Я умер. Зарисовки о жизни, о смерти, о любви

Священник Сергий Ведерников

Эта книга – маленькие зарисовки-размышления.В ней нет главного героя. Они не связаны между собой сюжетом, действием, какой-то последовательностью.Это мысли, раздумья, фантазии, воспоминания из жизни, из детства. Это книга о людях, которые давно ушли, и которые рядом с нами, она о друзьях и для друзей.При этом автор не претендует на какую-то единую точку зрения. Она у всех разная. Только одна истина вечна и неизменна – любовь. А любовь – это Бог. И Он до сих пор ждет, когда мы придем к Нему…

Глава 2

Наверно, нет ни одного человека, который бы не задумывался о времени, когда его не было. То есть — не было совсем.

Но ведь и тогда, в прошлом, давным-давно, люди жили, работали, ели, спали. Наконец, влюблялись и бегали на свидания. Но, все это было до меня. Все это было без меня. Меня просто еще не было. И снова не будет. Когда-то.

Будут так же ездить машины, люди будут ходить в кино, есть мороженое. Но уже без меня…

Я очень люблю старые фотографии. Могу часами сидеть, рассматривать. Судя по ним, мир существовал и без моего присутствия. И даже если б я не родился, наверно, никто бы этого не заметил. Человек рождается, живет и умирает. До меня жило, по статистике, сто миллиардов, после будет столько же и, может, еще больше. Пока не наступит конец света. Вот спроси на улице любого, и тот назовет от силы десять-двадцать имен личностей, кого он помнит и знает. Спартак — восстание рабов, в школе проходили. Колумб — плыл в Индию, а открыл Америку. Чингизхан, Батый — с них началось татаро-монгольское иго. Петр I — прорубил окно в Европу. Емельян Пугачев, Степан Разин, эти вообще, то ли разбойники, то ли бунтари, со сменой строя и власти мнения по их поводу менялись на совершенно противоположные. Наполеон Бонапарт — война 1812 года, сожжение Москвы, и открытие «бистро» в Париже. Декабристы. Их по именам никто не знает, но все в советское время смотрели «Звезду пленительного счастья» и помнят «…не обещайте деве юной, любови вечной на земле».¹⁰ Суворов, Кутузов, Жуков — полководцы. Александр Сергеевич Пушкин — наше все. Ленин, Сталин. Куда уж без них. Вожди. Это навскидку. Их, конечно, больше. Даже не двадцать. Сотни. И все же остальные миллионы и миллиарды так и останутся безымянными. Иванами, не помнящими родства.¹¹ «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать…» (Еккл.3,1—2).

Когда умирает близкий человек, ты понимаешь, что больше его не увидишь, не встретишь, не поговоришь. Идешь по улице: то же небо над тобой, те же дома, деревья, а человека нет. А ведь совсем недавно он шел рядом, вот здесь, по этой дорожке. Разговаривал с тобой, улыбался. А его уже нет. И больше не будет. Жизнь — это как вспышка звезды, загорелась и погасла. Все в этом мире приходит и уходит. Нет ничего постоянного и вечного. Кроме любви. А любовь — это Бог. «…и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1Ин.4,16).

Я вглядываюсь в лица людей, которые жили до меня. О чем они думали, как жили? Иногда пересматриваю старые советские фильмы. Там так же как сейчас, светило солнце, на небе плыли облака, дул ветер, шел дождь. Но все это было еще тогда, давно, когда меня не было.

А кинохроника? Старая, в каких-то царапинах, местами дергающаяся, без звука. Вот — Лев Николаевич Толстой. 1909 год. Ясная Поляна. Он на кинопленке уже старый, с большой седой бородой, и родился от этой даты, когда его запечатлела камера, на 80 лет позднее. Значит, когда он родился, Наполеон, французский император, только семь лет, как умер на острове Святой Елены. Чуть-чуть пораньше, и он бы его застал. И тогда, значит, люди жили. Подсчитаешь, а там и до Екатерины II недалеко. Да и Петр I не за горами. А от царя — реформатора до Иоанна IV Васильевича Грозного совсем маленький промежуток, временной. А значит, и он когда-то жил! Не сказки все это! А где Грозный царь, там и Дмитрий Донской, и Александр Невский. Тем более, они родня. Рюриковичи. Вон и Владимир Красное Солнышко замаячил на горизонте. Здравствуй, князь! Привет тебе из будущего! «Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после» (Еккл,1,11).

Старых фотографий все же не так много, как кажется, или хочется. Это в наше время ты можешь позволить себе нащелкать сотни, тысячи, даже десятки тысяч снимков. И закинуть все это в «облако», в интернет. А если всемирная паутина будет существовать и в будущем, много-много лет и веков, то и фотографии буду оставаться в ней столько же. Проблема только в том — если у одного человека столько фотографий, а на земле, по подсчетам статистов, семь миллиардов населения, а со временем будет еще больше, и каждый закинет туда, хотя бы одну, фотография обесценится сама по себе. Ее никто не заметит и не увидит. Хоть она там и будет храниться вечно. Ведь фотография — краткий миг в жизни конкретного, определенного человека. А кому интересна твоя жизнь, если ты не гений?

Проводы зимы. 1980 год.

Мы выкладываем свои фотографии, а потом ждем от друзей и просто знакомых, чтоб они оценили твои художества. И обижаемся, когда мало ставят лайков. Как!? Я разместил в «Одноклассниках» такую для меня значимую, такую классную фотографию! А вы до сих пор не посмотрели, не оценили? А еще друзья! Я так старался! Вон, смотрите — и с этого боку, и с того. И под пальмой, и на пляже, и на крыше, и в лифте. При этом ты не задумываешься, что им просто некогда. Они тоже выкладывают свои. И тоже ждут, когда кто-то оценит, кто-то умилится их снимку. Самолюбование стало входить в привычку. Порой сам что-то отмечаешь, оставляешь на потом, думаешь когда-нибудь вернуться, когда время будет, пересмотреть. А жизнь бежит. И ты забываешь под напором нового, что хотел. Да и фотографий уже столько, что и не помнишь, откуда что взялось. Но все равно сидишь и ждешь, когда заметят, оценят, лайкнут. Ведь если будет много лайков и подписчиков, то можно и заработать.

И чувства такие, как будто ты написал картину и хочешь продать ее за много-много миллионов. И ждешь, когда ее купят.

Или изваял скульптуру, которая останется на века.

А это всего лишь фотография. Нажал на кнопку мыльницы, скинул в компьютер. И все, забыл! И вряд ли когда вернешься к ней. Если только случайно. Или гости попросят.

Не надо, как в детстве, сидеть в темной комнате, чаще в туалете, на унитазе, закрывшись фуфайкой и перематывать пленку. Затем в ванной при свете красного тусклого фонаря печатать с помощью «проявителя-закрепителя». И сушить, если нет электросушилки, на прищепках на веревочке. И ругаться, если на пленке ничего не видно. Значит, ошибся при выборе диафрагмы или выдержки. И винить-то некого. Сам виноват.

«Зоркий — 4К». 1980-е.

Тогда, и вправду, каждая фотография становилась как произведение искусства. И ты чувствовал себя немножко художником. И если уж что-то получалось, ты показывал их всем своим родным и знакомым. Они радовались, говорили какой ты талантливый, далеко пойдешь, и ты радовался вместе с ними…

Насмотришься чужих фотографий, закроешь глаза, чтоб отдохнули, и перед тобой начинают мелькать картинки из уже твоего прошлого. Мимолетные, неуловимые, похожие на сон. И вот тебе уже самому кажется, что это на самом деле сновидение. Или мираж. Ты стараешься за них ухватиться, понять, вспомнить, оставить в памяти. А они мелькают и растворяются. И в пространстве и во времени. И кажется, что это не твое, а чье-то чужое. Чужое, но в то же время очень знакомое. Всматриваешься и видишь, что это ты. Но какой-то другой, незнакомый. Откроешь глаза, подойдешь к зеркалу в спальне, посмотришь сам на себя и подумаешь: «Эх, брат, как же ты постарел! И не заметил, как жизнь прошла!».

Примечания

10

«Песенка кавалергарда» муз. Е. Шварца, сл. Б. Окуджавы.

11

«Иван, родства не помнящий» — так в Российской империи записывали в полицейский протокол беглых крестьян, скрывавших место, откуда они сбежали.