Валуния, смысл существования которой – соединение в единое целое Большой Каменной Книги, хранящей Главную Тайну Человечества. Бывший Главный Хранитель Камня похитил Резец Творца, которым можно внести изменения в Книгу, и тогда она обретёт ложный смысл. Вернуть Резец Творца могут только ребята.

© Сергей Валентинович Щуковский, 2021

ISBN 978-5-0053-5088-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. У каждого должен быть знакомый питекантроп

— Куда летят тучи? — спросил Костик, задрав к небу голову и рассматривая медленно плывущие облака.

— Смотря, куда дует ветер. Сейчас, например, они направляются на север, потому что ветер с юга, — ответил Сергушкин. И хотя наивные вопросы младшего брата его порой «доставали», в этот момент он отнёсся к ним спокойно, это было хоть какое-то развлечение в ожидании друзей.

— А вот и нет, — заявил пятилетний Костик, удивляясь неосведомлённости старшего брата, — они летят в Тучландию. Они там базируются. Ты разве не знал?

— В какую ещё Тучландию? Что за бред?

— Мне твой Тимоха всё рассказал, — с очень важным видом, как будто узнал страшную государственную тайну, заявил Костик. — В Тучландии находится сверхсекретная база грозовых туч, но туда принимают и лёгкие облака. А из облаков там уже делают тучи. Тимоха сказал, что этот секрет раскрыл ему его дядя, который служит на этой базе. У Тимохи ведь есть дядя? Есть. Значит всё верно.

— Есть у Тимохи дядя, есть, — вступать в спор с Костиком Сергушкину не хотелось. Малой ни за что не поверит, что Тимоха его просто развёл, поскольку авторитет Сергушкинского приятеля был для Костика непререкаем. Тем более что дядя у Тимохи точно есть, но работает он водителем-дальнобойщиком и только по этой причине подолгу не бывает дома, а не потому что заступает на боевое дежурство на мифической базе грозовых туч. Но все эти доводы прозвучат очень неубедительно для Костика. Малой привык верить фантазёру Тимохе, наверное, потому что фантазии того были яркими, по-детски наивными и, казалось, раскрашивали серые будни во все цвета радуги. Слова же старшего брата Костик часто подвергал сомнению, хотя и засыпал его вопросами.

Однажды, придя из детского сада, Костик спросил: «Сергуня, а что за овощ такой „восадули“? Это как кабачок?» — «Нет такого овоща, — сказал Сергушкин, — откуда ты взял?» — «Нет, есть, — твёрдо заявил Костик, — я просто не знаю, как он выглядит. А мы сегодня песню про него пели: „Восадули в огороде“. Значит восадули растёт в огороде, и поэтому он — овощ». Сергушкин пытался объяснить младшему брату, что его фантастический «восадули» это сразу три слова «во саду ли», но подошедший Тимоха всё испортил. Он тут же заверил Костика, что восадули — это чрезвычайно полезный овощ, который очень похож на кабачок, но со вкусом лесной земляники, растёт только на жарком юге, а фаршированные абрикосами восадули — любимейшее блюдо королевы Великобритании Елизаветы II. Авторитет Тимохи и Её Величества королевы перевесил все доводы старшего брата, который неоднократно просил Тимоху не морочить Костику голову своими небылицами. Малой до сих пор уверен в существовании таинственного овоща восадули и мечтает его когда-нибудь попробовать.

Серёгу Сергушкина все друзья называли Сергуша, а родители — Сергуня. Во всём этом была своя логика: в первом случае, как и принято среди подростков, производная от фамилии, а во втором, от имени. Сергушкину не нравилось ни одно, ни второе обращение. Неужели он такая бледная индивидуальность, что даже для прозвища надо примитивно использовать фамилию, а не какое-либо из многих его выдающихся качеств. Родители тоже не понимают, что он уже давно вырос, как никак ему уже целых двенадцать лет. Это Костяна можно называть Косей или Котиком, а он — Сергей Сергеевич, ну, в крайнем случае, Сергей. Какое он хотел бы прозвище, Сергушкин не знал. Вот Тимоху, наверное, ещё с детского сада зовут Перископ. И это при наличии такой замечательной фамилии, как Степашкин. Не фамилия — песня. Хоть Степашкой назови, хоть Зайцем, хоть Косым — всё будет в тему. Нет же, кто-то придумал «Перископ». А всё его, Тимохины, увлечения приключениями и фантастикой. Он, как только научился читать, сразу перечитал всего Жюля Верна из отцовской библиотеки, затем «повзрослел» до Стругацких и современной фантастики.

Тимоха, казалось, жил в придуманном им самим мире. Он постоянно «выдавал» истории, которые с ним всё время случались. Эти истории были настолько невероятные, что Сергушкин, подвергал ежеминутному сомнению всё, что говорил Тимоха. Однажды Сергуша сказал другу: «Всё, что ты говоришь, надо разделить на два, а из частного отнять половину делимого. Это и будет правдой». Тимоха долго анализировал в голове то, что сказал Сергушкин, а потом обиженно произнёс: «Так ноль же получится». «А сам виноват. Как я могу тебе верить, если ты на каждом шагу фантазируешь?» — Сергушкин никогда не говорил, что его приятель врёт, он считал его «великим фантазером». Это Тимохино качество иногда помогало друзьям в различных ситуациях. Они были первыми художественной самодеятельности и футболе. Причем в футбол играл Сергушкин, а Тимоха потом всем рассказывал, как его друг блестяще провёл игру. Сергушкин понимал, что в этих рассказах Тимоха изрядно присочиняет, но ему было приятно, он ощущал себя героем несуществующей книги «Детство Марадонны». И вот этого сочинителя прозвали Перископом, ладно бы бароном Мюнхгаузеном, а то — Перископ. Тоже мне, капитан «Наутилуса».

Тимоха появился, как всегда, в возбуждённом состоянии, он издалека размахивал руками, привлекая к себе внимание:

— Привет, Сергуша! Привет, Котян!

Костик важно за руку поздоровался с приятелем своего старшего брата и своим, как он считал, другом.

— Что машешь ластами? Всплыл с перископной глубины и обнаружил на борту своей ванны пришельцев из космоса? — предвосхитил очередной «правдивый» рассказ Тимохи Сергушкин.

— Сергуня, дай ему сказать, — заканючил Костик, боясь лишиться очередной увлекательной истории, — а ты, Тимоша, рассказывай. Мы тебя очень внимательно слушаем.

Последние слова Костя произнёс очень строго и важно, подражая отцу, когда тот, придя с родительского собрания, подзывал мать, и они вместе, глядя Сергуне в глаза, ждали чуда. А чудо могло заключаться в одном: классный руководитель ошиблась, и это не их сын со своим лучшим другом Степашкиным отформатировали жёсткий диск на учительском компьютере в кабинете истории. В тот раз Сергуня пытался оправдаться тем, что историчка не знает средневековой истории Руси, не читала Фоменко с Носовским и всё путает в летоисчислении. Они с Тимохой хотели удалить из компьютера заведомо ложные презентации, которые вводят в заблуждение их одноклассников.

— Я видел первобытного человека. В шкурах и с дубиной в руке. Только что, — выпалил возбуждённый Тимоха, — и я с ним разговаривал.

— Ну, и как там у них? — с явной ироний в голосе спросил Сергушкин.

— Что и где?

— Ну, как там у них погода? Ведь обычно, когда встречаются незнакомые люди, они говорят о погоде. Или вы обсуждали какие-то другие, более важные проблемы? — Сергушкин продолжал «подначивать» друга.

— Причем здесь погода? Какая погода? Я разговаривал с питекантропом, почти неандертальцем!

— На каком же языке ты разговаривал с этим питекантропом-неандертальцем?

— На русском. Другого он не знает. Я его и «ду ю спик» спросил, и «шпрехен зи дойч», и «парле ву франсе». Не знает ничего. Только по-русски говорит, — Тимоха жестикулировал и даже строил гримасы, очевидно изображая встреченное им существо.

— Ну, во-первых, питекантроп — это обезьяночеловек, и обладал он лишь зачатками речи. Мог лепетать, как младенец, в лучшем случае. Поэтому говорить ты с ним не мог. Во-вторых, учёные не исключают, что неандерталец потенциально мог разговаривать, но чтобы, по-русски, исключено. И, в-третьих, оба эти вида давно вымерли и нет никакой возможности на их возрождение, — Сергушкина, увлекавшегося историей, раздражало в таких случаях дилетантство друга. Ну, хоть бы подготовился, книжки почитал умные, прежде чем истории придумывать. — И потом, полиглот несчастный, ты бы только по-английски смог изъясниться и то в рамках рассказа о том, как тебя ударили лицом об стол. Зачем же ты спрашивал его, говорит ли он по-французски и по-немецки?

От такого несправедливого недоверия Тимоха чуть не задохнулся:

— По-твоему я всё придумал? Я всё вру? Человек, может, первый раз в жизни, ничего не сочиняя, рассказал так, как оно было на самом деле, а ему не верят. Может быть, я и не разбираюсь в этих твоих питекантропах и неандертальцах, но то, что это был первобытный человек — точно! И шкура на нём была медвежья и дубина в руках! И сам он был немытый и нечесаный! И говорил по-русски! Причём без акцента! Раз не верите, ничего больше не скажу!

Костик смотрел большими круглыми глазами то на брата, то на Тимоху. Умные слова Сергуни и его спокойный рассудительный тон говорили о том, что, конечно же, Тимоха «загибает». Взбудораженный и обиженный недоверием Тимоха вызывал жалость но его хотелось дослушать не только поэтому, а потому, что Костику становилось всё интереснее и интереснее.

— Тимоша, ты рассказывай. Мы тебе верим, — сказал Костик и, посмотрев с укоризной на старшего брата, добавил, — во всяком случае, я точно верю.

Тимоху долго уговаривать не пришлось: от Сергуши благосклонности не дождешься, поэтому надо воспользоваться просьбой его младшего брата и дорассказать свою правдивую историю.

— Я вышел из дома и, как обычно, решил срезать путь к вашему двору. Рванул напрямки, по тропе за гаражами. Когда выскочил на центральную, то сразу же наткнулся на это существо. Самое главное, что по улице шли люди, и они его как будто не видели. Они не обращали на нас с ним никакого внимания. Я ещё подумал: «Неужели они этих питекантропов каждый день встречают». Но это было потом. А сперва я, как только буквально уткнулся в него, поздоровался, как культурный человек. «Здрасте», — говорю. А он мне: «Здравствуйте, здравствуйте, молодой человек. Вы так бежите, что чуть не сбили меня с ног». «Извините, — говорю я ему, — тороплюсь очень. — А Вы что-то рекламируете? Классный у вас костюм. И дубина, как настоящая». А он мне: «Ничего не рекламирую, а дубина самая что ни на есть настоящая. И сам я настоящий». Прикидываешь, настоящий, говорит. Думает, что я лошок деревенский, вот и грузит. Но я-то ему сразу: «А откуда Вы здесь и чего у нас делаете?» Питекантроп почесал своё небритое лицо, выловил какого-то жука — здоровенный такой с усами — и съел. Честное слово, сам видел. Разжевал и проглотил. И говорит мне: «Я из Валунии. Прибыл на фестиваль первобытной культуры. А Вы не подскажете мне, как найти антропологический музей или хотя бы этнографический?» Я говорю ему: «Нет у нас ни то ни другого, а есть только краеведческий». Он сразу как-то погрустнел. «Это плохо, — говорит, — в каждом городе должен быть антропологический музей. Как же вы узнаёте о своем происхождении?» Я отвечаю, что о происхождении мы проходим в школе. А он, чудак-человек, или, как там его, чудак-питекантроп, говорит: «Где проходите? Куда проходите?» Пришлось мне разъяснять этому гусю систему нашего образования. Вкратце, конечно, но он остался доволен. Сказал, что я очень сведущий во многих вопросах молодой человек, развитый не по годам и по мне сразу видно, что окружающие меня недооценивают. Таков удел всех великих людей.

Тимоха выпалил эту информацию без остановки, словно она была заучена наизусть, а не придумывалась на ходу. Братья Сергушкины молчали: Сергуня снисходительно ухмылялся, словно хотел сказать: «Ну, здоров ты заливать», а Костик смотрел на Тимоху широко раскрытыми глазами, веря абсолютно каждому его слову. И как было не верить, когда Тимоха произносил такие сложные серьезные слова «антропологический» и «этнографический». Костик не знал, что они означают, но чувствовал, что что-то важное, а может даже и секретное, как-то связанное с базой грозовых туч в Тучландии.

— И вот после этого он попрощался, сказав, что мы, возможно, увидимся на фестивале первобытной культуры, который такие талантливые и способные молодые люди, как я, должны обязательно посетить, — продолжил Тимоха. — И тогда я подумал, а почему никто не обращает на этого чудака внимания. И понял, что я один его видел. Значит я — избранный. Где-то читал, что у гениев проявляются сверхспособности.

— В твоей гениальности никто и не сомневается. Ты же у нас Перископ сверхдальнего видения. Увидишь и то, чего нет на самом деле, — развенчать на корню все Тимохины выдумки было делом чести для Сергушкина, а то Костик уже поверил в Тучландию, а скоро начнёт друзьям рассказывать, что по городу ходят питекантропы.

— Завтра и на самом деле на Залавруге состоится фестиваль первобытной культуры. Музей каждый год заморачивается: народу нравится. Ты, наверное, разговаривал — если разговаривал, вообще — с каким-нибудь актёром загримированным, который будет вступать на фестивале.

— А как же Валуния? — Тимоха не хотел так просто сдаваться. — Он сказал, что прибыл из Валунии.

— А что он должен был тебе сказать? Что он приехал из Нижнего Тагила, что там только и живут первобытные люди. Ха-ха-ха, — смех Сергушкина был деланный, искусственный. Тимоха упирался не по своей наивности, а потому что ему очень хотелось, чтобы в его очередную фантазию поверили. Но Сергушкин те такой простачок.

— Тоже мне, Валуния. Нашёл страну. И где она? В Африке или в Азии? А может в Америке? Или в Европе? Где-нибудь за валунами спряталась.

Предположение Сергушкина о том, что это мог быть переодетый актёр, объясняло многое, но не для Тимохи. Он, только что разговаривавший с самым настоящим живым первобытным человеком, был убежден в том, что это никакая не мистификация с переодеванием, а самая настоящая встреча с необычайным. Это то, о чём он мечтал и во что всегда верил. Кому, как не ему, любителю приключений и фантастики, должно было так повезти. Не этому же, пытающемуся всё объяснить с научной тоски зрения, Сергуне. Пусть он будет Перископом сверхдальнего видения, но он точно видел первобытного человека, и никто его в этом не переубедит.

— Не знаю. За валунами эта Валуния или за какими другими камнями или морями, врать не буду. Зачем мне врать. Я всегда говорю правду, — на этих словах Тимоха споткнулся и покраснел, — раз видел, значит, видел, раз разговаривал, значит, разговаривал. Ты просто завидуешь, что у меня есть теперь свой собственный знакомый питекантроп.

— Ну, во-первых, не питекантроп, а первобытный человек, а во-вторых, — Сергушкин понял, что переспорить Тимоху не удастся, — я себе тоже могу придумать целую кучу экзотических знакомых и всем о них рассказывать. Но я этого делать не буду, чтобы не выглядеть смешно и глупо.

— Какие мы гордые и принципиальные, — Тимоха тоже решил не продолжать спор, — давайте хоть на фестиваль-то сходим, всё равно делать нечего. Женьку с собой возьмём.

— Ладно, это можно, — миролюбиво сказал Сергушкин, — заодно и посмотрим на твоего знакомого дикаря.

— Ну, разговаривает он не как дикарь, а как вполне цивилизованный человек, — хотел было возмутиться Тимоха, но Костик, как всегда, своим наивным вопросом погасил начинавший разгораться конфликт:

— Тимоша, а ты меня с ним познакомишь?

— Конечно, Константин, обязательно, — Тимоха знал, что маленькому Костику нравится, когда его называют полным именем. Он сразу становился важным, серьезным и, как он сам говорил, ответственным. Но в этот раз эмоции выплеснули наружу.

— Ура! У меня будет свой знакомый питекантроп! — Костик посмотрел с благодарностью на Тимофея и вдруг философски изрёк. — У каждого должен быть свой знакомый питекантроп.