Русский город Севастополь. Книга вторая

Сергей Анатольевич Шаповалов, 2021

В историческом романе раскрываются события Крымской войны и первой обороны Севастополя. И прежде всего – судьбы простых людей, волею обстоятельств попавших в жерло этой кровавой схватки. Больше трёхсот тысяч убитых и искалеченных – итог конфликта. Если попадёте в Севастополь, то будете удивлены тем, что отголоски тех сражений до сих пор хранит земля. Кругом можно встретить воинские захоронения, от Альминского поля и до Федюхиных высот. И всё это – люди, судьбы, их погибшие мечты и стремления…. Вторая часть романа показывает первую бомбардировку, героически выдержанную севастопольцами, славное сражение под Балаклавой и горестное поражение под Инкерманом. Параллельно пойдет речь о других сражениях войны: оборона Аландских островов, сражение на Кавказе.

Первая бомбардировка

— Знаете, поручик Кречен, сколько надо боеприпасов в крупном сражении, чтобы вывести из строя одного солдата?

Вокруг Тотлебена собрались офицеры инженерной службы. Они стояли на Бульварной высоте у беседки, напоминающей большой гриб, и наблюдали за ходом оборонительных работ. Вместе с сапёрами находился адмирал Нахимов. Он тяжело вздыхал, глядя, как деревья, посаженные по приказу адмирала Лазарева для украшения городского бульвара, безжалостно срубают, чтобы пустить на укрепление четвёртого бастиона.

— Так, сколько, поручик Кречен? — повторил вопрос подполковник.

— Фунтов пять, — ответил Павел, первое, что пришло на ум.

— Вот, и не правильно, — недовольно сказал Тотлебен. — С чего вы это взяли? Одних пуль и ядер нужно равное весу человека.

— Не пойму вас, ваше превосходительство. Одной пули достаточно, — возразил Павел.

Тотлебен поморщился. Не любил, когда в научных диспутах к нему обращаются «ваше превосходительство».

— Согласен, одной пули достаточно, — кивнул подполковник. — Но вы же не будете утверждать, что каждая пуля попадает в цель? А сколько пролетят мимо? И ядра не всегда падают туда, куда нужно….

— Теперь понял, — сообразил Павел.

— Так вот, наша задача — соорудить такую линию обороны, чтобы вражеского свинца и чугуна на нашего солдата выходило в сотни раз больше его веса.

— Но для этого нужны прочные стены, — возразил капитан Мельников. — Из мешков с землёй и габионов крепости не построишь. А полевые укрепления не предназначены для обороны города. И местность здесь — черт знает что: где скалы, где овраги…. Земли тонкий слой — не вкопаться.

— Значит надо подогнать оборонные сооружения под местность, — сказал на это Тотлебен. — Изыскать естественные укрытия: те же скалы и овраги. Не будем строить сплошную линию. Где надо — выроем стрелковый окоп, где надо — соорудим завал, а где выгодно — батарею поставим. Непрочность наших стен компенсируем количеством пушек. Этого добра в арсенале Севастополя достаточно.

— То есть: соорудим мощные бастионы и укрепим их большим калибром? — предположил поручик Желобов.

— Опять вы не правы, поручик. Бастионы не надо укреплять артиллерией — они без того должны быть крепкими; батареи ставим в промежутках. В иных местах, где место позволяет, — вообще выносим артиллерию вперёд. При этом самые мощные пушки надо ставить именно перед бастионами.

— Прошу прощения, Эдуард Иванович, но у маркиза де Вобана ничего подобного нет, — осторожно напомнил Павел. — У него наоборот: бастионы должны иметь крупный калибр.

— И хорошо, что у него подобного нет. Пусть наш противник воюет по инструкциям Вобана, а мы предпримем иную тактику.

— Вы хотите сказать: всему тому, чему нас учили — не годится? — удивился Павел.

Ему стало немного обидно. Он целый год штудировал труды маркиза де Вобана по фортификации. Учил правильность построения контрвалационной и циркумвалационной линии; расположение фортов, люнетов, апрошей. Вобан уже, как сто пятьдесят лет считался непревзойдённым теоретиком фортификационного дела. А тут — на тебе: какой-то подполковник Тотлебен решил, что Вобан его не устраивает?

— Скажем так, — назидательно продолжал Тотлебен. — В наших условиях учение маркиза де Вобана неприменимо: времена нынче другие, тактика иная и вооружение мощнее, чем в эпоху маркиза. Надо изобретать свою тактику.

Павел даже возразить ничего не смог от растерянности.

— Вы учтите, Эдуард Иванович, что Севастополь является самой крупной базой на Чёрном море, — напомнил Тотлебену Нахимов. — В городе много складов, большой арсенал, запасы пороха и леса. Надо устроить оборону так, чтобы вражеская артиллерия в одночасье всё это не уничтожила.

— Я думал об этом, — тут же ответил Тотлебен. — Решил, что надо выносить линию обороны дальше за город. Тогда атакующая сторона будет вынуждена разворачивать свои батареи на дальней дистанции и не сможет прицельно наносить удары по важным городским объектам. Мы, так же, сможем, благодаря этому, часть гарнизона держать в безопасном месте.

— А подвоз боеприпасов? — усомнился Нахимов. — Это вам не из крюйт-камеры заряды доставать. Тут местность вся в буераках. Попробуй-ка зарядный ящик провезти.

— Выбирайте: трудности с подвозом или уничтоженные склады? — предложил Тотлебен.

— В таком случае и выбирать нечего, — согласился Нахимов.

Поручик Желобов подал Тотлебену карту.

— К черту план, — сказал подполковник, взглянув на красиво вычерченные укрепления и фортификационные объекты. — Эдак мы за месяц не справимся. Прежде всего, по намеченным контурам оборонительной линии надо провести следующие действия: снять верхний мягкий грунт, далее выяснить: в каком месте можно производить земляные работы с наименьшими затратами. Исходя из того, что штурм можно ожидать в любую минуту, вначале: рыть траншеи для защиты от стрелкового оружия, потом поднимать бруствер от лёгкой артиллерии, и только после этого выводить профиля для прикрытия от осадных орудий. В последнюю очередь оборудовать орудийные дворики. Никаких идеальных контуров. Если надо ломать линию огня — значит ломаем. Где необходимо окопы вынести вперёд — выносим. Повторяю: исходим из рельефа местности. Артиллерии у нас предостаточно, значит — усиленно возводим батареи.

— Все же лучше сильную артиллерию ставить на бастионы. На промежуточных участках — лёгкую и стрелков, — продолжал упрямо предлагать капитан Мельников. — С бастионов можно накрыть больше площадей.

— Нет! — не согласился Тотлебен. — Все наоборот: именно тяжёлые орудия ставим в промежуточные участки, а на форты — лёгкие.

— Но это же не по правилам, я соглашусь с Креченым, — стоял на своём Мельников.

— Значит надо изобретать новые правила, — твердил Тотлебен. — Повторяю: устарел ваш Вобан. Нынешняя тактика ведения обороны и осады уже не та, что век назад. Опыт под Силистрией — тому наглядный пример. Противник, прежде всего, будет разрушать промежуточные участки, чтобы пробить путь для атаки. Выведет из строя все орудия в промежутке между бастионами и пойдёт в прорыв. Но крепкий ответный огонь с этих участков заставит его отказаться от подобного плана. Вам понятна моя тактика? Приступаем к делу, господа!

Офицеры прошли на четвёртый бастион. Матросы и солдаты в одних рубахах с закатанными рукавами рыли землю, возводили насыпи, крепили их турами. Снизу, из города упряжки с волами тянули тяжёлые корабельные орудия. Лошади еле тащили возы с камнем и брусьями

К Нахимову подошёл дежурный офицер. Доложил о работах противника, указывая в сторону вражеских позиций. Нахимов тут же навёл подзорную трубу. Обратился к Тотлебену:

— Посмотрите, Эдуард Иванович, вчера этих бугров ещё не было.

Подполковник взял из рук адмирала трубу. С четвёртого бастиона открывался отличный вид, на вражеские окопы. Свежий, вынутый грунт жёлтой длинной насыпью возвышался в половину человеческого роста и тянулся на несколько вёрст.

— Поручик Кречен, что вы об этом думаете? — спросил Тотлебен.

— Противник заложил первую параллель, — тут же определил Павел.

— Верно, — согласился Тотлебен. — Видать, ночью рыли. Сколько до неё?

— Около четырёхсот саженей, — прикинул Павел.

— Вы же фортификацию прилежно изучали? Де Вобана, де Биля?

— Так точно!

— Что должен дальше делать противник по правилам?

— Установить рикошетные батареи для ведения продольного огня, — отчеканил Павел, как на экзамене.

— Правильно! Ночью они от параллели начнут прокладывать траншеи к крепости. Надо не упустить момент, когда начнут закладывать вторую параллель, — предупредил Тотлебен Нахимова. — Удобное место, вон, там, шагах в трёхстах, у холма. Что устанавливают во второй параллели, поручик Кречен? — вновь обратился подполковник к Павлу.

— Демонтирные батареи для разрушения крепостных стен и амбразур.

— Вы действительно блестяще учились, — похвалил его Тотлебен. — Ближе за холм их подпускать нельзя. Если подтянут тяжёлые мортиры, собьют все наши пушки. А третья параллель для нас будет смертельна. Сколько у Вобана отведено на штурм крепости подобным образом?

— Не более тридцати семи дней, — ответил Павел.

— Какой вы молодец, поручик. Теорию знаете назубок. Практикой теперь надо заняться. Ответьте: что надо сделать, прежде всего, чтобы защитить бастион от разрушительных действий вражеской артиллерии?

Павел замялся.

— Ну же, Кречен? — требовал Тотлебен.

— Сделать вылазку, — неуверенно ответил Павел. — Заклепать пушки.

— А если подумать? — нахмурил брови Тотлебен. — Ну! Как же вы экзамен сдавали?

— Можно перед бастионом, за рвом поставить дальнобойные орудия для подавления рикошетных батарей, — наконец нашёлся Павел. — Только у Вобана в теории сей пункт не прописан.

— Повторяю: Вобан ушёл в прошлое. Вон, теперь, кто наш учитель, — кивнул Тотлебен в сторону противника. — Но учтите, выносную батарею ставить надо так, чтобы её возможно было, в случае атаки, прикрыть с бастиона.

— И ещё, разрешите? — осмелел Павел.

— Ну, говорите.

— Видите те кусты. У меня подозрение, что под их прикрытием ведут апрош. Уж очень удобное место.

— Василий Густавович, — обратился Нахимов к каперангу Реймерсу. — Один выстрел сможете сделать вон, по тем кустам?

Капитан пригладил густые рыжие баки и зычным голосом скомандовал:

— Лейтенант Набуров, давайте бомбой, с нашей Марии Фёдоровны!

Матросы засуетились возле дальнобойного орудия. Наводчик поднял ствол на максимальный угол. Заряжающие вдвоём вбили в ствол ядро чуть меньше человеческой головы. Отскочил в сторону.

— Готово!

— Пали!

Орудие ухнуло, сотрясая землю. Все следили за полётом бомбы. Точно в указанные кусты. Рвануло дымным облаком. Клочья земли полетели во все стороны. Тотлебен приник к оптической трубе.

— Вы угадали, Кречен. Кажись, действительно, накрыли работу. Глядите, как забегали французишки.

***

Оборона протянулась ломаной линией от морского побережья почти на восемь вёрст, огибала весь город и выходила к Килен-бухте. Тотлебен использовал естественный рельеф: балки, овраги, высоты. Одна только Килен-балка с её крутыми откосами чего стоила. Местами глубина балки достигала двадцати пяти саженей. Тянулась балка от Килен-бухты четыре версты до Симферопольской дороги. Лабораторная балка шла от Южной бухты почти до Сапун-горы. Городской овраг являлся отличной естественной преградой. Тотлебен наметил восемь бастионов. Оборонительную линию разбил на четыре дистанции. Первой дистанцией командовать был поставлен генерал-майор Асланович. Дистанция начиналась от морской десятой батареей, включала в себя пятый, шестой и седьмой бастионы. Вторая дистанция начиналась от редута Шварца и тянулась до оконечности Южной бухты. Над второй дистанции командовал вице-адмирал Новосильский. Третью дистанцию возглавил вице-адмирал Панфилов. Она начиналась от оконечности Южной бухты и шла до Доковой балки. От Доковой балки до Большой бухты пролегла четвертая дистанция. На этой дистанции находился главный опорный пункт обороны — Малахов курган. Командовал здесь контр-адмирал Истомин.

На Малаховом кургане по проекту инженера Старченко к тому времени возвели каменную оборонительную башню с бойницами для ружейной стрельбы. На крыше развернули батарею из пяти мортир. Сам курган главенствовал над городом. С него хорошо просматривалась вся окрестность, включая гавань и дальние подступы. Тотлебен решил плотнее укрепить курган батареями. Вскоре на склонах шла усиленная работа.

Бастионы располагались в следующем порядке: «Первый» у Килен-бухты. «Второй» правее от него на двести пятьдесят сажень. Его ещё называли бастион на Малаховом кургане. «Третий» перед Морским госпиталем между Доковым и Лабораторным оврагами. Напротив Южной бухты, на бульварной высоте — «Четвёртый». Между Городской и Загородной балками — «Пятый». На той же высоте, правее в пятистах саженях «Шестой». На берегу рейда «Седьмой», рядом с восьмой батареей.

***

— Поручик Кречен, ваша задача — пятый бастион, — приказал Тотлебен.

Они верхом подъехали к небольшой оборонительной казарме. Полукруглая стена казармы выдавалась в поле. Подполковник с Павлом спешились и прошли внутрь. На нижнем этаже стояли три тяжёлых орудия на железных казематных станках. Верхний бруствер был сложен из камней без раствора. На бруствере располагалось пять двенадцатифунтовых орудий. Стволы длинные, отлитые из чугуна. Крепостные станки под орудиями железные, с подвижной рамой. Тотлебен недовольно покачал головой, осмотрев амбразуры. Что-то его не устраивало.

К укреплению слева примыкал люнет, где стояла батарея лейтенанта Белкина; справа располагался небольшой редут. Им распоряжался лейтенант Шварц. Командиром самого пятого бастиона был назначен капитан-лейтенант Дмитрий Васильевич Ильинский из сорок четвёртого флотского экипажа. Молодой, с черными усами и строгими темными глазами.

— Ну, как? — спросил Ильинский, когда Тотлебен закончил осмотр укрепления.

— Нижний бруствер слабоват, — сделал вывод подполковник.

— Укрепим! — заверил Ильинский. — Но сами понимаете: земля должна слежаться.

— Амбразуры слишком узкие. Орудия только прямо смогут стрелять.

— Ну, тут уж ничего не поделаешь, — развёл руками капитан-лейтенант.

— У вас команда с корабля? — поинтересовался Тотлебен.

— Да, какой там, — безнадёжно махнул рукой Ильинский. — Собрали кого ни попадя: писарей вчера прислали из штаба — учи их у орудия стоять; музыкантов дали человек десять — те ещё вояки; из морского ведомства кантонистов выписали. Те, хоть мальчишки совсем, но расторопные, понятливые…

— Ну, хоть кантонистов, — согласился Тотлебен.

— Так, ведь, безусые совсем. Грех какой — парубков под ядра ставить.

— Война, — пожал плечами Тотлебен.

— Я слышал, у французов бомбы какие-то новые есть, — вспомнил Ильинский.

— Что за бомбы? — заинтересовался Тотлебен.

— Удушливые. Взрываются с каким-то газом, и люди от него, что мухи от мухомора падают.

— Не слышал, — мотнул головой Тотлебин. — Пугалки все это. Не верьте.

— Чаю не желаете? — предложил Ильинский.

— Спасибо, некогда, — отказался Тотлебен. — Оставляю вам поручика Кречена. Выделите ему несколько человек. Надо изготовить щиты для амбразур и бруствер укрепить. По возможности — углубите ров.

***

Ночью дверь казарму вздрогнула от настойчивого стука.

— Кто такой? — окликнул часовой. В карауле стоял мальчишка лет пятнадцати в матросской рабочей одежде. Старое кремневое ружье с примкнутым штыком было выше его самого. — Никого не велено пускать.

— Отворяй немедля! — раздался грозный окрик из-за двери. — Я — адъютант начальника линии.

— Ваше благородие, открывать? — спросил мальчишка у майора Стеценко.

Майор едва проснулся от шума. Поднялся с походной койки. Натянул сапоги.

— Открывай, — разрешил он. — Коль начальство требует.

Стремительным шагом вошёл высокий худой офицер.

— Где командир батареи? — потребовал он.

— Я, — ответил майор Стеценко, застёгивая сюртук.

— Батарея ваша готова к бою?

— К бою? — не понял майор. — Нет. Мы только щиты делаем.

Адъютант взглянул на орудия, вокруг которых лежали брусья. Кругом щепки, кучи опилок. У стенки стояли щиты из толстых дубовых досок для защиты амбразур. Он повернулся и гневно заговорил:

— Не хочу ничего знать! Неприятель вскоре пойдёт на штурм.

— Как, на штурм? Уже? — растерялся майор.

— А вы что думали? Ваша батарея передовая, а орудия не готовы до сих пор! Да вас за это расстреляют! Подымайте команду. Немедля готовьтесь к бою. Как только появятся перед вами в поле огни — стреляйте картечью. Вам ясен приказ?

— Так точно! — ответил майор

Адъютант повернулся и вышел.

Павел, привлечённый голосами, встал, быстро оделся и поспешил к командиру батареи.

— Вот-те-на! — всплеснул руками майор, выразительно взглянув на Павла. — К бою, значит! На штурм идут.

Майор Стеценко был пожилым, полным человек. До отставки всю жизнь прослужил, заведуя арсеналом. Ушёл на покой год назад. Вдруг его призвали и назначили командовать батареей. Служил в арсенале — значит, с пушками справишься, — сказали ему.

— Постойте, — удивился Павел. — С чего вдруг штурм среди ночи?

— А я почём знаю?

Майор растолкал барабанщика.

— Бей тревогу.

Под сводами казармы эхом разнёсся бой барабана. Все вскакивали с коек, быстро одевались. К майору подбежали фейерверкеры. Получили приказ:

— Раздать заряды, зажечь фитили. Орудия к заряду картечью.

Павел с командой плотников принялся убирать все лишнее из казармы: брусья, доски, недоделанные щиты….

Вскоре пушки были заряжены, прислуга стояла в готовности. Фитили тлели. Ведра с водой, кокоры с зарядами, снаряды, пыжи — все на месте.

— Приказано, как появятся огни, стрелять, — сказал майор, как бы отвечая на немой вопрос артиллеристов.

Все напряжённо ждали, вглядываясь в темноту ночи.

— Вижу огни! — крикнул с бруствера сигнальщик. — Приближаются!

— Готовься! — скомандовал майор.

— Первое — готово, второе — готово, третье — готово…

— Послушайте, — вмешался Павел. — Почему противник к нам приближается так открыто, да ещё с огнями.

— Да что же вы такое у меня спрашиваете? — недовольно ответил майор, выглядывая в ночь через амбразуру. — Мне приказано стрелять по огням.

— Но, может, надо уточнить? Послать кого-нибудь в штаб? — не унимался Павел.

— Сколько же будем уточнять? Они уже на выстрел приблизились. — И громко прорычал: — Первое орррудие!…..

Вдруг из темноты, в круг света от факелов вынырнуло несколько всадников.

— Не стрелять! — крикнул один из них.

Майор выглянул в амбразуру.

— Вы кто?

— Казаки, — ответили снизу. — Из дозора.

— А противник где?

— Какой противник? Это наша колонна идёт. Гусары. Заблудились. Шли ночью. Вместо Балаклавской дороги вышли на Маячную.

— Господи! — недовольно воскликнул майор и перекрестился. — Чуть грех на душу не взял. — Отбой, ребятушки!

Пушки откатывали, вынимали заряды их стволов, гасили фитили.

Как же так? — все сокрушался майор. — Штабной начальник приехал, приказал к бою готовиться…. Ничего не пойму.

— Послушайте, — тихо спросил Павел у Стеценко. — А вы когда-нибудь встречали в штабе линии этого адъютанта.

— Которого? — не понял майор.

— Того, что тревогу поднял.

Стеценко задумался.

— Признаться — нет, — неуверенно ответил он.

— И я его ни разу не видел в штабе, — настороженно произнес Павел.

— Да кто их разберёт сейчас? Всяких офицеров понаехало. Думают, здесь награды с неба сейчас посыплются.

— Вот, только мне показался голос его знакомый. Лица, жаль, не разглядел, — задумался Павел.

— Высокий, тощий, — вспомнил Стеценко. — Произношение у него, как у поляка.

— Петриковский! — встрепенулся Павел. Точно, это его голос. Но откуда он здесь? — Его надо поймать! Дайте мне двух солдат.

— Да где же вы его сейчас в темноте отыщите? Он верхом был. Уж след простыл.

***

Прибежал посыльный из штаба первой линии. Передал приказ Павлу: срочно явиться к генералу Аслановичу.

В штабе за широким столом сидел Асланович, весь багровый от гнева. Даже, казалось император Николай с портрета за его спиной, смотрел на генерала с испугом. Перед Аслановичем по стойке смирно стоял Капитан-лейтенант Ильин и майор Стеценко.

— Кто в карауле стоял? — возмущённо спрашивал генерал. — Пароль почему не спросил? Почему пустил на бастион?

— Кантонист, ваше превосходительство, в карауле был, — несмело ответил Стеценко. — Мальчишке пятнадцать едва исполнилось. Растерялся. Каков с него спрос?

— Каков спрос? — пыхтел Асланович. — А если бы по своим дали залп?

Генерал заметил Павла.

— Проходите поручик. Вот, разбираем ночной инцидент. Майор Стеценко доложил, что вы узнали шпиона?

— Не совсем уверен, но по голосу — бывший подпоручик арсенала Петриковский.

— Вот оно что! Пойдёмте со мной.

Асланович провёл Павла в подвал оборонительной казармы. У железной двери стоял часовой. Солдат отпёр дверь и крикнул в камеру:

— Встать!

В сырой темной комнатке со сводчатым потолком находились дощатые нары. С них слезли и построились в шеренгу пять человек. Все они были в офицерских шинелях, но без ремней и пуговиц.

— Узнаете кого из них? — спросил Асланович. — Вчера наловили голубчиков. На ту сторону собирались. Видали, все в офицеров вырядились.

Неяркий свет проникал через единственное окошко, закрытое решёткой. Павел внимательно оглядел лица. Петриковского среди шпионов не оказалось.

— Ничего, и этого поймаем, — заверил Павла генерал. — Спасибо вам за бдительность.

— Прошу вас, не наказывайте строго майора Стеценко, — в конце попросил Павел.

— Ну, знаете! — Асланович гневно засопел. — То, что он пожилой и в боях не участвовал — его не прощает. Тут многие не обстреляны. — Подумал, решил. — Хорошо, не буду наказывать, но отругать придётся. Ещё раз, спасибо вам Кречен.

***

Павел едва живой от усталости добрел до своей квартиры. Самылин сбегал в ресторан за ужином. Съев похлёбку с перловой крупой на говяжьем бульоне и выпив чаю, он повалился на кровать. Тут же уснул.

Ему показалось, что он не проспал и пяти минут, как его тормошил Самылин. Кое-как понял, что тот ему пытался втолковать. Приехал казак с лошадью для него. Главнокомандующий требует срочно к себе. Проклиная все на свете, Павел втиснул разбухшие ноги в непросохшие сапоги, накинул шинель и, шатаясь, побрёл вниз.

Пока скакали, пришёл в себя от ночной прохлады. В низкой штабной палатке горели свечи. Павел предстал перед Меньшиковым.

— Задание к вам, поручик, — объявил главнокомандующий. — Вы говорили, что у вас появился знакомый из местных беев.

— Так точно!

— Он вас не выдал и даже помог выбраться из плена. Насколько помню из ваших рассказов, ему доверяет Юсуф-паша?

— Так точно.

— Я передам Юсуфу письмо. Вы не бойтесь, коль вас задержат англичане или французы, письмо они прочитать не смогут.

— А Юсуф-паша сможет? — поинтересовался Павел.

— Он, — конечно, — уверенно кивнул Меньшиков. — Переоденьтесь в местного крымчака. Поедете с одним из моих надёжных проводников в турецкий лагерь. Но письмо — это не главное. Попробуйте выведать о планах противника. Ваш знакомый бей находится в высоком положении, и должен кое-что знать. Сможете? — испытывающе взглянул он на Павла. — Задание сложное.

— Постараюсь.

— Сведения ко мне поступают из разных источников, но на вас, Кречен, я налагаю особую надежду. Мне нужна подробная картина. Только действуйте осторожно. Коль почувствуете, что ваш Мусса-бей врёт, прекращайте всякие разговоры: вы только посыльный с письмом.

***

Павел преобразился в местного татарина. Полосатая длинная рубаха без ворота, заношенные красные шаровары, мягкие кожаные туфли с острыми носами. На голову надел круглую баранью шапку. На плечи накинул старую солдатскую шинель, с которой были сорваны все нашивки и пуговицы. Подпоясался кушаком.

Его ждала двуосная телега с высокими бортами. В телеге сложены дрова; тут же корзины, накрытые холстиной; несколько серых, плотно набитых мешков. Павел подошёл к пегой понурой лошадке, погладил её по морде. Она грустно взглянула на него, потёрлась носом о его грудь и отвернулась.

Высокий жилистый старик с седой бородой сидел в телеге и курил трубку. Кисти рук у него были, широкие, узловатые. На старике холщёвая рубаха с широкими рукавами. Поверх рубахи овчинный жилет. Круглая барашковая шапка, такая же, как у Павла.

— Готовы, ваше благородие? — спросил старик.

Павел взобрался в телегу, сел рядом. Старик дёрнул вожжи, лошадка подалась вперёд, телега тронулась, жутко скрипя колёсами.

— Как звать вас? — спросил Павел.

— Раньше меня звали Михо, теперь кличут дед Михо, — ответил старик. — А вас я буду звать Салманом.

— Хорошо. Салманом, так Салманом.

Утренний туман отступал в низины, оголяя вершины гор, порозовевших под лучами проснувшегося солнца. Ехали медленно, долго.

— Вы из караимов? — спросил Павел, утомлённый молчанием.

— Нет. Я грек. Раньше жил в Балаклаве. Рыбачил. Потом служил на флоте вольнонаёмным. Охотой как-то занимался….

— А теперь где живете?

— Рядом с Севастополем. У меня старший сын торговлей занялся. Женился на девушке из караимов. Караимы — торгаши от Бога. Вот и сына моего приучили. Сноха моя, из Евпатории.

— А Князя Меншикова вы давно знаете?

— Как только в Крыму он появился. Проводником у него был. Александр Сергеевич любит верхом побродяжничать. А я остров наш, как родную хату — весь исходил, изъездил. Меня многие знают: и рыбаки, и пастухи, и торговцы, даже контрабандисты.

Дорога нырнула в низину и попала в густой лесок. Опавшие листья печально шуршали под колёсами.

— Ваши родители приехали из Греции?

— Нет. Я из местных греков. Мои далёкие предки когда-то в Крыму поселились. Только они не из Греции, а из Милета.

— И когда же это было?

— Давно! — старик усмехнулся. — Никто не помнит. У нас и язык другой. Греков с трудом понимаю.

Показался секрет. Трое верховых казаков с пиками преградили дорогу.

— Куда путь держите, селяне? — спросил старший.

— В турецкий лагерь.

— Кто позволил?

— Вас предупредить должны были. Я — Михо.

Казаки расступились.

— Вон за тем холмом, — указал старший, — стоит татарский секрет.

Телега поехала дальше.

Крымчаки появились внезапно. Человек пять на низких местных лошадях окружили повозку.

— Дед Михо! — узнали старика татары. — Что везёшь?

— Дрова, овёс, овощи. Продать надо.

— А нас чем порадуешь? — нагло спросил один из татар.

— На! — Старик протянул ему несколько медных монет. Всадник быстро схватил их и спрятал за поясом.

— А это кто с тобой? — недружелюбно взглянул он на Павла.

— Я ищу Муссу-бея, — сказал Павел. — Родственник его, Саламан.

— Родственник Муссы-бея? — помрачнел всадник. Вынул из-за пояса монеты и отдал обратно деду Михо. — Сразу надо было сказать. И ты молчи, что я у тебя деньги брал, — пригрозил он старику. — Мусса узнает — башку мне оторвёт. Проезжайте!

Вскоре открылась выжженная солнцем долина, лежащая меж невысоких гор. На всем протяжении низина была усеяна белыми конусами полотняных армейских шатров. Только перед дорогой их было не меньше тысячи, а дальше, к подножию Сапун-горы шатры сливались в единую светлую линию.

— Ого-го! — недовольно покачал головой дед Михо. — Сколько же их! Эдак они всё загадят и вытопчут. После них в долине лет десять ничего расти не будет.

Часовой показа, где искать фуражиров. Павел приметил: турецкие солдаты одеты в добротную французскую форму. И ружья у них были с капсульными замками. Все в башмаках а не в своих бабушах без задников. Хорошо их обмундировали. Палатки в лагере английские из прочной парусины.

Пока старик Михо торговался с офицером из фуражной команды, Павел пошёл искать Муссу. Ему подсказали, где стоят шатры командиров.

Мусса в новом французском сюртуке с серебряными эполетами важно расхаживал, поскрипывая новенькими кавалерийскими сапогами. Его окружали адъютанты в таких же великолепных сюртуках. Когда он увидел Павла, рот его открылся от удивления. Затем лицо перекосил гнев.

— Проглоти тебя шайтан! — закричал он. — Ты что тут делаешь, мальчишка? — Притворно улыбнувшись, объяснил своим адъютантам: — Мой племянник. Я говорил ему, чтобы не ходил на войну, а он все в бой рвётся! Отца бы пожалел, мать бы пожалел. Пойдём! — Схватил Павла крепко за руку и отвёл в сторону, зло прошипел: — Ты с ума сошёл, сын Теккея? Чего тебя сюда занесло?

— У меня письмо к Юсуф-паше, — объяснил Павел.

— К кому? — Мусса пристально посмотрел ему в глаза.

— От князя Меншикова.

— Князь совсем спятил, коль послал мальчишку? А если тебя перехватили бы французы?

— Если бы, да кабы…. — Павел вырвал руку. — Вот письмо. Передай своему генералу.

Мусса схватил конверт, неуловимым движением сунул его за пазуху и быстро зашагал в направлении высокого шатра.

— Дождись меня, — не оборачиваясь, кинул он.

Дед Михо ждал Павла с пустой телегой. Пересчитывал горсть монет в широкой ладони.

— Удачный торг? — спросил Павел.

Старик неопределённо пожал плечами, но ничего не сказал. Монеты спрятал в кожаную мошну на поясе. Они ждали долго. На них уже караульные стали коситься. Мусса так и не появился. Решили ехать обратно.

Далеко за лагерем их догнал Мусса-бей. Он был один, без сопровождения.

— Слезай! — крикнул Павлу, сам спешился, привязал коня к телеге и начал взбираться на холм. Павел последовал за ним.

— Хитёр твой Меньшиков, — сказал он с усмешкой. — Написал письмо арабскими буквами, но по-венгерски. Сам Юсуф-паша сначала не мог ничего понять, потом догадался.

— Что передать князю?

— Вот. — Мусса вручил Павлу конверт. — Никто не должен знать. Это дела Меньшикова и Юсуфа. О чем они договариваются — тайна для всех.

Наконец они оказались на вершине холма.

— Скоро все закончится, — уверенным тоном произнес Мусса. — Погляди!

Под ногами лежала долина, которую они только что покинули. Кругом шатры и палатки. Строились боевые коробки. Собирались эскадроны. Пушки, зарядные ящики, обозные фуры…. Их было так много, что у Павла захватило дух. Мусса специально заманил его на эту гору. Отсюда всё выглядело грандиозно и пугающе.

— Я же говорил тебе: уезжай отсюда, глупый мальчишка. Разве можно противостоять такой силе?

Павел взял себя в руки и безразлично ответил:

— Вижу. Но Севастополь мы укрепили. Штурм вам обойдёт большой кровью.

— Погляди вон туда, — указал Мусса в сторону широкой дороги, ведущей к городу мимо Сапун-горы.

Павел увидел длинные повозки из прочных брусьев, на сплошных деревянных колёсах. На настилах стояли огромные корабельные пушки. Повозки волокли английские матросы. В каждую впряглось не меньше пятидесяти человек.

— Их только что сняли с линейного корабля «Лондон», — сказал Мусса. — Эти орудия сотрут в пыль вашу песочную стену. Все ваши труды — напрасны, пойми.

Одну из пушек оседлал матрос с флейтой и наигрывал какие-то кабацкие куплеты. Команда облепила повозку и толкала её рывками в такт куплетам. Казалось, муравьи тащат в муравейник большого жука. Повозки медленно и упорно продвигались вперёд.

— Почему матросы везут орудия? Где же лошади? — спросил Павел.

— Лошадей не хватает. Пытались использовать лошадей, да половину загубили. Но уж если Англия берётся за какое-то дело, она его доводит до завершения настойчиво и методично.

— Но они же надорвутся.

— Не надорвутся. От Балаклавы пушки толкает четыре мили одна команда, а после ещё четыре мили до огневой позиции — другая команда. Неутомимые ребята. Раньше, чтобы подвести к батареям тяжёлое корабельное орудие, впрягали по двенадцать лошадей, а на подъёмах добавляли ещё по шесть. Но лошади долго не выдерживают. Матросы — другое дело, их только мясом корми, да ром в глотку заливай. А погляди, какая погода сухая. Дождей нет. Иначе бы дорога раскисла, и по ней, не то, что проехать, пройти невозможно было бы. Взгляни на эту громадину! — указывал он на пушку, лежавшую на повозке. — Для неё ядро больше твоей головы. Какие валы, какие стены смогут противостоять их разрушительной силе?

— Я понял тебя. Ты считаешь: у Севастополя нет шансов выстоять?

— Не только я — все так считают. Да и Меньшиков твой, я уверен, того же мнения, — горячо ответил Мусса.

— В таком случае, ты можешь мне сказать, как пройдёт штурм?

— Ишь чего захотел! — усмехнулся татарин. — Тебе во всех подробностях? Может и план начертить.

— Значит, ты сам не веришь в то, что Севастополь будет взят.

— Вот упрямый! — сердито воскликнул Мусса. — Сам же видишь, кому вы противостоите. У вас нет ни пушек хороших, ни ружей. И генералы ваши — сплошь бараны. Только солдат русских жалко.

— Ладно, забудь, — махнул рукой Павел.

— Хорошо. Расскажу, — пробурчал Мусса. — Мне не жалко. Только что это изменит? — Он опустился на плоский камень, жестом пригласил Павла. Тот сел рядом. — Я присутствовал на совещании штабов. Англичане с французами долго спорили, чуть ли не на крик переходили. Французы обвинили генерала Бергойна в бездарности. Особенно распалялся французский инженер Бизо. Говорил, что надо было сразу, после Альминского сражения, сходу идти на штурм Северного форта и любой ценой брать город. Теперь они намерены разбить оборонительную линию артиллерией и войти в город решительным натиском.

— Куда будет направлен главный удар?

— На бастион, который выдаётся вперёд из линии. Они называют его Мачтовым. На нем стоит высокий флагшток.

— Четвёртый, — понял Павел.

— Французы пойдут с флангов, а в центре штурм организуют англичане.

— Английская колонна направится на Мачтовый бастион?

— Французская. Этот бастион хотят сровнять с землёй дальнобойными орудиями, а англичане атакой накроют соседний, тот, что на Бомборской высоте, между Доковой и Лабораторной балкой.

— Третий.

— Сначала разнесут вашу оборону, потом навалятся все разом. Инженер Бергойн загубил полсотни лошадей, но сумел привести к позициям орудия Ланкастера. Таких огромных пушек я ещё не видел. И снаряды у них особые, как сахарные головы — конусом. Взрываются не от фитиля, а от удара о землю. Не представляю, как это происходит, но англичане умудрились даже в снаряды впихнуть механизм.

— Думаешь, уже скоро пойдут на штурм?

— А куда им деваться? Опять вся армия поносит. Загадили Балаклаву — ступить некуда. От холеры мрут десятками. Тут ещё лихорадка завелась. Ночи нынче холодные. Никогда так рано не холодало в Крыму. Так что, на штурм ринутся от отчаяния. Ещё, они уверены, будто в Севастополе паника, и толком никто сопротивления не окажет.

— Флот будет атаковать?

— Куда же без кораблей? Разнесут береговые батареи, затем высадят десант возле Карантинной бухты.

— На десятую батарею?

— Да. На десятую. А следом захватят Александровскую батарею и Николаевскую. Правда, адмиралы, что французский, что английский выступили против этого плана. Особенно возмущался французский адмирал Гамелен. Он сказали: без того сняли с линейных кораблей большие орудия. Нехватка тяжёлой артиллерии не даст им обстреливать форты с дальней дистанции. К тому же у них боезапас, в лучшем случае, семьдесят выстрелов на орудие. Всё расходовать не могут, потому, как любой русский пароход может выйти за боны и потопить линейный корабль, у которого нечем будет ответить. Самое большее, что смогут потратить — сорок выстрелов на орудие. Адмирал Дандас так же напомнил, что из морских экипажей сняли на берег больше тысячи человек, и управлять судовой артиллерией будет сложно. На что Канробер им жёстко возразил: он намерен взять город в один приступ, и на этом поставить точку. Добавил, что сосредоточил на подступах невиданную ранее огневую мощь. После массированной бомбардировки армия Меньшикова будет вынуждена капитулировать, и адмиралы смогут убраться ко всем чертям со своим флотом. Да, и самое главное: прибыл корабль из Великобритании с новыми ружьями. Ими перевооружают линейные полки. Я был на стрельбах. Точность у этих ружей, не хуже чем у штуцера. Но пулю не надо вколачивать в ствол. Ружье заряжается легко и быстро.

— Спасибо за новости, — поблагодарил его Павел.

— Ты услышал все, что хотел. Теперь — решай. — Мусса поднялся. — Когда будете сдаваться в плен, постарайся дать мне весть о себе, — я помогу. Да хранит тебя Всевышний!

Мусса быстро спустился вниз, вскочил на коня и ускакал в лагерь.

***

Флагманов и капитанов Корнилов вечером пригласил к себе на чай. Столы накрыли в саду, иначе в квартире было бы тесно. Капитан Бутаков, как всегда, прихватил с собой Александра. Два больших медных самовара дымили и урчали. Нехитрое угощение дожидалось на столах.

— У нас, вроде бы, вечеринка, — сказал Корнилов собравшимся. — Но, на самом деле, надо обсудить наше положение. Уже известно точно — завтра штурм.

— Мы вас внимательно слушаем, — поддержал его Нахимов. — Вы только скажите: армия нам поможет?

— Главнокомандующий выделил в помощь несколько батальонов, — ободрил всех Корнилов. — Однако дело предстоит серьёзное. Нас хотят атаковать одновременно с суши и с моря, посему, пароходам стоять под парами. Бортовой артиллерии поддержать оборонительную линию. В случае попытки прорыва в гавань с моря — пожертвовать собой, но не пропустить врага.

— Будет исполнено, не сомневайтесь, — заверили капитаны.

— Ещё прошу командиров кораблей, сколько возможно, выделить матросов для обороны сухопутной линии. Мы должны выстоять! Помните: на нас лежит честь защищать Севастополь. Будем драться до последнего! Из Севастополя ходу нет, сзади нас море. С нами Бог!

— Умереть не страшно, главное — сдержать врага, — согласился адмирал Истомин.

После начались споры и совещания командиров линий. В самый разгар появился полковник Главного штаба Попов, присланный к Меньшикову самим государем. Светлейшей терпеть не мог, как он называл штабных, «столичных прохиндеев» и быстренько избавился от Попова, отправив его в Севастополь.

— Ну, знаете, такого холодного приёма от светлейшего я не ожидал, — жаловался полковник Попов Корнилову. — Я всего лишь, как офицер генерального штаба, дал князю пару советов. Я же не совсем осел, и в тактике кое-что соображаю.

— Что поделать, не любит наш главнокомандующий советов, — успокаивал его Корнилов. — И штабных не приветствует.

— Да! И вот что, Владимир Алексеевич, — важно сказал Попов. — Государь просил лично передать вам, чтоб вы себя берегли.

— Берёг? — удивился Корнилов. — Я весьма польщён заботой государя о моей персоне. Но как мне себя беречь? Что ж мне, прятаться, что ли? Нет, уж, извините, я должен быть в самом аду. Что обо мне подумают мои матросы, коль не увидят на переднем крае?

— И то — верно, — согласился Попов. — Тогда и мне прошу дать ответственное поручение. Иначе, как это понимать: меня выпроводил от себя светлейший, думая, что я ни на что не годен, эдакий паркетный полковник. Нет уж, Владимир Алексеевич, — дело мне! Я покажу вам, что умею воевать.

— Каждому дело найдётся, не переживайте, — заверил его Корнилов. — Да, вот, хотя бы помогите своему однофамильцу, капитан-лейтенанту Попову. — Корнилов представил полковнику пожилого, коренастого морского офицера-однофамильца. — Надо будет наладить непрерывное снабжение батарей снарядами и порохом. На каждое орудие необходимо не менее ста пятидесяти выстрелов.

— Задача не из лёгких, — согласился полковник, — если учесть растянутость оборонительной линии.

— Справимся, — уверенно сказал однофамилиц капитан-лейтенант. — Но побегать придётся. Матросы, они шибче армейской артиллерии палят. Им только заряды подавай.

Ближе к десяти вечера офицеры разошлись. Корнилов сказал им напоследок:

— Завтра будет нелёгкий день. Англичане употребят всю мощь своей артиллерии. Я опасаюсь за большие потери. Но наши молодцы не лыком шиты — устроятся. Без горьких уроков, к сожалению, научиться невозможно. Очень жаль, господа, что многих из нас завтра….., — он запнулся, но после бодро воскликнул: — Желаю всем победы!

К нему подошёл адмирал Нахимов, пожал руку на прощание:

— Удачи, Павел Степанович!

— С нами Бог, — ответил Нахимов. Взгляд его упал на шашку в красивых серебряных ножнах. — Вы что, решили надеть шашку Железнова?

— И завтра её надену! — уверенно сказал Корнилов.

— Стоит ли? Мы, моряки, конечно, народ стойкий, но склонны, к суевериям. Оставили бы вы дома шашку, от греха — подальше. На ковре она хорошо смотрится.

— Бросьте вы, Павел Степанович, — усмехнулся Корнилов. — Мы суеверны, но не на столько, чтобы придавать вниманию всякие глупые байки. Да, я её завтра надену. И лучший свой мундир надену, и новые эполеты.

Нахимов ничего не ответил, только неопределённо кивнул.

***

Под покровом ночи тихо в город вошёл Московский полк, за ним Тарутинский и Бородинский. Солдат переправили на Южную сторону. Стрелки залегли в ямах, оврагах, в расщелинах скал, в завалах и рвах. Гренадёров распределили по оборонительной линии. В случае штурма, солдаты должны были поспеть к бастионам и встретить противника в штыки.

Рано утром Корнилов прискакал на четвёртый бастион. В этом направлении ожидали основной удар. Адмирал должен был убедиться, что все готово к обороне. Матросы встретили его громким Ура!

— Я издал приказ, — объявил адмирал матросам и офицерам из состава бастиона. — Всем начальникам частей я запрещаю бить отбой, барабанщики должны забыть напрочь ретираду! Если кто из командиров прикажет отступать, — на штыки его! Барабанщика, который осмелится бить позорный отбой — убить на месте! Если даже я вдруг прикажу ударить ретираду, — не слушайте, и тот из вас будет предателем, кто не убьёт меня! Нет в мире армии сильнее, что идёт против нас. Но они на чужой земле, а мы свою, родную оберегаем, — и нас не победить!

— В землю вкопаемся по колено, чтобы не отступать! — ответили солдаты.

— С корабля ходу нет! — поддержали матросы. — Вместе с палубой сгорим!

Корнилову доложили: его ищет адъютант Меньшикова. Адмирал спустился с бастиона и увидел капитана Панаева. Неподалёку стояла толпа каких-то оборванцев.

— Вам подарочек, — сказал Панаев, указывая на оборванцев. — Два батальона.

— Стройся! — прозвучала команда, и оборванцы тут же встали в две шеренги.

— Передайте Александру Сергеевичу: спасибо, конечно, за подарочек…, — смущённо ответил Корнилов. — Но где вы взяли этих бродяг?

— Эт вы зря, Владимир Александрович. Какие же они бродяги? Потрёпанные слегка — правда. Так скоро все такими будем. А перед вами пластуны из черноморского казачьего войска. Народец, может, и невзрачный на вид, но очень ценный.

Смотреть без слез на них было невозможно. Чекмени все в заплатах, потёртые, с рваными краями по подолу. Зато газыри на груди сверкали начищенной медью. Папахи из овчины напоминали вороньи гнезда. Но на поясе у каждого отменный кинжал или шашка в чеканных ножнах. Обувка — непонятно из чего сшита: онучи — не онучи, сапоги — не сапоги. Однако, ружья новенькие, и патронные сумки бельгийские. Лица у всех смуглые, обветренные. Взгляд суровый. Многим, судя по седым усам, уже давно за пятьдесят.

Корнилов слегка растерялся. Что сказать? Как поприветствовать черноморцев?

— Здравствуйте, казаки! — громко сказал адмирал.

— Здравие желаем, ваше высокоблагородие! — нестройно ответили черноморцы.

— Нет ли среди вас тех, кто в двадцать восьмом Анапу брал? — спросил он.

— Есть, — ответил ему знаменосец одного из батальонов. — Вот и на знамени нашем золотом написано: «За отличие при взятии Анапы», — развернул он полотнище.

Корнилов подошёл ближе. Взглянул на знамя.

— Помним вашу славную победу, — сказал адмирал. — Уверен, что и здесь вы послужите царю, как в былые годы.

***

Павел темными улочками, наощупь пробирался к четвёртому бастиону. Стояло тихое безветренное утро. Осень уже чувствовалась в прохладном тающем тумане. Вчера день был ясный, жаркий. Павел не знал, куда деться от раскалённого солнца. А сейчас его пробирала дрожь, несмотря на плотную шинель. Погоди, — успокаивал он себя, — сейчас туман рассеется, и опять будешь чахнуть от жары. Солнце ещё не продёрнулось сквозь белёсую завесу, но город уже проснулся. Шли колонны солдат и матросов, стуча подкованными сапогами. Цокали копыта, скрипели колеса. Молочница голосила, зазывая хозяек купить свежего молока. Дворники мели улицы, шоркая мётлами по мостовой. Лавочники отпирали магазины. Запах свежего хлеба мешался с угольной пароходной гарью и солёным дыханием моря.

На бастионе все тихо. Матросы сидели у орудий. Тонкими струйками вился дым над зажжёнными фитилями. Наблюдатели во все глаза вглядывались во вражеские окопы. Туман редел. Вершины окрестных гор окрасились оранжевым.

Вдруг матросы у одного из орудий выскочили за бруствер и помогли через амбразуру влезть двум пластунам.

— Все, хлопцы, готовьтесь. Там их — тьма тьмущая, — сказали пластуны и направились к командиру бастиона.

Сигнальщик, дежуривший у рынды, пробил пять склянок: шесть тридцать утра. Буд-то услышав, от французских позиций раздалось три орудийных выстрела, один за другим в промежутках не больше секунды. Все невольно замерли, насторожились, прислушались. И вдруг земля вздрогнула.

Вражеские батареи окутались дымом. Им тут же ответили наши пушки. Грохот орудий слился в один ужасающий гул. Павел зажал ладонями уши. Чёрная шипящая тень врезалась в землю чуть ли не у его ног и отскочил куда-то за горжу. Бахнула яркой огненной вспышкой. Павел от неожиданности и страха едва не упал на землю, присел. Ядро прошуршало над головой, обдав тёплой волной. Врезалось в горжевую стенку и застряло в габионах. Взорвалось, разметав мешки с землёй.

Вдруг Павел увидел, как на бастион уверенно, ничего не страшась, идут Корнилов с капитан-лейтенантом Поповым. За ним Тотлебен и священник в праздничном облачении. Матросы заметили адмиралов, закричали «Ура»! На адмирале парадный мундир. Эполеты сияют золотом. Белые перчатки. На боку сабля в серебряных ножнах.

Адмирал Новосильцев подбежал с докладом. Корнилов спокойно выслушал его. Новосильцеву приходилось напрягать голосовые связки, так, как вокруг все грохотало и гудело. Ядра носились, разбивая укрепления, сшибая орудийную прислугу.

— Орудие подбито! — прервал Корнилов доклад Новосильцева.

Ядро влетело в амбразуру, сбив пушку с лафета, разметав матросов.

— Что застыл, как истукан? — дёрнул Павла капитан Реймерс. — Сапёров зови! Помогайте!

Павел окликнул из укрытия ефрейтора Козлова и ещё двоих солдат. Они бросились к орудию. Раненые корчились в агонии, истекая кровью. Не обращая на них внимание, все дружно навалились на ствол, водружая его обратно на лафет. Орудие было горячее, скользкое от крови. Никак не выходило. Подбежали ещё матросы. Поднажали! Получилось! Плотники принялись крепить «уши».

— Сюда, ребята! — позвал адмирал Новосильцев. — Причаститесь.

Матросы по очереди подбегали к священнику. Тот подносил крест и благословлял. Матросы, поцеловав крест, тут же срывались обратно к орудиям. Священник вёл службу спокойно, размеренно, как будто стоял в храме, а не на бастионе под бомбами. Корнилов бесстрашно поднялся на банкету и принялся рассматривать позиции неприятеля. Бомбы лопались, разбрасывая осколки, вздымая тучи пыли вперемешку с удушливым дымом. Все кругом рушилось, кувыркалось, разлеталось….

Да как же им не страшно? — удивлялся Павел. — Ни матросам, ни их адмиралу?

— Кречен! Поручик, вы оглохли?

Павел обернулся. Перед ним стоял Тотлебен.

— Простите, уши заложило, — извинился Павел, или ему это показалось. Голоса своего он не услышал.

— Придите в себя, — хорошенько тряхнул его подполковник. — Возглавьте рабочих на левом фасе. Немедленно исправляйте повреждения.

— Слушаюсь!

Стену бастиона разметало ядрами. Амбразуры осыпались. Плетёную оснастку туров разнесло. Голые прутья торчали во все стороны. Доски, вставленные для укрепления щёк амбразур, горели. Матросы пытались тушить их песком. Ничего на десять шагов не видно из-за пыли и дыма.

— Сюда! — Крикнул Павел своим сапёрам.

Принялись откапывать заваленное орудие.

— Крепи! — кинулся Павел в другое место, где ставили туры, на место разбитых. Насыпали в них землю. Только сапёры поставили все туры, накидали сверху мешков с песком, как несколько крупных ядер разворотили всю их работу.

Кинулись вновь восстанавливать.

Капитан-лейтенант Попов с ужасом наблюдал, как адмирал Корнилов бесстрашно подходит то к одному орудию, то к другому, выглядывает спокойно в амбразуры, советует наводчикам, как лучше ставить угол.

— Владимир Алексеевич, — взмолился Попов. — Отправляйтесь в город. Все донесения с обороны вам в штаб доставят. Я сам осмотрю позиции.

— Никуда я не уйду! — решительно ответил Корнилов. — Ведите меня на пятый бастион.

— Кречен, за мной! — позвал подполковник Тотлебен. — Без тебя справятся. А ты мне нужен.

Они с Тотлебеным пошли вслед за Корниловым. По дороге адмирал увидел солдат Московского полка, располагавшихся в траншеях. Осколки гранат со зловещим шуршанием проносились над их головами. Солдаты жались к земле.

— Зачем вы здесь стоите? — крикнул Корнилов офицеру.

— Приказано, — ответил тот.

— Сколько выбыло?

— Двенадцать человек.

— Немедленно отведите своих людей к лазаретным казармам. Здесь оставьте наблюдателей.

***

Пятый бастион окутало дымом, будто вулкан. Нахимов командовал огнём. Он стоял уверенно в центре бастиона на крыше порохового погреба, словно на мостике корабля. Парадный сюртук с золотыми эполетами забрызган кровью. Он утирал кровь с лица большим белым платком, но только ещё больше размазал алые пятна по щекам.

— Без доклада! — остановил его Корнилов, когда Нахимов, заметил командующего флотом. — Сам все вижу. Вы ранены?

— Ерунда! — Нахимов спрыгнул с крыши погреба.

— Осколком?

— Камнем. Насыпь турами не укреплена, когда ядро попадает, галька разлетаются не хуже картечи.

— Не учли, — кивнул с сожалением Тотлебен.

Корнилов смело вскочил на банкету к стрелкам, Нахимов за ним. Капитан-лейтенант Ильинский, закричал:

— Куда вы! Немедленно сойдите!

— Не мешайте! — строго сказал ему Корнилов. — Мой долг — видеть всех.

Тотлебен, тем временем, с Павлом осмотрели оборонительную казарму. Она к тому времени представляла из себя груду кирпичей вперемежку с чугуном. Батарея из пяти орудий, что стояла за казармой молчала. Все пушки сброшены со станков, прислуга перебита. Подошла рота солдат из прикрытия. Принялись убирать тела и разгребать завалы.

— Почему не подвозят орудия из резерва? — строго спросил Нахимов у Ильинского.

— Невозможно, — ответил тот. — Дорога простреливается. Четыре пары лошадей убило.

— Но что-то надо делать? — требовал Нахимов. — Отправьте команду осмотреть сбитые орудия. Надо хотя бы одно отремонтировать.

— Я — на шестой, — сказал Корнилов и велел подать лошадь.

***

Оборонительная казарма шестого бастиона достойно выдержала обстрел, но местами дала трещины — руку можно просунуть. Внутри от порохового дыма — не продохнуть. Капитан Зарин командовал артиллеристами: то смело взбирался на верхний фас, то слетал вниз, к тяжёлым орудиями и давал указания наводчикам.

Завидев Корнилова, матросы грянули «Ура!» и вновь принялись за свою работу у пушек.

— Как дело идёт? — чуть ли не в ухо крикнул Корнилов Зарину.

— Плохо! — недовольно ответил капитан. — Ещё пару часов такого обстрела, и стена валиться начнёт.

— Почему? — вмешался Тотлебен.

— Сложена абы как. Раствор негодный. Я бы, Владимир Алексеевич, инженеров, кто эту стену возводил, посадил бы сюда вот, прямо сейчас, да пусть они отчёт о расходах пишут: куда столько денег угробили? А стена-то — дрянь!

— Когда уж тут, Апполинарий Александрович? Придёт время — ответят, — заверил его Корнилов.

— Ничего! Выстою! — успокоил адмирала капитан Зарин. — А вы бы шли отсюда. Тут такой аврал — головы не высунуть.

— Главнокомандующий в городе, — доложил Корнилову адъютант.

Адмиралу подвели гнедую лошадь со светлой гривой, и он поскакал вниз по дороге.

— Слава Богу, ушёл! — перекрестил его в спину каперенг Зарин. — Вечно Владимир Алексеевич в пекло лезет.

***

В городе творилось что-то невообразимое. К набережной спешили испуганные горожане. Несли с собой всё, что успели захватить. У пристани толкотня. Переполненные лодки отчаливали к Северной стороне. Бабы с узлами. Мужики с корзинами и мешками. Плачущие дети. Собаки, обезумив от грохота и суеты, путались под ногами, лаяли, выли….

Корнилов встретил князя Меньшикова у своего дома. Главнокомандующий был весь в пыли. Лошадь его испуганно фыркала. Её пробивала мелкая дрожь при каждом близком пушечном выстреле.

— Ну, ну, тихо! — успокаивал лошадь светлейший, сам пытался оттереть грязь с лица платком. Свита из нескольких адъютантов и десятка казаков выглядели не лучше: как будто на них обрушилась песчаная буря.

— Чуть не убило, — усмехнулся князь. — Представляете, в двух шагах от меня бомба в кучу земли врезалась, да как бабахнет! Вот, видите что сотворила? Правым ухом ничего не слышу. Хорошо, осколками никого не задело. Давненько я такого страху не терпел. А вы как? Держитесь?

— Так точно, держимся! Разрешите доложить подробно, ваша светлость?

— Не стоит. Мне одной вашей уверенности — достаточно. У меня расставлены наблюдатели на высотах. Как только французы и англичане пойдут на приступ, я тут же двину в город помощь. Каждой колонне дано точное направление. Но прошу вас, Владимир Алексеевич, не сдавайте ни метра, пока не подоспеют войска!

— Не сдам! — заверил князя адмирал.

— С богом! Я обратно, к армии.

— Прощайте!

***

Капитана Бутакова окружили офицеры. Узнав, что Корнилов попросил укрепить береговые батареи, все рвались в бой.

— Спокойно, господа! — потребовал Бутаков. — Нам самим надо будет прикрывать фортификационную линию. Вы все нужны мне на борту. Мичман Кречен возглавит береговую команду. Он машину отладил. Сможем пока продержаться без механика.

— Машина работает, как часы, — отрапортовал Александр. — Угля в бункерах хватит на сутки. Вода для котлов подготовлена. Все механизмы смазаны.

— Удачи вам, Кречен! — пожелали ему офицеры. Каждый подошёл и крепко пожал руку. — Вы, уж там, постарайтесь за всех, за нас.

— Что тебе, Карчук?

Перед капитаном Бутаковым стоял навытяжку боцман.

— Разрешите на берег, — попросил боцман.

— Нет! Кто вместо тебя управляться будет?

Боцман продолжал молча стоять. Уходить и не думал.

— Ты порядок навёл в крюйт-камере? — начинал злиться Бутаков.

— Так точно! Григорий Иванович. Ядрышко к ядрышку. Картуши подготовлены. Заряды рассчитаны, в кокоры уложены…. ради Христа, пустите на берег. Матросы все рвутся на бастионы. А как они без меня?

— Мичман Кречен командует.

— Григорий Иванович, Богом клянусь — не посрамлю! Ну что я здесь в тылу отсиживаться буду?

— Что? В каком тылу? — вспыхнул капитан Бутаков, но тут же остыл. — Подбери самых достойных. Понял? Самых достойных! — наставительно повторил он. — Причаститесь обязательно.

***

Подполковнику Тотлебену доложили, что на четвёртом бастионе большие разрушения. Он приказал Павлу отправляться туда. По дороге в городе взять из резерва роту шестого сапёрного батальона.

На четвёртом обрушилась часть фаса. Завалило два орудия. Принялись откапывать пушки и вновь возводить насыпь. Штуцерные пули назойливо жужжали вокруг Павла, как будто он попал на пасеку. Французские пушки приумолкли. Ядра и бомбы реже падали на бастион. Но вражеские стрелки зверствовали. Пытались закрыть амбразуры деревянными щитами, но пули пробивали доски. Щепки летели во все стороны. Калечили не хуже осколков.

Солдаты падали. Их тут же волокли с бастиона. За горжой раненых клали на носилки и уносили в город. Убитых укладывали под столбик, на котором стояла икона. Разорванных в клочья собирали в шинель и заворачивали, как в мешок.

Полковник Попов подоспел с двумя ротами солдат.

— Притихли? — спросил, кивнув в сторону французов. — Значит, сейчас на штурм рванут.

Павел увидел, как по тыльному склону к бастиону спешит поручик Жернов.

— Кречен! — кричал он, задыхаясь, — Кречен, подполковник приказывает вам с ротой срочно на третий бастион. Быстрее!

— Что там случилось? — на бегу расспрашивал Павел Жернова.

— Беда. Англичане, как озверели, — на ходу тараторил Жернов. — Семь орудий сбито. Почти все офицеры ранены или убиты. Амбразуры разрушены. Должны сейчас в атаку ринутся. В траншеях сильное движение.

Перейдя через пересыпь, рота стала быстро взбираться по крутой тропе. Приходилось сторониться. Навстречу рабочие несли раненых в носилках. Они шли нескончаемым потоком. Павел заглянул в одну. Увидел окровавленную кучу тряпья. Тут же отвернулся. Больше не смотрел. Носилки все шли и шли.

— Скорее! Скорее! — Встретил их Тотлебен. — Расчищайте амбразуры!

Впереди на возвышенности за Лабораторной балкой все было затянуто дымом. В этом дыму вспыхивали красные огоньки и вскоре на бастион прилетали ядра или бомбы. Ядра врезались в насыпь, поднимая фонтаны песка и камней, разрывая на части людей, попадавшихся на их пути. Бомбы лопались, разнося смертоносные осколки.

— Не дрейфь, пяхота! — кричали моряки, лихо управляясь с пушками. — Сейчас мы их заткнём!

Вдруг земля под ногами у Павла взбрыкнулась. Его подбросило, кувыркнуло. Он больно грохнулся грудью оземь. Сверху навалилось что-то тяжёлое, придавило намертво. Дыхание перекрыло. Не пошевелить ни рукой, ни ногой. Темнота в глазах. Ничего не слышно. Кто-то вцепился в правую руку и сдавил со всей силы, будто пытался отодрать мясо от кости. С дрогой стороны чья-то нога била Павлу в бок. Ребра трещали. Он пошевелил головой и едва мог вздохнуть. Правая рука онемела. Каблук бил и бил под ребра, не давая потерять сознание. Господи, — мысленно взмолился Павел, — дай же ему или мне умереть поскорее! И сразу же удары стихли. А дальше…. Павел смирился с мыслью, что это конец, и он ничего не сможет сделать. Сознание уплывало. Земля ещё подрагивала, но тяжесть, сдавившая его, как в тисках становилась все меньше. Он, как будто растворялся в земле….

Вдруг металлический лязг привёл его в чувство. Лопата вгрызлась прямо под его лицом. Ещё бы вершок — и срезала нос. Голова приподнялась вместе с землёй. Дохнуло свежестью. Павел судорожно глотнул воздух с каким-то странным визгом.

— Живой! — раздалось издалека, с того берега реки, откуда-то с неба…. — Живой!

***

Павел пришёл в себя окончательно, когда почувствовал, как ему в лицо плеснули холодной воды. Сильно болели ребра слева. Правая рука не слушалась. На зубах скрипел песок. Он машинально потянулся к кувшинчику, набрал в рот холодной воды, выплюнул горечь вместе с песком. Глаза резало. Он промыл их. Так-то лучше.

— Ваше благородие! Слышите?

Перед Павлом возникло расплывчатое лицо Самылина. Наконец взгляд сфокусировался. Появились звуки. Все ещё грохотали пушки.

— Что? — спросил Павел, как будто очнулся.

— С воскресеньем! — пошутил Самылин.

— Что было?

— Да, так. Бомба в пороховой погреб угодила.

— Желобов где?

— Унесли.

— Живой?

Самылин с сожалением покачал головой.

— Еле пальцы разжали. Он в вашу руку вцепился, как будто с собой уволочь хотел.

— Много народу убило?

— Кто же считал? Наверное, больше сотни. Иных так разорвало — пойди собери. Передняя стена вся в ров упала.

— А штурм начался?

— Пока не слышно. Да уже канонада смолкает. Наши им показали, как стрелять надо. Давайте, я лучше вас на квартиру отведу.

— А Тотлебен?

— Подполковник? — Самылин вытянул шею, поглядел по сторонам. — Да, где-то бегает. С ног его сбило взрывом, так, он тут же поднялся — и вновь командовать сапёрами.

— Это хорошо. Но я никуда не уйду. Я нужен Эдуарду Ивановичу, — упрямо сказал Павел.

Он попытался подняться. Ноги тут же подкосились. Перед глазами все поплыло и закружилось.

— Нет, так не пойдёт. Только мешаться будете.

Самылин подхватил Павла под плечо и повёл к дороге.

— Эй, милостивый государь, куда путь держишь? — крикнул матрос, завидев телегу с ранеными. Приземистая гнедая лошадёнка еле тащила воз. Рядом широко вышагивал высокий мужик с пышными усами в заношенной матросской бастроге. На голове старая матросская шапка.

— Маняшка, место есть для ахфицера? — кинул он через плечо.

— Есть, тятя, — звонко ответила девчонка лет семи в беленьком платке и синем сарафанчике. — У меня, тут, с краюшку можно пристроить.

— Вот, чудак, ты чего ребёнка таскаешь с собой? — разозлился Самылин, усаживая Павла на уголок телеги. — Не видишь, что творится?

— Не ругайся, дядя, — строго осадила его девочка. — Мне тётка Глаша за ним смотреть наказала.

— Ох ты, беда белобрысая, чего тебе за тятей смотреть?

— А то, чтоб он не пил. Спустит все деньги на вино, что потом есть будем?

— Ладно, трогай! — приказал Самылин.

Телега заскрипела, покачиваясь на ухабах. Ядра на излёте рыхлили землю на склоне и скатывались к дороге. Пятеро раненых, все в кровавой одежде, кое-как перевязанные тряпками, лежали на подстилке из сена. Двое офицеров были без сознания, а может уже отдали Богу душу. Один солдат с раздробленной рукой слабо постанывал. Ещё двое матросов лежали тихо. Девочка сидела на краю телеги, свесив босые ножки. Прижимала к себе жестяную солдатскую манерку. Заслышав стон, она опускала в широкое горло манерки тряпочку и смачивала солдату губы.

Голова у Павла ещё гудела, и он не до конца понимал, что творится кругом. Но эта маленькая девочка…. Боже, что она тут делает? Какой безумный художник пририсовал её на этой картине?

— Ты не боишься? — спросил девчушку Павел.

— Чего? — не поняла она, взглянув на него ясными серыми глазами. Павлу даже стало как-то не по себе. Да как она сюда попала с таким ангельским взглядом? — Нет, — коротко ответила. — Хотите пить, барин?

— Тебя Маней звать?

— Машей. Это мама меня Маняшкой кличет.

— Почему она тебя отпускает?

— Стой, куда прёшь! — раздался возглас впереди. Телега резко встала. Девочка чуть не свалилась. Павел успел её поддержать. Лёгкая, хрупкая. Не место ей здесь.

Мимо них на холм, солдаты, человек двадцать закатывали тяжёлое полевое орудие. Следом, быстрым шагом прошла рота егерей.

— Но, родимая!

Телега вновь тронулась. Девочка опять чуть не упала. Ей показалось это забавно, и она звонко рассмеялась. Да что же это твориться? — ужаснулся Павел. — Она смеётся! Она ничего не понимает! Она ничего не боится! У неё такой забавный смех…. Щёчки пухлые, румяные….

— Ты похожа на булочку, — вырвалось у него. Показалось, это не он сказал.

Она ещё звонче рассмеялась.

— Почему ты смеёшься? — удивился Павел. А он хоть сам понимал, что говорит?

— Ой, барин, мы же с тятей булками торгуем, — объяснила она.

Павел рассмеялся вслед за ней, но вдруг подумал: Боже, что я делаю, Жернова убили, а я ржу, как конь. И Александр….

Александр!

Он соскочил с телеги. Самылин тут же кинулся его поддержать.

— Я смогу, — остановил он его. — Нам надо к гавани.

— Да, куда же вы?

— Я в порядке. Сам дойду.

Павел порылся в кармане, достал медный пятак и протянул девочке.

— Зачем? — удивилась она.

— Купишь себе что-нибудь.

— Нет, не надо мне. Вам больше деньги нужны. Вы раненый, — сказала она.

Телега поехала дальше.

— Вот, чертёнок белобрысый! — усмехнулся Самылин.

— Пошли, — потащил его Павел.

— Так, куда вы, ваше благородие?

— Ты знаешь где «Владимир»?

— Чего знать? Он за спиной стоял, в Корабельной бухте, да через наши головы палил.

Четверо арестантов в серых робах шли с носилками. В носилках лежал флотский офицер с перебитой рукой.

— Вы откуда? — спросил Павел.

— С Малахова, — ответил один из арестантов.

Офицер открыл глаза.

— Стой, стой, — слабым голосом попросил он. — Табачком не угостите?

Самылин достал кисет.

— Трубка у меня в кармане, дотянуться не могу. Будьте любезны.

— Ваше благородие, поспешать надо. Кровью истечёте, — посетовал арестант.

— Да, ничего со мной не будет, — безразлично ответил офицер. — Коль суждено, так помру. А перед тем, как мясник надо мной измываться будет, покурить хочу.

Самылин набил ему трубку, расчадил. Офицер схватил трубку уцелевшей рукой, жадно затянулся дымом.

— Что там, на Малоховом? — спросил Павел.

— Все орудия сбили, черти, — сказал офицер. — Стреляют ещё только те, что за бруствером спрятаны, да и то — половина. Хорошо, что гласис додумались насыпать. Так бы всех перебили. Бомб нам понакидали — ступить негде.

Вновь загудела канонада. Показался вестовой штаба на лошади.

— Где бой? — спросил у него Павел.

— С моря батареи наши сбивают.

— А на бастионах что?

— Отбились.

— Отбились? — не поверил Павел. — Они же на штурм должны были идти.

— Так и есть. Только не пошли. Сдрейфили.

— Господи! — Самылин стянул фуражку и перекрестился. — Никак отстояли! Ваше благородие, отстояли! — сорвался он на крик.

— А теперь и помирать можно, — усмехнулся офицер из носилок. — Тащите к мяснику, братцы!

Павел почувствовал, как на него наваливается слабость и дурнота. Перед глазами поплыли разноцветные круги, шарики….

— Отведи меня на квартиру, — попросил он Самылина.

***

Десятую батарею заложили полвека назад для защиты Карантинной бухты. Орудия батареи держали под прицелом три направления: Карантинную бухту, вход в Севастопольскую бухту и сам фарватер Севастопольской бухте. Укрепление представляла собой два закруглённых бруствера, сложенных из кирпича. Брустверы соединяла насыпная куртина слабого профиля, длиной в двести сажень. Находилась батарея на мысу, выдававшемся в море, между Карантинной и Севастопольской бухтами, у самой воды. Отсюда можно было наблюдать развалины древнего Херсонеса: длинная стенка, спускавшаяся по скату к бухте, храм Святого Владимира и карантинный домик, большая круглая печь для обжига извести. У карантинного домика видны завалы, за которыми пряталась вражеская батарея. С другой стороны батареи, через бухту, на противоположном берегу возвышалась над водой закруглённая стена Константиновской батарее. Глубже в бухту стояла Михайловская батарея. На этом берегу за спиной виднелась круглая башня Александровской батареи.

В тыльной стороне десятой располагалась небольшая каменная казарма с покатой черепичной крышей. Сначала Александр не понял, что это за огромная печь стоит во дворике. Печь в виде куба с высокой трубой. Но потом сообразил, каково её назначение, когда увидел, как в топку на чугунной решётке двое кочегаров закладывают ядра.

— Мичман Кречен, ко мне!

Александр увидел Капитан-лейтенанта Андреева. Ему едва исполнилось тридцать три. Невысокого роста, подвижный, с черными густыми усами.

— Здравие желаю, Александр Иванович, — пожал мичман его крепкую руку.

— К нам в помощь? Это хорошо. Жарко нынче будет. Вон, посмотрите. — Андреев указал в сторону Херсонеса. Из-за мыса показалась цепочка линейных кораблей, ведомых пароходами. Чёрный дым клубами поднимался над трубами. — Гости жалуют. Будут нас почивать чугуном. И мы им угощения приготовили. Правда, у меня всего шестьдесят орудий. Но ничего! Стрелять умеем!

Вдруг сзади все загрохотало. Андреев и Александр обернулись к городу. Южную сторону Севастополя опоясали два полукольца из дыма и огня.

— Началось! — крикнул Андреев. — Полундра!

Засвистели боцманские дудки. Матросы с криком «Ура!» бросились к орудиям. С той стороны Карантинной бухты прилетело несколько бомб. Одна из них не взорвалась, но разнесла в щепки ящик с ручными абордажными гранатами.

— Разини! — выругался капитан-лейтенант. — Кто за гранаты отвечает? Собрать и унести в укрытие немедленно!

Вновь вражеская бомба, описав дугу, упала прямо под ноги Андрееву. У Александра перехватило дыхание. Бомба вращалась, как волчок, брызжа искрами из запальной трубки. Надо было прыгнуть в сторону, укрыться, но страх сковал движение. Он смотрел на вращающуюся, шипящую смерть, и не мог пошевелиться. Матрос подхватил бомбу лопатой и вышвырнул за бруствер. Там она взорвалась.

— Осторожней, Александр Иванович, — сказал матрос Андрееву.

— И тебе — спасибо! — спокойно ответил капитан-лейтенант. — С меня рубль и чарка водки после боя.

Андреев быстро зашагал на левый фланг, где кипела работа у орудий. Александр, не зная, что делать, последовал за ним.

— Откуда они бьют так шустро? — спросил Андреев у молодого подпоручика, командовавшего батареей из девяти единорогов.

— Да, вон, за печкой. Видите, печь стоит круглая для обжига извести.

Новая чугунная болванка врезалась в ящик с бомбами. Бомбы разбросало.

— Уймите вы наконец-то этих запечных сверчков, — потребовал Андреев.

— А вот, так! — сказал один из наводчиков, вращая ворот под задней частью орудия. Отскочил и поджёг запал единорога. Пушка ухнула, откатилась. Через секунду за известковой печкой грибом всплыло облако чёрного дыма.

— Ура! — закричали матросы. — Крюйт-камеру подорвали!

— С меня рубль и чарка водки! — похвалил Андреев наводчика.

— Посмотрите, Кречен, все большие корабли на буксирах, — сказал командир, указывая за мыс Херсонеса. — Полный штиль. Ох, и дыму сейчас будет!

— Брам-стеньги и стеньги сняли, — добавил Александр, заметив укороченные мачты на кораблях.

— Это они специально, чтобы мы дистанцию не определили, когда их дымом накроет. Знают, как мы стреляем. Недавно англичане нас проверяли. Транспорт пустили от Качи в Балаклаву и, якобы случайно, шхуна приблизилась к Константиновской батареи. Расстояния было меньше восьми кабельтовых. Командир батареи сообразил, что это уловка, и приказал стрелять мимо. Воду им вспенили у борта, но ни разу не попали. Команда из турок была. Они испугались и покинули судно на шлюпках. Наконец, англичане решили, что наши артиллеристы ни на что не годны, и решили двумя пароходами отбуксировать шхуну. Подвалил нагло, закрепили буксирные торсы…. Вот тут им и дали жару. Еле ноги унесли. Бросили шхуну. Она потом на мель села, да мы уже её и добивать не стали.

— А вон и со стороны Качи появились, — указал Александр в другую сторону.

Эскадра, дымя трубами, медленно двигалась к Константиновской батарее. Впереди шёл небольшой буксир. С него сбрасывали буи для разметки позиция. За буксиром, коптя небо, величественно плыл флагман английского флота, «Агамемнон». Пушечные порты на всех трёх деках угрожающе открыты. Из портов выглядывали жерла тяжёлых орудий. За ним, следовал не менее грозный «Санспарейл», потом громадный «Родней».

— Константиновскую будут громить, — прикинул Андреев. — Но нам надо своих считать. — Он вновь обратил оптическую трубу в сторону Херсонесского мыса. — Ну, держись! Раз, два, три…., четырнадцать вымпелов! Сейчас начнут. Пироги готовы? — крикнул лейтенант кочегарам.

— Ещё минут пять, — ответил матрос-кочегар калильной печи. Огонь в трубе гудел. Чугунная заслонка отливала бардовыми цветом.

Вдруг Андреев строго взглянул на Александра.

— Мичман, а вы чего всё возле меня крутитесь? — недовольно сказал он.

— Не получил назначение, — растерянно ответил Александр.

— Орудийной палубой управляли?

— Никак нет.

— Зачем тогда вас прислали? — нахмурил он брови. — Бог с ним, прислали, так прислали. Видите, вон те две пушки? Ядра в тридцать шесть фунтов. Бейте с максимальной дистанции.

— Так, я не артиллерист…., — начал оправдываться Александр.

— Ничего. Матрос Чижов наводчиком стоит. Вы, главное, говорите, куда стрелять, а он сам все сделает.

Александр подбежал к орудиям на железных элевационных станках.

— Я к вам! — сказал он матросам.

— Командуйте, ваше благородие, — ответил наводчик Чижов, подкручивая рычаг на станине.

Артиллеристы скинули шинели, оставаясь в одних блузах, закатали рукава, сдвинули фуражки на затылки.

— Смотрите, на нас идёт «Шарлемань». Корабль с хорошей артиллерией, — предупредил Андреев.

— Сейчас мы ему рангоут подправим, — ухмыльнулся Чижов.

— Отставить, рангоут! — приказал Александр. — Он и без рангоута на хорошем ходу. Бить надо в борт, желательно в середину. Там у него машина стоит.

— Не зевать! — громко скомандовал Андреев. — Не дайте кораблям подойти на короткую дистанцию! Кречен, против вас сорок орудий. Чижов, сукин сын, только промахнись мне!

— Да не в жисть, ваше благородие! — бодро ответил наводчик.

Между тем флот стал выстраиваться дугой в боевой порядок. Сбрасывали верпы. «Шарлемань» поворачивался бортом, открывая пушечные порты. Александр прикинул дистанцию:

— Восемь кабельтовых.

— Первое готово! — крикнул Чижов.

— Второе готово! — откликнулся наводчик второго орудия.

— Пали! — скомандовал Александр.

Два грома слились в единый, а следом загрохотала и вся линия батареи. Орудия, выплюнув заряд, окатились, по рельсам станка и стали медленно накатываться обратно, а комендоры уже, вскочив на бруствер, шуровали банниками. Заряжающие готовили картуши с зарядами и ядра. Дым едва разошёлся — снова выстрел.

— Есть попадание! — радостно воскликнул «махальщик» с бруствера. — Аршин над ватерлинией.

— Ура! — грянула батарея.

— Чижов! — закричал Андреев. — С меня рубль!

— А чарку водки? — жалобно спросил наводчик.

— Не получишь! Знаю я тебя! — строго ответил командир.

— Полундра! — заорал «махальщик».

«Шарлемань» окутало дымом от выстрелов с нижнего дека. Секунда напряжённого ожидания, и батарею обдало фонтаном брызг. Все снаряды упали перед стеной в море. Корабль дал залп со среднего дека. Ядра с рокотом пронеслись над головами.

— Сапожники! — погрозил кулаком Чижов. — Палить научитесь! Обернулся к Александру. — Ваше благородие, пристрелялись. Погреть бы их калёными.

— Печь! — крикнул Александр.

— Готово! — ответил старший кочегар.

— Два ядра тридцать шесть фунтов!

В стволы сверх заряда вбили двойной пыж из скрученного пенькового каната, потом кусок сырой глины. Двое кочегаров спешили к орудию, в специальном ухвате неся раскалённое добела ядро. Втолкнули его в ствол. Из ствола повалил пар, как из печной трубы.

— Пали! — скомандовал Александр.

Дальше командовать не было смысла: матросы сами все делали быстро, слаженно. Да и команд не было слышно. Гудело все вокруг. Батарею накрыло дымом, как густым туманом. Ни дуновения ветерка.

— Горит! — сквозь грохот прорезался радостный голос «махальщика».

Александр выглянул за бруствер. В море, где должен быть флот, над водой стелилась сплошная завеса из клубов сизого порохового дыма, смешанная с черным, трубным. Над завесой едва виднелись верхушки мачт, да вспыхивали яркими огоньками выстрелы. Но профиль «Шарлеманя» обрисовался хорошо из-за пламени на верхней палубе. А чуть дальше начинал пылать флагманский «Виль де Пари», крушимый Александровской батареей. Линейный корабль «Наполеон», где развивался адмиральский флаг, вдруг прекратил стрельбу из нижней орудийной палубы и стал крениться. Вскоре он вышел из боя.

— Не суйтесь, ваше благородие, — строго предупредил Александра матрос. — Башку снесёт.

— Но вы же на бруствер лезете, — упрекнул его Александр.

— Мы — другое дело. А вы — командир.

— Баста! — крикнул заряжающий, выковыривая из ствола остатки тлеющего картуша. — Пушки остужать!

Тут же матросы накинули на ствол тряпки и принялись поливать пушку из вёдер. К дыму прибавился пар. Остро пахнуло уксусом.

— Удирает! — кричал «махальщик».

Александр вновь выглянул из-за бруствера. Линейный корабль, краса французского флота, «Шарлемань» позорно развернулся кормой к батарее и выходил из боя.

Вдруг, гулкий гром раскатился над водой. Все обернулись в стороны Севастопольской бухты. На противоположном берегу, над Константиновской батареей всплыло чёрное облако.

— Пороховой погреб взорвали! — крикнул «махальщик»

— Так что там с батареей? — с тревогой спросил Андреев.

— Флаг стоит.

Вдруг все увидели, как из стены дыма над водой появился нос большого корабля, затем он весь вынырнул из завесы и полным ходом направился в бухту. Корабль разразился обеими бортами. Левый борт продолжал бить по затихшей Константиновской батарее, правый стрелял по десятой.

— Вот чёрт! Хочет боны прощупать! — выругался Андреев.

— Флагман английский к нам жалует, — крикнул ему поручик Зяким, командующий правым фасом.

— Так, дайте ему прикурить, коль просит? — потребовал Андреев.

Правый фас батареи вступил в перестрелку. Но английский корабль держался ближе к замолкшей Константиновской батарее и шёл уверенно. Наверняка имел сведения о фарватере. Казалось, его теперь не остановить. Но тут, вдруг, ожила Константиновская батарея, огрызаясь четырьмя уцелевшими орудиями. Выпалила прямо в упор «Агамемнону». Над палубой английского флагмана взметнулось пламя. Корабль остановился, а потом дал задний ход. Новый удачный выстрел с Константиновской батареи, и у «Агамемнона» рухнула труба. Он потерял скорость и стал крениться на правый борт. К нему подлетел пароход, быстро взял на буксир и уволок обратно за стену дыма.

— Драпает! — ликовали матросы.

— Полундра! — закричал «махальщик».

На место вышедших из боя «Виль де Пари» и «Шарлемань», на ближнюю дистанцию, прикрываясь дымом, подкрались «Монте-Белло» и «Виль де Марсель».

«Монте-Белло» дал бортовой залп. Батарею сотрясло. На Александра налетел матрос, сбив его с ног. Раздались стоны. Александр вскочил. Осмотрел себя, ощупал. Цел! Фуражку куда-то унесло. Бог с ней! Одно орудие скосилось, слетев передним колесом с лафета. У второго разбило станок и опрокинуло на землю. Матросов из обслуги разбросало. Человек пять лежали недвижимо. Кто-то ползал, пытаясь прийти в себя. Один сидел на корточках, держался за голову и жутко выл. Чижов стоял на четвереньках, выгибал спину и охал. Александр бросился к нему.

— Что? Ранен? — Попытался его поднять.

Чижов сплюнул кровавую юшку в песок, простонал

— По хребту огрело так, что не вздохнуть.

Александр осмотрел его спину. Рубаха разорвана, между лопаток огромный кровоподтёк. Пощупал рану. Чижов ойкнул.

— Ребра целы, — успокоил он матроса.

— Ага, — слабо кивнул тот. — Так — колотуху словил.

— Мичман Кречен, что за телячьи нежности! — кричал Андреев, спеша к нему с командой из пяти матросов. — Чижов, хватит отдыхать! Поднимайся!

— Орудия сбиты! — отрапортовал Александр.

— Так наведите порядок! Палубу очистить! Орудие поставить на место. Сбитое — заменить.

Раненых быстро вынесли в укрытие за казарму. Матросы облепили покосившуюся пушку.

— Навались! — командовал Андреев и сам бросился на помощь. Александр последовал его примеру. Орудие раскачали и поставили обратно на лафет. Из резерва уже катили единорог на полевом станке.

У правого фаса громыхнул малый пороховой погреб. Тут же половина батареи пропало в чёрном дыму.

— Вот, проклятье! — воскликнул Андреев и бросился в сторону взрыва. Быстро обернулся: — Действуйте, Кречен! Я вами весьма недоволен!

Из расчёта осталось трое матросов. Александру самому пришлось сбегать к погребку и принести два жестяных кокора с ручками из пенькового каната.

— Ваше благородие, подсобите, — попросил Чижов. — Рук не могу поднять.

— Что надо? — подскочил к нему Александр.

— Подъёмный винт крутите, а я целиться буду.

— Да куда же целиться?

Впереди стояла сплошная стена дыма, сквозь которую едва пробивало солнце бледным светлым пятном.

— А вон-на, — указал Чижов.

В дыму прорезались вспышки, словно отдалённые молнии. Тут же над головой с рокотом пронеслись снаряды. Александр схватился за рычаги и принялся вертеть ворот под задней частью ствола.

— Стоп! Готово! — скомандовал Чижов.

Александр сам дёрнул спусковой шнур. Орудие ухнуло, откатилось.

— Снаряды давай! — кричал заряжающий. — Девятое орудие! Снаряды!

Подбежал боцман Карчук и виновато обратился к Александру:

— Ваше благородие, снарядов нет никаких. Все израсходовали.

— А почему не подвезли? — спросил Александр.

— К нам не проехать. Дорога простреливается. Пытались. Из трёх подвод одна еле доползла, да и ту на обратном пути сбило.

— Неужели вообще ничего нет? А как же мы теперь? — растерялся Александр.

— Только бомбы пустые остались. К ним огнепроводных трубок нет.

— Что будем делать? — обратился Александр к Чижову, как к более опытному артиллеристу.

— Так, неси бомбы, — тут же нашёлся наводчик. — Песком набьём — и так сойдёт.

Бой продолжался до сумерек. С кораблей не могли стрелять по навесной траектории, а били настильно. Вражеские ядра вздымали в море фонтаны брызг, сотрясали бруствер, проносились над головой и падали где-то за горжой, но редко попадали в амбразуры. А в ответ французы получали точные выстрелы в борта. Бой шёл вслепую. Стоял мёртвый штиль. Корабли, батареи и море между ними накрыло густым облаком дыма. Ориентировались только по вспышкам от вражеских орудий.

К шести часам канонада начала стихать. Андреев тут же вызвал из прикрытия пехоту. Приготовились к отбитию десанта. Прикатили лёгкие полевые пушки, зарядив их картечью. Махальщики до рези в глазах вглядывались в дым, ожидая увидеть вражеские шлюпки. Стрелки заняли места на бруствере. Матросам раздали абордажные гранаты. В тяжёлые мушкетоны забили по несколько пуль. Принесли пики с длинными наконечниками. Александру дали тяжёлую, короткую абордажную саблю. Матросы собрались вокруг него. Даже Чижов смог кое-как держать пику.

— Ну, ваше благородие, — сказал матрос. — Командуйте. В абордажном бою были?

— Ни разу, — признался Александр.

— Главное — кричите громче и по-звериному, а мы вас прикроем.

Вдруг один из махальщиков закричал:

— Уходят!

— Повторить! — приказал лейтенант Андреев.

— Корабли уходят.

Все с удивлением переглянулись. Через мгновение над батареей разнеслось дружное «Ура!»

Пароходы потянули на буксирах к Камышовой бухте искалеченные французские корабли. Английский Королевский флот уходил к Каче побитый и опозоренный. Англичане, имея более трёхсот орудий, так и не смог до конца подавить Константиновскую батарею. Та все огрызалась четырьмя пушками, уцелевшими после взрыва порохового склада, и огрызалась успешно. Один из английских кораблей сел на мель, и его долбила батарея Карташова. Корабль чудом держался на плаву. Мачты снесены. В борах дыры. Пушечные порты разворочены. Паровой фрегат пришёл на помощь и с большим трудом снял беднягу с мели, при этом сам получил несколько пробоин.

Десятая батарея ликовала. Последними с позиции уходили два турецких корабля. Всё сражение турки держались на дальней дистанции. Уплывая, они ещё били кормовыми орудиями. Но на них не обращали внимания.

Александр радовался вместе со всеми. Кричал «Ура!», надрывая горло до хрипоты. Вдруг его толкнуло в левый бок с такой силой, что небо и земля закувыркались….

***

— Кречен, сильно ранены?

Все гудело и подрагивало. Капитан-лейтенант Андреев навис над ним. Что он у него спрашивает? Ранен? Почему ранен?

— Кречен, слышите меня? У вас кровь на лице.

Где? На лице? Александр потянулся к лицу. Рука, как будто чужая. Ладони пронзали тысячи иголок. Пальцы коснулись чего-то липкого.

— Да не лезьте к ране грязными руками! — требовал Андреев.

Ух! Отошло. Сознание вернулось, будто вынырнул из глубины.

— Камнем вскользь, — сказал боцман Карчук, осматривая его голову. — Я сейчас перевяжу, да надобно отправить в госпиталь.

В гичку сгрузили двоих лежачих на носилках. Следом усадили человек пять легкораненых. Карчук помог Александра сесть в гичку, сам остался на берегу, поспешил обратно к батарее. Весла ударили по воде. Гребцы быстро домчали лодку до Графской пристани. Там уже ждали солдаты из госпитальной команды.

— Откуда? — спросил фельдфебель с белой повязкой на рукаве.

— С десятой батареи, — ответил матрос на руле.

— Носилки берите, — приказал он санитарам. Взглянул на Александра. — Ваше благородие, сами дойдёте?

— Покажите куда, — попросил Александр.

— В Благородное собрание. Вас там осмотрят.

Какой-то матрос подставил плечо и помог подняться по ступеням. Оказавшись наверху у портика, Александр поблагодарил матроса:

— Спасибо. Дальше я сам.

По площади сновал народ. Санитары с носилками. Матросы и солдаты вели под руки раненых или тащили их на себе. Кругом стоны. Вся площадь в кровавых следах.

У входа в Благородное собрание рядами лежали носилки с телами. Фельдшеры производили быстрый осмотр и говорили, куда кого нести. Александр подошёл к одному из фельдшеров, тощему, бледному студенту в круглых очках.

— Что у вас? — взглянул он на голову.

— Задело слегка.

— Прямо, до конца, направо, — скороговоркой выпалил студент и принялся дальше осматривать раненых.

В просторном зале стояло множество коек. Люди стонали, бранились, кричали. Навалился тяжёлый запах крови пота и лекарств. Справа узкий длинный стол для ампутаций. Александр увидел, как санитара положили на стол солдата. Рука у него свисала на одних жилах. Ему накинули на лицо тряпку, смоченную эфиром. Он орал благим матом. Двое санитаров его держали. Хирург взмахнул ножом, рука полетела в угол, в большую деревянную кадку, из которой уже торчало множество конечностей. Солдат заорал, когда к ране приложили губку:

— Жжёт! Жжёт!

— Терпи, браток! Терпи! — Придавил его к столу здоровенный фельдшер, не давая дёргаться.

Солдата снял. Уложили на кровать. Другие санитары стали его перевязывать. Стол тут же облили водой, смывая кровь, быстро протёрли ветошью, и ужу несли другого раненого с разодранным бедром.

— Чего встали, ваше благородие? — услышал Александр недовольный оклик. Санитары несли носилки с офицером. Александр посторонился. Носилки проследовали мимо в боковую комнату. Вся грудь офицера чернела от крови. У стола сидел медик в шинели нараспашку, из-под которой выглядывала длинная красная фуфайка. На голове картуз. Седые клочья волос торчали на висках, переходя в баки. Казалось, он дремал. Но как только внесли офицера и положили на стол, тут же очнулся, вскочил, скинул с плеч шинель. Осмотрев рану, приказал разорвать сюртук и рубаху на груди раненого. Один из санитаров вложил ему в руки хирургический нож и щипцы. Ловкими, неуловимыми движениями он сделал разрез. Зацепил осколок и вынул из плоти.

— Все! — сказал он. Кровь остановите.

К нему подбежала солдат в окровавленном кожаном фартуке.

— Тяжёлое ранение. В голову.

— Пойдёмте!

В зал ворвался штабс-капитан с перекошенным лицом.

— У меня полковник Баранов. Ногу оторвало.

— Несите туда, — указали ему.

— За мной! — крикнул он солдатам с носилками.

На операционном столе тем временем орал солдат. Вжикала пила, отрезая кость. Александр не в силах был все это слышать. Быстро прошёл зал между рядами походных коек. Увидел справа комнату. Бурлили огромные самовары. Труба выходила в окно. Под потолком стоял пар вперемешку с дымом. У стены навалены мешки с бинтам и корпией. На стеллажах разноцветные склянки и бутылки. Фельдшеры быстро входили, брали перевязочный материал и выходили.

— Сюда! — санитар подскочил сзади и усадил Александра на стул. Быстро сняла повязку с головы. Щёлкнули ножницы, и пряди окровавленных волос полетели на пол. — Терпите! — строго сказал он. Рану обожгло огнём, даже в глазах потемнело. — Кость цела, ваше благородие, — успокоил его фельдшер. Быстрыми движениями перевязал голову. — Готово!

***

Александр не заметил, как очутился на улице. Осознал, что стоит у парадного входа в Благородное собрание. К подъезду все подносили и подносили раненых. Грохотали батареи на оборонительной линии. Поднявшийся вечерний лёгкий ветерок, даже сюда сносил клочья порохового дыма. Рану дёргало пульсирующей болью. Не соображая ничего, не разбирая дороги, Александр пошёл вверх по бульвару. Миновал памятник Казарскому: каменную усечённую пирамиду с чугунной ладьёй на вершине. Прошёл мимо беседке, в которой стоял офицер с подзорной трубой и наблюдал за происходящей перестрелкой.

— Куда вы, ваше благородие? — остановил его матрос с ружьём в руках. — Сюда нельзя!

Александр попал на батарею. Четыре бомбических орудия были обращены в сторону моря. Возвышалась баррикада из камней и мешков с землёй.

— Простите. — Он повернулся, побрёл в другую сторону.

Внизу всё ещё гудела канонада. Но стреляли уже реже. Где-то недалеко, в балке бахали тяжёлые орудия, посылая снаряды в сторону Сапун-горы. Звук каждого выстрела болезненным эхом отдавался в голове.

Он вновь вышел на бульвар. Солнце опускалось к горизонту. Тени становились вытянутые. Вдруг ниже на площади грянул духовой оркестр. Играли задорно, от души. К чему эта музыка? — удивился он.

Мимо шли несколько офицеров в пыльной одежде. На лицах пороховая копоть. Они о чем-то весело разговаривали.

— Не подскажете, почему музыка? — спросил у них Александр.

— Отбили их! — весело ответили ему. — Наваляли по полной!

— Простите, штурма не было?

— Какой там! Даже не сунулись!

Павел! — резанула мысль. — Надо его разыскать.

Звуки оркестра радостно разливались по площади. К Благородному собранию все ещё несли искалеченных. Тёмная кровавая дорога тянулись от пристани к подъезду здания. Как-то все нелепо и несуразно.

Александр направился вверх по широкой улице. Влился в толпу людей, спешащих по своим делам. Много офицеров. Одеты по полевому: в шинелях, фуражках, в высоких сапогах. Никаких эполетов и киверов.

Обошёл здание Благородного собрания. Возле подъезда стояли санитарные фуры. Меж деревьев натянуты верёвки, на которых сушились бинты. Тут же два дальнобойных орудия и пирамиды ядер.

Александра качало, но он старался идти ровно. Шёл по светлой стороне улице с белостенными красивыми домами. Добрел до собора Архангела Михаила, смотревшего главным фасадом на бухту. За храмом, прямо поперёк улицы возвышалась баррикада из камней. Двое часовых у небольшой корабельной пушки.

Наконец он нашёл гостиницу Шнайдера. Дом в три этажа с ажурными балкончиками. Александру показали, как пройти наверх. На втором этаже он обнаружил нужную комнату. Дверь, впрочем, была открыта. Из неё тянулся по коридору шлейф табачного дыма. В комнатке находились три узкие кровати, стол посредине и резной покосившийся шкаф в углу. Занавески на окне когда-то белые, нынче порыжевшие. Человек пять офицеров сидели за столом, играли в карты, попыхивая папиросками. Тут же на столе бутыль водки и непритязательная закуска из пикулей, сала и чёрного хлеба. Один из них, молодой, но уже поседевший артиллерист. Двое пехотных. Остальные двое из инженеров.

— Прошу прощения, господа, — поздоровался Александр. — Я ищу своего брата, поручика Кречена.

— Спит, — указали ему на дальнюю кровать у самого окна. — Не желаете к нам присоединиться?

— Нет, спасибо.

Александр подошёл к Павлу. Тот лежал на боку, отвернувшись к стенке, в сапогах прямо на матраце, укрывшись шинелью. Александр присел на край.

— Павел? — осторожно тронул он брата за плечо.

— Я не спою, — подал голос Павел.

— Просто так лежишь? Почему? У тебя все хорошо?

— Нет! Я — ненормальный! — с отчаяньем и злобой ответил Павел из-под шинели.

— Да что же такое?

— Я — другой, Саша! Что я напишу маме? Как я вообще смогу что-то писать?

— Объясни толком, — попросил Александр, не поняв ни единой фразы.

— Кругом все падали, умирали, их разрывало ядрами, они истекали кровью, кричали от боли, а во мне ничто не дрогнуло. Я ко всему был равнодушен. Как будто это происходило не со мной. Я просто где-то рядом сидел и читал книжку про себя, — с отчаяньем высказал Павел.

— Такое бывает, — сказал один из пехотных офицеров, видимо уже бывавший в подобных сражениях. — Кажется, что все вокруг понарошку, какая-то непонятная игра. Все ждёшь, что в мгновение она прекратится, но никак не можешь дождаться.

— Это точно, — подтвердил другой. — А главное, наступает момент, когда тебе все безразлично. Устаёшь от страха, будто сходишь с ума.

— Ему водки надо выпить, — предложил седой артиллерист.

Павел стянул с головы шинель.

— Жернов погиб, — тихо сказал он. — Хотел меня с собой забрать. — Он закатал рукав и показал черные кровоподтёки на предплечье. — Так сильно вцепился в меня…. А я остался здесь.

— Прости, но я ничего не понимаю, — сказал Александр.

— Ваш брат на третьем бастионе был, — нехотя объяснил ему инженер-поручик. — Там из двадцати орудий только два уцелело. Из прислуги пятеро матросов в живых остались. Погреб пороховой рвануло. Тело лейтенанта Лесли искали, да так и не нашли. Хорошо трёх человек ещё живых откопать успели. Вашего брата Бог уберёг.

— Господи, Павел! — ужаснулся Александр.

— Представляешь, Саша, я лежал и не мог пошевелиться, а мне кто-то бил в бок ногой со всей силы. Я попросил Бога, чтобы он поскорее умер, и Бог выполнил мою просьбу. Это грех, Саша?

— Да не виноват ты, — успокаивал его седой артиллерист.

Павел наконец взглянул на брата. Увидел повязку на голове.

— Сашка! — испуганно закричал он и резко поднялся. — Что с тобой?

— Ерунда. Камнем припечатало, — махнул рукой Александр.

— Каким камнем? Откуда камни на пароходе?

— Не на пароходе. Я на десятой батарее был.

Офицеры разом обернулись на Александра, забыв о картах.

— Как, на десятой? — спросил один из инженеров. — Так, мы вас всех уже похоронили. Там же на мыс столько чугуна скинули — подъехать невозможно. Дорога к десятой ядрами покрыта, что заводь жабьей икрой.

— У нас всего пятерых убило и человек двадцать ранило. Вот, меня задело, — грустно улыбнулся Александр.

В коридоре раздался нарастающий топот. Вбежал пехотный поручик в расстёгнутой шинели. Фуражка лихо сдвинута на затылок, открывая непослушный, жёсткий, русый чуб.

— Господа, что вы тут, как крысы в норе? Ну-ка марш на улицу! Праздник в полном разгаре! Живо! Живо поднялись и — на улицу!

Уже совсем стемнело. У Графской пристани играл духовой оркестр. Ярко пылали костры, освещая площадь. Народу собралось видимо-невидимо. Кружились пары. Шустрые торговцы продавали сбитень и пироги.

— Что празднуем? — спросил Александр у какого-то лейтенанта.

— Победу! — ответил тот. — Бомбардировку выстояли!

У лейтенанта были перебинтованы обе кисти рук, только на правой оставлен свободным большой палец. Им он придерживал папироску.

Александр с Павлом нашли укромное место за углом небольшого дома. Присели на каменную скамью. Отсюда открывался вид на бухту. Светились корабельные огни. Где-то ещё разговаривали пушки. «У-ух!» — говорила одна. «Бу-ум!» — отвечала другая. Доносился запах гари.

— Ну, что, отошёл? — спросил Александр.

Павел кивнул.

— А тебе было страшно? — Павел передёрнул плечами, как от холода.

— Конечно, — вздохнул Александр. — Первый раз в таком деле. Много слышал о баталиях, но не думал, что так жутко бывает. Капитан-лейтенант Андреев меня отругал. Да и верно отругал. Я, оказывается, ни на что не способен. С двумя орудиями справиться не мог, не то, что с батареей. Стыдно как-то….

— Мне тут пришла мысль, — произнес тихо Павел. — Я не смогу больше приехать в Петербург.

— Почему?

— Не знаю. Я стал какой-то другой в один миг.

— А как же матушка?

Павел неопределённо пожал плечами.

— Нет, брат, это хандра. Это пройдёт, — погрозил ему пальцем Александр.

Павел хмыкнул.

— Я же тебе говорил, что молил о смерти ближнего. Страшный грех на мне. А потом я пытался откупиться.

— Откупиться? От чего? От греха? Это как?

— Встретил ангела. Не смейся! — Павел говорил серьёзно. Губы его слегка дрожали. — Настоящего ангела. Я предложил ему денег.

— И что ангел?

— Он их не взял. А предлагать деньги ангелу — тоже грех.

— И сколько ты предложил в обмен за грехи?

— Пятак.

— Пятак? — засмеялся Александр. — Не пойму тебя: ты в шутку говоришь или всерьёз?

Павел промолчал. Нет, он не шутил. С ним творилось что-то непонятное. Каким-то глупым мелочам он стал придавать огромное значение.

— А как же твой лягушонок? Ты же дал слово Лили: приехать и жениться, — напомнил Александр.

— А что, лягушонок? — Павел глядел себе под ноги. — Помнишь, как сильно любили друг друга Виктор и Ирина? Когда он был в походе, она чуть ли не каждую неделю приезжала ко мне в училище и спрашивала хоть какую-нибудь весточку о Викторе. Переживала. Узнала, что он ранен, плакала. И вот он вернулся, сделал ей предложение, а она его отвергла.

— Ну, не отвергла, а попросила подождать, — поправил Александр.

— А ты почему не сказал, что обручён? — Павел пристально посмотрел Александру в глаза.

— Что? — Александр насторожился. — Ты письмо получил от Виктора?

— С чего ты взял?

— Я только ему говорил. Что он написал? Я же просил его пока молчать! Вот же, брат называется.

— Я не получал письма от Виктора.

— Как….? Постой….. А откуда ты знаешь?

— Мне Артур сказал. Я в плену у него был после сражение на Альме.

— Артур! Он здесь? — в ужасе воскликнул Александр, вскочив на ноги. В голову ударила горячая боль. Он чуть не потерял сознание.

— Да. — Павел поднялся вслед за братом. — В лёгкой бригаде кавалерии.

— Этого ещё не хватало! — Александр печально взглянул на бухту, сверкающую корабельными огоньками. Обречённо произнес: — Что ж, знать — судьба.

— Не переживай, Саша! Может все образумится.

— Образумится? Ты видел, что сегодня творилось?

— Кречен? Вы что ли? Живой!

Мимо них шли офицеры во главе с капитаном Бутаковым. Бутаков остановился, подошёл к Александру, внимательно оглядел его и сердито сказал:

— Ух, Карчук, чёрт старый, сказал, что вам полголовы снесло. Я всё переживаю, что опять без механика остался. Думаю: и дёрнул меня леший вас отправить на батарею…

— Ерунда, — усмехнулся Александр. — Завтра буду на корабле.

— Нет, уж, давайте так, Кречен: отдохните, подлечитесь. Мне на корабле нужен инженер со здоровой головой. Хотя бы денька два.

— Слушаюсь, — согласился Александр. Затем спросил: — А вы куда спешите?

Бутаков помрачнел.

— В морской госпиталь. Адмирал Корнилов ранен. Надо навестить его.

— Корнилова? — испугано воскликнул Александр. — Сильно ранен?

— Сам толком не знаю.

— Можно с вами?

***

Чтобы подойти к дверям морского госпиталя, сперва пришлось продираться сквозь плотную толпу матросов. У самих дверей столпились офицеры. Их сдерживал капитан Жандр, адъютант Корнилова:

— Нельзя к нему, господа. Доктора не велели.

— Ну, хоть скажите, как он? — попросил Бутаков.

— Что же я вам могу сказать, Григорий Иванович? — развёл руками Жандр. — Я не доктор. Надеемся на Бога.

— Можете ему передать, что мы сбили английские пушки, — попросил лейтенант Львов, только что пришедший с линии, весь в пыли, с опалёнными усами.

— Передам, — пообещал Жандр. — Обязательно сообщу вашу новость. Но, господа, не тревожьте адмирала.

В дверях появился Нахимов, капитан-лейтенант Попов и Тотлебен. Выражение их лиц не предвещало ничего хорошего.

— Как он? — обступили их офицеры.

Повисла напряжённая тишина. Нахимов снял фуражку и перекрестился.

— Завещал нам не сдавать Севастополь, — горестно объявил он.

***

Корнилова похоронили на следующий день. В шестом часу вечера гроб с телом адмирала вынесли из морского госпиталя. Шестеро матросов подняли его на плечи и тронулись по Екатерининской улице. Следом медленно шествовали морские офицеры с непокрытыми головами. Лица скорбные. Многие беззвучно плакали. За офицерами шагали два батальона солдат. Оркестра не было. Никто не смел проронить ни слова. Сумерки спустились в город. Громыхали пушки. Разрывы бомб озаряли молчаливую процессию. Гроб пронесли мимо Петропавловского собора к библиотеке. На подъёме двое солдат запалили факела и шли перед гробом, освещая последний путь великого адмирала.

— Решили все-таки во Владимирском захоронить? — тихо спросил адмирал Истомин у Нахимова.

— Во Владимирском, — кивнул тот. — Рядом с нашим дорогим учителем Лазаревым.

— Но склеп ещё не готов, — напомнил Истомин.

— Ничего. Закончится осада, тогда захороним, как следует, — успокоил его Нахимов. — Наш Михаил Петрович спит, и Владимира Алексеевича рядом положим. Может и нам с вами предстоит там же уснуть. Кто знает?

Процессия прошла мимо здания морской библиотеки. Справа от Башни ветров, шагах в пятидесяти над землёй едва возвышался фундамент будущего Владимирского собора. В центре котлована находился склеп, накрытый толстой деревянной крышкой. Крышку подняли. В склепе покоился гроб. На гробе Андреевский стяг. Сюда же после прощания опустили гроб с Корниловым.

— Видите, как хорошо, — сказал Нахимов Истомину, указывая на чрево склепа, — и для меня место осталось.

— Почему же для вас?

— Я живым Севастополь не отдам. Даже если наступит необходимость сдать город, не хочу быть свидетелем этого позора.

— Владимир Алексеевич попросил меня объявить супруге, Елизавете Васильевне, о его гибели. — Истомин натужно вздохнул. — Вот, как-то надо написать…. Сыновьям просил передать наказ, дабы служили честно царю и Отечеству.

— Не о том думаете, Владимир Иванович, — возразил ему Нахимов. — Нечего вздыхать. Теперь нам с вами надо оборону держать. Корнилов погиб, но враг ещё под стенами. Не скорбеть — сражаться надо. Матросы должны знать, что у них есть адмиралы, готовые бесстрашно стоять под ядрами и, если Богу будет угодно, погибнуть, но не отступить ни на шаг. А сыновья Владимира Алексеевича сами всё поймут.

— Как же он погиб? — спрашивал капитан Бутаков у флаг-офицера Жандра, когда они возвращались с похорон.

— Владимир Алексеевич весь кипел в тот день. Я еле поспевал за ним, — рассказывал адъютант. — Все бастионы объехал. Вечно матросов подбадривал. К стрелкам на банкету вскочит и стоит в полный рост, в трубу вражеские позиции осматривает. Ему офицеры говорили: Не смейте, мол, спуститесь! А он им отвечал: Не мешайте! Я выполняю свой долг. На Малахов курган подъехали. Там раненых — уже полная башня. Орудия почти все сбиты. Корнилов хотел на башню подняться, но адмирал Истомин всеми правдами и неправдами отговорил его. Тогда он намеревался осмотреть батареи впереди. Истомин и туда его не пустил: дескать, нечего там делать. Все орудия сбиты. Он сам разберётся. Я уж говорю: Владимир Алексеевич, давайте в штаб отправимся. Вы уже всю линию осмотрели. К вам будут посыльные со сведениями прибывать с бастионов. Иначе вас не найти. Он согласился, но сказал, что должен ещё поздороваться с Бутырским и Бородинским полками, что стоят в резерве на случай штурма. Только он направился к лошади, как тут ядро, прямо ему в живот….

— Он при шашке был? — спросил Бутаков.

— Надел эту, проклятую, которая осталась от Железнова.

— Надо было её в гроб вместе с Корниловым положить, чтобы никого больше не сгубила.

— Так этим же ядром шашку в куски переломало.