Русский город Севастополь. Книга первая

Сергей Анатольевич Шаповалов, 2021

В историческом романе раскрываются события Крымской войны и первой обороны Севастополя. И прежде всего – судьбы простых людей, волею обстоятельств попавших в жерло этой кровавой схватки. Больше трёхсот тысяч убитых и искалеченных – итог конфликта. Если попадёте в Севастополь, то будете удивлены тем, что отголоски тех сражений до сих пор хранит земля. Кругом можно встретить воинские захоронения, от Альминского поля и до Федюхиных высот. И всё это – люди, судьбы, их погибшие мечты и стремления…. Первая часть романа рассказывает о первых днях той войны: высадка десанта на побережье Крыма; битва на реке Альма; захват Балаклавы.

Севастополь

Александр вылез из машинного отделения на верхнюю палубу. В руках он бережно нёс две жестяные кружки, наполненные темным машинным маслом. Поставил аккуратно жестянки на деревянный настил. Расстелил кусок ветоши и пролил немного масла из каждой посудины. Масло оставило темно-рыжие пятна. Алесей наклонился и внимательно рассматривал разводы на ткани, тёр пальцем, подносил к носу.

К нему широкой морской походкой, чуть вразвалочку подошёл капитан Бутаков, высокий, крепкий, как большинство черноморских офицеров. Поглаживая рыжеватый жёсткий ус, спросил:

— Ну, что наколдовали Александр Аркадьевич?

— Кажется, я нашёл причину падения мощности машины. Поглядите на масляные пятна, — показал Александр холстину.

— Думаете, масло виновато?

— Именно.

— Боцмана сюда! — тут же приказал Бутаков вахтенному матросу.

Прибежал боцман, здоровенный седой моряк с густыми баками.

— Машинному отделению какое масло отпускал? — строго спросил капитан.

— Дак, то, что из Николаева привозили, Григорий Иванович.

— Ничего не подмешивали? — задал вопрос Александр.

— Ну, того, что из Николаева…. Его вечно не хватало. Так мы конопляное доливали, — чистосердечно признался боцман. — Так, ведь, масло, он и есть — масло.

— Надо промыть маслонасос и все патрубки, — сделал вывод Александр.

— Ох, Карчук! — погрозил капитан боцману. — Выпороть тебя надо!

— Так масло же, оно и есть — масло, — жалобно оправдывался боцман. — Я конопляным все смазываю: болты, блоки, вентиля…. — и ничего.

— Александр Аркадьевич, поломка серьёзная? — беспокоился Бутаков.

— Нет, ерунда. Это даже не поломка — так, техническая неисправность. Разберёмся. С двумя механиками справлюсь за день, может — за два. Машины хорошие, новые. Продуем, промоем, где запеклось — счистим….. Под полной нагрузкой «Владимир» должен не меньше восьми узлов давать.

— Что вы! — расплылся в довольной улыбке капитан. — Мы десять давали, да ещё при волнении. — Если что понадобится — сразу ко мне обращайтесь.

— Слушаюсь, Григорий Иванович.

Александр распрямился. Снял кожаный фартук и нарукавники. Во рту стоял противный металлический привкус, который всегда остаётся, когда долго находишься рядом с механизмами. После духоты машинного отделения свежий морской воздух слегка пьянил. Солнце резануло по глазам. Палуба слегка подрагивала. Машины урчали ровным, тихим басом. Из труб клубами валил чёрный дым. Спусковой клапан пронзительно загудел, выпуская струю пара.

Босые матросы, закатав штанины и подвернув рукава, драили «машками» палубу, начищали орудия, стоявшие на поворотных платформах, соскребали угольную копоть с поручней. Между двух черных дымоотводных труб над палубой возвышался металлический капитанский мостик. Справа и слева по бортам высокие кожухи гребных колёс. На кожухах вверх килем лежали шлюпки.

Александр прошёлся на бак парохода. Перед взором открылся город во всей сияющей белизне. До берега около одного кабельтова. Море чистое, изумрудное, с белыми пузырьками медуз. Прямо по носу просматривалась Корабельная сторона с Южной бухтой Севастополя. На мыске у самой бухты рукотворной скалой возвышалась Павловская батарея. За батареей шли одноэтажные приземистые строения магазинов и казарм. Потом сама Корабельная слобода: маленькие домики разбросанные вкривь и вкось. Над слободой вырастал Малахов курган. Левее спускались две балки: Аполлонов и Ушаковская. За балками синели вершины невысоких гор. Надо же, как красиво! — подумал Александр. Не похож этот белый город на грязный Портсмут или на серый Кронштадт. Есть в нем что-то очаровательное, белокаменное. Если только на Одессу смахивает немного. Но Одесса какая-то воздушная, несерьёзная, как барышня, а Севастополь более напоминал бравого матроса. За Павловским мысом проглядывались Александровские казармы: длинное здание в три этажа. За казармами зубцы третьего бастиона.

Направо от бухты лежала Южная сторона. Белые домики, красные крыши, зелёные бульвары. У самой воды — Графская пристань. Портик на пестумских колоннах. Под портиком к пристани каскадами спускалась каменная лестница. Правее едва заметный домик в три окна. За ним, так называемый, «Екатерининский дворец»: одноэтажное здание с покатой черепичной крышей. Вправо до Артиллерийской слободки тянулось длинное строение Николаевской батареи. Сводчатые амбразуры в два яруса, массивная круглая башня у самой воды. За пристанью высился купол Михайловского собора. За собором шли дома высокие, с богатой отделкой. Над всеми строениями возвышалось здание Морской Библиотеки. Рядом гранёная башенка с островерхой купольной крышей. За библиотекой виднелся храм Святых Петра и Павла с белокаменными колоннами. Храмы необычные, — приметил Александр, — будто с античных времён остался. Разве же это православная базилика? Парфенон — да и только. Направо от Николаевской батареи, у самого моря круглая башня Александровской батареи. Из-за неё выглядывал мысок древнего Херсонеса с развалинами старинного, забытого города.

В самой бухте происходило оживлённое движение. Шаланды подходили к пристаням. К ним подкатывали длинные фурштатские телеги, доверху груженные. Грузчики переносили в шаланды мешки, бочки, ящики….

Александр прошёлся на корму. За кормой Северная сторона. Берег у воды пологий, но постепенно возвышался. Наверху проглядывались низкие стены Северного форта. А у самой кромки тянулись палатки, какие-то лачужки, крытые соломой, а местами — парусиной. Суета, толкотня, шум…

— Что это за цыганский табор? — спросил он у вахтенного.

— Рынок, ваше благородие. Все, что хочешь можно купить: от солёной рыбы, до турецкой сабли в серебре.

У пристани в правильных пирамидах складировали ядра и бомбы. Лежали лодки, вытащенные для просушки и смоления. За лодками кучи плетёных туров. На пристани толкались матросы в белых просторных рубахах. Иные работали: что-то грузили, таскали, другие бездельничали, разлёгшись за лодками, или играли в карты.

— Зачем столько туров? Полевые укрепления собираются строить? — спросил Александр.

— Кто ж его знает, ваше благородие. Армию нынче к Севастополю собирают. Корабли чужие по морю шныряют. Будет что-то….

***

Рано утром катер с «Владимира» пристал к Графской пристани. Капитан Бутаков, а вслед за ним мичман Кречен сошли на деревянный настил. Солнце едва встало, и белые дома города казались желтовато-огненными. Даже листва в высоких каштанах горела утренним пламенем.

— Чудесное утро, — вздохнул полной грудью Бутаков. — Устали, Александр Аркадьевич? Всю ночь в машинном провозились. Хоть бы раз вылезли в кают-компанию чайку выпить.

— Ерунда, — махнул рукой Александр. — Куда же я весь в масле в кают-компанию явлюсь? Главное — все исправили. Теперь наш «Владимир» будет бегать не хуже коней Посейдон.

— Ох, не знаю, что бы я без вас делал, — сокрушённо покачал головой Бутков. — До этого инженер был из англичан, старый моряк, опытный, и в машинах разбирался отлично. Но поступил приказ: всех иностранцев исключить. Представляете, каково мне было без механика? Случись что — и пароход в корыто превращается. Хорошо, что вас прислали. — Вдруг взгляд его просветлел: — Глядите-ка, сам Павел Степанович пожаловал.

На фоне белого портика Графской пристани выделялась тёмная фигура адмирал Нахимов. Высокий. Чуть сутулил плечи. Руки сцеплены за спиной. Золотом горели на плечах эполеты. В петлице поблескивал Георгий. Фуражка с небольшим козырьком сдвинута на затылок. Он внимательным ястребиным взглядом осматривал гавань.

— Зачем адмирал в столь ранний час пришёл на пристань? — удивился Александр.

— Он всегда приходит утром оглядеть гавань, хоть в дождь, хоть в снег. Корабельная привычка — вставать с третьей склянкой. Павел Степанович без моря жить не может. Видите, как широко ноги расставил и покачивается, будто на палубе стоит.

Они поднялись по ступеням лестницы.

— Доброе утро, Павел Степанович! — поздоровался Бутаков.

— Доброе, Григорий Иванович, — добродушно улыбнулся Нахимов. — Вы с вахты?

— Так точно. С машиной всю ночь провозились.

— Ах, посмотрите! — указал Нахимов на гавань, нахмурив брови. — На фрегате «Коварна» как неряшливо убраны паруса! Сегодня же сделаю выговор Николаю Максимовичу. Вы только взглянете, — недовольно всплеснул он руками. — У «Кулевича» один якорь сорвало. Вон, как его развернуло. Там что, вахтенный уснул?

— Павел Степанович, «Кулевич» в море готовиться выйти, — объяснил Бутаков. — Вон, к нему пароход «Крым» подвалил. Сейчас из гавани выводить будет.

— Ну, посмотрим, за их манёвром. — Нахимов попросил жестом трубу у адъютанта. Не отрываясь от окуляра спросил: — Как чувствует себя «Владимир»?

— Пыхтит. В море рвётся, — весело ответил капитан Бутаков. — Хочу вам представить моего нового механика, мичмана Кречена. Что голова, что руки — все на месте.

Нахимов отдал трубу обратно адъютанту. Взглянул внимательно на Александра.

— Рад видеть вас, — пожал руку. — Вы где практику проходили?

— Во флоте её величества. Два года на паровых фрегатах.

— Это замечательно! Два года в английском флоте — большой опыт. Такие люди нам просто необходимы, особенно сейчас. Послушайте, приходите как-нибудь вечерком ко мне на чай. Надо многое обсудить по поводу новшеств во флоте. Вы только по машинам специалист?

— Изучал, так же, артиллерийские системы на подвижных платформах.

— Тем более! Жду вас непременно. Григорий Иванович, — обратился он к Бутакову. — Вы уж заходите вместе с мичманом сегодня же вечерком на ужин.

— Обязательно, Павел Степанович, — пообещал Бутаков.

— Павел Степанович, опять к вам просители, — недовольно сказал адъютант Нахимова, молодой лейтенант в новеньком мундире. За его спиной стояли старики в выцветших матросских куртках, старухи в серых платках, босоногие дети.

— Ну, коль пришли, пусти их, — разрешил Нахимов.

Его тут же окружила толпа. Все галдели, перебивали друг друга.

— Постойте, не шумите! — потребовал Нахимов. — Все разом можно только «ура» кричать. Я же ничего понять не могу. Вот, ты, говори, что хотел, — обратился он к седобородому стрику в потёртой матросской куртке, на костылях, с деревянной культей вместо ноги.

— Павел Степанович, ангел наш, — прошамкал старик. — Внучки у меня две маленькие. — Он показал на чумазых девочек. Одной лет шесть, вторая года на три старше. — Мать, невестка моя, померла, отец их, сын мой, в море сгинул, в прошлом году. Он на бриге почтовом служил.

— Это тот, что затонул у Тарханкута? — уточнил Нахимов.

— Он самый.

— Ну, и чего ты хочешь?

— Я — то живу на инвалидную копеечку — хватает. Да тут, вот, крыша прохудилась, а починить некому. Мне с деревяхой со своей на крышу не залезть.

— Отчего не помочь старому служаке Позднякову? Двух плотников выдели, — обернулся Нахимов к адъютанту. — Пусть сегодня же пойдут крышу поправят. Да ещё чем помочь, посмотрят.

— Ох, спасибо, батюшка, Павел Степанович, — прослезился старик. — А вы разве меня помните?

— А как же тебя забыть? На «Трёх Святителях» служил в боцманской команде. Маляром, кажись?

— Так точно! — Старик распрямил спину. — Маляром.

— Помню, как ты вприсядку плясал. Ногу где оставил?

— Ай, в Наварине, будь она неладна. Ядро турецкое в борт треснуло, да мне щепки всю ногу искромсали. Фельдшер и отнял.

— Ну, иди с Богом, жди плотников. Что тебе надо, мать? — подозвал Нахимов сгорбленную старушку с клюкой.

— Кормилец мой недавно помер, — сказала жалобно старуха. — В рабочем экипаже был, да в доке бревном придавило.

— Помню, — кивнул Нахимов. — Был такой случай.

— Голодаю теперь. Мне бы рублей пять, ангел наш.

Нахимов вновь обернулся к адъютанту.

— Дай ей пять рублей.

— Павел Степанович, — развёл руками адъютант. — Денег нет.

— Как нет? Где же они? Недавно жалование получил, двух недель не прошло.

— Так, розданы все, и на проживание ушло….

— Хорошо. Из своих дай. Долг я верну.

— У меня у самого рубль остался, — извинился адъютант.

— Вот, незадача, — призадумался Нахимов. Обратился к капитану Бутакову и Александру. — Господа, войдите в положение. В счёт моего жалования. Не могу же я голодную старушку ни с чем отпустить.

Бутаков нашёл у себя в кармане два рубля. У Александра медяками ещё два рубля набралось. Адъютант с тяжёлым вздохом расстался и со своим рублём.

— С Богом, матушка. Вы кто такие? — спросил адмирал у очередных просителей, двух пожилых матросов. — Помню, видел вас на «Двенадцати апостолах».

— Марсовые мы, Павел Степанович. Срок отслужили, да поселились тут в Корабельной слободе.

— Чего хотите?

— Нужда у нас. На торговые суда нынче не устроиться — времена тревожные. Рыбаки боятся в море выходить: говорят, англичане всех задерживают. Без дела сидим. Дозвольте нам пристроиться к флоту, хоть за какие копейки.

— Ну, куда же я вас возьму? Снова в марсовые вы не годитесь. В ластовый экипаж, если только. В адмиралтейство ходили?

— Ходили. Без толку, — жаловались старые матросы.

— Подойдите в арсенал. Скажите: я послал. Есть во дворе арсенала телеги ломаные. Сможете починить какую из них?

— Так, руки на месте. Починим! — обрадовались матросы.

— Вот и хорошо. Лошадь вам дадут. Распоряжусь, чтобы вас приписали к рабочим ротам. Извозом заниматься будете.

— Благодарим премного, Павел Степанович!

— С Богом! Ступайте.

***

Вечером капитан Бутаков, а вместе с ним мичман Кречен, подошли к одноэтажному аккуратному дому на Екатерининском бульваре. За ними следовал ординарец капитана, бравый матрос, неся корзину, в которой весело позвякивали тёмные бутыли. Остановились перед небольшой дверью с массивной бронзовой ручкой. Из-за двери слышались звуки пианино, доносился аппетитный запах жареного мяса с луком. На стук, дверь открыл адъютант Нахимова, мичман Колтовский.

— Проходите, господа, — пригласил он.

Гостиная была небольшая. Три высоких окна выходили в сад. Из мебели: книжная этажерка с разноцветными потёртыми томиками, рядом тяжёлый комод. По стенам гравюры с морскими пейзажами. У противоположной стены от комода располагалось пианино. Вокруг собралось несколько офицеров. Играл молодой лейтенант. Нахимов заметил гостей.

— Прошу, господа, — подошёл он. — Что вы там принесли? Григорий Иванович, — неодобрительно покачал он головой, заглядывая в корзину. — Вино? Куда нам столько?

— Павел Степанович, оно же молодое, как компот, — оправдывался Бутаков. — Я всегда покупаю у одного старого караима. Уж он в вине толк знает!

— В столовую отнеси, — показал он матросу на дверь в соседнюю комнату. — Вот и славно посидим. Савелий гороховую похлёбку с барашком приготовил.

— Ох, Павел Степанович, у твоего Савелия чудесная похлёбка выходит.

— Сейчас ещё кефали жареной принесут. Знаю, что ты её не любишь, но камбалу не достали.

— Ну, почему же? — возразил Бутаков. — Люблю, просто, когда на берегу торчу, так чуть ли не каждый день мне хозяйка кефаль готовит. Сам скоро в кефаль превращусь. Она из крымчаков, упрямая. Я говорю ей: свинины свари. Она ругается сразу: свинина грязная, собака грязная. Ну, хорошо, барашка. Барашек ей дорого. Камбалы, говорю, нажарь. Камбала для неё вонючая. Никак не угодить.

В дверях появился ещё один офицер. С порога сообщил:

— Сейчас Истомин с Корниловым обещали быть.

— Как, и Владимир Алексеевич будет? — удивился Бутаков. — Он же домосед, каких свет не видывал.

— Скучает нынче Корнилов. Елизавету Васильевну в Николаев с детьми отправил. Тоскливо сидеть одному в пустом доме, — объяснил Нахимов.

Павел чувствовал себя немного скованно в новой компании. Все смуглые от южного солнца, живые, разговаривали громко, открыто. В Английском флоте офицеры, в большинстве своём, надменные, закрытые, чопорные….

Он принялся разглядывать иконы в углу у двери. Потом его заинтересовали сувениры, стоявшие на комоде. Большие перламутровые раковины, индийские слоники, вырезанные из кости, пузатый китайский болванчик с хитрой улыбкой, черепашка из зелёного камня. Посредине в золочёной рамке стоял портер адмирала с волевым лицом и строгим взглядом. Перед портретом лежал старый морской кортик в простых ножнах.

— Лазарев, Михаил Петрович, — пояснил Нахимов. — Наш отец и учитель.

— Вот он какой был. Я ни разу его не видел, — признался Александр.

— Три года уже, как ушёл от нас. Хотели на кладбище склеп поставить, но капитаны собрались и решили возвести Владимирский собор, где прах его и упокоим. Возле библиотеки уже фундамент заложили. — Нахимов поправил портрет. — Большой был человек. Великий. Он из нас из всех настоящих моряков сделал. Мы все — дети его. Флот поднял Черноморский. До него во флоте бардак был полный. А он, как пришёл, так сразу порядок навёл.

— Я слышал, что адмирал Лазарев настоял на комплектации флота пароходами, — вспомнил Александр.

— Верно. Не только в том его заслуга. Синопский бой выиграли благодаря бомбическим орудиям. Именно Михаил Петрович вооружил наш флот этими пушками. Сколько доказывал чиновникам из адмиралтейства: необходимы большие орудия на кораблях. Сколько бумаги исписал в Петербург! Просил, требовал, умолял — но все же добился своего.

— Вы долго служили под его началом?

— Долго. Почти тридцать лет. Я в его экипаже боевое крещение прошёл при Наварине. Михаил Петрович капитаном «Азова» был, я в лейтенантах; адмирал Корнилов мичманом служил; адмирал Истомин — тот вообще в гардемаринах ещё по вантам прыгал. Вы изучали сей славный бой?

— Да. В Англии о Наваринском бое много научных работ издано.

— И что о нем пишут?

— Восхваляют мужество и острый ум Адмирала Эдварда Кодрингтона. Как сей адмирал показал себя гениальным стратегом. Французский адмирал Анри де Риньи, будучи союзником, внёс большой вклад в победу. Но основная роль выделяется, все же, английскому флоту.

— Подождите, — удивился Нахимов. — А о русском флоте что ж?

— По мнению стратегов её величества, русский флот выполнял вспомогательную функцию и больше находился в резерве.

— В резерве? — недовольно переспросил адмирал.

— Именно так преподаётся история в Англии, — развёл руками Александр.

— Хороша вспомогательная функция, — неодобрительно покачал головой Нахимов. Обратился к портрету: — Вот, нам вся благодарность, Михаил Петрович: вспомогательная функция. — Горько усмехнулся и сказал Александру: — Представляете только наш «Азов» сжёг пять турецких кораблей, и среди них — флагман. Да, это мы сожгли адмиральский корабль, а не Эдвард Кодрингтон. После боя у нашего старика «Азова» в борту сто пятьдесят пробоин, из них семь — ниже ватерлинии. Мы чудом на плаву держались. Вот вам — вспомогательная функция. Да, Бог с ним, с Англичанами. Пусть себе победу забирают. У нас и без Наварины полно славных дел.

— Но как же! Синоп! — поддержал Александр адмирала.

— Синоп…, — Нахимов помрачнел. — Согласен с вами, — сказал он тихо. — Славное было дело….

— Славное? Гром о сей виктории до сих пор звучит эхом по Европе. В Лондоне, в адмиралтействе этот бой разбирала специальная комиссия.

— Разбирать-то они разбирали, да только понять господа английские офицеры одного не смогут.

— И чего же?

— Особый дух, который присущ только нашим морякам. Несгибаемый дух победы. Наш матрос не знает страха в бою, но и головы не теряет. На Черноморском флоте немного иные порядки, нежели в английском. И даже иные, чем в русской армии.

— Но, какие же, объясните, — попросил Александр.

— Какие? — Нахимов коротко пожал плечами. — Знаете, мичман, не принято среди сухопутных офицеров иметь уважение к солдату. Согласны? У вас же есть друзья среди сухопутных офицеров? Как они к своим солдатам относятся? Как помещик к крепостным. Я прав?

— Если по правде сказать — действительно, так и есть, — согласился Александр.

— А что Суворов и Ушаков нам завещали? Уважать и любить надобно нижних чинов. Солдаты победу своим трудом и кровью приносят. И если внимательно присмотреться к нижним чинам, понять их характер, чувства, помыслы, тогда служба нам представится в ином виде. Да и сами-то мы совсем другое значение получим на службе, коль будем знать, как нужно воздействовать на каждого матроса или солдата. Нельзя ко всем относиться одинаково, как к бездушным болванам. Подобное однообразие в действиях начальника показывает, что нет у него ничего общего с подчиненными. Он их вовсе не понимает. А понимать тех, кем ты командуешь, весьма важно. Разумеете меня, мичман? Именно из единения матросов и офицеров появляется сплочённая команда с единым победным духом.

— Понимаю, — кивнул Александр.

— Вы скоро сами все увидите, послужив в Черноморском флоте. Но вам надо сходу уяснить: те офицеры, которые призирают сближение со своей командой, не найдут у матросов должного понимания. А вы думаете, что матрос не заметит вашего бездушия? Заметит, ещё как! Мы говорить умеем строго и убедительно, но не стараемся понять других. А как же тогда пойдёт служба, коли подчинённые будут видеть, что начальник их призирает? Вот настоящая причина того, что на многих судах ничего не выходит с дисциплиной. Капитаны пытаются действовать одним только страхом. Иногда страх — дело необходимое, но согласитесь, мало толку выйдет из команды, когда она несколько лет работает под гнетом этого страха.

— Как же тогда действовать?

— Необходимо матросов понимать, поощрять, а не наказывать, не быть равнодушным к ним. Нужна любовь к своему делу, тогда с нашим лихим народом можно великие дела творить. И бунтовать он не будет.

— Действительно, необычные советы вы даёте. В Англии матрос — часть корабля, как мачта, как пушка…. Нас именно так учили.

— Что меня удивляет во многих молодых офицерах, так это то, что они отстранились от всего русского: от нравов, обычаев, даже беседы между собой ведут на иностранных языках. К французским манерам не пристали. На англичан тоже мало не походят. Не пойму я нынешних молодых офицеров: своим родным пренебрегают, а чужому завидуют. Они совершенно не осознают выгоды в своём, русском, непобедимом духе. Надеюсь, вы не из таких?

— Я не знаю, — признался Александр. — Но служба в английском флоте сильно повлияла на моё отношение к подчинённым. Матрос должен слепо повиноваться. Плох тот матрос, у кого на спине нет шрамов от кошек.

— Нет, это никуда не годится! — недовольно мотнул головой Нахимов. — Вам надо пересмотреть свои взгляды. Вы знаете, я много наблюдал за сухопутной армией. Да и вы, наверное, замечали: офицеры с солдатами обращаются — хуже некуда, будто барин с крестьянами. Нельзя так! Вы инженер, и я вам объясню по-вашему, по-инженерному. У меня заведено: матрос есть главный двигатель на военном корабле, а офицеры — только пружины, которые на него действуют. Матрос управляет парусами, наводит орудия на неприятеля, бросается на абордаж — все сделает с отвагой, ежели мы, офицеры не будем эгоистичны, ежели не будем смотреть на службу, как на средство для удовлетворения своего честолюбия, а на подчинённых, как на ступеньку для собственного возвышения. Вот, когда командир не себялюбив, а верный слуга отечества, вот тогда он возбуждать смелость в матросах. Своим примером надо служить подчинённым. Как ты относишься к матросам, так и матросы к тебе будут относиться.

— Конечно, соглашусь с вами. Хотя для меня такой образ службы весьма необычен. В Англии жестоко наказывают матросов по всякому поводу. Иной раз в порт заходит корабль, а на его реях болтаются повешенные. А уж на спине матроса шрамы от девятихвостой плети — обычное дело. Могущество флота Великобритании держится на жёсткой дисциплине.

— Известное дело, — согласился Нахимов. — Но разве нельзя по-другому? Разве надо обязательно вешать или наказывать плетью? Когда ты направляешься в поход, а неприятель уже ожидает тебя, главное знать, что команда твоя не дрогнет, ни у кого из экипажа не возникнет ни тени страха. А матрос в самые трудные и опасные минуты смотрит, прежде всего, на капитана. Коль капитан твёрдый, как скала, то и матрос, подражая ему, стоять будет насмерть. Воспитывать матроса надо в духе патриотизма, а не стращать его наказаниями. Вот это воспитание и составляет основную мою задачу, задачу всей жизни. Вот чему я посвятил себя, для чего тружусь неусыпно и наглядно достигаю своей цели. Матросы любят и понимают меня. Я этой привязанностью дорожу больше, чем мнением каких-нибудь чванных дворянчиков. У многих командиров служба не клеится на судах оттого, что они неверно понимают значение дворянина и призирают матросов, забыв, что у мужиков есть свой ум, душа и сердце, так же, как и у всякого другого человека.

— А к офицерам как вы относитесь?

— К офицерам я подхожу строго. Желаешь повышения — докажи, что достоин. Учтите, терпеть не могу молодых офицеров, которые выходят из морского корпуса недоучками, забрасывают учебные книги, морской службой занимаются спустя рукава. А потом удивляются, почему команда у них такая негодная. Дам вам совет на будущее! Необходимо чтобы матросы и офицеры на корабле были постоянно заняты. Праздность на судне недопустима. Если даже ежедневные работы идут прекрасно, все у вас надраено и блестит — не расслабляйтесь! Необходимо придумывать новые работы. И офицеры в обязательном порядке должны участвовать в этих работах, а не праздно наблюдать, как трудятся подчинённые. Даже если появилось у офицера свободное время — нечего сидеть без дела, занимайся с матросами: учи их грамоте, помогай писать письма на родину, книги полезные читай….

— Обязательно приму ваш совет.

— Вы уже посетили нашу библиотеку?

— Стыдно признаться: ещё не успел.

— Обязательно сходите. И желательно в свободный день не сидеть допоздна в ресторане у Томаша или на пикнике, а прямиком в библиотеку за книгами. И обязательно обзаведитесь собственной книжной полкой. Хоть небольшая подборка книг у вас обязана быть. Не вздумайте собирать французские романы. Иной раз приходишь в гости к офицеру, взглянешь на его книжную полку, и сразу понимаешь суть характера этого человека.

— Я так и сделаю. Но мне пока жалование не позволяет. Технические книги весьма дорогие, и достать их трудно.

— Зачем мичману жалование? — с насмешкой спросил Нахимов и тут же ответил: — Использовать деньги надо с пользой: выкрасить заново вверенную ему шлюпку, или при удачной шлюпочной гонке поощрить гребцов, даже можно по чарке водки налить, хотя я не одобряю чрезмерное её употребление на судне. В вашем же случае жалование надо тратить на приобретение новых знаний. А иначе от праздности офицер ударится в пьянство, упаси Бог, к картам пристрастится или начнёт развратничать, — какой от него тогда толк на службе? Нет уж, если вы от натуры ленивы или сибарит, лучше выходите в отставку.

— Как у вас все строго, — растерянно сказал Александр. — Но я привык. В Англии тоже строгие порядки.

— Видите ли, море — стихия неуправляемая. С ним подружиться нелегко. И нрав у моря взбалмошный. Надо быть постоянно настороже, постоянно собранным. А как без жёсткой дисциплины. Все морские правила не просто так выдуманы, все они исходят из горького опыта тысяч погибших кораблей. Слышали наверняка много историй: вроде бы капитан опытный, команда сплочённая, но вахтенный допустил небольшую оплошность — и корабль погиб. Ну — ну! Вижу, вы растерялись от моих слов, — смягчил тон Нахимов.

— Вовсе нет. Я внимательно вас слушаю.

— Хватит на сегодня нравоучений. Пойдёмте, познакомлю вас с офицерами. Теперь — это и ваша семья.

Наконец пришли адмиралы Корнилов и Истомин. Корнилов высокий, худой. Лицо скуластое. Взгляд казался немного надменным. Черные усы подстрижены ровно. Движения резкие, уверенные. Адмирал Истомин наоборот был невысокого роста, круглолицый и слегка медлительный.

Все гости перешли в столовую, где кое-как разместились за овальным обеденным столом. За ужином вели неторопливую беседу, все больше о буднях флота. Иногда заходила речь о вражеских кораблях, которые время от времени показывались на горизонте, но тут же старались переменить тему. Не хотелось никому в столь чудесный вечер нагонять тревогу. После угощений, задымили трубками.

— Господа, — обратился к гостям Нахимов, — прося внимания, — сегодня среди нас мичман Кречен. Он недавно прибыл из Англии, где два года проходил практику. Прекрасно знает нашего возможного противника, и, надеюсь, расскажет нам кое-какие секреты англичан.

— Да, мичман, поведайте, чем нынче живёт английский флот, — попросил Корнилов.

— Английский флот перевооружается, — сказал Александр. — Представьте, парусный фрегат в доке разрезают пополам, делают вставку, где размещают паровую машину.

— Этот приём нам известен, — сказал Истомин. — Непонятно, как шпангоут выдерживает. Если корабль попадёт на большую волну, неужели не переломится?

— Деревянный шпангоут частично меняют на металлический, — пояснил Александр. — Конечно, он тяжелее, но и балласта в этом случае надобно меньше. Колёсные пароходы нынче не закладывают, переходят на винтовые. С гребным винтом маневрировать легче, и механизмы неуязвимы.

— Помимо пароходов видели какие-нибудь новые разработки? — допытывал адмирал Корнилов.

— Инженеры пытаются создать плавучие батареи — мониторы. Ставят на корабль с низкой осадкой мощную паровую машину, а по борту пускают броневой пояс. Никаких мачт. Корабль едва возвышается над водой. Ядра не могут пробить борта. Зато у него есть броневые башни, в которых располагаются орудия.

— Вы нам, прямо, морское чудовище описываете. Но как же манёвренность и устойчивость? — поинтересовался Нахимов.

— Плохая. К тому же, из-за низкой осадки мониторы не способны выдержать большую волну. Но применять их предполагается против береговых укреплений. Эти плавучие батареи способны вплотную подходить к фортам и разрушать стены или подавлять казематные орудия. А береговые пушки не в состоянии их повредить, или поджечь калёными ядрами.

— Ну, и как вы считаете, смогут они приволочь к нам в Чёрное море подобные мониторы? — спросил Истомин.

— Не думаю, — ответил с сомнением Александр. — Англичане пробовали один такой монитор буксировать к Копенгагену, да чуть не утопили.

— Из артиллерии, что появилось новое?

— Мне удалось увидеть тяжёлую пушку системы Ланкастера. Орудие весит больше пяти тонн. Для стрельбы применяют особые снаряды конической формы. Такой снаряд летит дальше обыкновенного ядра. При попадании в корпус крушит борта и переборки внутри. Инерция у него огромная. По настильной траектории, снаряд не рикошетит от воды, а ныряет и пробивает корпус под ватерлинией. Может прошить оба борта насквозь. Если в месте попадания всего лишь небольшая пробоина, то в противоположном борту он выламывает огромную дыру, крушит шпангоут. После такой болванки, залатать борт невозможно.

— Снаряд разве не кувыркается в полете? — спросил офицер, командовавший артиллерией на одном из линейных кораблей.

— В стволе вытравливают насечки, отчего снаряд при выстреле вращается вокруг оси, и поэтому летит заострённой частью вперёд.

— Но для того, чтобы снаряд летел далеко, нужен приличный заряд, — сомневался артиллерист. — Хоть какую тяжёлую пушку не делай, рано или поздно металл начнёт уставать. Казённая часть может расколоться, а то и ствол разорвёт. На сколько выстрелов рассчитано подобное орудие?

— Этого сказать не могу. Но инженер Бессемер сейчас проводит удачные опыты в области металлургии. Орудия из его сплава выдерживают большее количество выстрелов, а заготовки для стволов обрабатываются легче и быстрее, — сообщил Александр. — Однако, стоимость такой пушки весьма высока.

— Если подобные орудия, да ещё на плавучих батареях попробуют буксировать к Кронштадту, что будет, господа? — обеспокоенно сказал адмирал Истомин.

— Столицу хорошо укрепили с моря, — успокоил его Александр. — Известен ли вам профессор Якоби? Так вот, этот профессор сконструировал глубинные мины. Представьте себе металлический бочонок с пороховым зарядом. Но набит не полностью. В нем есть воздушная камера, отчего он держится на плаву. При помощи якоря с канатом мину выставляют в акватории на определённой глубине, рассчитанную на осадку корабля. Внутри заряда запал. Электрический провод по дну проведён к берегу, где минёр замыкает гальваническую батарею.

— Нам бы таких приборов, — сказал с отчаяньем Корнилов. — Надо переговорить с князем Меньшиковым.

— Ну, что вы, Владимир Алексеевич, — безнадёжно махнул рукой Истомин. — До нас ли Петербургу? Самим бы им выстоять.

— Да и сколько эти мины будут добираться, — согласился с ним Нахимов. — Месяца три на телегах. С нашим интендантством могут вообще потеряться где-нибудь. А коль приедут, так каждая собака уже знать будет.

— Самое опасное в том, — продолжал Александр, — что нам придётся воевать с очень развитой индустриальной державой, где военное производство поставлено на поток. Англии может не хватить людей, но современного оружия всегда будет в достатке.

— И нехватку этих самых людей возместят французы, — заключил Истомин. — Алжирские стрелки, зуавы. Да те же турки — чем не солдаты, если над ними поставить жёсткого командира?

— У вас кортик английский, — заметил адмирал Корнилов. — Рукоять из слоновой кости?

Александр отцепил с пояса кортик и передал Корнилову.

— Из Индии. Видите, восточный чеканный рисунок какой тонкий, — объяснил Кречен. — Мне его друг подарил, Артур Хоуп.

— Тоже из флота?

— Нет, он в гвардейской кавалерии служит. Как-то сдружились с ним…

— Подарок надо беречь, но я бы посоветовал сменить его на наш, русский, — посоветовал Истомин, показывая свой кортик. — Надёжней нет. Простой, удобный…. Мне его сам адмирал Лазарев вручал.

— Владимир Иванович, вы же вечно с абордажной турецкой саблей ходили, которую вам князь Воронцов подарил, — напомнил Нахимов. — Сабля хороша!

— Хороша, но тяжёлая, — не согласился Истомин. — Потаскаешь такую полдня, и потом бок ломит.

— А у меня тоже есть интересное оружие. — Корнилов показал Александру саблю, что надел в этот вечер. Небольшая, изящная. Ножны богато украшены серебряной чеканкой и скрученной золотой проволокой. Красивая костяная рукоять, украшенная серебром в виде головки сокола с глазами изумрудами.

— Черкесская, — сразу определил Александр. — Очень дорогая.

— Вы разбираетесь в холодном оружии? Да, дорогая, — согласился Корнилов. — Вот, глядите. — Он выну на вершок саблю из ножен, обнажая лезвие. — Булат. Но куплена не за дорого.

Лезвие, отполированное до зеркального блеска, казалось, светилось изнутри. Металл был сероватым, с дымчатыми, едва различимыми разводами.

— Видно, что сабле не меньше ста лет, — прикинул Александр. — Но кто же её продал? Для черкесов подобное оружие — фамильная ценность.

— У меня друг был, мичман Железнов, — с нотками печали начал Корнилов. — Когда он лечился на Кавказе, приметил саблю на рынке, где-то возле Кисловодской крепости. Рассказывал: у одного знатного оружейника выбирал клинок подходящий, да на неё наткнулся. А стоила эта красавица дешевле, чем простая армейская в деревянных ножнах.

— Но почему?

— Торговец утверждал, будто бы эта сабля проклята.

— Вы о случае с Железновым, — присоединился к их беседе Нахимов. — Да, весьма странная история.

— Хозяин оружейной лавки рассказал, что жил один мастер в горном ауле оружейников и делал вот такие чудесные сабли, — продолжал Корнилов. — На один клинок с ковкой и отделкой уходило не меньше трёх лет. Случилось так, что в их горы пришла беда: могущественный хан совершал набеги и разорял аулы, уводил в плен юношей и девушек. Чтобы отвести беду, старейшины упросили мастера подарить хану-злодею самую дорогою саблю в знак мира. Хан принял подарок и обещал не трогать аул, но вскоре не сдержал слово. Вот, тогда мастер проклял своё оружие. После хан погиб в первом же бою. Саблю взял себе его старший сын и тоже погиб. И потом каждый, кто брал в сражение этот клинок, был убит.

— Жуткая легенда, но красивая, — согласился Александр.

— Легенда, легендой, да только случай такой роковой вышел, — сказал Корнилов. — Вот, капитан Бутаков не даст соврать. На «Владимире» мы настигли турецкий пароход «Владыка морей». Первым же залпом в щепки разнесли ему руль. Он потерял управление, сбавил ход. Железнов решил возглавить абордажную команду. Вместо тесака взял эту саблю. И что вы думаете? С «Владыки морей» умудрились выстрелить с кормовой коронады. Ядро ударило в борт. Щепки во все стороны. Никого не задело, кроме одного матроса: его ранило в руку. Железнова убило наповал.

— Не нравится мне эта сабля, — поморщился Бутаков. — Я ещё тогда предложил выбросить её за борт. Не морская она и не наша. Не знаю почему, но — не наша.

— А вы что скажете? — спросил Корнилов у Александра. — Вот здесь. — Он опять слегка обнажил клинок. — Есть надпись арабской вязью. Я давал одному учёному мулле прочесть.

— И что же здесь написано?

— Я изготовил этот клинок для мира и праздника. Пусть будет проклят тот, чья рука посмеет обагрить его кровью, — процитировал Корнилов. — Скорее всего, оружие сделано для богатого человека, как парадное убранство. А все эти страшные легенды — всего лишь легенды.

— Но Железнов погиб, — напомнил Нахимов.

— Всего лишь — случай, — спокойно возразил Корнилов.

***

Александр и капитан Бутаков ушли от Нахимова поздно ночью. Город спал. Только из гавани доносилась перекличка вахтенных. Впереди шагал ординарец, освещая тусклым корабельным фонарём тёмную улицу.

— Что не люблю, так наши летние ночи, — выругался Бутаков, споткнувшись.

— Осторожней, Григорий Иванович, — отозвался ординарец. — Я же вам фонарём свечу.

— Григорий Иванович, — задумчиво спросил Александр. — Возможно, мне показалось, но Павел Степанович не любит вспоминать о Синопском сражении.

— Не любит, — согласился Бутаков.

— Но почему? Таких громких побед давно не было в истории нашего флота.

— Я толком не ведаю, что произошло, — нехотя начал Бутаков. — Сам знаешь, мы, моряки народ суеверный…. Мне мичман с «Императрицы Марии» рассказывал: перед сражением штормило сильно. Вдруг на палубу, прямо к ногам Нахимова мёртвая чайка упала. — Он помолчал. — Дурная примета.

— Но сражение выиграли блестяще, — возразил Александр.

— В том-то и дело, — согласился Бутаков. — Знать — несчастье ещё впереди.

Конец ознакомительного фрагмента.