Дива

Сергей Алексеев, 2017

«Поздним вечером Зарубин смотрел в дождливое окно и мечтал выбраться на природу – просто так, без всякого дела, даже без ружья, хотя бы ночь переночевать у костра. А для этого надо было придумать неотразимую руководством, причину срочной командировки…»

1

Поздним вечером Зарубин смотрел в дождливое окно и мечтал выбраться на природу — просто так, без всякого дела, даже без ружья, хотя бы ночь переночевать у костра. А для этого надо было придумать неотразимую руководством, причину срочной командировки. Как на зло, тревожных сигналов с мест не поступало, если не считать, что всю страну заливали дожди и почти не оставалось надежд хотя бы несколько дней бабьего лета. А перед грядущей зимой так хотелось еще тепла, раздолья, яркого солнечного света, и это все при осенней спелости природы, когда яблоки трескаются от внутреннего напряжения, а груши изливаются нектаром. Но в это время года контора переходила почти на казарменное положение: даже съездить в выходные на дачу к друзьям требовалось высшее соизволение. Ко всему прочему, генеральный директор в разгар осеннего сезона охоты выпустил директиву — резко сократить на это время количество командировок сотрудников. Всем было понятно, зачем они придумывают неотложные дела, старательно рвутся в регионы и даже разыгрывают целые театральные миниатюры, сговорившись с начальниками охотуправлений.

Два раза в месяц Зарубин заступал на оперативное дежурство, придуманное руководством вкупе со всеобщей милитаризацией Госохотконтроля. То есть, сидел на своем же рабочем месте, по приказу непременно в форменной одежде и с телефоном, который связывал напрямую с министром, а на столе лежала папочка — ему на доклад, обычно пустая. Впрочем, трубку тоже ни разу не приходилось снимать с аппарата, и это все означало, что дежурство проходит успешно, все вопросы решаются в оперативном порядке. За прошедшие два года было зафиксировано всего десятка три сообщений, в основном, о браконьерстве, либо превышении служебных полномочий работниками охотуправлений, отстреле особо опасных хищников — людоедов и ЧП из-за неосторожного обращения с оружием. Но случались и события, что называется, из ряда вон и подлежащие докладу на верх. В одном сообщалось, что в Якутии обнаружили настоящего реликтового ихтиозавра, попавшего в сети. Рыбаки поопасались выпутывать такую добычу из-за колючей чешуи, хотели вытащить вместе с сетью, однако на помощь из озерных глубин поднялся другой ихтиозавр — то ли самка, то ли мать. В одну минуту пленник был освобожден, а рыбакам осталась чешуя, рваная сеть и множество снимков, сделанных на телефоны. Правда, когда их начали изучать специалисты Госохотконтроля, сразу обратили внимание, что это не озеро, а большая река, скорее всего, Обь в нижнем течении. Сам же ихтиозавр на отдельных снимках очень уж напоминает крупную рыбу, ну а присланная колючая чешуя, величиной в полладони, несомненно осетровая. Во втором сообщении томский начальник управления докладывал о поимке дикого лигра, то есть, смесь льва и тигра, что в природе бывает в редчайших случаях. Будто бы эти хищники бежали из разных зоопарков, когда-то случайно забрели в лесостепные районы, некоторое время жили, каждый сам по себе, а потом встретились. И от долгих скитаний и одиночества страстно полюбили друг друга — так объяснялась причина столь необычного естественного скрещивания. В следствии чего львица благополучно зачала, разродилась двумя полосатыми лигрятами, и одного из них, якобы, случайно поймал местный фермер из Дубровки. Эти животные не знали страха перед человеком и всем звериным миром, но отличались миролюбием и более походили на огромных кошек. К сообщениям прикладывались фото и видеосьемка, прошедшие экспертизу учеными из Госохотконтроля.

Как выяснилось, оба сообщения дошли до адресата, а в последствии выяснилось, что все это удачные шутки дежурных. Генеральный директор Фефелов, будучи руководителем новым, не проверил информацию, попался на приколе и доложил министру. Говорят, тот обрадовался, что в мире есть еще что-то не познанное, не известное, таинственное, и расстроился, когда узнал про розыгрыш. Правда, шутники накаркали, и менее чем через год в новосибирском зоопарке первый лигр родился! Правда, там встреча львицы и тигра произошла по недосмотру обслуживающего персонала, который оправдывался тем, что любовь хищников возникла так же от тоски и одиночества. Мол, когда эти чувства переполняют душу, то даже люди способны творить чудеса и раздвигать толстые прутья клеток.

Безобидные, в общем-то, шутки тоскующих на дежурстве, сотрудников и легли в основу чиновничьей забавы. По предложению шефа для оперативных дежурных сделали еще одну папку, куда включали самые остроумные фантазии, основанные на охотничьих байках. Это чтобы от безделья не маялись на дежурстве, а творчески напрягали мозги. И учредили приз — лицензию на отстрел мамонта.

Зарубин сначала в подобных развлекаловках участия не принимал, считая их признаком деградации: взрослые люди, госчиновники, доктора и кандидаты, занимались студенческими капустниками. Но когда сам и первым в конторе получил приз за самую невероятную байку, втянулся, вдохновился и держал уши топориком. А призовая история приключилась в костромской, по другим сведениям, в новгородской области, однако после публикации, заявку сделали еще несколько областей, в том числе, и вологодская. Сердобольные деревенские старушки, спасая кабанов в голодную снежную зиму, так прикормили зверье, что теперь на территории сельского поселения, в границах, где охота запрещена, живет сто шестнадцать секачей и свиней, не считая сеголетков — сами учет вели, всем животным клички дали. В этой зоне покоя, в подполах заброшенных домов, в сараях и пустующих зерносушилках зимует до девяти крупных медведей, десятка полтора пестунов и добрая сотня барсуков. Отрыли себе берлоги, норы и спят! С каждым годом поголовье растет, звери приводят в деревню зимовать своих сородичей, а то и просто попавших в беду — так за кабаном приковылял волк, с капканом на лапе. Одна сердобольная бабулька пружины сжала с помощью ухвата, дуги развела, а зверь вынул лапу, спасительницу свою укусил до крови и удрал. Старушка два дня кровь унимала, на третий ее ток остановился, и вместе с ним отпали все нажитые болезни. А у пенсионерки их был целый букет, от радикулита и до болезни альцгеймера; тут же зубы начали расти! Решили, это не волк ее покусал — оборотень, какой-нибудь целитель-волшебник из телевизора.

Местный охотовед с ног сбился в поисках дичи, решил, у зверей началась повальная миграция и запросил дополнительное финансирование на проведение специальных исследований, чем, собственно, и должен был заниматься Госохотконтроль. Бабушки тем временем уже до губернатора дошли, просят овса, гороха на посевы, пару грузовиков кукурузы, вакцины, чтоб сделать прививки — картошку они садят сами целыми гектарами. И еще несколько бочек испорченной селедки, которая хорошо восстанавливает флору кишечников оголодавшему зверью. Покупать все на свои, пенсий уже не хватает.

Эту невероятную, без особых преувеличений, историю Зарубин изложил в служебной записке и неожиданно получил лицензию на мамонта, оформленную в золотую рамку и за подписью министра. Оказалось, он возглавляет нелегальное жюри приколов, а секретари перепутали папки. В результате бабушки продолжают кормить зверье, писать жалобы, ждать помощи и теперь еще отбиваться от охотоведов, которые норовят выгнать зверье обратно в лес и составляют протоколы, налагая штрафы за незаконное использование объектов охоты, одомашнивание диких зверей или вовсе за браконьерство.

С той поры Зарубиным овладело тайное и страстное занятие — записывать охотничьи рассказы. А в Госохотконтроль они стекались со всей страны, правдивые, нелепые и загадочные, все в одну кучу. Каждая командировка приносила сюрприз и последующий успех. Как госслужащему, Зарубину не полагалось публиковать служебные материалы в открытой прессе, сдерживала корпоративная этика, и он придумал себе псевдоним — Баешник. Так на вологодчине, где он вырос, называли рассказчиков или сказочников, сочиняющих бухтины — небывалые истории, сказки и анекдоты. Первую байку про старушек и кабанов он напечатал в охотничьем журнале и получил неожиданный успех. Пытливые читатели нашли несколько таких деревень, куда в голодную пору сбегается зверье и просит помощи у человека. Вторая публикация про пингвинов его только закрепила и вызвала новую волну читательского интереса. Но в том числе и шквал внутренних проверок в Госохотконтроле — откуда произошла утечка служебной информации.

И Зарубин с тех пор почуял себя чужим среди своих.

Третья публикация о поимке живой чупакабры и вовсе покорила читающую охотничью публику, особенно домохозяек. Начали слать денежные переводы, чтоб закупать для нее свежую кровь либо живых овец: гуманистические воззрения современников не подлежали никакому логическому осмыслению. И когда Зарубин обработал и опубликовал байку про лигра, точнее, про любовь львицы и тигра, понял, что почти созрел для более крупной литературной формы. И вообще захотелось в жизни чего-то значительного, вдруг остро и неотвязно почувствовалась тоска от одиночества, которой ранее у себя не замечал и даже гордился редкостным даром — ни разу не жениться и дожить до сорока. Охота собирать мелкие байки, улетучилась, претила некая вторичность: какой темы не коснешься, непременно всплывет старая притча, анекдот, либо чей-нибудь сказ. Самому же придумать захватывающую историю, не хватает опыта, и оставалось лишь мечтать об оригинальной и большой литературе, теребя страницы чужих книг, в том числе, Сабанеева.

Правда, втайне от сослуживцев и шефа он уже начал описывать внутреннюю жизнь чиновничьего аппарата Госохотконтроля, но почему-то получалась откровенная сатира, наполненная еще и саркастическим ядом. Зарубин понимал, что смеется и издевается над самим собой, и все-таки обнародовать свои сочинения никогда бы не решился, ибо это грозило немедленным разоблачением и увольнением. Не сказать, чтобы он зубами держался за свое место, однако оказаться на улице был не готов, статус работника министерского подразделения открывал большие возможности получать информацию, хорошую зарплату и возможность охоты в любом уголке страны, что ценилось Зарубиным более всего.

Он пребывал в состоянии тоскливой мечтательности, возможно, потому и показалось, будто генеральный директор не в двери вошел — с небес спустился. Фефелов редко заходил в кабинеты подчиненных, любил вызывать к себе, причем, даже не сам — через секретаршу, но оправдывал это служебным, ненавистным ему, этикетом, подчеркивая свой либерализм. Тут же явился собственной персоной, что случалось, когда требовалась неофициальная, научно обоснованная консультация, либо решение головоломной задачи. Например, избавиться от навешанной министерством, обязанности контролировать поголовье пингвинов. Сами пингвины в Антарктиде существовали, их колонии жили в российской зоне ответственности, однако за численность и развитие этого вида фауны спросить было не с кого. Госохотконтроль был структурой новообразованной и сразу же по «чердачному» типу, то есть, высокопоставленной министерской свалкой, куда сносят все, что из-за государственных интересов выбросить невозможно.

Однако от всего этого была и польза: Зарубина командировали на Южный полюс! И он два месяца там отдыхал на станции, став в доску своим парнем в стаде пингвинов. Одна самка ему даже яйцо снесла и потом назойливо заставляла высиживать птенца, спрятав его в складках живота. Пришлось на морозе задирать одежду и показывать ей, что складок таких у него нету, Зарубин от природы был сухощавым и жилистым, и удивительно, пингвиниха это поняла. Яйцо пришлось спрятать в самое теплое место — подмышку. А она начала приносить ему рыбу и требовать, чтоб ел сырой — откармливала. Через месяц у Зарубина подмышкой вылупился пингвиненок.

Про это он и опубликовал байку, которая сделала известным псевдоним Баешник, но сильно не понравилась руководству. Уличить в разглашении служебных секретов его не смогли, но подобных командировок лишили напрочь. Кто-то ехал в Африку, перенимать опыт контроля за охотничьими ресурсами, кто-то в Южную Америку, изучать организацию коммерческих охотничьих хозяйств, а Зарубин теперь сидел в Москве или раз в год наведывался, к примеру, в Тамбовскую область, выяснять причины падения поголовья зайца-русака. Или вздрючить руководство охотуправления, где начали подпольную торговлю лицензиями на отстрел животных. Кроме общих надзорных задач Госохотконтроль выполнял функции тайной службы министра, поэтому его сотрудников, и особенно Фефелова, в регионах опасались, откровенно не любили, но вынуждены были подобострастно принимать на самом высоком уровне, изображая крайнюю степнь гостеприимства.

В общем, такой внезапный визит шефа сулил нечто новое! Тем паче, в руках начальника была угловатая картонная коробка, грубо замотанная скотчем, и напоминающая мину террориста-смертника. Мечтательный вид Зарубина и его гражданский костюм шеф сразу заметил, но с учеными либеральничал и не наказывал за нарушение формы одежды. Существовала байка, будто его самого отняли от любимого занятия и посадили в кресло руководителя федерального уровня — то есть, якобы совершили насилие над свободолюбивой романтической личностью, вытащив из грязи в князи.

— Ко мне обратился вологодский губернатор. — как-то рассеянно сообщил Фефелов. — У него там не совсем обычная проблема. В охотугодьях на реке Пижме завелся йети. Просит с ним разобраться, посоветуй, что можем сделать.

И ткнул пальцем в карту на стене. Зарубин ощутил приятный ветерок назревающей командировки, тем более в свою, родную область. Однако виду не показал: шеф не любил, когда перед ним излишне рьяно копытят землю.

— Мысль не новая. — определил он. — На приз не потянет.

Фефелов выругался, что делал редко:

— Натуральный йети, мать его… йети… Снежный человек! Без шуток.

Генеральный относился к своим сотрудникам с иронией и одновременной подчеркнутой уважительностью, поскольку добрая четверть его подчиненных были кандидатами и докторами, имели десятки научных работ, а у шефа — заочный биофак университета и много лет госслужбы, начальником областного охотуправления. Однако никакой ущербности от этого он не испытывал, напротив, все понимали: пожелай он остепениться, сделает это влегкую. Причем, диссертацию напишут и принесут сами подчиненные, но что их подкупало в начальнике — он этого упорно не хотел. По крайней мере, за два года совместной работы намерений не высказывал.

— Снежные барсы это по нашей части. — сразу попытался отбояриться Зарубин. — Но с человеками мы не работаем.

— И не придется, — заверил генеральный. — Ну, если только с одичавшими особями…

— С одичавшими пусть разбирается клиническая медицина.

— Ладно, назовем это чудище лешим. — нашелся Фефелов. — Игорь Сергеевич, как ты думаешь, наша контора имеет к ним отношение? Если это не фольклорный образ, а некое дикое существо? Живущее в лесу?

Зарубин понял, генеральный ищет вескую причину, дабы отфутболить губернатора и проблему со снежным человеком в какое-нибудь ведомство. А позволять это ему ни в коем случае нельзя — сорвется назревающая командировка!

— К лешим отношение имеет церковь. — поразмыслив, сказал он. — Вот и пошли туда вологодского губернатора.

— Погоди, а почему церковь?

— Потому что леший относится к отряду нечистой силы. И, наверное, к подклассу духов. Пусть изгоняют дьявольское отродье. У них там есть тысячелетний опыт, все средства и силы.

Генеральный шутки понимал, но рассмеялся озабочено.

— Да, это было бы по адресу!… Тогда мы чем заниматься будем? Как блюсти охотничьи угодья? С кадилом в руках?

— Я уже два года спрашиваю себя об этом. — угрюмо пробурчал Зарубин. — Чем мы занимаемся?

Фефелов отряхнулся от либерального и шутливого вида.

— Ну, занимаемся мы государственным контролем, делом очень важным. И отделаться от губернатора нам не удастся. Его самого йети чуть из засидки не вытряхнул. Лабаз своротил. А местного охотоведа на следующий день о землю шмякнул, чуть не убил…

Зарубин попытался растащить запутанную ситуацию на детали.

— Почему йети напал на губернатора и охотоведа? Другие случаи агрессии есть? С простыми охотниками?

— В том-то и дело — нет!

— То есть, это дикое существо отлично разбирается в социальной структуре нашего общества? Так?

— Выходит, так. — согласился обезоруженный шеф. — К тому же губернатор, между нами, человек очень скользкий. Лично у меня вызывает антипатии. Возомнил себя великим охотником! За три года больше сорока медведей отстрелял. По всей области ездит и бьет прикормленных, привязанных, можно сказать… Но на Пижме у него чуть ли не личная база. И охотовед там — этот самый Костыль…

Фефелов оборвался на полуслове — схватил себя за язык, наболтал много лишнего, что не положено знать подчиненным. С ним это и раньше случалось, просто бывший начальник областного охотуправления еще не привык к коварству столичного чиновничества, когда всякое неосторожное слово могут использовать против тебя.

— Да понятно, какие они охотники. — потрафил откровенности Зарубин. — Ни одного трудового зверя…

Шеф пониманием был удовлетворен — наклевывалась командировка!

— Но ты не отбояривайся. — предупредил он. — Давай подумаем, что можно сделать в данном случае.

Зарубин отметил свой собственный талант лавировать, правильно вести диалог с начальством, похвалил себя и собрался с мыслями, чтобы и продолжить разговор вплоть до точки не возврата, когда будет приказ о командировке.

— Отослать губернатора к криптозоологам. — посоветовал он. — Пусть неведомыми науке, существами занимается неведомая наука.

— Да губернатор уже был у каких-то шарлатанов. Там гарантировали живьем отловить, и бесплатно. Чтоб только в угодья пустили, и место указали, где появляется. Обещали прислать бригаду пятнадцать человек, лучших специалистов.

— В чем же дело?

Генеральный что-то не договаривал.

— Такую банду к себе в область пускать боится. Потом не отстанут. Они сразу земли попросили, сорок гектаров, чтобы поселить свою общину, строевой лес и льготные кредиты… В общем, губернатор обратился ко мне, с личной просьбой. Я бы сам съездил. Бывал там на охоте пару раз. Помнишь, как-то рассказывал?… Но сейчас даже на сутки не вырваться.

Зарубин все помнил, намек понял, и уже начал испытывать волну предстоящего счастья.

— Если мы станем заниматься йети, над нами будет ржать вся пресса. — однако же заключил он. — Как с охраной пингвинов. Вот уж поиздеваются!

— Ты за репутацию не волнуйся. Обеспечим максимум секретности, губернатор и Костыль предупреждены. Поедешь будто бы на охоту, как простой московский гражданин. Да и не плохо, попроведывать свою малую родину. Без трофея от Костыля не уедешь. Скажу, чтобы выставил зверя из заначки. Но проблему надо снять.

— А лицензию на снежного человека дадут? — язвительно ухмыльнулся Зарубин.

— Увидишь — бей без лицензии! Живым можно не брать. Если что, вали все на меня.

На столичной госслужбе шеф никогда не был настолько смелым и решительным, ибо еще не обтесался в чиновничьей среде, не обкатался в высших тусовках, и все время осторожничал, как всякий охотник, крадущийся к зверю: Фефелову пророчили кресло начальника департамента в министерстве.

— А что такое случилось, шеф? — прямо спросил Зарубин.

И тут генеральный выдал секрет государственной важности, ибо огляделся и заговорил полушепотом:

— Понимаешь, там. — и указал пальцем в потолок. — Обещали медвежью охоту одному европейскому королю. И принцессе… Близко от Москвы и не протокольную, понимаешь? Это его какие-то семейные дела, но даже королева не должна знать, что муж с дочкой стреляли зверей. Вологодский губернатор взял организацию на себя, министр лично обязал меня обеспечить безопасность охоты. А тут леший впутался!

— Леший и король, это любопытно. — заключил Зарубин.

Однако Фефелов иронии не услышал.

— Будет любопытно, если сорвем охоту. — проворчал он. — Сам король, говорят, вполне адекватный. Но дочка у него — капитан подразделения специальных сил. Своенравная особа и, между прочим, неотразимая красавица. Это ей захотелось русских медведей пострелять, руки чешутся. Папашка договорился…

— А принцесса и леший, это уже тянет на приз!

— И приз нам будет… Ты живых принцесс когда-нибудь видел?

— Не приходилось, но вариант интересный, если учесть мое холостое состояние. Буду зятем королю…

— Успокойся, — с ухмылкой осадил шеф. — Она на вид и в самом деле ничего, однако, натуральная волчица. Даже вроде глаза с желтизной, говорят, стерва редкостная. Видел ее в Испании, на выставке трофеев, была в охотничьем костюме из волчьих шкур. Выглядела эффектно…

Зарубин спросил нехотя и ворчливо, но в тайне торжествовал.

— Когда выезжать? Выходные на носу…

— Желательно завтра утром, — как-то невзрачно произнес шеф, нагоняя страха, что командировка для Зарубина может и не состояться. — У тебя что, семейные планы на выходные? Свидание с женщиной? Ты скажи…

— Какие у холостяка планы? — ухмыльнулся он, пытаясь вернуть позиции. — Нет, я готов ехать. Как всегда, раскрываться не буду, поезжу, послушаю народ…

— Перед охотоведом не объявляйся сразу, — посоветовал шеф. — И будь с ним поосторожнее. Он тоже еще тот волчара, все под себя гребет… Поезди по округе, Прикинься любознательным охотником. Ты же любишь байки слушать?

— В общем, как всегда…

— Но если хоть слово об этом напишешь! — шеф хищно блеснул очками. — Придется искать работу. И псевдонимом не прикроешься, Игорь Сергеевич. Как тебя там? Баешник?

Опытный, прожженный чиновник умел показывать свою информированность в те мгновения, когда ее не ждут, чем мог и с ног сбить. Но Зарубин был не прошибаем: еще когда занимался боксом, определил для себя лучшей защитой полную открытость.

— Баешник. — подтвердил он, не моргнув глазом. — Спасибо, что предупредил.

— Я рассчитывал на тебя. Игорь Сергеевич. — возмущенно заговорил Фефелов. — Если что, Госохотконтроль на тебя оставить. То есть, завещать свое кресло… Это не нарушение корпоративной этики, это пахнет предательством.

Нет, умирать шеф не собирался, а вот сесть на место руководителя департамента министерства, мечтал, и об этом знали все.

— Можно уже начинать? — серьезно спросил Зарубин.

— Что начинать?

— Искать работу?

Шеф протянул длинную, вдумчивую паузу и решил сменить амплуа диктатора на либерала.

— Мне эти королевские охоты тоже в печенках сидят. — ворчливо пожаловался он. — Стало модно угощать охотой. В казну хоть бы двадцать копеек заплатили. И все обеспечь: авиатранспорт, проживание, охрану, оружие. Теперь вот еще и защиту, от снежного человека!… Как в советские времена! Будь моя воля, я бы такое написал…

Зарубин ощутил себя прощенным за все прошлые грехи по поводу выноса сора из избы Госохотконтроля.

— Напиши!

Шеф обсуждать это не стал, и стекла его очков перестали поблескивать.

— Смотри, не проколись на деталях. И помни о сроках. Король приедет в течении недели.

Хотел уже уйти, и унести коробку с собой, но у дверей словно вспомнил о ней, хотя все время не выпускал из рук. И как-то сразу угас высокопоставленный начальственный голос.

— Еще будет личная просьба. Найди там ферму Дракони и купи упаковку сливочного масла. Только не фасованного, большим куском.

— Не проблема. — осторожно сказал Зарубин, чуя, что дело тут не в масле.

Но Фефелов, словно забыл, что угрожал увольнением, пустился в восторженный, если не сказать, восхищенный рассказ, как местный мужик, дважды Герой соцтруда и бывший председатель колхоза наладил выпуск не просто известного вологодского масла, а создал особенный продукт. Да такой, что местный губернатор добыл ему современное маслодельное оборудование и договорился о поставках его в подмосковный совхоз Непецино, откуда оно уже под другой маркой попадало в кремлевский общепит. Будто съешь утром бутерброд, душа на целый день смазывается и не скрипит. Но у этой байки про масло оказался неожиданный конец: сам дважды Герой Драконя надорвался на работе еще в колхозные времена, получив два инфаркта, и скоропостижно скончался в прошлом году от третьего. Но вдова дело знает, хозяйство процветает, и сама она — цветущая женщина, но перья можно не распускать, ощиплет, ибо по характеру еще круче принцессы. И вот ей-то как раз и следует передать подарок, так, ничего не значащий презент, знак уважения.

Рассказал все это, и вдруг отягощенный лирическим отступлением, вернулся к столу, сел, как обыкновенный посетитель и снял очки.

— Принцесс живьем ты не видел. — начал он совсем необычно. — И таких женщин не встречал…

— Таких это каких?

У шефа был явный литературный талант, образы рождались мгновенно и всегда оригинальные — Зарубин так не умел.

— Как парное молоко…

— Как парное мне не нравится. — признался он, понимая слова шефа как намек на его образование, полученное в Молочном институте. — Люблю, чтоб были охлажденные…

— Охлажденные, это как? Сдержанные, что ли? Фригидные?

Зарубин не хотел говорить с шефом о личном, выразился скупо:

— Парное скисает быстро.

Фефелов попытался уловить скрытый смысл — не уловил.

— Потому и холостяк. — философски заключил он и встряхнулся, явно пожалев о сиюминутной слабости. — В сорок лет это означает крайнюю степень эгоизма. Охлажденные ему нравятся… Может, сам простуженный?

— Да мне просто не везет на этой охоте…

— Давно хочу спросить, что у тебя с носом? — как-то скучно спросил шеф, явно желая перевести тему разговора. — В аварию попадал?

— Боксом занимался…

— Да ну? И что, сломали на ринге?

— В ранней юности еще. Потом погоняло дали — Ломоносов…

Фефелов слушать про бокс не захотел, положил коробку на стол и сказал обыденно:

— В общем, вручи. Вдову Дивой Никитичной зовут. Такое странное имя… Не забывай: король будет на текущей неделе. Лично я отвечаю за безопасность охоты.

— Может тогда сам и съездишь? — предложил Зарубин, как последнее испытание. — Парного молочка попьешь, подарочек передашь. Да и маслица прикупишь!

Шеф замер на несколько секунд, потом вскинул голову.

— Ты натуральный циник, Игорь Сергеевич! Бес-искуситель… Знаешь ведь, министр и на сутки не отпустит.

На самом деле Фефелова никто не держал, прежде всего, министр, и об этом знали все сотрудники. А так же знали, что к концу грядущей недели, скорее всего, в выходные, состоится назначение на должность руководителя департамента министерства, и в такой ситуации лучше не уезжать из Москвы, избегать всяческих рисков, быть все время под рукой и на связи. Потому что желающих занять место около дюжины — это только те, что были известны и ждали очереди. Министр мог запросто притащить «варяга» со стороны, и тогда продвижение стопорилось намертво — было, от чего волноваться! Зарубин тоже стоял в неком резерве и должен был ждать и молиться, чтоб шефа скорее повысили, и тогда бы он, при счастливом сочетании небесных светил, сел в его кресло. Но он ничего не ждал и тем паче, не молился, поскольку этим занимались добрых полтора десятка сотрудников, и шансы у них были на порядок выше, и все из-за опубликованных баек их автора — Баешника.

Тон шефа стал приказным — неотвратимость предстоящей командировки была с блеском закреплена!

— Езжай ты, доверяю. — сказал тот. — И еще помни о строгой конфиденциальности.

Уже потом, когда Зарубин по дороге на Пижму подсадил попутчиков, семейную пару, и совершенно секретную, но уже пространную, с деталями, информацию о будущей королевской охоте услышал из их уст, чуть ли не давился от хохота и камуфлировал его под гримасы, будто болит зуб. Это было замечено, и от тетки даже поступил совет — обратиться в Тотемскую больницу. Зарубин подобрал их на перекрестке грейдера, среди тайги глухой, где близко и деревень-то не было, зато лесовозных дорог, развилок, перекрестков великое множество, иные, торные, наезженные, вели в никуда. Стояли попутчики у обочины, как два гриба на толстых ножках, с тяжелыми сумками, голосовали неумело, и он бы не остановился, коль знал, где и куда свернуть. Но тут указателей нет, дело к вечеру, навигатор будто с ума сошел, бормочет — сбились с маршрута и в обратную сторону посылает: спутник в космосе тоже запутался в пижменских проселках. Вот и пришлось прихватить первых встречных, чтоб дорогу показывали, хотя подсаживать пассажиров было не желательно: руководство пыталось скрыть появление в этом браконьерском краю сотрудника Госохотконтроля, чтоб никто в лицо не знал. И одновременно настоятельно требовало провести некую скрытую разведку, дабы выяснить, что в народе говорят по тому или иному случаю.

Оказалось, попутчики из Красной Пижмы — поселок так называется, и ездили в вологодский город Тотьму вставлять себе пластмассовые челюсти по льготному тарифу, как заслуженные работники леса: это все была губернаторская программа по оздоровлению местного населения. Вставили и теперь на попутках добирались назад, в свой пижменский край. У лесорубов к пятидесяти годам во рту остаются одни пеньки, как на лесосеке, жевать нечем, и это в наказание, за то, что всю жизнь с топором — так объяснила набожная тетка. Она шептала молитвы и крестилась на все заброшенные храмы и погосты, когда проезжали редкие, чаще брошенные деревни. Однако же сама призналась, что всю жизнь работала в комсомоле, райисполкоме секретарем, была членом партии и без какой-нибудь веры жить не может.

Но ее муж когда-то лесной техникум закончил, хорошо знал природу, рассуждал, как философ, поэтому не согласился со столь мистическим толкованием и сослался на то, что в леспромхозах зубы попросту не лечили, а рвали, если немного заболит, мол, приказ такой спустили сверху. И это было медицински правильно: в течении жизни человек все время что-то приобретает и теряет, в первую очередь, зубы. В старости пора уже не мослы грызть, а кашки есть, как в детстве, коровку заводить и творожок со сметанкой лопать. Дескать, природа мудра и сама регулирует кормовую базу, беззубость она тоже на пользу организму, как эдакий сигнал к сдержанности. Например, в драке тебе выхлестнули зубы не просто так — с намеком, чтоб мяса ел поменьше и ярости поубавил. Поэтому вернувшись домой, они непременно купят стельную телку у Дракониной вдовы, не взирая на новые челюсти. У нее коровы удоистые, чистопородные, то ли испанские, то ли французские, а называются как тряпки — джерси. Жена попутчика покупать даже импортную нетель и растить из нее корову отказывалась, поскольку никогда в жизни ее не держала, не доила и с молоком не управлялась. Тогда ее строптивый муж рубанул с плеча:

— Не купишь — разведусь нахрен!

— Ну и разводись! — огрызнулась тетка. — А я деньги сыму с книжки и себе хвархворовые вставлю! А с ними я хоть за лешего пойду, хоть за деда Мороза!

Казалось, ссора у них серьезная, смертельная для брака, сейчас биться начнут, вон мужик уже кулаки стиснул, того и гляди врежет супруге по новым зубам. И сам тут же получит! Не хватало еще стать свидетелем семейной драки: Зарубин поэтому и попутчиков не брал, чтобы ехать в тишине, думать, мечтать — пустынная дорога к этому располагала. Но попутчик расхохотался, держась за круглый живот.

— Ох, уморила!…. Скажи еще — в снегурки возьмет! Да ты знаешь, сколь они стоят? Она с книжки сымет!…

И тут Зарубин узнал, что за большие деньги, примерно в стоимость новых «Жигулей», можно и в Тотьме поставить себе фарфоровые на титановых штырях, которые вкручивают в оставшиеся пеньки. Сам не видел, но Борута рассказывал, возятся во рту, как в слесарной мастерской, дрелью сверлят, ключами крутят, зато потом челюсти снимать и в стакан класть не надо! Цивилизация добралась и до этих глухих мест, вот только денег на такие зубы ни в жизнь не заработать, поскольку у попутчиков в наличии осталось всего на одну нетель. А в пересчете требуется ровно на восемнадцать нетелей, если их покупать, как мясо. Стадо целое во рту можно носить! Так что, мол, никуда ты от меня не денешься — это он уже про жену, леший тоже не дурак, бесприданницу с пластмассовыми челюстями брать не захочет.

В общем, забавные попутчики попались, веселые, простодушные: они тут же помирились, заулыбались и даже неловко обнялись. Зарубин не пожалел, что нарушил свое правило дорожного одиночества и прихватил голосующих на дороге. Вставив пластмассовые челюсти почти даром, они теперь сияли хищными улыбками, словно американцы, и без умолку, перебивая друг друга, рассказывали совершенно невероятные истории. Послушать, так Зарубин попал в сказку, в волшебный, но почему-то опустевший рай, в заколдованный лес, где ничего, кроме чудес, теперь уже не творится.

Как не спешили, как не срезали углы и петли по прямицам, на паром все-таки опоздали. Скособоченный ржавый понтон стоял у причала на другом берегу уже без катера, ушедшего куда-то вверх по реке: еще отраженные волны и пенный кильватерный след не успели выгладиться на темной воде и дым от выхлопной трубы реял в вечернем воздухе. Попутчик надеялся догнать, побежал берегом за поворот и даже там что-то кричал, но вернулся раздосадованным и только руками хлопал. Паром был частный, фермера Дракони, сама переправа нелегальной, поэтому паромщик никаких графиков не соблюдал, переправил молоковоз после вечерней дойки, отцепился от понтона и уплыл домой. К тому же, был уже пьяный, поскольку днем наверняка перевозил за реку городских грибников и ягодников, а у него строгий тариф — сто граммов с колеса, и вот уже лет пятнадцать не меняется. Мост через Пижму был, но пришлось бы делать крюк километров в восемьдесят по разбитым проселкам, чтобы приехать опять сюда же.

Сам Зарубин никуда не торопился, и ночевка на берегу была в удовольствие, тем паче, вечер был без дождя, хоть и влажный, однако у костра терпимо, палатки ставить не придется. А после четырнадцати часов за рулем никакого снотворного не надо. Спешили попутчики, ибо ночевать в каких-то двадцати верстах от своего дома обидно. И хоть семеро по лавкам у них не сидело, скотины пока не держали, все равно переживали, потому как дочка должна была с практики приехать на краткосрочные каникулы — картошку копать. Еще переживали, урожай погниет в земле, две недели висят над головой моросящие дожди, хорошо, у них песок, а у кого суглинок — в огород не могут зайти, тонут, будто в Доринском болоте. Оказавшись на берегу возле парома, они посожалели, что опоздали, но как люди местные и привычные ко всему, тут же развели костер, достали какую-то провизию и принялись дружно готовить ужин.

А Зарубин, разминая тело, прихватил бинокль и пошел тропинкой воль реки, испытывая редкое ощущение блаженства и какой-то ребячьей радости от того, что вчерашняя кабинетная мечта сбылась самым чудесным образом. Даже искупаться захотелось, тем более вода показалась теплой, еще не осенней, но берега глинистые, топкие. Подыскивая удобное место, он ушел за полкилометра от парома и увидел целый лес деревянных свай с обеих берегов: в колхозные времена тут явно был мост, который восстанавливали после каждого половодья. А посередине торчал высокий бревенчатый сруб — мостовая опора, пережившая десятки весен и изглоданная льдом. Лучше нырялки не найти, и внизу глубина большая, воду пучит. Зарубин уже прикинул, как можно по уцелевшим балкам перебраться на сруб, но вдруг увидел высокого человека на верху — место было занято. Он стоял на краю, смотрел в бегущую воду, не замечая ничего вокруг и все бы ничего, но при этом выглядел, как сказочный дед Мороз. Сначала подумал, это от баек попутчиков блазнится, однако вскинул бинокль — нет, натуральный! Синяя шуба с белым меховым стоячим воротом, боярская шапка и в руках не простая палка — посох, обмотанный чем-то блестящим! Только этот новогодний костюм весь пожеван, затаскан, видно, даже вата торчит из дыр. И не хватает белой бороды: вместо нее торчит настоящая, окладистая и черная. И на вид — примерно ровесник, лет сорока…

Когда Зарубин въезжал в Вологодскую область, видел дорожный транспарант «Родина деда Мороза» и особого внимания на это не обратил, мало ли вдоль дороги глупой рекламы? Но сейчас вспомнил и на минуту оторопел. Что за представление? Откуда взялся, если до Нового года далеко, на улице середина сентября? С прошлого загулял? И почему этот ряженый у переправы? Специально выставили на пути, чтоб напустить мистического тумана? Однако никто не знал, что Зарубин здесь поедет, свернуть на дорогу с паромом посоветовали попутчики, чтобы не наматывать лишние километры через мост…

И впрямь чудеса!

Окликать его Зарубин не стал, да и купаться расхотелось, от воды холодном дохнуло. Теряясь в догадках, он пошел обратно, к костру, где хлопотали попутчики. Они уже приспособили старые ящики вместо стола, вскипятили котелок, заварили чай и намазывали бутерброды с покупным маслом.

— Это забавно. — сказал он, присаживаясь у огня. — Но я сейчас видел настоящего деда Мороза.

— Где? — односложно спросил попутчик, никак не выразив чувств.

— Вон там, за поворотом! На мостовой опоре стоит.

— Видать, тоже на паром опоздал. — как ни в чем не бывало проговорила тетка.

Зарубин головой потряс.

— Что он здесь делает? В такую пору?

— Бродит. — сказал попутчик, тоскливо взирая то на чайник, то на свои сумки. — У нас же все леса заколдованные. Поэтому написано кругом — «Родина деда Мороза»! А раньше на въезде плакат висел «Пижма — земля героического труда!» Это когда наш председатель вторую звезду Героя получил. Теперь тут круглый год — новый год! Колхозов нет, работы нет, а каждый день — праздник! Зарплату никто не получает, а кругом одни магазины и торговые центры. Даже у нас возвели новый маркет. Коммунизм построили, мать его за ногу!..

И выразительно пнул сумку.

— Домой приедем — получишь! — спокойно сказала его жена, оценив намекающие телодвижения мужа. — И тебе будет праздник. А ты присаживайся, каши манной поедим, чайку с конфетками попьем!

Это уже было приглашение к столу, бывшие беззубые по привычке все еще варили себе кашки. Зарубин открыл багажник, достал сумку с провизией, заготовленной в дорогу и армейскую фляжку с коньяком — попутчик сразу повеселел.

— Только этот дед Мороз у нас не совсем настоящий. Хотя росту в нем два метра с лишком! Я его как тебя, не раз видел близко. Бывают же такие высокие люди! Он у нас артист.

Тетка посмотрела, как Зарубин наливает коньяк и жестко выразила свое неудовольствие:

— Дьявольское отродье, ваш артист. Еще говорят, оборотень! Или хуже того, леший. Сила в нем сатанинская!

Попутчик был решительно не согласен, но выразился как-то туманно:

— Дива Никитична его молоком поила и кропила — ничего подобного! Так и остался заслуженным артистом.

Его жена пристально посмотрела в сторону разрушенного моста и набожно перекрестилась.

— Все одно — нечистая сила!

— Нечистой силы не бывает. — вдохновленный попутчик взял свой пластиковый стакан. — А оборотнями всегда называли предателей, у которых нутро гнилое. Или милиционеров теперь. Не надо слушать полудурков и старух. В природе вся сила — чистая! Это еще Ломоносов сказал.

— Чтоб узнать, оборотень или нет, надо парным молоком напоить и окропить. — сообщила тетка уже для Зарубина. — Раньше так проверяли. И всех на чистую воду выводили.

Ее муж ответом не удостоил.

— Кстати, он по пути в столицу через нас проезжал. И предсказал нашему пижменскому краю богатое будущее.

— Кто проезжал? — спросил Зарубин, потеряв нить разговора. — Дед Мороз?

— Ломоносов!

— У меня в юности было такое прозвище. — вспомнил он.

— Да вижу, нос-то тебе сломали… В драке, что ли?

Зарубин хотел рассказать, что кличкой такой наградили по другому случаю: получив серьезную травму и две недели пролежав в больнице, он вернулся и сам начал ломать носы. Тетка не вникала в мужской разговор, тянула свой и не давала сказать.

— Где оно, это его будущее? — огрызнулась она. — Столько дырок в земле провертели, хоть бы что! У других вон хоть минералка впустую, но течет. А у нас колхозы, и те развалились. Одни дракоши с драконицами панствуют…

— Будущее еще будет! — философски, но резко прервал ее муж. — Тебе все сразу вынь и положи, а его заслужить надо.

— Ты ему много не наливай. — посоветовала тетка. — Иначе до утра не отвяжешься, поспать не даст, артист! Он у меня не пьянеет, верней, язык всегда трезвый, но голова дурная делается. Такого нагородит — только слушать успевай. Одно слово — Баешник. Фамилия у него такая.

— Неужели такая фамилия? — восхитился Зарубин, вспомнив свой псевдоним.

— Такая и есть. — подтвердила тетка. — Все равно, что болтун. Пустомеля! Иногда перед людьми стыдно бывает…

— А у самой-то какая фамилия? — рассмеялся попутчик. — У нас весь род — бухтинщики да баешники. Раньше когда плотницкие артели ходили в другие края, одного непременно брали с собой. Радио не было, телевизоров не было, а развлечений охота. Вот мои предки и баяли, то есть сказы разные сказывали. Топором не махали — языком зарабатывали полную артельную долю. Разговорное искусство всегда ценилось! Так что мы с дедом Морозом вроде как из одного актерского цеха.

Зарубин только этого и хотел!

— А я люблю байки послушать! Давно вот так ночь не сидел у костра…

— Если в охотку вранье его терпеть — на здоровье. — позволила тетка и натянуто замялась. — Можно я у тебя в машине поночую? Мне с вами тут сидеть совсем не по нутру…

— Да конечно! — Зарубин разложил пассажирское сиденье и накрыл спальным мешком.

— Ага, забоялась! — обрадовался попутчик и без жадности, со вкусом выцедил коньяк. — Гляди, заберет тебя дед Мороз в снегурочки!… Вот он, религиозный дурман, мракобесие, всю жизнь борюсь. Скоро на Доринское пойдешь, багул нюхать… Ладно, пей чай да ложись! И не мешай мужикам.

Солнце зашло, и потому как становилось сумеречно, тетку начинало откровенно поколачивать. Она торопливо поела каши, выпила чаю, поглядывая в сторону снесенного моста, бережно надкусила пряник и нарочито зевнула.

— Пошла я спать.

— Приятных снов! — облегченно пожелал муж.