Стекло и дерево

Сергей Буянов, 2000

Многие задаются вопросом, как определить границы между болезненным воображением и гениальностью? С помощью математики! Сергей Буянов, профессиональный врач, обращается в своем дебютом романе «Стекло и дерево» к царице наук, чтобы вывести с помощью ее методов формулу раздвоения личности. Но даже царица наук не в силах бороться с человеческими пороками. С пороками в смешанном мире, в котором любовь сильнее смерти, но порою любовь побеждает саму жизнь… Специальные термины вроде депрессии, бреда, галлюцинации – легко вошли в нашу жизнь. Мы пользуемся этими словами, не задумываясь об их смысле. Но где блуждает душа человека с расщеплённым разумом? «Стекло и дерево» – роман о докторе, сумевшем проникнуть вглубь сознания людей с изменившимся рассудком и вернуть их в реальность. Бросая вызов доминирующим сегодня шоковым методам лечения, главный герой пытается доказать, что достаточно пройти путь изменения разума человека – и вывести заблудившегося из лабиринта сознания.

7

Каждый день в мире кто-то сходит с ума. Это происходит с человеком не внезапно: исподволь и незаметно к разуму человека подкрадывается болезнь. Она порождается изнутри, вот почему причины шизофрении неизвестны. Впрочем, Рим Николаевич Любимов и не пытался отыскать ту начальную точку, с которой начинается расщепление человеческой личности. Величайшие психиатры мира сумели по крупицам собрать сведения о течении заболевания, обрисовать множество его признаков, разработать методику лечения и даже достичь неплохих результатов. Не смотря на это, шизофрения так и осталась заболеванием по квалификации — эндогенным. То есть, без внешнего толчка, выворачивающего мозг наизнанку.

Молодой аспирант, учитывая опыт психиатрии, решил взглянуть на лечение по-иному. Его замысел давно разгадал профессор Васильчиков. Мешать развивать науку он не стал, но и поощрять инициативу аспиранта тоже не мог: не принято так в медицине, чтобы молодёжи было позволительно иметь собственную точку зрения. Единственно, что Егор Степанович мог сделать для ученика, так это максимально оградить его от нападок старших коллег.

— Чем это занимается ваш аспирант? — въедливо спросила Евгения Евгеньевна Дулина, лечпроф больницы.

— Работу пишет.

— А об чём он пишет работу?

— О биохимических изменениях мозга у психически больных.

— Слушай, профессор, кончай лапшу мне на уши вешать! — бесцеремонно заметила она. — Почему он ведёт чужих больных?

— Ну что вы, Евгения Евгеньевна! — широко улыбнулся профессор.

— Разве бывают чужие больные? Человек ведь пишет работу, ему необходимо побольше материала! Разве мы станем препятствовать движению науки?

— Конечно, не станем! Но — науки, а не лапши!

— Евгения Евгеньевна, скажите конкретно, что вас настораживает?

— Ваш ученик лезет к другим больным, я ведь ясно выражаюсь?

— Он препятствует лечащим врачам?

— Да. Он практикует отказ от психотропных средств! А вы знаете, к чему это приведёт! Прекрасно знаете! Мы снова будем, как в далёкой древности, лечить ударами кувалдой по башке, да обливанием ледяной водой! Всех больных посадим на цепи! Вот чего можно добиться этими псевдонаучными изысканиями, улавливаете?

— Подождите, подождите. Много ли больных он берёт, чужих?

— Много! — выпалила, начинающая закипать, Евгения Евгеньевна.

— Хорошо, то есть, не совсем хорошо, я с ним переговорю. Обещаю вам, Евгения Евгеньевна, что времена средневековья в нашей, точнее в вашей, больнице никогда не настанут.

— Уж потрудитесь! А то я подключу главного врача и ректора вашего!

— Обещаю вам, до этого дело не дойдёт, — уверенно сказал Егор Степанович и ещё раз открыто улыбнулся.

Ну что тут поделаешь? Разъярённая фурия стремглав покинула кабинет, помчавшись по всем отделениям срывать, накопившуюся за ночь, злобу на весь мир в целом, а на подчинённых — в частности.

Васильчиков понял, что бумага ректору уже готова. Что делать? Необходимо срочно строчить отписку и подать её раньше лечпрофа. Такого рода дрязги характерны для всех, без исключения, клинических больниц. Врачи ординаторы постоянно выражают недовольство сотрудниками кафедр института. Всё-то их не устраивает: и зарплата у работников института выше, и работы — меньше. Ну, пришёл, посидел со студентами, пробежался по отделению и домой, чем не работа? Да и студенты постоянно раздражают — вечно путаются под ногами! В психиатрической клинике это выражено меньше, чем в других. Здесь студенты не мешают, они шустро переодеваются, с опаской проскальзывают по пустому коридору, прячутся в учебной комнате и так же незаметно исчезают после занятий. Не смотря на это, студенты успевают за это время: нашуметь, натоптать грязи, оскорбить санитарку, с которой они впрочем, вообще боятся общаться, а некоторые набираются наглости вступать в разговоры с больными! Такие проблемы ежедневно приходится решать профессору Васильчикову. Ординаторы-ассистенты кафедры стараются не впутываться в мелочные конфликты, показывать студентам только своих больных, оказывать всестороннюю помощь и поддержку коллективу больницы, но всё равно остаются плохими. А что им? Пригласят их на консультацию в особом случае, черкнут они несколько слов-рекомендаций, и вся работа!

А что происходят такие вызовы на консультацию в любое время дня и ночи, зачастую безо всякой оплаты, — это работников клиники нисколько не интересует. Всё равно, на их плечах вся основная работа в больнице, тогда как институтские работники откровенно сачкуют. Бывает, завязываются и дружеские отношения между конкурирующими сторонами, но в глубине души каждый врач ординатор лелеет и холит в себе ненависть к ассистенту кафедры. Вот и сейчас, откуда Евгения Евгеньевна узнала, что Любимов занимается чужими больными? Кто-то с радостью доложил, не иначе. Хорошо, что ректор сам не клиницист, он заведует кафедрой патологической анатомии. Ему легче объяснить целесообразность такого, из ряда вон, поведения аспиранта.

Егор Степанович написал просьбу разрешить аспиранту Любимову Р.Н. задействовать как можно большее количество больных, с целью исключения статистической погрешности в научных исследованиях. Также он вкратце разъяснил суть работы аспиранта и показал необходимость временного отказа от медикаментозного лечения исследуемых больных.

Ректор сразу поймёт, что биохимические показатели резко изменятся при приёме психотропных средств, а поэтому такая временная мера попросту необходима, о чём и просит заведующий кафедрой психиатрии. Конечно, с точки зрения биохимиков это было несусветной чепухой, но кто станет разбираться с психиатрами? У них своя кухня. У них — всё иначе. Даже на вскрытии больных шизофренией при микроскопии не обнаруживается никаких изменений в головном мозге! Абсолютно никаких!

Поговорить с учеником нужно безотлагательно! Егор Степанович вызвал к себе по внутреннему телефону аспиранта Любимова.

— Здравствуй, Рим.

— Здравствуйте, Егор Степанович.

— Как наука?

— Движется! — Рим с готовностью раскрыл папку, прихваченную с собой на всякий случай. — Вот расчёты по биохимии.

— Хорошо, — профессор накрыл папку ладонью, — не это меня интересует, хотя я непременно ознакомлюсь.

— А что? — недоумённо спросил Рим.

— Твоя основная идея, Рим. Как там идут дела?

Рим опешил. Никогда бы не подумал, что шефа всерьёз заинтересует эта идея.

— Есть положительные результаты, — ответил он общей фразой.

— Значит, теория подтверждается? — улыбнулся профессор. Было непонятно, что он имеет в виду? Совсем недавно он категорически отрицал сам факт возможности нового подхода в лечении.

— Да, — коротко ответил Рим.

— Скольких больных ты исследовал, точнее — вылечил? А если выразиться правильно — на скольких опробовал свою методику?

— На сегодняшний день у шестерых больных отмечена положительная динамика, у остальных больных сказывается перегруженность медикаментами.

— Эти шестеро — твои больные, и они вовсе не получают нейролептиков, так?

— Так. В этом основной смысл работы.

— Основной смысл работы, Рим, это — биохимия! Прошу хорошо запомнить, — вновь улыбнулся профессор.

Сколько бы не изучал Рим Васильчикова, всё равно не мог расшифровать его улыбку, что же хочет сказать шеф?

— Официально, да.

— Вот, прочти, — Егор Степанович протянул аспиранту исписанный листок бумаги.

Рим ознакомился с документом, краска прилила к его лицу. Вот в чём дело! Если профессор просит разрешения, то, стало быть, кто-то против!

— Я всё понял.

— Представителям администрации больницы не нравятся твои методы лечения. Советую пересмотреть выбор больных.

— Но ведь я работаю с полного согласия лечащих врачей.

— Наших ассистентов? — улыбнулся профессор.

— Сочувствующих науке, — принял Рим шутливый тон. Шеф ещё больше расплылся в улыбке и сказал:

— Рим, помимо всех медицинских наук, существует дисциплина — деонтология. Внутрикафедральные дела, согласно этой строгой дисциплине, никогда не выносятся вовне. Многие наши сотрудники дружат с врачами ординаторами, но маленькие тайны кафедры остаются недоступными никому постороннему. Это элементарная мера безопасности.

— Я не посвящал практических врачей в тонкости своей методики.

— Им не нужно знать и общих положений! — добродушно посоветовал Васильчиков и добавил: — Евгения Евгеньевна сразу ухватила основную суть работы. Она заявила, что не позволит превращать клинику в средневековый лазарет для душевнобольных.

— Как это ей пришло в голову? — удивился Рим.

— Знаете, — тон шефа приобрёл официальный оттенок, — мы живём не в замкнутом пространстве! Вам следует пересмотреть свои взгляды.

Вот оно, началось! Сейчас шеф скажет, что следует оставить идею-фикс, что никакая психотерапия, даже интровертная, не может оказать положительного воздействия при лечении больных психозами. Но профессор ничего такого не сказал. Он, по обыкновению, улыбнулся и дружески посоветовал:

— Понимаете, Рим, не каждый человек может обладать идеей! Кое-кому не нравится ваша целеустремлённость. Кое-кто откровенно завидует. И если вы всё-таки хотите продолжить свой труд, то вам следует запастись приличным запасом осторожности. Даже больные могут заметить что-то необычное и рассказать врачам. Так что, в ваших интересах, ничего, кроме биохимии, не держать в голове. Лишь когда достигнете определённых результатов, — Васильчиков акцентировал слово определённых, — можно будет и опубликовать статью-другую. Как-нибудь не очень гласно.

— Понятно, — согласился Рим.

В противоречивых чувствах покинул он кабинет шефа. Радовало то, что профессор пока не высказывал недовольства, но крайне огорчило появление неожиданных трудностей. Оказывается, материальных затруднений недостаточно, существуют ещё и моральные факторы. За работу, которая ещё и не родилась, необходимо бороться. И борьба обещает быть трудной. Появились какие-то враги и недоброжелатели — мракобесие какое-то! Но ведь шеф-то на его стороне! Это означает, что почти вся кафедра поддержит его! Важно избегать ненужных конфликтов с администрацией больницы. Решив уничтожить все противоречия в самом корне, Рим направился прямиком к лечпрофу.

Евгения Евгеньевна уже сделала обход по отделениям, вернулась к себе в кабинет. Она успокоилась, выпустив пар.

Рим Николаевич аккуратно постучался.

— Кто там ломится? Открыто настежь!

Предложение недвусмысленное — Рим вошёл в кабинет.

— А! Это ты? Мученик науки! Что скажешь?

— Евгения Евгеньевна, я.

— Что, ты? — резко перебила она.

— Я пришёл, чтобы…

— Вешать мне на уши лапшу! — закончила фразу начальница больницы. — Знаешь что, Рим Кондратьевич? Разворачивайся-ка на сто восемьдесят градусов и иди заниматься лечебной работой!

— Я, собственно, Евгения Евгеньевна, по поводу лечебной работы, хотелось бы узнать ваше мнение, получить ваш совет.

— Об чём ты? — насторожилась Дулина.

— У вас большой опыт.

— Да!

–… в работе с симулянтами.

— Да!

–… вот, я бы хотел получить вашу консультацию.

— Получай! — милостиво согласилась лечпроф.

— Можно ли, по результатам тестирования, выявить симуляцию?

— Какие тесты использовал?

— Вербальные, — ответил Рим первое, попавшееся в голову. Тема для разговора выбрана спонтанно, пришлось ориентироваться по ходу разговора.

— Чушь! Ты, вообще, серьёзно? Или опять вешаешь лапшу?

— Метод ассоциативных рядов.

— Да что за муть ты городишь? Это же любой симулянт, если имеет башку на плечах, станет отвечать неправильно! Ты ему — сапог, он тебе — голова!

— Я хотел бы узнать ваше мнение, Евгения Евгеньевна, а что если идти от обратного? То есть, считать тест положительным именно тогда, когда симулянт нарочно разрушает стройность системы?

— Чепуха! Любой специалист-эксперт тотчас заподозрит разорванность мышления испытуемого, — это ничего не даст, кроме подозрения на эндогенный процесс! В результате у тебя симулянт станет шизофреником!

— Как же быть? — Рим в мнимой растерянности развёл руками.

— Соображать надо! — назидательно сказала Дулина. — Психиатр, это дорогой мой, Рим Апполонович, не простой врач! Не только тело он лечит, но душу! А душа не представляет собой простое сборище интеллекта и характера! Это тебе не простуда какая. Сунул градусник, и диагноз готов! У человека может быть множество причин, побуждающих к симуляции.

Рим уставился на иссушенную от непреходящей злобы на весь мир, женщину в белоснежном халате. Неожиданно для себя он стал улавливать смысл в её словах. А Евгения Евгеньевна продолжала:

— Есть и такие личности, что считают психическое заболевание романтичной аурой, отличающей индивида от простых смертных. Они почему-то полагают, что признание их психбольными даст им неизведанное, недоступное другим, понимание мира. Вот из таких, чаще всего, появляются наркоманы! Иначе не ясно, зачем человеку преодолевать дополнительный барьер страха перед уколом? А посему, Рим, следует внимательнее относиться к симулянтам и распознавать причину их притворства!

— Я думаю, что конечно, симулянтов не стоит лечить по общепринятой методике, — осторожно вставил словечко Любимов.

— Послушай! — Дулина прижала костлявую ладонь к своей груди. — Мне вовсе неинтересно, об чём таком ты подумал! Ведь я тебя наскрозь вижу, опять за своё?

— Евгения Евгеньевна, я только хотел у вас проконсультироваться по поводу методик распознавания и доказательств симуляции.

— Ты окончил институт? — неожиданно задала вопрос Дулина.

— Да, но ведь у вас — опыт.

— Ещё раз спрашиваю: закончил?

— Да.

— А чему учат в медицинском?

— Теории, — тотчас нашёлся Рим.

— Ри-им, — протянула Евгения Евгеньевна, уверенно пробарабанив дробь по столу своими тонкими и длинными пальцами. — Вот был бы ты моим сыном, ей Богу, сдёрнула бы с тебя штаны, да задала бы ремешка!

Рим глуповато улыбнулся в ответ.

— А знаешь, почему?

Молодой учёный неуверенно пожал плечами.

— Да потому, что ты уже аспирант, а до сих пор ничего не понял! Ведь ты учишь студентов, а чему, позволь тебя спросить? Теории? Этому абстрактному понятию? — Дулина, устало вздохнув, откинулась на спинку кресла. — Вот откуда появляются недалёкие врачи!

— Но ведь практику в институте получить попросту невозможно! Когда успеть, при таком объёме учебного материала — человек изучается от каждого бугорка на косточке до самой мелкой клеточки мозга?

— Спинного, — продолжила лечпроф. — Даже не всего спинного, а именно его крестцово-тазового отдела! Именно им ты учишь думать!

— А как же тогда? — искренне удивился Рим. Ему уже не казалась беседа бесполезной. Мысли этой непонятной, грубой и бесцеремонной женщины всерьёз заинтересовали его. Никак не ожидалось в этом солдафоне в юбке обнаружить признаки здравого смысла.

— А ты возьми стул, — Дулина указала на одно из кресел в кабинете, стоящих у стены, — и присядь поближе.

Что ж, какое-то подобие примирения всё же состоялось, Рим с энтузиазмом подхватил кресло и уселся напротив лечпрофа. И то верно, в ногах правды нет!

— Сколько слоев в коре головного мозга?

— Шесть, — недоумённо ответил Рим, ожидая очередного подвоха.

— Верно! А какие из них самые ценные?

— Странный вопрос, — отметил экзаменуемый.

— Странный для того, кто мыслит спинным мозгом! Для психиатра — какой слой важнее?

— Можешь не отвечать! Закрой рот, пожалуйста, не-то какую-нибудь глупость сморозишь!

Рим прикрыл губы ладонью.

— Именно тот слой, где происходят ассоциативные связи, где циркулирует информация и отделяется главное от второстепенного! А какой это слой? Что я сейчас скажу?

— Берите литературу и читайте, — заученно повторил излюбленную преподавательскую фразу аспирант.

— Вот!!! Вот, вот и вот!!!

Рим отпрянул от неожиданности.

— Ты ведь по нескольку раз на дню повторяешь это! А?

— В общем-то, да.

— Так теперь скажи мне, чему учат в мединституте?

— Самостоятельно добывать информацию, использовать знания и опыт предшественников, — скороговоркой ответил Рим.

Бурные рукоплескания прервали ход его мысли.

— Поздравляю! Ты изобрёл велосипед! Только вот непонятно, что именно ты сказал? Хорошо, я сделаю тебе одолжение и переведу на нормальный язык с псевдограмотного! Учат — учиться! Учиться всю жизнь! Я по большому секрету, между нами-девочками говоря, поведаю тебе одну истину, — Евгения Евгеньевна перешла на заговорщицкий полушёпот, — если врач не брал в руки книгу в течение одного года, то он может смело одевать свой халат и бежать стремглав в ближайший шинок — подавать пиво посетителям! А больше он ни на что не годится с его белым халатом! Всё! Это не врач, если он понятия не имеет ни о чём новом, хотя бы в своей области медицины! А психиатр, дорогой мой, помимо спецлитературы обязан знать и светскую литературу! Иначе просто нельзя!

— Так можно будет отстать от больного в уровне развития, — смело продолжил Рим.

— Вот цены тебе не было бы, если ты не занимался бы своей идей-фикс!

Горячая кровь прилила к лицу аспиранта, словно весь сердечный выброс сработал исключительно для кожи лица. Рима бросило в жар, откуда ей это известно? Неужели, шеф? Как бывает порой стыдно за самого себя, за собственную переоценку знаний психологии. Настолько бываешь уверенным в человеке, что кажется он другом с большой буквы, дороже родного брата: вот он-то никогда не предаст! А внезапно на тебя выплёскивают ушат холодной воды, и понимаешь, что ошибся в человеке! Ошибся, переоценил себя. Оказывается, никакой ты не психолог и, вообще, никто после такого известия.

— Ну что ты запунцовел-то, а? Рим Николаевич! — впервые Дулина не исковеркала отчество аспиранта. — Понимаю, ты думаешь: откуда это мне известно о твоих занятиях ерундой? Да ниоткуда! Существует множество серьёзных научных тем и направлений, а ты избрал, ничего не значащий и никому ненужный, обмен жиров в коре головного мозга!

У Рима отлегло от сердца, тиски, сдавившие пространство за грудиной, разжались, к мозгу вернулась способность мыслить.

Евгения Евгеньевна подозрительно всмотрелась в молодого специалиста. Рим, выдержав изучающий взгляд, позволил себе небольшое пояснение:

— Тему определяет институт, Евгения Евгеньевна.

— Как думаешь, сколько лет я в медицине?

— Вообще-то, неприлично спрашивать женщину о возрасте.

— Ну не пять? Не десять, а?

— Конечно.

— Так что же ты мне, как ребёнку разъясняешь аксиомы? Ты же не остановился на одних липидах! Тебе захотелось доказать большее! — Евгения Евгеньевна выжидательно замолчала. Но Рим уже понял, что истинной идеи-фикс лечпроф не знает. Он с любопытством заглянул в зелёные глаза собеседницы.

— Молчи! — приказала Дулина. — Я сама разъясню, чего ты хочешь. Значит так: лежит куча проводов в изоляции, тонких таких проводочков, и вдруг один из них в каком-либо месте теряет изоляцию и искрит. Появляется участок патологической активности — энергия теряется, не доходит по назначению, растрачивается там, где совсем не нужно! Мысль понял?

— Да.

— Вот и хорошо! Это я воображаю твой триумфальный доклад о докторской работе на соискание Нобелевской премии. На меньшее ты же не согласен! Так что, изволь выслушать дальше. Итак, появляется источник разрушительной энергии. Что делаем мы, консерваторы от психиатрии? Ясно что! Мы разрушаем проводок поблизости, или даже несколько проводков, работаем-то вслепую, не хирурги же мы! Даём психотропные средства, тем самым разрушаем защитную оболочку мозговых клеток, то бишь липиды, изолирующие нерв-проводок. В итоге получаем короткое замыкание, тем самым — отключаем повреждённый провод, а заодно и те, что расположены поблизости. Пусть погибнут нормальные клетки, но зато не станет источника болезни! Что ж выходит? Меньшее лечим — большее калечим! Человек избавляется от недуга за счёт гибели нормальных структур мозга! Вот и весь жировой обмен! Разрушаем изоляцию нервных клеток и губим мозг, а ещё удивляемся — откуда рецидив приступа шизофрении, верно?

— Но.

— И не возражай! Ведь именно это ты хочешь доказать?

— Но моя работа не предусматривает такого поворота! — искренне удивился Рим, имея в виду официальную кандидатскую. Да так оно и было до последних слов Дулиной. Теперь же он с трудом удержался, чтобы не подпрыгнуть со стула. Молодого учёного переполняло чувство известной Эврики. Вот оно, то яблоко, что шлёпнулось ему на голову! И кто тряхнул яблоню? Самый первый мракобес в лице лечпрофа Дулиной. Она, сама не зная того, чудесным образом объединила тайную и явную научную работу Любимова, подарив идее-фикс лабораторное подтверждение! Всё-таки, как чуден мир!

— Всё, что я тебе наплела про электричество — это бред! И ничего больше! — выдала Дулина. — Чу-пу-ха!!!

Было что-то весёленькое в этом исковерканном слове, Рим улыбнулся.

— Вот видишь? Просто чушь собачья! Даже самому смешно! Так что, Рим Георгиевич, занимайся себе анализами, делай свои выводы, но ради Создателя, не лезь в запредельное!

— Я могу идти? — робко спросил Рим, слабо намекая на то, что пора бы и закончить аудиенцию.

— Свободен, — сухо выдавила Евгения Евгеньевна, погрузившись в собственные мысли.

Рим вышел из кабинета заместителя главного врача по лечебнопрофилактической работе в серьёзном замешательстве. Как понимать эту бестию? То она орёт, закатив глаза, только пена брызжет из переморщенных губ, то спокойно выдаёт такие умозаключения, что чувствуешь себя эдаким выскочкой, которому расти да расти до уровня истинного мастера. Что означает эта беседа? Перемирие? Усыпление бдительности, чьей? Все эти вопросы остались неразрешимыми. Рим был поражён высокой квалификацией беспардонной экзаменаторши. Как ловко Дулина раскусила цель его визита! И как чётко определила его пределы работы в клинике. Любимов грустно усмехнулся и направился в ординаторскую, чтобы тщательно обдумать дальнейшие действия.

Но посидеть в одиночестве не удалось. Заведующий отделением вызвал больного для беседы. Рим поспешил ретироваться, но врач жестом пригласил его остаться. Любимов обычно присутствовал при опросах старших коллег, учился искусству психиатрической беседы. Каждый больной индивидуален (ещё народ подметил, что всяк сходит с ума по-своему), поэтому разнообразны и стили разговора врача. В течение одного дня порой приходится находить общий язык с дегенератом-алкоголиком, заумным наркоманом, простодушным дебилом и, с виду, здравомыслящим шизофреником. Расхожее мнение о нападениях больных на врача в психушке — не более чем страшилка. Психомоторное возбуждение встречается довольно-таки редко, к тому же при таком состоянии больного, с ним, разумеется, никто не беседует.

— Если взять книгу и разрезать её аккуратно на четыре части, то получится четыре отрывных текста. Если переместить их в произвольном порядке: низ кверху, затем вторую и четвёртую, а потом третью части, то получится единый текст. Только вот этот текст не станет взаимосвязанным, — монотонно вещал больной с профессорской бородкой клинышком. Доктор сидел напротив и внимательно слушал. Оратор невозмутимо и бесчувственно продолжал, — а если ещё разорвать пополам страницы этих обрывок книги, а затем перетасовать как карточную колоду, то получится совсем другая книга. Автора уже никто не узнает. Кто написал, непонятно, а какой стиль ясно — типичный постмодернизм. Вообще-то не совсем ясно, если помешать нескольких авторов, тогда ещё сюрреалистичнее выйдет.

— Да, — согласился доктор, — а почему это пришло вам в голову?

— Да что это значит, почему? Как это почему? — возмутился пациент. — Можно стать бухгалтером, можно стать офицером, профессором, можно стать звездой, астероидом, а если разрезать огурцы, арбуз и котлеты, то не получится никакого бутерброда. Правда, можно контактировать с космосом и оставаться при этом колемучкой.

— Как, как? — осторожно вставил вопрос врач.

— Что, как? — не понял больной.

— Вы сказали: «Колемучкой». Что это?

— Ах, это? Это очень просто, если взять красочно оформленный бестселлер и поджечь на нём ассигнацию, то кроме дыма и сажи ничего не получится.

— А какую ассигнацию надо положить?

— Ну конечно, не рубли, надо использовать более твёрдую валюту.

— А если рубль?

— Нет, ничего не выйдет, опарения всё перебьют, и снова мы останемся у разбитой вазы.

— А почему вазы?

— Потому что колемучки живут на стекольном заводе.

— А кто это такие?

— Вы что, смеётесь? — больной удивлённо посмотрел, поочерёдно, на обоих людей в белых халатах. — В самом деле, не знаете?

Рим в ответ пожал плечами.

— Да ведь это так просто, они расплавляются и попадают в стекло, а затем проникают в каждый дом, они воруют наши мысли, наши чувства, наши эмоции.

— А деньги?

— Какие деньги?

— Деньги тоже воруют?

— Не всё измеряется деньгами. Разве можно купить глоток воздуха после смерти, когда лёгкие не могут дышать?

— Погодите, вы ведь живой!

— Пока да, но завтра появятся колемучки и заберут нас всех: вначале всех голых, затем и обутых в свинцовые сапоги.

— Но зачем им всё это?

— Странно слышать от вас, доктор, такие глупые вопросы. Они пришли уничтожить мир на Земле, насадить на планете другую форму жизни.

— Я понимаю и знаю, — уверенно поведал доктор. — Но разве нет никакого выхода?

— Есть, есть выход. Выход есть всегда. Я подумаю над этим и обещаю, завтра же сообщу вам первому.

— Хорошо, хорошо, а пока вам надо отдохнуть.

— Нет, мне не надо отдыхать, я не хочу отдыхать, пожалуйста, только не отдыхать! — в голосе больного появились слабые нотки интонации. Верно, отдыхать в нулёвке он не хотел. Но по звонку врача вошли санитары и увели профессора. Сопротивляться бесполезно, да и опасно, поэтому больной лишь жалостливо взглянул в глаза Риму и понуро поплёлся по коридору.

— А что это у него?

— Суицидальная попытка, Рим Николаевич, причём совершенно неожиданная! В последние дни его болезнь внезапно начала прогрессировать, не смотря на проводимую терапию. Вот, появились эти колемучки, раньше их не было и в помине! Он просто рассуждал, ничего особенного не ожидалось.

— А кто он?

— Профессор-филолог. Защищал соцреализм в литературе, выступал против новых атипизмов, госпитализирован впервые. Сослуживцы заметили некоторую странность в поведении и разговоре. Удивительно, конечно, возраст уже не для шизофрении. Однако, факт. Даже не знаю, что с ним делать! Возможно, начнём инсулинокоматозную терапию или электрошок. Пока лежит в нулёвке, хоть под контролем.

— Жаль, — только и сказал Рим.

— Слушайте, Рим Николаевич, а может, вы попробуете?

— К сожалению, не могу, — вздохнул Рим, памятуя о разговоре с шефом. Слишком опасно развивать бурную деятельность. Дулина недвусмысленно заявила. — Не суй свой нос, куда не следует! Анализы, мол, и без тебя назначат, работай исключительно с бумагами.

— Ну, как знаете, шоковая терапия рискованна, особенно в его возрасте, но делать-то нам нечего! — заведующий акцентировал слово шоковая.

Врач ординатор жалел профессора. Это было видно сразу, без угрозы шоковой терапией. Да и Рим склонялся к гуманным методам лечения, но боялся и колебался. Внезапно он вспомнил взгляд больного профессора и решился.

— Давайте поступим так, — предложил он. — Я сегодня останусь на ночное дежурство и попробую.

— Вот и чудесно! — обрадовался заведующий, — сейчас же заменю дежурного врача, переставлю график! А если вы опасаетесь Ежихи, то напрасно! Она ничего не узнает. И вообще, я скажу ей, что в моём отделении аспирант Любимов не имеет никакого отношения к больным!

На том и порешили. Обрадованный заведующий преспокойно двинулся домой, а Риму предстояла напряжённая ночная смена.