Наэтэ. Роман на грани реальности

Сергей Аданин

Герои романа бегут из мира, где «банк, скоринг, троллинг, цифровизация… ё-цивилизация». Андрей мечтает жить в Атлантиде, а не в «большом и безобразном» городе, где работает «на благо бизнесменов» в пиар-агентстве и глушит депрессию вином. Его судьбу меняет встреча с Наэтэ – девушкой словно из «иного» мира. Они творят собственную реальность, в которой «любовь не охладела». Но ему нечего ей дать в «этом» мире, у него нет «плана». Он следует за Наэтэ в её «Страну Любви». Только где эта страна?..

© Сергей Аданин, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Эх…

Выпихнувшись из автобуса, Андрей привычно, не глядя, пересёк широкий тротуар, который весь уже был в истоптанном мокром снегу, обогнул угловой дом — здание одного из бывших НИИ, где теперь внизу, за высокими окнами, располагался большой магазин автозапчастей — и, хлюпая снежной серой жижей, что выдавливалась из-под ботинок, вышел на соседнюю широченную улицу, шедшую под углом к той, по которой он ехал только что. Предзимняя слякоть, новый безрадостный рабочий день, уже почти совсем светло. «Эх, серятина!» — нехотя поднимал он глаза на окружающую действительность. Ничто не радовало, — скорее пройти этот отрезок пути, до «коробки», где на седьмом этаже его офис. Тоже бывший НИИ. Там до государственного переворота, или «контрреволюции», которую совершили те же люди, что, в своё время, и революцию — «они же коммунисты, они же и торгаши — шизофреники, короче», как их называл Андрей, — сидели геологи, а теперь — масса фирмочек, и все чего-то продают. Раньше здесь, кажется, строили грандиозные планы по освоению Севера, а сейчас занимаются торговлей, рекламой и дизайном…

И внешний, и внутренний вид здания остался тем же, что и эпоху назад. Тот же серый, потемневший уже кирпич, та же «вертушка», охраняемая вахтёршей с холодным безликим старым лицом, та же тёмно-синяя краска на стенах «удави меня канатом», расхлябанный лифт… Во многих кабинетах — старая мебель, внушающая тоску по несбывшемуся… И торчащие под потолком «коммуникации» — пучки проводов, стянутые хомутами. Вся эта огромная дребедень-коробка заполнена теперь мелкими и не очень арендаторами. Раньше тут велась хоть какая-то целенаправленная деятельность, думал Андрей, и всё это было новым и родным — по крайней мере, для тех, кто здесь работал. А сейчас — тусклое разноцветье лиц, пьяный дезорганизованный улей, ветшающие соты, скислый мёд… Но зато квадратный метр недорогой.

Нет, работа в пиар агентстве бывает интересна, слава Богу, считал Андрей. Всё же с людьми общаешься, у некоторых глаза горят, — хоть что-то человеческое. Но в целом — он отдавал себе отчёт — это всё безумие. Его снедал глубочайший депрессняк. Депрессия залегала глубоко «под водами души», словно бесконечная бетонная платформа, заиленная и замусоренная суетными эмоциями, под которой сжижились и сгнили водоросли, дающие «водам» кислород.

«Эх, глубока ты моя печаль, — где ж твоё дно?» — беспрестанно обращался внутрь себя Андрей, и начинал думать о чём-нибудь непостижимом, непознанном, таинственном. Про Атлантиду даже в стихах думалось:

— Атлантида, мать моя!

Ты была иль не была?..

Так куда ж ты уплыла?..

В окияны и моря…

Где бы бросить якоря?..

Иногда, вместо того, чтобы писать очередную заказуху, он углублялся в виршетворчество, сидя за компьютером с крайне сосредоточенным видом, так что коллеги по агентству — а это были в основном «девки», как он их беззлобно и почти ласково называл — боялись отвлечь его. Он прятал вирши в каком-нибудь тексте, над которым якобы работал, — из-за спины «случайно» не подглядишь… Все «девки» были чрезвычайно озабочены поиском заказчиков, постоянно насиловали телефоны и скрупулёзно подсчитывали проценты, которые им полагаются за каждый заказ. Поговорить, в общем, было не с кем. Андрей был весьма образован и начитан, и постоянно ловил себя на мысли, что, вступив в какой-нибудь разговор с «девками», он теряет клетки головного мозга пластами. Душа взнывала и заставляла его «пойти покурить».

Место для курения располагалось в «закуте», в ряду кабинетов по коридору — вместо одного из помещений был «закут». С грязным до жути большим окном, вытяжкой, двумя стоячими тумбами-пепельницами — всегда с горой окурков, да ещё некоторые и дымятся — и собеседниками из соседних фирмочек. С некоторыми уже здороваешься, как с давними знакомыми, и ведёшь речь о всякой чуши, выражая на лице эмоции, которых на самом деле нет. Даже анекдоты скучны до безобразия. В соседних фирмочках «девок» тоже до фига, некоторые симпатичные и также ходят в закут покурить. Ну, хоть что-то…

Вирши могли крутиться в голове у него по целому дню. Вот как эта «Атлантида»:

— Ты зачем на дно ушла?

Лучше места не нашла?..

Появись из пенной бучи,

Я реальностью замучен!

Он бы не для глянцевых и деловых журналов писал, а ходил по полю, припадая к цветам, и смеялся с нимфами в тени ив… Жизнь, которая его окружала, не стоила в его глазах ничего…

На самом деле, ему хотелось плакать. Всё время плакать. Только он об этом не догадывался. Это прорывалось само собой, когда он довольно много выпьет. Попойки, которые периодически случались — со знакомыми из фирмочек, — почти всегда заканчивались его рыданиями и беспамятством. Поводом для «порыдать» могло стать всё, что угодно — от тяжелейшей судьбы мерчендайзера до Гондураса в огне. А потом неделями — в дополнение к обычной депрессии — его ещё мучил и стыд, острое ощущение собственного недостоинства…

У него не было никакого стремления «подняться», «разбогатеть», «купить машину»… «По большому счёту, — говорил он себе, — мне иногда интересно с интересными людьми, иногда хочется писать для них и о них, но это и всё. А для чего мне это нужно, я не знаю. Ведь не для того же, чтоб ощутить себя счастливой шестерёнкой в механизме извлечения прибыли на карман какого-нибудь „бизнесмена“ с мозгом земноводного… Лучше об этом не думать. А то опять захочется выпить». И так шло изо дня в день.

Сегодня он должен закончить и согласовать текст статьи о городском рынке подержанных иномарок, где главным экспертом выступал Шип с третьего этажа. Шип — это кликон, а вообще он Сергей аж Семёнович. По фамилии Шипилин, торговец заезженными праворульками, бандит лет тридцати или сорока пяти, или где-то так, встроившийся в калашный ряд, желающий получить «реномэ» и освоить «таргетинг», а то неучтёнку девать некуда, в карман не входит. Городское сообщество предпринимателей, куда он недавно вступил, двинуло его в совет мэрии по «малому бизнесу», и теперь его свиное рыло не должно пахнуть, хрюкать и пугать щетиной. За счёт этого он рассчитывает увеличить обороты вдвое и стать в недалёкой перспективе — как все они — другом сирот. Короче и по-любому, депутатом. Всё бы ничего, да двух слов не вяжет. И вообще — потеет, когда интервью даёт. Пиши за него, крась белым по чёрному, украшай стразами пустоту.

Андрей домучивал статью и часто выходил курить.

В один из таких выходов он встретился в курилке с Торцом, в миру — Игорь Творцов. Торец, а не «Творец» почему-то. Директор и совладелец агентства наружной рекламы, двадцать восемь лет. У него на седьмом этаже было две комнаты, а в полуподвале здания — большая мастерская. Считалось, что агентство Андрея, которое с «девками», дружит с агентством Торца, которое с «парнями», а точнее — лично с ним и его двумя компаньонами-друзьями, — троица такая несвятая — гулящая, пьющая. Торец был невысокого роста, худой, прыгучий и е. учий донельзя. Постоянно матерился, не взирая на «девок», травил пошлые анекдоты, активно выдавливал из совместного дела своих друзей, крутил шашни с Андреевыми «рекламщицами». Совместные поездки в баню, то да сё… Потом сам рассказывал, как «она после бассейна села к нему на колени», и он её «трахнул». Прямо за столом, где «девки» и «парни» потребляли после омовений пиво, водку и всякую селёдку. Речь шла об «Ольке», одной из коллег Андрея — молодой, слегка толстоватой незамужней «девке»…

Однажды он случайно застал Ольку и её подругу Оксанку — она была постарше лет на семь, чем Олька, тоже сотрудница Андрея, у которой был муж и аж двое детей, мальчишки-погодки шести и семи лет («дурында почти тридцатилетняя») — в момент, когда те решили покушать. В большой комнате, где сидели все, включая Андрея, у дальней от входа стены была выгородка — складик такой, для печатной продукции, а в нём — столик с чайником и микроволновкой. Толстоватая Олька и Оксанка-мамашка разложили там на бумаге всякие мясные и сальные шматья, — ломти были мягкие, длинные, «извивались» и истекали соком, жиром. Они ели руками, — руки все в жиру, губы, щёки… Бумажная подстилка насквозь пропитана истечениями мясными. Что-то деликатесное жрали, в общем. И так, будто единились с этим мя-ясом, растворяя его в себе, сами растворяясь в нём… Андрей неожиданно их застал за этой «трапезой» — они, видимо, расслабились… Оксанка, которая мамашка, тоже, кстати, трахалась с этим Торцом, — по пьяни однажды плакалась о своей любви к нему в присутствии Андрея. У Торца — своя жена и свой ребёнок… Олька и Оксанка на всех пьянках-гулянках вместе, Олька у Оксанки как помощница, личный секретарь…

Весь этот «мир плоти» не сколько отвратителен был Андрею, сколько изумлял его. Он как-то уже привык, что кругом оно всё так. Думал внутри себя: «Не принцессы, чего там, — простые девушки с окраин городских, с частного сектора. Папа пил, маму бил…». Но на самом деле, не в окраинах дело, полагал он. Просто вот сейчас вся движуха посвящена этому, все смыслы, ценность работы и жизни в этом — руками жрать шматья мясные и в банях сношаться. «Вот ваши интимные места, — мысленно обращался к ним Андрей, — поверьте, также выглядят, как эти сочащиеся и почти шевелящиеся ломти мяса. Трахать вас — всё равно как говяжью или свиную тушу трахать, — в онанистическом угаре». Его передёргивало… Собственно говоря, и его жизнь была теперь во имя всего этого. Чтобы Торец и Шип трахали мясо. Се человек. «Принцесса, — усмехался он про себя, — если бы присела, Торец, на грудь твою сухую, то поняла бы, что под нею не человек, а толстая жилистая змея холодная, которая ещё и шевелится, — она бы от омерзения не рассудок бы потеряла, а просто бы померла». «Принцесса» — это у него был такой образ, лишённый индивидуальности, — для противопоставления «девкам».

Одно свалявшееся комом человеческих ломтей мясо — шевелящееся, хлюпающее, чмокающее, слипающееся животами, задами, передами… И вот его, Андрея Лепова, на самом деле, засаленными лапами, с которых течёт жир до локтей, до подмышек, жрёт некто или нечто. Небытие. «Животные спариваются и едят. А вы — сношаетесь и жрёте», — думал он скорее с сожалением, чем с презрением… Торца-Творцова, кстати, во время пьяных посиделок в шутку обзывали Тварцом — не ТвО-рец, а ТвА-рец. Как слышим, так и пишем. Маленькая тварь мужского рода. Женский эквивалент — тварька. Тот смеялся, ему смешно — какие обиды, вы чё. А когда-то говорили «Творение». С большой буквы. И даже — «венец Творения».

…А сейчас Торец рассказывал Андрею очередной анекдот, принесённый из бани, куда его зазвал Шип — как нового партнёра, — приблизил и к делу, и к телу, так сказать. Торец дерзко вгрызся в Шипа, так как понял, что тот имеет гору нала и потребность в щитовой рекламе… Андрей прослушал смысл анекдота, но засмеялся в нужном месте. А потом Торец стал рассказывать, матерясь трижды в секунду, какая, б…., ё., сука, у Шипа секретарша, — появилась не так давно. Дженнифер Лопес сильно нервничает, куря в сторонке одну за одной.

— Представляешь, нах.., захожу в приёмную — мне такие буфера в глаз, ё., б…., ну нах.. — тыц! Я забыл, зачем пришёл… Потом, нах.., — не, ты подожди — б…, такая встаёт, стоеросина, бёдра, б…., как у мамонтихи, выше меня ростом на голову и метр двадцать, б.… — ну я-то всего метр семьдесят — ну не, нах.., — там под двушку метров вышка — на каблучищах…, не, — выше, я е.у!!.. Её Наталья Викторовна зовут, — б.…, ну Ева, которая из ребра, б.… — крестьянка кривожопая, — рядом…

— Ну, ты хочешь сказать, — Андрей прервал жестикуляцию и речевой поток собеседника, — что она — так ничего себе на лицо?

— Да ё. тыть, в жопу «лицо», когда такое видишь, — ну чё — лицо как лицо… Она, ё. тыть, у Шипа лицом работает, что ли?.. Хотя.., б.…, и лицом тоже, наверное — е..ть мой х..! — он громко заржал, его слегка даже подтрясывало от собственного смеха — такой он был лёгкий, казалось, сухощавый, жилистый.

Андрея передёрнуло, но он поддержал Торца пустым смешком — скорее, хмыком. А сам представил себе шкафообразную девушку, которая одновременно ещё и оглобля. Девушка-кашалот с длинным хвостом. Такой образ у него сложился.

— Не, ну ты понял, — продолжал Торец, — думаю, дай я к ней подкачусь, — не, ну ты не видел её? — правда?

— Да я позавчера заходил к Шипу — интервью брать, никого не было в приёмной, вечером уже, после шести…

— Кароч, приношу ей на следующий день шоколадку, — говорю, — Наталья Викторовна, это вам, а сам вообще от сисек оторваться не могу — аж, б.…, поджилки дрожат, ох..ваю прямо на месте. Она молчит. Ну, кароч, я к Шипу в кабинет. Выхожу — а моя шоколадка на полу валяется. Них.. себе — да? Я, сука, нах.., взъерепенился — подхожу, поднимаю, кладу ей на стол опять, — упала, говорю, или кто смахнул, — это вам, с нажимом так говорю. И улыбаюсь до ушей. И на сиськи тупо зырю. Она такая берёт её, и в урну — шпух!.. Я опять ох..ваю прямо на месте. Ты чё, говорю, девушка, Шипу имиджы портишь? Ох..ла типа? Или шеф тебя сегодня ещё не драл?

— Так и сказал?

— Кароч, — не обращая внимания на вопрос Андрея, продолжал Торец, — в другой раз я Шипу говорю: а чё, бнять, твоя секретарша, всех ваших партнёров в п..ду нах.. посылает или только некоторых? Он так удивился… Разберусь, грит. Но вообще-то все ходят на неё посмотреть, — ну, и ко мне заходят. С деньгами. — И ржёт. А потом: ладно, Игорёк, не переживай, — обломаем, обтешем, на куски порежем, — серьёзно так, — под столом х.и сосать научим… Ты понял! Она и Самому на гора выдаёт, наверное — ох..ть, — где он её взял? У него, б…., раз в два месяца новая секретарша, предыдущую на столе трахал — симпатичная такая блондинка. Чё-т она ему не угодила, — так он, говорят, по рукам её пустил. Бандит, чё…

И Торец засмеялся опять.

— Не боишься с ним работать? — только и спросил Андрей.

— Да ну х. ли, у меня в основном вот такие заказчики, без комплексов, но с баблищем… Х. ли, б…., если он ею с партнёрами будет делиться, дам ему скидку. Пять процентов.

И снова заржал.

Андрей уже не улыбался даже… Торец он наглый, настойчивый, по ушам ездит настырно и ловко — верить ему, нет, — Бог его знает. Чего тебе только в курилке не расскажут — хуже, чем выпившие попутчики в дороге дальней.

Ещё он был мстительный, Торец этот.

— Ничего, — подытожил он, — я ещё ей пистон вставлю, — губы зло поджал, не шутил.

Андрей оглядел его внимательно — с ног до головы, — потому что подумал: «Твоим пистонам Бог не те размеры дал, если верить твоим же словам, что там не девушка, а кит». Стрижечка у Торца короткая, прямо-таки прекоротенькая, но моднючая, парфюмом дорогим несёт от тёмно-русых волосиков. На висках, правда, уже седина чуть видна, ну рубашечка голубенькая, ну свитерок кашемировый, ну джинсики — да, по фирме, и ботиночки импортные, со специально завышенным каблуком, чтоб росту мужчине добавить. Ну всё, на самом деле, такое убогенькое — если брать по меркам Шипа даже. Так что наглость — второе счастье, это про Торца сказано, — точно…

Андрей докуривал уже третью сигарету, Торец потянул из пачки новую — болтливо ему сейчас, хочется ещё поговорить, а у Андрея уже давно скребла по бетону его одепрессневевшей и обескислороженной души серая подводная кошка, взбалмучивая пролежни из ила и мусора ненужных эмоций. Не любил Андрей разговоров «про баб», не любил. А у Торца — любимая тема. Сегодня. Трепанув его за плечо, Андрей быстро ретировался, успев подумать ещё: «Эх, Торец, — смотри не получи в торец».