Три Маргариты

Светлана Храмова, 2020

Не отчаиваться и верить в то, что сложности будут преодолены – девиз героини романа Риты Зотовой, писательницы и исследователя. Маргарита Наваррская, Маргарита де Валуа, Диана де Пуатье, леди Рэндольф Черчилль, маркиза де Помпадур… Истории благородных авантюристок предстают как учебное пособие по сюрвайворству, или сложному искусству выживать при любых обстоятельствах.

Часть I

Четыре приметных всадника показались на дороге, петляющей посреди лесной чащи. Вздрагивают от ветра платья двух уверенных красавиц, одетых по моде второй половины шестнадцатого века, широкополые шляпы еле удерживаются на замысловатых прическах — развеваются рыжеватые кудри шатенки, и в ярком солнечном свете видно, как они касаются, вздымаясь, небрежных локонов блондинки с волосами, отливающими медью. Ритмично покачиваются в седлах двое стройных мужчин, каждый рядом со своей дамой сердца. Какие бы чувства ни владели ими — на лицах спокойное достоинство, а в глазах искорки посверкивают, указывающие на постоянную тягу к приключениям.

Узкая дорога закончилась наконец, и, миновав раскинувший ветви дуб, четыре всадника остановились на ровной полоске земли. Единой линией выстроились, как по комаде. Лошади фыркали, выражая готовность продолжать скачку, голени их утопали в пышной траве, поэтому нетерпеливый стук копыт почти не слышен. Ветер, кружащийся по равнине, беспокоил волосы Маргариты, отливающие энергией солнца, глаза Генриха светились озорством, а острая бородка, обычно приглаженная, а сейчас встревоженная и раздерганная назойливыми ветвями за время долгой скачки по стиснутой лесом тропинке, делала его похожим на Дон-Кихота — высокий, тонкий, и высокомерия нет вовсе, ни следа. Азартные огоньки в глазах Алексея подбадривают меня, со стороны он кажется невозмутимым. Уверенный и надежный, с ним рядом не пропадешь. Я и не знала, что он так прилично владеет искусством верховой езды! — пронеслось в голове у Риты. Он говорит о чем-то с де Гизом — о его знании французского, а обрывки фраз доносятся, — я тоже не подозревала. Как многого я не знаю о нем! Это не человек, а оборотень, но с ним я чувствую себя защищенной, у меня есть опора, он…

— Рита, следуйте за мной! — послышался голос Маргариты.

Разгоряченная и вдохновленная скачкой красавица королева резко дернула поводья и устремилась вниз, лошадь повиновалась, она готова к крутому спуску. Тренированная. Но и Ритина лошадь тренирована вполне, мы ни в чем не уступаем нашей прекрасной королеве! Почему Рита понимает французский и сама говорит на нем, вопросов не возникало: это так естественно!

Они пролетели по склону и оказались на небольшой поляне, расшитой цветами долины, да-да, будто вышивка! Какой безмятежный и дурманящий запах! Рита поискала взглядом оставшихся наверху мужчин, но Маргарита жестом пригласила ее приблизиться. Конь тут же повиновался, встал рядом с наездницей в палевом платье для верховой езды. Рита в голубом, и на ней очень неудобные панталоны из парчи, странно, что они не натирают кожу, внутренняя сторона бедер у нее чувствительная, но она ничего не ощущает!

Серый в яблоках конь топтался на некоем подобии лужайки, Рита подъехала на своем черном глянцевом красавце и неожиданно вспомнила, что понятия не имеет, как его зовут. Но тот встал рядом с товарищем и вел себя безукоризненно, команды не требовались. Маргарита придерживала узкие поводья и быстро выговаривала слова, будто боялась недосказать. Впрочем, ей долгое время и впрямь было не с кем поговорить.

— Рита, вы не смотрите и не восторгайтесь. Я вижу во взгляде очарованность… я так часто это встречаю. Или раньше встречала. Очнитесь. Вокруг ложь и обман. Генрих когда-то любил меня, причинил мне много неприятностей, я долго выкручивалась. А теперь помог выпутаться из крупной переделки — и как вы думаете, почему? Он уверяет, что из сострадания, из верности первой любви. Но по правде, я ему нужна, как союзник по партии. Соратник католика. А мне уже и самой неважно, где католики, где протестанты. Все врут, только успевай уворачиваться. Да и я не лучше. Своему надсмотрщику и невольному освободителю, маркизу и тупому солдафону Кориньяку я отписала замок Юссон со всеми землями, хотя он мне не принадлежит. Будто бы по завещанию моя мать, королева Екатерина Медичи, мне его передаст. А она не передаст. Она меня с детства ненавидела. И продолжает в том же духе. За ум, за красоту? Не знаю, но лютует. Замуж меня выдала, чтобы извести, и ненавидит теперь за то, что я жива. И муж мой, грубый солдафон Генрих, спит и видит, как задушит меня в собственной постели. Поэтому я стараюсь в постели с ним не оказываться. Он никогда мне не нравился, и запах у него резкий.

— Запах? Только ли?.. Время у вас действительно резкое. Романтическое и овеянное легендами зато.

— Из всех легенд только моя красота правда. Остальное преувеличение, — Маргарита смеется, ах как она смеется! Смех рассыпается по живописным спускам и дробные капельки звука зависают на листьях деревьев, что там, вдали.

Радужное эхо ее чудесного смеха над долиной…

Она встрепенулась:

— Но я не жалуюсь. Мне нравится играть на ситуации. Столько людей хотят моей смерти, другие хотят уничтожить кого-то еще, и все как один стремятся к власти. Будто она останется в их руках надолго. Уверяю вас, как песок сквозь пальцы просыплется. Я не жду искренней любви, я уворачиваюсь и становлюсь сильнее от каждого нового испытания. Я делаюсь неуязвима, и потому жива.

Я друг всем и сразу, кому угодно — если мне это в данный момент нужно. У меня нет принципов? Можно и так сказать, но незыблемые принципы это роскошь.

Ах, как меня любил отец! Но там по-дурацки получилось, ты знаешь. Полет чужого копья, случайная задоринка в глазу великана. И смерть в расцвете лет и сил. Детство мое внезапно кончается, я остаюсь наедине с матерью, которая… ах, не будем о ней говорить. Я на нее не злюсь, но уворачиваюсь: ее планы традиционно коварны. Она «Черная королева», и ей нужна моя жизнь с датами рождения и смерти. Ну и что? Женщина без роду без племени, которую вдобавок никто никогда не любил.

А я дочь короля, я люблю и любима. Чего только со мной не происходило! Ты мои мемуары читаешь? Читай с пониманием: я написала то, что людям понятно и близко. Историю сначала делают, а потом пишут, два этих процесса часто не имеют ничего общего. Есть событие, есть описание. Два самостоятельных жанра, между собой никак не связаны.

Я любила красивых мужчин, они обожествляли меня. Но ведь любовь проходит, ищешь нового избранника. Жизнь — это потребность любить! Жить и любить! Жить и любить! От природы я доверчивая. От испытаний стала такой, какая есть. И никакой обиды, если бы не мои преследователи — так и прожила бы дура дурой.

Католики, протестанты, религиозные войны. Такое мне выпало время, я не выбирала. Меня никто не щадил. Но и я никого.

Будь счастливой, постоянно уворачиваясь от ударов судьбы! Не расслабляйся, чуть засмотришься — и сожрет тебя неумолимый рок.

Генрих де Гиз, красавец! С юности у моих ног. Как мужчина так себе, но много выигрывает в сравнении с моим мужем Генрихом — Наваррский ведь просто солдафон, и запах, запах! Я пыталась протестовать, один ответ: так пахнут все мужчины! Проще было не видеться с ним, а переписываться. Писать я умею, а он нет. Зачем его обижать? Талдычить снова и снова, что далеко не все мужчины пахнут именно так. Сейчас — ха! — он обещает корону каждой своей любовнице. Наверное, те тоже жалуются на вонищу, и корона единственный путь удержать прелестницу в постели, ведь акт любви он выполняет так, будто спит с лошадью. Не до тонкостей ему. Сколько усилий ушло на то, чтобы объяснить: я бесплодна и мучить меня не обязательно.

Де Гиз куда обходительней. Но и он ненадежен. И себе на уме, всегда таким был. Благороден для парадных портретов. Не выход. Ему я вдолбила: у нас дружба, мы помним о юношеском увлечении и не хотим испортить наши «розовые оттиски». Я сложно иногда выражаюсь, но для того чтобы отвадить мужчину, лучше говорить непонятно. Тогда они коротко восторгаются: «Королева!» — и отправляются в постель к очередной потаскушке. А я не потаскушка, я действительно королева. И за всю мою жизнь, полную невероятных приключений, об этом ни разу не забыла.

Ты запоминай, что я тебе говорю, этого в книжках не пишут.

Королеве, как и любой земной женщине, нужно учиться выживать и постоянно сопротивляться обстоятельствам. «Выжить любой ценой» — это угодно Богу, нашему истинному и единственному повелителю. — Она посмотрела куда-то вверх и молитвенно сложила ладони у подбородка.

Рита тоже посмотрела вверх, там только что Алексей говорил с де Гизом, и она махала им: спускайтесь! А теперь никого, где же они?

Звонкий смех Маргариты эхом рассыпается по долине. Смех Маргариты, волосы которой отливали медью, когда свет менялся, какой изменчивый свет.

И зов самой Риты, она кричит громче, чем могут выдержать барабанные перепонки: Алексей, Алексей!

Но пусто там, наверху, над долиной.

— Де Гизу нельзя верить, я же говорила! — зачем-то добавляет Маргарита, и живот Риты сводит судорогой: случилось что-то непоправимое. Рита скачет наверх, но лошадь уже не повинуется. Рита спешивается и карабкается по склону вверх, сдирая в кровь пальцы и ладони, на локтях ссадины, трава режет кожу, как нож.

Рита восходит на пригорок и видит, что Алексей лежит без движения, гнедой конь виновато косит глазом в сторону. А где-то вдали четкий цокот копыт, все тише и тише, и уже едва виден черный силуэт затянутого в кожаные одежды всадника, прямого как стрела. Улепетывает стремительно уменьшающийся в размерах герцог де Гиз.

Мерцающий смех Маргариты, и хохот де Гиза в отдалении, и Рита, склонившаяся в безмолвном пока еще отчаянии над распростертым на земле мужем.

Распростертым лицом вниз.

Сильные справляются

Рита открыла глаза, такая тяжесть! Нет рядом Алексея, его убили давно, и вовсе не герцог де Гиз. Кто-то другой скрылся на черном коне с места преступления. Кто? Рита непременно должна разобраться, иначе боль, саднящая боль, выворачивающая душу наизнанку. Даже в ее сны об отважной Маргарите проникла эта боль. Кто это сделал? Она не может больше думать о злом роке, рок безымянный. Кто это сделал? Будет имя — боль сменится ненавистью, пусть.

И вдруг ей, уже бодрствующей, послышался голос Алексея, насмешливый и резкий: какая банальность, любимая! Я всегда говорил тебе, что в твоих писаниях полно глупостей, это бессмысленное занятие! Наша любовь — единственное, что в твоей жизни состоялось, придало тебе реальные очертания. А до того и после — ты такой же вымысел, игра воспаленного разума, как твои идиотские сны. И Рита по привычке ответила: хорошо, пусть банальность. Тебя нет рядом, ты ушел. Играл с обстоятельствами, обстоятельства играли с тобой, ты смеялся надо всеми — и проиграл.

А главное — ты меня бросил, о чем теперь нам говорить?

Жизнь банальна, смерть банальна, мои нерожденные дети — тоже банально? Я найду преступника и раскрою ему башку, это будет оригинально. Я уверена, тебе понравится.

Голос снова звучал в ответ, но тихо совсем и грустно: ты не сможешь меня воскресить. И расстаться со мной не сможешь.

Пустота там, над долиной увиделась ей снова. Из пустоты доносятся звуки, голоса, с пустотой она живет, и сама она теперь — зияющая дыра, пустое место.

Она так надеялась, что работа научит ее отвлекаться от неподвижного сидения в углу комнаты и этого постоянного желания завыть. Да, вчера она читала об этом периоде — плененная королева, освобождение при странных обстоятельствах. И теперь Маргарита сама повествует о хитростях — да знаю я о них! — и Алексей снова и снова погибает. Каждый день заново.

Лицом вниз он лежал на диване в ее квартире. Она опоздала.

Тогда, два года назад, она опоздала на целый час. Спасать было поздно, антидот бесполезен, время упущено. В ее, Ритиной квартире!

И ведь я так боялась неизбежного. Карусели строили рядом с роскошным аквариумом, как она называла его загородный дом. Новое дело Леша начал с присущей ему хваткой. Занят, клиенты в очереди стоят, Рита с долгожданной беременностью. Счастье? Счастье, да.

Отношения невзаправдашние прямо, как в кино. Перемещались из его дома в ее квартиру, будто скрывались. Но вслух это называлось «Мы склонны к перемене мест».

Да уж, перемещались активно. Путешествия европейские, но даже в Малайзию как-то занесло. Зачем? Рита не помнила. Два года безмятежности, путешествий и переездов. Она тайком обдумывала новую книгу, но записывать недосуг.

Откуда-то возникла Алевтина Сергеевна Чуйко, симпатичная круглолицая женщина — редактор частного издательства, настаивала на совместном написании книги о легендарных женщинах Средневековья. Рита начала вкапываться в тему, но вяло и между делом. Между каким делом? Да жизнь забурлила, и водоворотом ее затянули сверкающие переливающиеся струи.

И какой Алексей энергичный, уму непостижимо! Никаких жалоб «я устал на работе, мне не до тебя». Вертелся волчком, то ли искры из глаз, то ли молнии. Они вдвоем так много успевали! Алексей и второстепенное не забывал, и главное помнил, хотя в их жизни перемешалось все. Они составляли плотный график на месяц вперед. Каждую неделю расписывали, добавляли ежедневное.

Сотрудники, заказы, проекты. Двух молодых архитекторов нанял, они невероятные штуки придумывали! Но частные заказы, с государством Алексей связываться ни за что не хотел. Пока можем держаться — обойдемся. Проверками замучают, дадут копейку, а контроль над каждым шагом устроят. И откаты, нет и нет.

И выкручивались ведь! Дни перетекали один в другой. Казалось, они ничего не успевают — но успевали больше намеченного. Это была гонка.

Или просто счастье придает сил? И как она забыла истину, что счастья на целую жизнь не хватает, это временное состояние. Жизнь длится дольше, чем полет. Но кто ж во время полета думает о падении? И взлетать незачем, если предосторожности соблюдать. А падать, падать — больно!

Сразу после гибели Алексея она поклялась себе взять на вооружение психологические навыки и умения, которых накоплено предостаточно, опыт «Первых ласточек» даром не прошел. И помнить о счастье. Не о том человеке, который застыл на сером бархатном диване, — о живом Алексее, о фейерверке по имени Алексей, с которым она сочеталась законным браком и выпало ей недолгое счастье, зато голова тогда кружилась от счастья! Целыми днями напролет! А получилось — навылет.

Наверное, человек не рассчитан на долгие радости и бесконечный круговорот сбывшегося. Дыхания не хватает, каким бы длинным оно не было. Долгие страдания мы выдерживаем. Жалуемся Богу, собираем силы, тренируем волю и терпим. А счастье непереносимо! — и тут Рита завыла от воспоминаний. В углу комнаты, вцепившись в сиденье стула обеими руками, она раскачивалась всем телом и выла вот так почти каждый вечер. Но на антидепрессанты не соглашалась, как ни уговаривали ее.

Сколько раз давала себе слово не вспоминать! Расследование так и зависло без ответа на вопрос, кто это сделал, уперлись в тупик. Хотя ей казалось, что она сама, пальцем указательным, виновных определит. Улик не оставили. Такая незадача! Им доказательства нужны. Но мужа не вернешь, застывшую карусель с места не сдвинешь. Потом. Рита оживет — и сама разберется.

Замерла на полгода как минимум в тоске и неподвижности. Как жива осталась — непонятно. И о собственной жизни не беспокоилась. Все равно. Через полгода Алексеев дом кое-как продала, там страшно было. Огромный, хай-тековский, он не для жизни. Счета у них с мужем общие были, долгов не осталось. Богатая вдова.

Вот так и сходила замуж, со смерти началось и смертью закончилось. И воет теперь по ночам, и сны цветные смотрит с его и своим участием, один другого занятней.

Зато нужды в деньгах до конца жизни не предвидится, даже заявки на гранты нет смысла писать. Алексей все предусмотрел. Как-то разговор у них был серьезный.

«За мной в любой момент могут прийти, я не из пугливых, но оставлять тебя без средств к существованию не намерен. Юридические вопросы я уже обсудил. Завтра документы принесут, тебе только подписать нужно. Да не смотри на меня так, это обычная предосторожность! Любовь не только вздохи на скамейке, Рита, это и своевременное оформление правильных бумаг».

Они тогда чуть не до утра проговорили, она все повторяла: прекрати, не нужно этого, у меня предчувствие нехорошее появляется. Но Алексей на своем настоял. И была ночь любви, которых несчитано у них. Но тогда получилась какая-то исступленная близость обреченных.

Ни до не после так не было. Неужели мысли о смерти возбуждают?

И самый пик ощущений — ночь перед расстрелом вместе провести.

Она не преувеличивает, она имеет право так думать. Почему у нее странное чувство, что без этих предосторожностей он был бы жив до сих пор и ничего бы не случилось? Не надо готовиться к смерти загодя. Тогда смерть не поспешит на зов, у нее ведь и без нас так много забот, и без нас!

Накануне рокового дня она осталась в доме Алексея, а он в ее квартире ночевал, они часто и подолгу жили у нее. Уютно, тесно, все под рукой. У него встреча в городе, потом хотел просто отоспаться. А она решила в одиночестве побыть, поработать. Тут ведь как — есть выбор. То в привычной квартире вольней, то затеряться посреди лабиринтов и лестниц его владения хочется. С рабочими, что благоустраивали сад, рассчитаться нужно было, она рассчиталась. Николай Иваныч, старший команды, все убеждал, что нужно кусты шиповника вдоль ограды посадить. Она смеялась — зачем, колючими станут, да и уход за ними нужен, а он настаивал, у него и рассада припасена. Решили в другой раз окончательно решить — он оставит мешочки с семенами, она по интернету проверит, как они растут. Тот и вовсе развеселился: какие нынче садовладельцы пошли! Никакого у них понятия, по сети сверяются. Иначе ни шагу.

И горничная Верушка уборку делала на верхнем этаже, нельзя было одну ее оставить. Разобрались, рассчитались, Верушка, уходя, попросила лампочки в ванной заменить, Рита себе в ежедневник записала: «Большая ванная комната, лампочки в навесном потолке: две перегорели, остальные проверить (электрик)». И потом чуть ли не до утра читала мемуары Маргариты Наваррской. Вернее, письма ее — то ли оригиналы, то ли переписаны кем-то. Неизвестно уже, кому принадлежат. Но стиль изложения принято считать аутентичным, тексты — одно из немногих свидетельств женской литературной деятельности эпохи Возрождения. Снова — женская литература и мужская. Непременное уточнение, без этого никак. Неужели и правда полушария головного мозга у нас с мужчинами по-разному устроены? Потому так трудно настоящего друга найти, постоянный процесс совмещения ориентиров. Но захватывающий процесс, черт подери!

Маргарита де Валуа создавала образ самой себя, письма ведь тщательно ею отредактированы, лишнее уничтожено. И вообще, уничтожено так много! Их полагалось сжечь по прочтении.

А другая Маргарита Наваррская, бабка ее мужа Генриха, — написала блестящую книгу, она писательницей слыла. Королева литературные салоны устраивала, отличалась благочестием, а в «Гептамероне» полную свободу себе дала. Написала такой венок историй, что там Бокаччо с его игривыми сказками! Будто с натуры писала, ничего не стесняясь. Реальную жизнь описывала, расцвечивая своими фантазиями, возможно.

Какие разные они, Маргариты! Одна писательствовала сознательно, другая отписывалась от нападок судьбы. И обе — словами. Всесильная власть слов! События фиксируются датами, свидетельства битв в пересказах и картинках. А то, как и что происходило — только пишущим благодаря. Как написали — так и было на самом деле, точка в исследованиях.

Не вышивала бы королева Маргарита в пятнадцатом веке свои новеллы — что бы мы знали об истинных нравах эпохи? о том, что скрывалось за парадными портретами и величественными позами?

Рита в ту ночь увлеклась, читая и выписывая, не заметила, как утро наступило. Свалилась в крепкий сон на рассвете — возможность поработать ей выпадала редко. Главными стали заботы о муже и помощь в его делах. Да и тянуло ее именно к его делам, к ощущению «мы все делаем вместе». Проснулась почти в два часа пополудни, наспех привела себя в порядок, наскоро кофе выпила, позвонила Алексею — а телефон молчит.

Она помнит, как сердце сжалось, и будто нож в живот воткнули и оставили. Примчалась на новеньком джипе, ей всегда нравились большие машины, они с Алексеем этот «Pajero» купили, потому что она в восторг пришла. Картинка в журнале — женщина за рулем, мужчина рядом, а позади на сиденье трое ребятишек, погодки — и для каждого креслице детское. И помещаются! У них ведь непременно трое будет, как же иначе!

Потому и книги читала, когда возможность выпадала, на пятом месяце только и читать. А вдруг успеет, напишет все-таки! Пусть Алексей к ее работе и не относился серьезно. Да что там, она свой центр психологической помощи «Первые ласточки» продала, о том не жалея. Но зуд писательский остался. Понимала, что урывками книгу от начала до конца вряд ли доведет. И полностью увязнуть в сочинительстве не хотелось, ведь наконец-то настоящая полноценная женская жизнь!

Ни минуты покоя, ни минуты свободной — только союз с мужчиной дает такое ощущение полноты. Счастливый союз, и Алексея никак не хотелось оставлять без внимания. Поэтому лишь иногда, из-за накопившихся в его доме дел, которыми он заниматься не любил, она зависала там, в хай-теке. И тогда уж с трудом могла себя остановить, погружалась в работу. Слово за слово… «Господи, уже третий час!» — эту мысль по дороге она хорошо запомнила. В два тридцать взбежала на свой этаж. В два тридцать три нашла его лежащим на диване. Показалось, что спит, — но поза странная, шея неестественно вывернута. Внутри как оборвалось что-то, но страху не поверила. У них не может быть несчастья! Не может!

Ноги стопудовыми стали, Рита еле двигалась. Она вспотела от напряжения, переворачивая мужа на спину, — тело Алексея, будто глыба каменная. Холод, обжигающий пальцы.

Еле заметная точка на шее, след от укола. И застывшее в гримасе лицо. Поздно. Не оставили его в покое бывшие друзья. Отомстили за то, что было сожжено, за то, что продано, за Артура. Или ей отомстили, отобрав его жизнь? Одним уколом убили обоих.

Потом выяснилось, что троих, ребенка она потеряла.

Вначале ушло сознание, когда очнулась — по джинсам кровь растекается. Ползая по полу, ошалев от ноющей боли в животе, будто жилы вытягивают наружу щипцами, и предметы снова плывут, она нащупала телефон в сумке, дозвонилась в «Скорую». Еле адрес выговорила. Потом в полицию, повторила адрес. Хотела дверь оставить открытой, но она и так оказалась не заперта, как потом выяснилось. Это хорошо, что на койке больничной оказалась, не умерла. Хотя странно. Она то приходила в себя, то отключалась. Будто сквозь толстый слой ваты, доносились фразы, слова.

Осталась бы там в ту ночь — не выжила. А может, и не нужно было ей выживать? Жизнь-то все равно кончилась.

И такие мысли в голову лезут, когда ты выжила непонятно зачем. Для Алексея, для ребенка по земле ходила и радовалась, училась внутреннее состояние держать в равновесии, быть спокойной. А теперь зачем?

Володя навещал ее каждый день, что-то ей говорил: состав ввели тот же, что и тогда, в первый раз. Зачем он это сказал? Тогда ей удалось его спасти. Это они с ней ведь расправились, чтобы жила и мучилась. Опоздала. Оставила одного. И его убили.

Врачи вводили ей успокоительное, она себя из-за этого умершей чувствовала. Наверное, так спасают от суицида. Человек все потерял, а жить обязан. В горе и страдании, но приговорен.

Рита безучастно и спокойно общалась с Володей, просила его похороны организовать. Сотрудники дизайнерского бюро у нее дежурили, и те два молодых архитектора приходили. «Я рассчитаюсь с каждым из вас, как только из больницы выйду». — «Да что вы, что вы, это вовсе не к спеху, поправляйтесь»! Ну да, конечно, спасибо.

На похороны ее в черной машине привезли. Горничная платье в порядок привела, Рита попросила густую вуаль и перчатки, та сделала. И белые розы Володя принес — ей только появиться там, исполнить роль безутешной вдовы. Нет, это не Володя так сказал, это она про себя думала. Володя видел, что Рита запросто в ту яму свалиться может. Под руку держал, не выпускал, когда первую горсть земли бросать двинулась.

Рита не плакала, не голосила. Кто пришел, как поминки проходили — не помнит. Одно в голове: на похоронах познакомились, на похоронах расстались.

Раньше ей повод для первой встречи не вспоминался вовсе. Сейчас зато не может позабыть.

Почему-то она вернулась в свою квартиру, предпочла жить там. На диван долгое время не садилась.

Предлагал Володя квартиру продать, она отмахивалась. Не до спасительных действий, не время. Да и кто квартиру после убийства купит? А здесь ведь не только убили его, здесь их первая ночь была. Как он из ванной вышел тогда, бедра полотенцем обернуты. Потом на кухне, за столом напротив сидя, портрет ее набрасывал. И свадебная фотография на стене, они улыбаются.

— Но сюда ведь в любой момент вернуться могут, — постоянно предупреждает Володя, спасибо ему. — Ты беззащитна, злодеи тебе ту же самую инъекцию сделают, адрес им известен. Лучше спрятаться.

— Они со мной и так расправились. Приговорили к пытке выживания. Зачем им сюда являться? Денег никаких не достанется, в доме пусто, а завещание я составлю в пользу бездомных собачек. Шучу. В общем, не в пользу злодеев. Разве что один из них попытается моим возлюбленным стать. Но я к новым знакомствам не расположена, сотрудников бывших распустила, рассчиталась, компанию закрыла без долгов. Действия — единственное, что меня какое-то время отвлекало. И я ради доброй памяти об Алексее делала то, что дóлжно. Чтобы он победил посмертно, через меня. Комар носу не подточит — приходите свататься, я не буду прятаться. Но и замуж не пойду, не дождетесь.

— Мрачные шутки у тебя.

— Ты как врач считаешь, что мое место в психушке?

— Я как врач в своей лаборатории сосредоточиться ни на чем не могу. — Рита снова вспомнила их первый с Алексеем визит в городскую клинику. И то, как она подумала — вот невзрачный Володя с виду, а когда улыбается — ну просто Ален Делон! Исследователь, борец с наркомафией. Бесполезное занятие, мафия непобедима. — Постоянно тревожусь за тебя. Одна надежда — что в случае опасности ты наберешь мой номер. Телефон при себе, надеюсь? Оплачивать вовремя не забываешь?

— Не забываю. При себе, да. И не волнуйся, у меня деловые переговоры тоже бывают. В библиотеки хожу, часами высиживаю, изучаю фолианты. Обдумываю новую книгу.

— Книгу? Вот те на! — Володя искренне удивлен.

Рита не помнит — неужели разговоров при нем не было, что она писатель? Ну пусть в прошлом писатель, пусть время от времени, но не могли не обсуждать. У него в сознании закрепилось: Рита, любимая женщина Алексея. Счастливая жена. Он прав. Она останется ею до последнего земного дня.

Не исчезает бесследно то, что между ними происходило. Это был артпроект, обоюдное творчество, лучшее из того, что они создали. Картину измызгали варвары, но не уничтожили ведь! Ее отреставрируют, восстановят, она снова будет вызывать изумление и восторг. И зависть, чью-то злобную зависть.

— Да, Володя, я ведь автор нескольких книг, до встречи с Алексеем написанных. Последнюю заканчивала уже рядом с ним, торопилась. Он с меня слово взял, что работу брошу, семье себя посвящу. Я слово сдержала.

Но кое-какие наметки поневоле делала. И тема женщин-выживателей, женщин-«сюрвайверов» меня интересовала даже в моменты самого яркого счастья. Я не люблю английские слова использовать, название будет другим, но про себя новый труд так называю — сюрвайверы. Это слово ведь непереводимо. Сказать «выживающие» или «выжившие» — не совсем точно. Это что-то вроде «нацеленные на выживание», запрограммированные выжить, если современную терминологию вспомнить.

А сейчас у меня соратница появилась, главный редактор издательства «Актуальные мемуары» Алевтина Сергеевна Чуйко. Ты вряд ли слышал, они специальными проектами занимаются. Муж — директор предприятия, она книги к печати готовит. Нашла меня, дозвонилась — моя последняя работа как раз приближается к тому, что входит в круг ее интересов. И предложенная тема практически один в один соответствовала той, в которой я украдкой копалась. Совпадение. Единственное, что отвлекает меня от мыслей. Об украденном счастье, усмехнулась Рита, представив себе, как Алексей морщится от этой фразы. Призрак возмущен? О’кей, стиль мы с ним позже обсудим, подумала она почти мстительно.

— Так что я порядке. I’m fine, поверь.

— Рита, мне стыдно. Алексей ведь говорил о твоей книге, когда вы впервые пришли. Но позже эта тема не всплывала. Позабыл. Это здорово, что ты занята делом и коллеги у тебя есть. Мне так спокойней. Но все равно, при малейшей тревоге звони, пожалуйста. Сразу звони, я отвечу, где бы я ни был. Сам не добегу — у меня связи повсюду, людей пришлю. Из любой беды выручат.

— Обязательно, Володя, и не сомневайся. Первый звонок тебе, если что. Можем и встретиться за чашкой чая где-нибудь, я тебе подробней о себе расскажу. А то и правда, ты уверен, что вдовушка осталась без профессии и вот-вот двинется мозгами без присмотра. Я не пропаду!

Володя ушел, но перед уходом другими глазами на нее посмотрел. Он ведь и правда только своими формулами занят, его самого бы проверить на адекватность. Вариантами антидотов оба полушария головного мозга напичканы, ни для чего другого места свободного нет. Или есть? И вообще, откуда я знаю, что происходит в его голове?

Любопытное заявление: люди придут, из любой беды выручат. Выручат. Из любой, кроме смерти. Не научились пока смерть отменять. Но из любой беды выручат, и не сомневайся.

Какие вредные для здоровья у меня мысли. Пора Алевтине звонить, кстати. Неделю назад обещала, что свяжусь. Но снова началось — а зачем мне все это, заработок меня не интересует, лучше посижу еще в одиночестве. В одиночестве завою, вцепившись в сиденье стула, глядя в то самое окно, за которым однажды висела угрюмая темнота и немигающим взором всматривалась в меня Вселенная, я помню тот вечер.

Издательство с хорошей репутацией

Водитель у Алевтины опытный, пробки умеет каким-то образом объезжать. Но больше часа ехали. Меланхолическое настроение еще в поездке охватило. Серая мрачная погода, люди в черных одеждах. Почему в черных? А почему на ней самой черный свитерок без украшений, и косметики никакой — образ деловой женщины привычен, въелся, как чернильное пятно на нежном пальчике, если его вовремя не смыть. Добралась до кабинета главного редактора, села за свой стол и окончательно загрустила. В последнее время такое с ней нередко случается. Пятнадцать лет была целеустремленной, ни о чем не задумывалась, а теперь вдруг. Причина непонятна, сейчас ведь период небывалого расцвета и успеха их со Славиком издательства «Актуальные мемуары». Издательство вошло в почетный список «Качественная полиграфия стран Азии и Европы», добавилась еще и победа в закрытом конкурсе для академических изданий «Новейшие исторические исследования».

Когда все начиналось, она еще девчонкой зеленой и восторженной была, о будущем не думала. Славик историей Востока занимался, Аля филолог, университетская кафедра славянской филологии ей дом родной. Ей прочили большое будущее, напористая и усидчивая студентка вызывала горячую симпатию у заведующего кафедрой, знаменитого на всю страну профессора Протопопова. Он намеревался продвигать ее, читал все ее работы — и после очередного реферата, виртуозно составленного, как-то особенно растрогался. Глаза его оживились, он предложил ей подумать над предложением: после окончания университета место его ассистента для нее обеспечено.

— Алевтина Сергеевна, я ведь никому такого не говорю. У вас хватка есть, слог! Интеллигентно пишете — и вместе с тем энергично. Настойчиво, я бы сказал. Мыслью не растекаетесь, я четко вижу, что наши воззрения близки.

Она тогда вышла на улицу совершенно счастливая. Нет, это не интерес опытного мужчины к молоденькой студентке, от этих сложностей ее жизнь уберегла. Это признание!

Старшая сестра у Али классическая красавица, сколько зависти с детства! Потом отец ей мысли в нужное русло направил, и так легко.

Папа дома редко появлялся, он в геологических экспедициях по четыре месяца кряду. Недели три порадует семью — и снова в сибирские леса. Экспедиции засекреченные, Аля так в шутку называла его адреса пребывания. Но когда Сергей Дмитриевич с ней гулять выходил, она рада бывала безмерно. И однажды он ей как бы невзначай шепнул: ты не злись, Алечка, что Галинка наша, как «Незнакомка» с портрета Крамского, глядит. Удалась она нам с твоей мамой, но не это главное. Ты обаятельна, Аля. Симпатичная и к себе располагаешь любого. Женское счастье тебе обеспечено! А насчет Галочки я не так уверен. С таким взглядом, ведь наповал любого сразит! ее только сложности впереди ждут.

Отец прав оказался. Бесшабашная красавица Галина еще в университете активно замуж выходить начала, за шесть лет трех мужей сменила, «не считая легких увлечений» — сплошные сердце рвущие драмы. В конце концов осела где-то в Канаде, и давным-давно ни слуху ни духу от нее нет. Не звонит, на письма не отвечает, — как сквозь землю проваалилась.

Аля простенькая на вид, небольшого роста, кругленькая и крепенькая. В лице тонкости нет, как будто наскоро черты составлены, непримечательная. Широкий нос посреди лица. Глаза серыми пуговками, губы, если вглядеться, бантиком слегка, самую малость. И блекло-русые волосы в обрамление. Но симметричное лицо, а симметрия встречается крайне редко. Именно такие лица вызывают доверие, а вовсе не страхи и подозрения. Обладательницы таких лиц — будто приглашение расслабиться, забыть об ужасном, что исходит подчас от женщин стервозных и непредсказуемых. Словом, Аля была несокрушимо обаятельна, мыслила споро, и никто не ждал от нее подвоха. Ей с внешностью крупно повезло.

Нет назойливых ухажеров, нет настораживающих ситуаций, когда мужчина тут же представляет себе интимные радости и непонятно, о чем на самом деле речь. Нет и нет. Если с ней говорили о том, что она будет ассистенткой, то именно трудоустройство и подразумевалось, а вовсе не постель.

И только Славик, ныне ее верный муж, а раньше школьный товарищ и надежный кореш, пусть слегка смешной и неуклюжий, определился быстро: мы с тобой поженимся, Аля. Мы будем жить и работать вместе. У меня нет времени на длительный поиск, зато есть планы, каковые намереваюсь претворить в жизнь. Славик не спрашивал ее согласия, он был в нем уверен. Алю это немного обижало, но, как девушка очень неглупая, она прекрасно понимала, что лучше Вячеслава Громаданова никого не найдет. Женщины склонны к месту и не к месту вворачивать фразу: «Он лучшее, что случилось со мной!». Когда есть для этого малейший повод, они ее тут же с удовольствием произносят.

А с Алей сразу «лучшее» и случилось. С девятнадцати лет вместе. Мужу она не изменяла — сравнивать не с кем, умножать заинтересованных некогда. Чувства ведь привилегия тех, кто рискует. Алевтина к экспериментам расположена не была. У него планы, у нее тоже мечты широкие и раскидистые, как африканский дуб-абаш с трехметровым обхватом.

Она напишет книгу об истории государства Российского! Алю не покидала уверенность, что упорство, осведомленность и начитанность позволят ей пробиться в политику, пусть не сразу, но постепенно… Головокружительная карьера мерещилась, власть. В истории государства Российского пусть нечасто, но встречаются женщины, способные властвовать рассудительно. Она станет одной из них, короткий список имен продлится.

На деле же вышло совсем по-другому. В государстве забурлили неуправляемые процессы. Рушились устои, вылупливались каждый день новые правила, доходы научных работников сдувало ветром перемен.

— И думать не смей ни о каком ассистентстве у Протопопова! — Славик взывал к ее благоразумию. А что к нему взывать? Аля и без того благоразумна. Традиции незыблемы, любимая мамочка Ольга Павловна дочкой довольна.

Девушка из хорошей семьи обязана ладить с мужем, тем более у Славика семья не простая, а академическая сплошь. Генеалогия мощная, с такими корнями нужные связи обеспечены. Не традиции главное, а их преемственность.

Породнились две по-настоящему крепкие семьи — с тем чтобы создать одну, которая умножит славные достижения предков. Что бы на дворе и за окном ни творилось, всегда есть люди, верные высоким принципам.

Славик и Аля, например.

Одна из фамильных квартир, просторная «сталинка» в престижном районе Звездограда, отошла к молодым без лишних хлопот. Вместе с обширной библиотекой, скромным собранием картин и так необходимыми (быт наполняется значением) столовым и чайным сервизами севрского фарфора. Аля предпочла бы сервизы времен Петра Первого или Екатерины Великой, но уж так случилось, фарфор севрский. Фабрика-производитель основана маркизой де Помпадур, властительной фавориткой Людовика Пятнадцатого.

И Аля в минуты печали непременно организовывала чаепитие с медовыми пряниками и кренделями, тщательно выстроив посуду на кухонном столе, будто войска для решительного сражения. Депрессия улетучивалась к середине второй чашки густо заваренного напитка (Алевтина именно так и произносила: «напиток», она следила за домашней речью, как профессиональный редактор следит за течением мысли автора, бесконечно поправляя неточности). Черный шоколад, выпускаемый по технологии императорского, и виски White Dewars прилагались.

Она сидела на кухне в одиночестве, но одета тщательно, как для парадного портрета — струящееся тонкого шелка кимоно цвета бледного граната с зеленью кое-где, старинный сирийский браслет на левом запястье, камея на безымянном пальчике левой руки. Правая рука украшена обручальным кольцом и золотыми часами, подаренными Славиком в первый месяц после свадьбы. Жемчужные серьги, доставшиеся ей от мамочки, в прошлом главного бухгалтера крупного автомобильного завода. Все мелочи в наряде имеют значение, ничего случайного.

А в целом — премиленькая домашняя картинка, задумчивый редактор небольшого издательства завтракает субботним утром на собственной кухне.

Состоялось и образовалось. Как нельзя лучше. Алевтина защитила диссертацию об авторстве «Песни о вещем Олеге» с лингвистическим анализом различных версий. Славик строчил книги по истории Востока. И постепенно выяснилось, что Але, не погружаясь в тонкости психологии умом непостижимых азиатов, тут она мужу доверяла, он мудр, — выпала доля специализироваться на редактировании причудливых и хитросплетенных текстов. На издании книг Славика и его ближайших друзей. На продажах нужного количества экземпляров, — с этим совсем вначале плохо было. Потом расширили и укрепили связи с посольствами, стали распространять книги с дипломатической помощью. Гранты на издания потекли рекой. Ведь книги отражали успешную деятельность посольств в укреплении межгосударственных связей.

Славик, даром что толстоват и неуклюж (но добродушен!), обладал железной хваткой. Как полководец, он видел исход битвы, мыслил перспективно. И точно знал, в какую именно точку нужно усилия прикладывать. Доходы издательства увеличились, они смогли и мебель прикупить, и ремонт небольшой сделать. Потом еще один ремонт осилили, покруче.

Старинную мебель собирали на распродажах и реставрировали за совсем небольшие деньги — и в результате не стыдно, торжественный прием представителей какого-нибудь посольства или консульства иногда проходил у них в доме. На ура. Только стремительно стареющую Ольгу Павловну просили в такие вечера не выходить. Она иногда странно себя вела. Славик просил почтенную бухгалтершу на пенсии ограничиться воспитанием внучки Ирочки, тем более что с ней, кроме как накормить вовремя и умыть, никаких хлопот. Золотой ребенок, академический!

Однажды через семью почтенных парижских русских (давние отношения неожиданно возобновились, умиленные всплески рук при встрече, Баснецовы с семьей Громадановых в третьем поколении общаются, и прародителей Славика припомнили — ах, оба наших прадеда вместе на фото, вы ведь видели?) началось знакомство с французскими дипломатами. Накоротке (и все благодаря Варваре Баснецовой, она великосветская львица, она могущественна — везде вхожа, всюду принята!). Тут уж и Славик не подвел, и Алевтина проявила знание языков. Доверие росло.

В Париже интерес к мемуаристике неистощим, труды пишутся и переписываются, авторы копаются в мелочах, вытаскивая на свет новые факты, оспаривая даты и события, издают и переиздают воспоминания, и что особенно удивительно — в книжных магазинах они идут нарасхват. Времена Екатерины Медичи, религиозные войны, дележка земель, большие и малые войны, сражения и потасовки: XV–XVIII века в особом фаворе. Персонажей, биографии которых (несмотря на тысячи исписанных страниц) остаются не изученными до конца — множество. А история масонства! Предприимчивая Нина Берберова в свое время потрудилась, двери книгохранилищ перед ней раскрывали высокие покровители. Архивные документы доверяли… В дипломатических кругах Франции отношение к русским особенное, очень уж много потомков лучших фамилий туда переместилось.

Сказка недолго сказывалась, контакты завязывались и крепли, в конце концов Славик с друзьями сделали ярчайший проект, французы его не просто одобрили, но приняли с воодушевлением: частное издательство в Звездограде становится чем-то вроде литературного филиала французского представительства в России. Они кооперируются! И главной задачей будет воссоздание биографий выдающихся личностей, оставивших след в истории Франции. А их тьма тьмущая.

Посольство заботило распространение достоверных версий, а Славик с Алевтиной напали на золотую жилу. Один образ цеплялся за другой. Серию книг можно длить бесконечно. Качество переводов проходило строгую проверку, но экспертами были сотрудники издательства, то есть Алевтина Сергеевна в первую очередь. Споры в обществе по поводу напечатанных трудов смысла не имели, эпоха вызывает в России живой интерес. В познавательном, а не в разоблачительном ключе. Оспаривать невозможно — тексты проверке не подлежат: материалы подготовлены в содружестве с французскими коллегами. Финансирование — от французского же комитета по развитию культурных связей с восточными странами. Славик теперь будет писать о Западе и сам станет представителем Востока в какой-то степени, дома они часто смеялись по поводу такого неожиданного поворота.

Это изумительно! На долгие годы материальные заботы отменяются. И книги будут продаваться значительно спокойней, Франция в нашей стране овеяна романтическими легендами и вызывает трепет с восторгом пополам. Это не с хитрющими китайцами и вьетнамцами вместе, какое-то время можно от них отдохнуть. Тонкие и хорошо воспитанные люди с нами в теснейшей связи!

Аля обожала вальсировать. Звучала музыка, она обнимала Славика и они кружились по комнатам, и голова у нее кружилась от счастья.

— Издательство мы переименуем в… «Актуальные мемуары»!

— Странноватое сочетание слов, но будь по-твоему. Почему бы и нет? Это несколько расширяет горизонты. Любая нелепица сообщает предприятию право на размах. Отклонение от генеральной линии допустимо и подразумевается. А главное — мы актуальны! Ты умница, Алечка, я всегда это знал. — Славик поддерживал ее вытянутую руку, обнимая за талию, и они двигались в ритме вальса.

Аля про себя уже составляла список исторических личностей, о которых ей самой хотелось бы написать. Славик пусть занимается научными изысканиями, история XV и XVI века — широкое поле для исследований. Что и как происходило во Франции в те годы, вряд ли поддается точному описанию. Передел земель, войны, неразбериха и путаница. Но архивных материалов море разливанное. Работы хватит.

Постепенно нафантазировались идеи книг о великих женщинах Франции. Ей и для себя многое хотелось уточнить. А период Маргариты Наваррской! Их две, но обе — просто сказочный материал! Это так, навскидку. А сколько еще имен! Они действительно вызывают интерес в России, а отечественных изданий нет. Наши книги станут бестселлерами!

Вот только одна закавыка. Мозг у Али, как хорошо отлаженная машина: если мотор заведен — движение безостановочное. Она оценивала, примеривалась, вглядывалась в перспективу — и вдруг поняла, что писать отвыкла. Натренирована редактировать чужое. Ей нужен соавтор, как минимум. Человек, умеющий обобщать факты и выдавать концепцию на горá. Текст доставляется на блюдечке с голубой каемочкой, становится реальным материалом. Так уголь отбивается от крутого пласта, из глубоких недр поднимается на уровень земли. Тележка, рельсы, лифт.

Мелькнуло: кто-то писал о женщинах, документальные эпизоды вплетены изящно и нет давления на читателя. Книгу она помнит, «Многоликий феминизм»… Маргарита Зотова, да. Вот она и станет Алиным соавтором. Я сделаю ей предложение, от которого она не сможет отказаться, усмехнулась тогда Аля про себя.

Они уже не кружились, Славик что-то рассказывал, по-прежнему отведя одну руку в сторону, мягко сжимая ее ладонь в своей. Аля проговорила задумчиво:

— Ты знаешь, я не сделала карьеру, не пошла в политику, но все-таки получила свой маленький участок власти. Наши авторы — вот кто подчинен мне полностью. Я могу делать с ними все, что хочу. Ради того, чтобы напечатать свой труд, они готовы на все.

— Алечка, да о чем ты! Это неинтеллигентно! — поморщился Славик.

— Странно, дорогой. Делать из меня старательного редактора для своих книг — интеллигентно. А если я сказала правду вслух — неинтеллигентно тут же.

— Не все можно говорить вслух, Аля, — жестко выговорил муж.

— Иногда можно и сказать. — Славик, наверное, не в курсе, что Алевтина упряма.

Но думала она не о власти и безвластии, не о тиранах и сатрапах. Переболела давно, прошло. А вот насколько подвластен будущий соавтор, ей предстояло выяснить на деле. Убедить его, увлечь и приласкать. Именно приласкать, почему бы и нет?

Обширная семейная библиотека едва умещалась в нескольких шкафах, их собрание напоминало старинные хранилища, со Славиком они однажды были в Милане, там Амброзианская библиотека изнутри — бездонное, бесконечной высоты помещение, заблудиться можно. Лестницы, галереи. До такого размаха им далеко, конечно, но собрание книг серьезное. В отдельном шкафу энциклопедические справочники, словари. Они оба справляются при необходимости, уточняя некоторые детали.

Литература Востока, русская литература, античная. Собрание книг по истории живописи. Поэтому Аля часто работает дома. Здесь и кабинет у нее отдельный, и сосредоточиться легче. Издательство далековато, иногда не хочется тратить время на передвижение, даже при наличии машины с шофером. Руководить она может и на расстоянии, а Славик в светлое время дня занят в своем музее — они долго думали и решили: лучше ему с должности директора «Музея исторических редкостей» не уходить, мало ли что в будущем ожидает. Есть запасной вариант.

Вот Славик и разрывается на части — писательство и музей. Но стабильность необходима. Он трудоголик, как и Аля. Семья у них особенная, она как живой организм — муж и жена работают вместе, живут вместе. Дочкой Ирочкой занимается Ольга Павловна, это выдумки Славика, что она стареет и многое забывает. Она чудесный воспитатель для нашей дочки, что бы мы делали без нее?

Разве что иногда бывали дни темных мыслей.

Аля в такие периоды писала нечто вроде писем своей далекой подруге Эмилии. У нее никогда не было подруги с таким именем, да и вообще подруг не было. У Славика есть и друзья, и писательство, и музей, и планов громадье. Потому и Громаданов, он так шутил. А у нее что? Со стороны посмотреть — благоустроенная женщина, работа, муж и ребенок, просторная квартира… и утренняя тоска в специальном для этого настроения кимоно. Своей придуманной подруге Эмилии она писала о том, сколько в ее душе нерастраченных чувств и желаний. О сексе со Славиком, что может раз в неделю сосредоточенно трахнуть верную супругу, не заботясь о том, расположена ли она принимать его ласки. Да и ласками их совокупления трудно назвать. Пыхтение трудоголика раздавалось от двух до пяти минут, Аля и возбудиться не успевала.

Ощутить блаженство, о котором она столько читала, не удавалось. Аля подозревала, что существуют и более вдохновенные способы исполнения супружеского долга. Со Славиком они именно что исполняли долг. Традиция, и не отменишь. Иначе какая это счастливая семья, если никакого трения друг о друга, одни беседы о совместной подготовке книг?

Не состоялась ее женская судьба, в деловой жизни нет места чувствам. Что-то главное мимо прошло, не затронув. Славик хороший друг, но ведь они еще и спят вместе. Как с этим фактом быть? Аля ответа не знала. Когда она советовалась с мамой, та неизменно настаивала на том, что в крепкой семье чувства не обязательны.

— Семья — это спасательный круг, это защита от непогоды, — повторяла Ольга Павловна. — Мы с твоим отцом, когда он был жив, о чувствах не задумывались. Семья — это общие дети, общие заботы. Мы были очень счастливы вместе, — всхлипывала мама и вытаскивала чистый платочек из оборок на рукаве домашней блузки. Ольга Павловна и дома одевалась строго и официально. Как привыкла.

Аля расстраивать маму не стремилась, кивала в знак согласия. Но то, что отец ей систематически изменял, было известно и друзьям семьи, и детям. Знала ли мама?

А наверное, знала, вдруг подумала Аля. Отец не пытался разыгрывать роль домоседа. Привык к экспедициям. Во время отгулов он дома тоже бывал редко. Но мать с отцом никогда не ссорились.

Рутина и соблюдение внешних приличий, традиции превыше всего! — в семьях Громадановых и Чуйко это наиважнейшие правила.

И вот Аля иногда надевает гранатовое с зеленью кимоно, делает себе крепкий кофе, тонкая полоска виски на дне стакана… и очень хочется завыть по-бабьи, когда никто ее не видит.

Хотя состоялось и образовалось, да. И библиотека не хуже Амброзианской, со старинными изданиями на верхних полках застекленных дубовых шкафов.

Взаимопонимание у них со Славиком есть, а понимания нет. Тоска и печаль, сокрытая от чужого глаза. Об этом она и рассказывает подруге Эмилии. Славик однажды увидел позабытый на кухне листок, спросил — что это?

— Это наброски к книге. Отдельные заметки делаю, у меня и плана для целого опуса нет. Так, время от времени. Ты же знаешь, я тоже пишу, баловство одно. Но учусь писать в непринужденной форме, давая волю творческой фантазии. Ой, это не моя фраза, я смешное вспомнила. Недавно мне симпатичная такая гражданочка в издательство рукопись книги принесла. Мемуаристика, говорит. Я взглянула на начальные абзацы, она пишет о себе, явно. Я тоже спросила, как и ты: что это? Она отвечает: моя автобиография в форме романа. Но я не сухо описывала события, а прикладывала творческую фантазию, давала волю художественному воображению. Так и сформулировала, представляешь? Я, кстати, подумываю о том, что в будущем мы могли бы печатать жанровые романы. Любовные истории. Вот я и тренируюсь иногда, гм, давая волю художественному воображению. Записки к Эмилии. Понятия не имею, кто она. Она и проституткой может быть, и аристократкой, и бакалейщицей. Нет, наверное она не бакалейщица все-таки, что-то более мягкое надо для нее найти.

— А почему не актриса странствующего театра? Или циркачка? — Славик засмеялся тогда, и Аля к нему присоединилась, они пришли в прекрасное настроение и поцеловались по-настоящему, как в голливудских фильмах, с длинными чавкающими причмокиваниями. Продолжительный поцелуй, затянувшийся.

Аля осторожно высвободилась, у нее перепад настроения снова. Засела в голове фраза случайной посетительницы, вот как въестся глупость какая-то. Но если бы Славик мог в актах интимной близости прикладывать хоть немного этого самого «художественного воображения» и «давать волю творческой фантазии»!

И не объяснишь ведь. Он у нее первый мужчина, она у него первая. Так и живут, как Адам и Ева, от яблока вкусившие, но несмотря на «супружеские долги с исполнением» — в полном неведении, что бывает пылкость и страсть.

Переводчик

Жизнь помотала Виктора Прилуцкого изрядно. Начался путь во Владивостоке, на краю света — здесь же и продолжается. Вокруг мирные жители — а он бывалый вояка, вернувшийся в родовое гнездо отдыхать от жестоких боев. Но нет отдыха, и крайне редко предается он воспоминаниям о минувших днях. Зрелый, многое повидавший мужик, закаленный в боях и полный сил для новых подвигов. Все чаще говорили ему, что становится похож на Ивана Сусанина. Странно, никто ведь не знает, как вотчинный староста выглядел. Далекий шестнадцатый век.

Виктор талантливый — или, скорее, способный, — потому что талантов ему выделено щедро, и если бы хоть один из них развивать с усердием, то мог бы из него великий человек получиться. Или выдающийся, на худой конец. Но это не в его характере — прилагать усилия. Науки, языки и искусства давались легко, и шел он по жизни, насвистывая. А образ серьезного и чуть ли не мхом поросшего кряжистого мужчины привычно вводил окружающих в заблуждение. Небольшой аккуратный нос ровно посреди крестьянского лица, пухлые щеки и губы четкой формы, хотя очертания его рта уже давно рассмотреть трудно. Усы и бороду Виктор отрастил чуть ли не сразу после тридцати трех, тогда и пошли восклицания, что он вылитый Иван Сусанин. Кудрявые каштановые волосы обрамляли удлиненные, светящиеся то ли улыбкой, то ли хитрым умыслом глаза. Запрятанные под лохматыми бровями, они придавали облику лукавое выражение, хотя скорее это ирония, он неисправимо ироничен.

Не так, как отчаявшиеся люди ироничны иногда, из самозащиты. Ироничен легко, небрежно. Никто не мог и подумать, что на самом деле он угрюм наедине с собой. Друзья считали, что Витька ироничен даже во сне. А девушки его побаивались. Мощная шея, про такую говорят «шире головы», переходила в натренированные бицепсы, рукава футболки натягивались до треска. Без повода его никто не обижал, да и насмешничать не рисковали. Вроде внешне прост, а насквозь видит. Легкий прищур — не ленинский, а именно сусанинский — вызывал настороженность. Да, никто не знает наверняка, как на самом деле выглядел проводник заблудившихся французов. Но образ у каждого сложился.

Прозвище, впрочем, не прижилось. Соображал Виктор быстро, реакция мгновенная. В доли секунды понимал, кто перед ним, чего от собеседника можно ожидать, но виду не подавал. Сильная личность.

Медаль после школы Виктор не получил, но гуманитарные науки, как и физкультура, на высоком уровне шли. Во всех школьных соревнованиях он побеждал, на турнике подтягивался несчитанное количество раз, на филологических олимпиадах его работы зачитывали вслух. Дальневосточные школяры должны были перенимать непринужденность слога и восторгаться общим объемом эрудиции. Брать пример с местного интеллектуала. А Витька на интеллектуала и не похож — озорной парень, любой инцидент в шутку превратит, за девчонками ухаживал, но не дразнил их, был галантен и выдержан.

Цветы или коробка конфет от всегда небрежно и стильно одетого Прилуцкого — это мечта одноклассниц. Но дальше конфет и цветов, встречи в кафешке и дискотечных радостей дело не шло — серьезных чувств он ни к кому не проявлял.

Его на самом деле интересовали только языки, живопись и литература. И архитектура, как же без нее.

Этот же самый вывод: серьезных чувств от улыбчивого русского не дождешься, — чуть позже сделают однокурсницы в Париже. «За особые достижения в изучении русской и французской литературы» он после очередной краевой олимпиады получил целевое приглашение в Сорбонну. Но в течение года от него требовалось не только совершенствовать язык и знания по истории Европы. Французский у Виктора и до Сорбонны был неплох, поэтому ему предложили участвовать в программе по обмену студентами на том условии, что не менее двух раз в месяц он берет на себя обязательство читать лекции. Легенды родного края, литературные памятники — к примеру. Как факультатив. Идея проста — продемонстрировать западным учащимся парня с Дальнего Востока. Хорошо образованного, умеющего изъясняться с изяществом. Как дрессированного медведя на ярмарке показывают, усмехался он про себя.

Стоит ли говорить, что его выступления были диковинкой, посмотреть на него сбегались студенты чуть ли не со всех факультетов! Юные уроженки Парижа и провинциалки, живущие в общежитии, наперебой старались вызвать его интерес.

«Там были девочки — Маруся, Роза, Рая», — хороший друг отца Виктора, капитан дальнего плавания, вечно эту песенку напевал; он родом из Одессы, а служил во Владивостоке. Виктор и теперь эту же строчку напевает, вспоминая парижские дни. Кому-то девчонки выказывали полнейшее небрежение, а перед Виктором легко открывались двери и сердца. Сердца его меньше интересовали, больше одного раза он крайне редко являлся к одной и той же красавице. Скучал на встречах, не до того ему было.

Жить в Париже сложно, жилье дорогое, работы постоянной в перспективе не найти. Наслаждаться климатом? Слоняться по элегантным кафе? Трепетать при виде мемориальных табличек и платить несусветные деньги за комнатушку с низкими потолками? «Там были девочки — Маруся, Роза, Рая…». Француженки изящны, но беспредельно эгоистичны, их интересует быстрый секс, а после него они, если согласны на продолжение отношений, претендуют выстраивать их по принципу полного подчинения дикого медведя, паренька из далеких краев. Дрессировщицы. Или вдруг полное к нему равнодушие. Какое-то невменяемое равнодушие, амебное. Искра не высекается, не возникает.

А вот полезные для карьеры знакомства возникали пусть не на каждом шагу, но часто.

Опыт выступлений перед аудиторией научил его открытости и умению говорить доходчиво для тех, кто, возможно, вовсе не осведомлен о предмете его рассказа. Виктор обрел способность выстраивать материал так, что присутствующие переставали шептаться и кашлять, ерзать и перемигиваться — его слушали. А он, чувствуя внимание собравшихся, — заводился, был неотразим! Как оратор. Худенький, слегка долговязый и верткий, энергичный. На него рисовали карикатуры, распространяли их в университете (во Франции исторически сложилось: пародийные рисунки и памфлеты — признак популярности), на лекции приходило все больше слушателей.

Однажды к Виктору подошел представитель парижской службы Би-би-си Эжен Деластен. Не просто подошел, а успел предварительно получить одобрение начальства на эту встречу. После лекции они беседовали в опустевшей аудитории, прошлись с новым знакомцем по центральным улицам. Виктор взглянул на визитную карточку собеседника и выпалил:

— Работать на Би-би-си — моя мечта!

— Именно об этом я хотел с тобой поговорить. Успех и умение владеть залом, отсутствие напряжение, свобода полная! Я тебя поздравляю. Впечатлен. Мне шефы говорили, что нужно на тебя посмотреть. Так что я неофициально, но по заданию. Журналисты всегда на задании, даже если встреча в свободное время. Никогда не знаешь, что получится.

— Вот этим журналистика меня и привлекает. Непредсказуемостью, неожиданными поворотами. Воля вольная, спасение от монотонной жизни! Я по натуре человек свободный, не вижу себя ни отцом, ни мужем.

— Это ты по молодости лет. Я когда-то тоже так считал, но свободы особой в журналистике нет, только свобода передвижения. И полное отсутствие свободного времени. Решения принимаешь ты, но руководство должно их одобрить постфактум. Интуицию развивает, конечно, но многие вылетают на улицу. Если интуицией злоупотребляют.

— Я ничем злоупотреблять не намерен. И я в восторге от Би-би-си. — Физиономия Виктора осветилась подтверждающей улыбкой.

— Улыбка у тебя замечательная. Располагает. Но я на радио работаю. Для подготовки материалов улыбка, тем не менее, первостатейный пункт. Общаться приходится с незнакомыми людьми, от ловкости и умения их расположить зависит твой результат. Твой успех. И в конечном счете — твое продвижение по службе.

Виктора пригласили на радиостанцию Би-би-си, он впервые наблюдал, как делаются передачи. С Эженом они еще несколько раз побеседовали, потом тот сообщил, что Виктор Прилуцкий, если нет возражений, может считать себя зачисленным в лондонскую школу Би-би-си. С перспективой штатной должности в будущем, таинственно намекнул Эжен, слегка наклонившись к Витькиному плечу.

— Ты своим боссам не говори пока, но… В общем, это и есть моя главная мечта. Я не знал, как быть. Оказался в Париже, красоты невиданные. Но мне так хотелось в Лондон переместиться! А о Би-би-си я только грезил. Не думал, что такое и вправду случится.

— Бойтесь мечтать, мой юный друг, — мечты сбываются, — Эжен произнес это без выражения, почти неслышно, будто думая о чем-то другом.

Виктор вписывался в новую ситуацию легко. Он почему-то был уверен, что у него получится. Мысль, что может не получиться ему и в голову не приходила.

Год он считался стажером, подправлял произношение, расширял операционный словарь, как называли запас употребляемых журналистом слов, шлифовал навыки общения. Иногда ему позволяли участвовать в подготовке передач — он ведь должен знать редакционную кухню! Сбор материала, принципы интервью, прямых эфирных включений. Монтажные фокусы его поразили: возможно все!

Постепенно Виктор из восторженного мальчишки превратился в спокойного и знающего себе цену профессионала. Какие там женщины, у него и минуты не было свободной. Разве что редкие встречи в кафе, причем не он инициировал их. Виктор вызывал активный интерес у противоположного пола, но говорить ему хотелось только о работе. Не то чтобы он сторонился девушек, но время, проведенное с ними, казалось безнадежно потерянным.

Однажды он остался у случайной знакомой до утра. То, что он ощутил при пробуждении, удивило: раздражение и недовольство самим собой. Желание покинуть чужую квартиру как можно быстрей. Его даже не тянуло вспоминать, было между ними что-то или нет.

Потом он уже не удивлялся, заранее знал об утреннем раздражении. И так каждый раз. Иногда срывался, обрекал себя на очередную безумную ночь, но внимательно следил, чтобы никаких «залетов» не предвиделось. Он не хотел вовлекаться в чужую жизнь, не хотел ответственности. Он не готов. Когда-нибудь позже, потом, а пока он занят. Весь день расписан по минутам, а он бездарно развлекается. И хоть бы чувствовал что-то, ведь нет! Нормально ли это — он не задумывался. Просто нет времени. Когда-нибудь потом. Может быть. Когда определится, почувствует твердую почву под ногами. Он делает уверенные первые шаги — и пусть его хвалят коллеги, благосклонно относится начальство, он достижений не переоценивал. И эта вечная тревога, что в одну минуту успех развеется, как дым! Он очень спешил.

После нескольких лет работы в Лондоне Виктор получил известие от отца, ветерана идеологического фронта. Возможно, отцовским связям, а не победам на школьных соревнованиях Виктор обязан своей карьерой, он это помнил.

Леонид Афанасьевич вслух об этом не говорил, но счастливое детство сына номенклатурного работника многому учит.

Никаких тягот и последствий советского времени Виктор не знал. Жили в просторной ведомственной квартире, шмотки — без вопросов, само собой. Понятно, Владивосток — город моряков, здесь достать особые одежки труда не представляет. Для других — через фарцовщиков. Для семьи Прилуцкого есть Торгсин. И поездки отца за рубеж — возможность получать информацию, к тому же подарки Леонид Афанасьевич выбирал со смыслом. В отдаленном городе Владивостоке его сын не должен быть маргиналом. И модная музыка в распоряжении юнца, и книги. У Виктора иные возможности, чем у других мальчишек. Все само собой и легко. Тяга к просвещению Виктора не покидала, любознателен от природы. Родители сыном гордились: он выделяется, он особенный, не в пример балбесам, что у сослуживцев растут.

И Леонид Афанасьевич подставлял плечо, не сообщая об этом. Пусть сын считает, что он все сам. Пусть развивается. Не оболтуса и тунеядца воспитывает, нет. Настоящий мужик растет. И мать, что тихонько трудилась дома, обеспечивая мужу и сыну тылы, вздыхала светло и спокойно. Таисия Ивановна, ангел во плоти.

В один туманный лондонский день стало ясно, что родителям необходимо его присутствие в доме. Что пора отдавать долги. Новый губернатор лишил отца привилегий, пенсию выделил смехотворную. Губернатора потом посадили, проворовался. Обычный криминальный элемент, почувствовавший свободу в отдаленном от центра месте, решивший навластвоваться всласть. Сумма, им украденная, переваливала за пять миллиардов долларов.

Но и пришедший на смену ему оказался не лучше. Владивосток — место хлебное, у новых властителей крышу сносит от возможностей. И главное, от центра далеко, рука Кремля не дотянется! — трудно краевому правителю не поддаться чувству полной безнаказанности.

Третий губернатор вроде пока не проворовался, но пенсию отцу не увеличил и привилегии не вернул.

Решение вернуться во Владивосток Виктор принял легко.

Обсудил с руководством. Объяснил. Его попросили повременить с отъездом. Подготовка нового проекта заняла еще несколько месяцев. Везение? Виктор не верил в какие-то поблажки, но повернулось наилучшим образом: он возглавит вновь образованную Дальневосточную станцию Би-би-си. В качестве директора «Радио Би-би-си Владивосток» он вернулся в родной город. Работы край непочатый, команду набирать, со зданием разбираться — не все помещения соответствовали требованиям. Ему завидовали: молодой совсем, а уже начальник, на служебной машине с шофером ездит!

Виктор снова мотался как заведенный. Бесконечные переговоры с Лондоном, с губернатором края, со строителями и поставщиками оборудования. Он понимал, что не имеет права проиграть. Это уже не первые шаги, для соотечествеников он опытный журналист, заморская штучка. Опытный… а без университетского образования. За границей это никакой роли не играло, натренированность в профессии и широкая эрудиция соответствовали требуемым, тем более он постоянно совершенствовался. А дома — диплом необходим.

Он поступил на филфак Дальневосточного университета, на заочное отделение. Знания у него и без посещения лекций на нужном уровне, Виктор Прилуцкий только на зачеты и сессии являлся. Некогда — они этот момент с ректором сразу обсудили. Цикл программ готовился совместно с универом, дело нужное городу. Вполне разумный компромисс был найден.

Остальные направления обсуждались непосредственно с губернаторским пресс-центром. Дальневосточный офис Русской службы Би-би-си функционировал четко, как хорошо отлаженный механизм.

Понятно, что привилегированность его положения теперь заработана им самим.

Глаза родителей светились от счастья.

А Виктор привыкал к изрядно подпорченным перестройкой дальневосточным пейзажам. Советский конструктивизм, он так это называл. Климатически от Лондона мало чем отличается, зато родные места как-никак. К часовому поясу разве что привыкал трудно.

Часами бродил по городу. Кроме водных просторов, набережных и диких пустынных пригородов ничего не радовало. Серые постройки, соцреализм с его невесть кем придуманными вытянутыми линиями. Не складывался город в целое. Виктор понимал, что уехать, пока родители здесь, он не имеет права. Долг платежом красен, старики нуждались в уходе. Сбережений у них не оказалось, отец к новым условиям жизни не готовился. Но Виктор достаточно зарабатывал, для него очень важно было, чтобы родители не страдали от перемен. Отдыхали они в хорошем санатории, как и раньше. Огромная квартира содержалась в образцовом порядке, ремонты Виктор организовывал вовремя. Отец выписывал книги и журналы из столицы, следил за новостями, писал воспоминания. Мать по-прежнему обеспечивала уют.

Для них ничего не изменилось, заслуженный отдых после долгих трудовых лет. С новыми правителями разбирался сын, и это правильно. Родительская уверенность придавала сил, как и раньше. Хотя он уже не подросток, подающий надежды, но отец и мать рассуждали именно так: мы воспитали достойную смену, Виктор не подведет.

И он не подводил, что порою бывало непросто. Понимал, что вынужден соответствовать отцовским представлениям о себе. Но к этим размышлениям прибавлялось неожиданное: он здесь любим, это главное. Его привязанность к семье ощутилась остро.

Виктор наслаждался тем, что у него есть близкие, — раньше были только гонка, спешка, неизлечимый страх не успеть. И ведь не зря спешил!

Сейчас можно расслабиться. Но сейчас, не раньше. Париж и Лондон его научили многому. В таком сумасшедшем ритме здесь, во Владивостоке, никто не жил. Он успевал больше любого сотрудника, не прошедшего за рубежом школу мужества и постоянной занятости.

Но «по независящим от него причинам» через пять лет Дальневосточный офис закрыли: финансирование вещания в России прекращено. Виктор в переговорах с Лондоном уяснил только то, что решение принято окончательное и работы теперь у него нет.

Тревожно и непривычно. Можно, конечно, остановиться на месяц-другой, но отдыхать Виктор не обучен. Он тут же устроился на местное радио. Приободрился: молодежные программы о современной музыке, о живописи, об архитектуре его увлекли. Делился накопленными знаниями с теми, кто лишен возможности получать собственные впечатления, — у него появились постоянные слушатели, его эфиры становились все популярней. Успех!

Но оплачивалась работа скромно, денег не хватало. Стал подрабатывать в глянцевом журнале, ему предложили шеф-редакторство. Через какое-то время у Виктора уже несколько мест работы, пишет и редактирует, ведет свою радиопрограмму. А средств по-прежнему недостаточно, это раздражало. Он не привык думать о деньгах, родители тем более не приучены к лишениям.

Виктору очень важно, что как взрослый мужчина он полностью состоялся.

Забота об отце с матерью — это его семейная жизнь.

Переводы отдельных статей он и раньше делал по необходимости — английский и французский у него на уровне. Когда ему предложили перевод большого труда — воспоминаний американского генерала о Второй Мировой войне, он тут же согласился. Дополнительный заработок необходим, хотя именно потому он и получил эту работу, что переводчики из отдаленных районов оплачивались в два раза скромней, чем столичные. Но по деньгам выходило нормально, жалоб нет.

Теперь его день не просто наполнен, а переполнен — тексты для газет и журналов, программа на радио, труд переводчика. Стало понятно, что чем-то надо жертвовать. Поразмыслив, он оставил только то, что не мешало свободному графику — статьи, журнальные публикации, переводы с французского и английского, — тем более что заказы поступают все чаще. Виктор числил графоманом того американского генерала, написавшего книгу, но впрягся не на шутку, работу сделал на совесть. Приняли текст. В результате имя Виктор Прилуцкий включено в информационную переводческую базу, пусть маленькая, но победа. Что-то вроде признания.

Редакторы разных издательств к нему обращались, но мемуарная литература — его конек. Такие книги предпочитает его отец, с материалом интересно работать, не нужно биться над проблемами авторского стиля, важно воссоздать текст в точности. С языка на язык художественная литература перекладывается с большими вопросами к переводчику. Чаще всего получается текст непризнанного писателя, создающего свой вариант по сюжетной канве.

В конце концов Виктору полюбились новые обстоятельства его жизни. Никакой обязаловки, он может работать по ночам, а утром — гулять с этюдником, делать зарисовки приморских пейзажей, что стало привычкой. Он еще в Париже брал уроки живописи у знаменитости, тогда это был каприз сорбоннского профессора, которому забавно работать с русским мальчишкой. Но основы он Виктору объяснил играючи.

Теперь есть время для развития — у Прилуцкого список излюбленных утренних маршрутов, он без конца делает зарисовки улиц Владивостока. Вначале много экспериментировал, смешивая принципы импрессионизма и супрематизма. Что-то получалось, что-то нет. Его ориентиром постепенно становился русский авангард, где традиции древней живописи органично соединялись с цветовыми ритмами, резкими линиями новой эпохи. Соединение прошлого и настоящего указывало дорогу к будущему. Мостик. Выходило нечто совершено новое. Эклектика? Да нет, новая живопись. Направление, кстати, так и не получившее развития. Захлебнулось, оборвалось.

Страсть — картины Петрова-Водкина, Виктор копировал их, набивая руку. Зачем? Ну может же у него быть увлечение, хобби. Раньше не было возможности заниматься этим, сейчас урывал время в течение дня, своего рода отдых. Делал бесчисленные автопортреты, как Ван Гог. Интерпретируя образ в манере разных художников. Ему интересно видеть себя стороны, сопоставлять варианты. Забавно, весело, увлекательно, черт возьми!

Его комната в квартире семейства Прилуцких постепенно стала мастерской начинающего художника. Отец только посмеивался, разглядывая новые и новые этюды. В сыне ему нравилось абсолютно все, и увлечение живописью было предметом обсуждения за семейными обедами по воскресеньям. Отец теперь реже выходит из дома, продукты покупает Таисия Ивановна. И Виктор часто возвращается «с этюдов», чуть ли не в зубах зажав пакеты с провизией из ближайшего супермаркета.

Покой и благополучие родителей — главная задача в жизни, такая формулировка его по-прежнему вполне устраивала.

Кратковременные романы, как в Париже и Лондоне, у него случались и теперь, но его по прежнему не покидало неприятное для него чувство… — да, именно это было истинным: не любовь к новой поклоннице, а чувство потерянного времени. Он начинал говорить о работе, о живописи, о своих экспериментах с компьютерными рисунками — чудеса «из машины» его заметно увлекли, он мог ночами напролет делать фантастические композиции, экспериментируя с программами, — а девушки мечтали о быстром замужестве, считали кратковременную историю началом большой любви. Он будто обманывает тех, кто оказывается рядом. Общение давало ему вдохновение, но чувствовать себя лжецом не привык.

В университетских коридорах столкнулся как-то с бывшей одноклассницей, нос к носу. Тамара помнила его, а он не сразу ее узнал. Потом встречались иногда, девушка была молчалива и, как ему казалось, принимает ни к чему не обязывающие отношения легко. Понимает.

Но, как выяснилось, не было понимания вовсе. В какой-то момент, — а запарка тогда была суровой, он и думать ни о чем не мог, кроме работы, — Тамара заговорила о желании родить ребенка, о семье. Она уверена, что они жених и невеста, чем Виктор глубоко потрясен. Его снова упрекнули в обмане, когда он решительно пресек ее разговоры о долгой совместной жизни. Нет, нет и нет! Я занят, Тамарочка, я очень занят. Она обиделась и перестала отвечать на его утешительные звонки.

Пустоты у него в душе не возникло, а она потом несколько лет присылала ему поздравления в день рождения, называя Виктора «мой несостоявшийся муж». Хоть адрес меняй. Он ответил на очередное послание, открытка тогда пришла из Крыма. Написал, что никогда не подразумевал женитьбы. И просит оставить его в покое, это будет лучшим подарком. Через две недели — длинное письмо: она писала, что давно устроена, у нее двое детей и прекрасный муж. Но в ее душе…

Дальше он не читал. Скомкал письмо и выбросил. Тамара и без пояснений запомнилась ему крепко. Слезы, сцены. После того эпизода в жизни он попросту пресекал любые женские попытки добиться особого расположения. Он не намерен чувствовать себя лгуном и предателем, что там еще они говорят при расставании. В его жизни есть гармония. И не нужно ее нарушать вторжениями. Посторонние люди, по сути. Он занят по горло, ему некогда. Океан знаний бесконечен, он постыдно мало успел! Если это эгоизм — хорошо, не спорю. Эгоист, который никому не причиняет вреда, не может быть обманщиком. Он не дает повода для несбыточных надежд.

Он одинок.

А внутренняя жизнь Виктора переполнена голосами, образами, пересечением линий. Его идеал — эпоха Возрождения. Микеланджело — скульптор, поэт, художник, архитектор, мыслитель. Сведений о жене нет. Леонардо — аналогичная ситуация, ни слова о семье, и список можно продолжать. Жена — это камень на шею, помеха творчеству, ничего более. И дети в доме — ответственность до конца дней. Так самоотверженно воспитывать отпрысков, как его отец и мать, он не способен. И времени нет, и средств. Пустое.

И счастлив, что так сложилось. Совесть его чиста, это главное. Остальное — когда-нибудь потом. Может быть.

Виктору комфортно жить, не вступая в серьезные отношения. Бури, страсти — зачем? Он пишет тексты, он постигает тайны живописи, он переводит книги.

Заказы из столицы поступают, ведь там предпочитают провинциалов. И посетовать могут с высокомерием, интонация так и слышится в письме — вы иногда употребляете выражения, давно забытые в нашей практике. Завернули, однако. Давно забытые — значит: ты, парень, простоват. И большой объем работ с переводчиком «из глубинки» дешевле обходится. Снисходительные правки делают — такое слово уже вышло из употребления! Вышло так вышло, вам видней, редактируйте. У каждого свой кусок хлеба, он не обижался. Биографию не расскажешь в подробностях, а в России свои представления о том, как на самом деле пишут и говорят в Англии и Франции. Их в школе учили, они знают, ни разу не пообщавшись с носителями языка. Сидят в столице и точно знают. Дай им волю, они бы и тексты радиопрограмм Би-би-си правили, поучая, как именно говорят в Лондоне. Смешно.

Когда с ним связалась Алевтина Чуйко, редактор издательства «Актуальные мемуары», он ответил с готовностью. Да, у него есть связи в Париже и он может получить по электронной почве, если поднять старые знакомства, практически все, написанное о королеве Маргарите Наваррской. Может сделать свой вариант, соединив разные источники, почему нет? Исследования такого рода он любит, хотя редко приходится так глубоко погружаться в тему.

Осталось только об оплате труда договориться. Сошлись на том, что оплатят построчно, когда он предоставит окончательный вариант. У издательства заказ на издание объемного труда о Маргарите, после предварительной оценки окончательного текста цифра будет заложена в смету, так что поторопитесь, Виктор!

Объем задач его порадовал, сложности не пугали. Ему предстоит работа с парижскими архивами, а список тех, кто может посодействовать, он составил быстро. Завязалась активная переписка, ему отрадно напомнить о себе тем, кто знал его вихрастым мальчишкой, подающим большие надежды. Оправдались ли? Трудно ответить на вопрос. Во всяком случае, он занят тем, что его увлекает.

Что такое шумный успех в жизни? Суета и мельтешение ненужных людей, по преимуществу. Принуждение с утра до вечера. Делаешь то, что положено по статусу, — и деваться некуда.

А его жизнь — его собственный выбор, его свобода воли. Возможно, он не использовал свои таланты в полной мере. Но он не тщеславен.

Виктор щедро одарен природой, но делает только то, что у него получается легко. Не деградировал, не превратился в обывателя, мерно жующего траву повседневности. Что еще нужно для счастья?

Он с упоением создавал собственную версию легенды, живо вникал в подробности. О Маргарите написано во Франции много, исследования продолжаются — почему же она снискала такую славу? Смутная эпоха религиозных войн, сотни имен — и только Маргарита осталась — как синоним смелости, красоты, отваги и мудрости, даже определение такому пенящемуся коктейлю трудно найти. И аналога нет, хотя должны же быть аналоги… и почему она была именно такой, и правда ли то, что пишут исследователи? Он понял, почему ее имя вызывет такой интерес! Бесконечный повод для интерпретаций, и невозможен окончательный вариант. История с продолжением.

Телефонный звонок

Так распространено мнение, что супруг не любил Маргариту! Отчего? Да только ее он и любил, на самом деле. История отношений непростая, но Маргарита и от гибели мужа спасала, и помогала в сложных ситуациях. Интеллектуалка и варвар. Даже так: интеллектуальная авантюристка и везучий невежда. Вместе они составляли гремучую смесь. Интересно, какими бы уродились дети? Которых не было, я помню. Маргарита очень старалась, но не происходило. Это давало Генриху право увлекаться другими, супруга не реагировала вовсе или демонстрировала снисходительность, потому что meanwhile любила тех, кого хотела сама.

По-королевски любила, она сначала королева, потом женщина, — интересы семьи превыше всего. Но обе ипостаси уживались в ней без противоречий, в этом и сила ее. Женщина, полная благородства и страсти. Или благородной страсти, если хотите. При этом чертовски умна, один взгляд на портретах чего стоит! Упрекали в чрезмерностях грима, но не фаворитка, не куртизанка — королева так смотрит. Спокойно, слегка надменно.

Она уже развелась наконец с Генрихом официально, он снова женился и получил долгожданного наследника от новой королевы, Марии Медичи, которую вернее называть суррогатной матерью, так уж вышло. Маргарита и Генрих по-прежнему переписывались; экс-супруга направляла каждый его шаг, он советовался с «бывшей» по поводу политических интриг. Как Генрих и привык поступать: выскальзывать из сложных ситуаций он умел, а тонкостями деловой переписки не владел, образование оставляло желать лучшего, много лучшего — за это отдельное спасибо гордой Жанне д’Альбре, когда-то не согласившейся отдать сына на воспитание религиозным противникам в Луврский дворец. «Да ведь мы сделаем из него короля!» — верещала Екатерина Медичи. «Спасибо, не надо», — так вкратце можно пересказать обмен любезностями двух ненавидевших друг друга женщин.

И как часто Маргарита приходила на помощь мужу! Писала письма от его имени, сделала знаменитое обращение «Оправдательная записка Генриха де Бурбона», 1574 год — и вельможи потрясены его слогом и мудростью!

Маргарита многолика, но в одном последовательна: не спала с теми, кого не любила. «Нетипичная королева» могла позволить себе такую роскошь. Постель для любви, а не для достижения сиюминутных или далеко идущих целей. Таких королев мир не знал — ни до, не после. Маргарита была единственной. Честной, отважной, ни на минуту не забывавшей о благе семьи.

Маргариту не любила мать — но ее любила Франция, страна до сих пор бережет память о ней. Ее мемуары — полезное чтение для французов, да только ли для них? Она вовсе не заботилась о создании памятников рукотворных, при жизни под ее именем был напечатан только маленький трактат «О превосходстве женщин», написанный за год до смерти, да и эту публикацию осуществил ее оппонент. Десяток стихотворений, созданных будто между делом. И торопливые записки. Правда ей приходилось останавливаться на достаточно щекотливых моментах, рассказывать подробней. Объяснять. Иначе потомкам и вовсе ничего о ней не понять.

Откуда она знала, что эта будто бы непросчитанная, но угадываемая небрежность придаст ее образу романтический ореол? Ощущение, что знала. Изящная пунктирность изложения открывает широкое поле для умозаключений — и не дает возможности судить наверняка.

Ну вот, что-то проясняется, подумала Рита, — и как кстати вот это:

«Доверительная по характеру переписка Маргариты и Генриха в 1605–1610 годах доказывает, что их отношения восстановились полностью: королева обсуждала с ним свои имущественные проблемы, просила помочь своим друзьям и придворным, искренне радовалась появлению законных королевских отпрысков, наконец, выполняла различные поручения короля. Так, 6 сентября 1606 года в связи с распространением чумы в окрестностях Парижа Генрих IV попросил королеву Маргариту (а не Марию Медичи, законную супругу на тот момент!) срочно вывезти дофина Людовика из Сен-Жерменского замка в безопасное место. Выполнив королевский приказ, Маргарита отписала ему: “Я нижайше умоляю Вас верить, Ваше Величество, что честь исполнять Ваши приказания всегда будет для меня самым большим счастьем”. Поразительная привязанность будущего Людовика XIII к Маргарите уже тогда была общеизвестной, и король неизменно пользовался этим».

Прекрасно. Замечательно. И даже дата известна, в какой день Генрих просил об одолжении и в связи с чем.

После мягкой, но резкой отповеди биографу королевской семьи и своему почитателю Брантому (создавшему повествование о ней, показавшееся далеким от правдивого), Маргарита начала писать собственные записочки. Она спонтанно принимает решение об этом и обещает закончить за пять дней. Ну да, ведь Маргарита лишь уточнит кое-что, безделицы. Однако безделицы превратились в описание тех случаев, что повлияли на ее характер. Любимая дочь короля Генриха II и обуза для Екатерины Медичи, ее седьмой ребенок. Мать будто не понимала, как себя вести с этой умной и проницательной девочкой, стремительно впитывавшей дворцовые обычаи, умевшей использовать дружбу и вражду. Принцесса, все перекраивавшая на свой лад и выходившая победительницей из любой переделки.

Из мемуаров Маргариты, фрагмент о 1559 годе (это незадолго до гибели Генриха II):

«В моих воспоминаниях остался ответ, который я дала королю, моему отцу, за несколько дней до того несчастного события, которое лишило покоя Францию, а нашу семью — счастья. Тогда мне было около четырех или пяти лет от роду. Король усадил меня к себе на колени, чтобы побеседовать. Он попросил меня выбрать себе в услужение того, кто мне больше нравится: либо господина принца де Жуанвиля (который впоследствии станет великим и несчастным герцогом де Гизом), либо маркиза де Бопрео, сына принца де Ла Рош-сюр-Йон (наделенного таким блестящим разумом, словно Природа стремилась воплотить в нем свое превосходство над Фортуной, что вызвало зависть и смертельную вражду последней, которая и оборвала его жизнь в возрасте четырнадцати лет, лишив его почестей и наград, по справедливости положенных за его добродетель и благородство). Обоим мальчикам было шесть или семь лет; я посмотрела на них, как они играют возле короля, моего отца, и сказала, что выбираю маркиза. На вопрос отца: “Отчего же? Он не столь красив?”, ибо принц де Жуанвиль был белокур и белокож, а маркиз де Бопрео обладал смуглой кожей и темными волосами, я ответила: “Потому что он более послушный, а принц не может оставаться в покое, не причиняя ежедневно кому-нибудь зла, и стремится всегда верховодить”. Определенно, слова мои стали предвестием того, что мы увидели позднее». [пропуск в рукописи]

И постоянно всплывает в мемуарах имя ее черного ангела де Гиза, имя как повод для неприятностей. Главный уничтожитель, восстановитель и мастер широкого жеста. Неустановлено, кстати, были у них интимные отношения или нет. Маргарита с ним виделась время от времени — и отряхивалась потом годами. Отмывалась, как сейчас бы сказали, от проявлений любви. Или тайной ненависти?

Вот 1569 год, Маргарите шестнадцать:

«С тех пор как отбыл мой брат, он приблизил к себе господина Ле Га, который настолько подчинил его себе, что брат видел все только его глазами и говорил только его устами. Этот дурной человек, родившийся, чтобы творить зло, неожиданно заколдовал его разум и заполнил его тысячью тиранических мыслей: любить нужно только самого себя, никто не должен разделять с ним его удачу — ни брат, ни сестра, а также иными подобными наставлениями в духе Макиавелли. Наставления завладели разумом герцога Анжуйского и были применены им на практике. После нашего приезда и первых приветствий моя мать начала хвалить меня брату, говоря ему, сколько преданности по отношению к нему я проявила у нее на службе. На что он неожиданно холодно ответил ей, что все это легко объяснить, ибо он сам очень просил меня об этом, а осторожность не позволяет использовать такие услуги постоянно, и то, что кажется необходимым сейчас, становится вредным в иное время. Когда королева спросила, почему он говорит так, он увидел, что настал час воплощения его идеи погубить меня. Он ответил, что я становлюсь красивой, а герцог де Гиз хочет просить моей руки, и его дяди весьма надеются женить его на мне. И если я начну оказывать господину де Гизу знаки внимания, то можно опасаться, что я буду пересказывать ему все услышанное от нее, королевы; королеве также хорошо известны амбиции дома Гизов и то, сколько раз эта семья переходила нам дорогу. В связи с этим будет наилучшим, если королева перестанет отныне говорить со мной о делах и мало-помалу прекратит доверительные отношения». [пропуск в рукописи]

Наука интриг в шестнадцать лет — это рано или поздно? Во всяком случае, запомнила этот случай юная принцесса надолго, сразу научившись никому не верить. Если мне льстят — чего же хотят на самом деле? Лесть — это сигнал, предупреждение об опасности. Разгадывай истинные намерения льстеца, даже если это твой родной брат, а в данном случае это не просто брат, а любимый сын чересчур энергичной Екатерины Медичи, герцог Анжуйский, будущий король Генрих III; та еще сволочь — хоть и дурак, как потом выяснилось. Любвеобильную мамочку на покой сумел отправить, та вскорости преставилась. И сам за нею последовал через полгода, пронзенный не стрелами Амура, а ножом заезжего монаха Жака Клемана, решившего отомстить за смерть братьев де Гизов. Фанатик был допущен к монарху без каких-либо сложностей, «режь не хочу». Охраны полон дворец, а короля убили. Интриговать Генрих III умел, а более ничему не обучен.

Но ведь тогда, в 1569 году, братец родной, герцог Анжуйский, любимый сын Екатерины, действительно ее оскорбил! Идеальное политическое мероприятие против родной сестры — тинейджера. Вначале уговорил Маргариту отстаивать его интересы перед матерью во время своего отсутствия, вернулся — и тут же обвинил в предательстве. Обычный маневр, но для простолюдинов, как думала благородная Маргарита, о которой Брантом писал: «Она — настоящая королева во всем»! Герцог был ненадежным малым, как и все отпрыски Черной королевы, Маргарита — исключение.

Потому мать ее и не любила. Энергичная, кудахчущая на всю Европу злобная курица, наделенная неограниченной властью, каким-то образом умудрилась дать жизнь дочери голубых кровей! Генетика штука странная. Маргарита, седьмой ребенок, единственная удалась в отца. И мать ее невзлюбила, потому что и Генриха тайно ненавидела, хоть клялась в любви к мужу постоянно.

Девочка, с детства вынужденая терпеть унижения, становится женой блистательного короля. И снова вынуждена терпеть, двадцать лет терпеть его фаворитку, красавицу Диану де Пуатье.

Очаровательная история. Диана элегантна и прекрасна, возлюбленная — на двадцать лет старше короля! И это не единственная знаменитая женщина с внушительным перевесом в возрасте, что была любима и обожаема.

Интереснейший феномен! Невероятно — и вместе с тем примеры есть.

Из мемуаров Маргариты, несколько строк о событиях 1572 года:

«Фортуна, никогда не дающая людям полного счастья, вскоре обратила состояние счастливого торжества и празднеств в полностью противоположное: покушение на адмирала оскорбило всех исповедующих религию гугенотов и повергло их в отчаяние».

Фортуна, никогда не дающая людям полного счастья. Она и об этом знала, заметим.

Но почему столько отметок [пропуск в рукописи]?

И что они означают — фрагменты, изъятые кем-то, или пропавшие тексты, канувшие в Лету?

Рита изучала документы, предоставленные Алевтиной Чуйко. Стол завален бумагами, а в них сплошные вопросительные знаки на полях. И самое начало, один из вариантов мемуаров Маргариты (найденный? скомпилированный? истинный или переписанный впоследствии, как Дюма скопировал по памяти переписку Шопена и Жорж Санд, получив доступ к письмам всего на одну ночь?) — вызывает сомнения.

Придется звонить Алевтине, уточнять — и, пожалуй, сам бог велел связаться с переводчиком, она говорила ведь о том, что есть у нее сотрудник, надежный и со связями. Какими связями и где?..

— Алевтина Сергеевна, здравствуйте! Беспокою вас, наверное, невовремя?

Рита держала особый тон в разговорах с Чуйко, смутно ощущая беспокойство, исходящее от собеседницы. Получалось, что Алевтина считала себя работодательницей. А Рите не так нужен работодатель. Как бы это объяснить? А вот прямой контакт с тем, кто работает с документами, необходим. Собственно, Аля ведет себя безукоризненно по отношению ко мне. И вопрос на кончике языка, вот-вот сорвется вслух: почему? что вам от меня нужно?

— Мне бы с переводчиком вашим связаться, помните, он из Владивостока, вы рассказывали. Постоянно вопросы возникают, вдруг он поможет. Я во всем люблю точность.

— Мы же о шестнадцатом веке речь ведем, какая уж тут точность? Да нет, Рита, не обижайтесь. Конечно, свяжу вас с Виктором, записывайте его имейл. — Рита поспешно схватила карандаш, вписывала в блокнот буквы и значки под диктовку. — Предупредите, что от меня, нет проблем. Он вдумчивый и такой, знаете ли, старательный. Думаю, поладите, но раз уж позвонили… У меня разговор к вам, Риточка. Выбирайте-назначайте место, встретиться бы нам. Дома или в издательстве? Как удобней?

В конце концов сговорились у Алевтины дома. Да прямо завтра приходите, я новую книгу готовлю к печати, прикована к столу цепями. Но отвлекусь в любой момент!

Редактор издательства открыла дверь, наряженная в плавно ниспадающее кимоно цвета блеклого граната, зелень листочков кое-где. И взгляд у нее располагающий, только родинка на левой щеке чуть дергается от напряжения. И два изогнуто-породистых кота льнут к ногам хозяйки, один слева, другой справа.

— Это мои любимые бесики, они воспитанные и умеют себя вести при деловых беседах, не смущайтесь. Заняты только друг другом, но знакомиться с новыми людьми любят. На всякий случай я их здесь, в холле закрою, а мы в кухню с вами, Риточка, направимся.

Можно ведь вас так называть? Впрочем, я уже называю, — короткий смешок Алевтины, плавно ступающей впереди. Она открыла добротную дверь, пропуская гостью, и тут же захлопнула ее, пропев что-то заклинательное изысканным котикам, чтобы не безобразничали.

По пути приоткрылась еще одна дверь, ее Алевтина придержала рукой: это мама моя, Ольга Павловна. Выглянула старушка в перманенте, смотрит на Риту с интересом, но нерешительно, будто спрашивая, можно ли выйти.

— Мамочка, мы поговорим с Маргаритой, вы почитайте что-нибудь у себя, хорошо?

Кивок с готовностью и пониманием — и старушка исчезла так же неслышно, как и возникла.

— Кофе сейчас готов будет, пряники и печенье выбирайте, — Аля ставит угощение, вазочку с вареньем не забыла.

Обмен любезностями продолжался уже минут десять, Рите показалось, что ее привели не в кухню просторной «сталинки», а в музей литературных достижений — в рамочках дипломы и награды издательства, избранные книги на полке. Призы-статуэтки неисчислимые, портреты членов семьи, все как положено. У дочери игривое выражение лица, у мужа ответственное, у Али — само обаяние, она на фоне огромного книжного шкафа, естественно.

Представительская кухня, все продумано.

— Через минуту кофе готов, вам подать с молоком или без?

— Да не хлопочите, Алевтина Сергеевна, неудобно вас отвлекать от редакторских занятий. У вас не кухня, а выставка, глаза разбегаются. — Рита вынула блокнот, где вопросы записаны. Не думала, что пригодится, но в этом музее благополучия все на свете забудешь. И зачем она рядом на диванчик садится, есть же кресло? Надо было в рабочей обстановке встречаться, я как чувствовала. Начинается представление, а мне бы с рукописью разобраться. — Рита нервничала, чего ни один мускул на лице не выдавал, тренированность помогает.

— Рита, мне давно хотелось вас в гости пригласить. Обсудить некоторые важные для нас обеих вещи. Я сразу к делу, хорошо? Не удивляйтесь, если что-то неожиданным покажется. Книга о Маргарите де Валуа пока в проекте, так?

— Я работаю над материалами. Изучаю, сравниваю. Много написано о ней, возникает вопрос: зачем обращаться к этой теме? И у меня зреет замысел, неясный пока…

— У меня предложение — извините, что прерываю, — не только замыслы обсуждать, но и книгу писать вместе. Точки зрения у нас совпадают во многом, ваша предыдущая работа мне очень понравилась. Допустим, у меня не так много времени для писательства, — Алевтина вздохнула, — обрабатываю чужие тексты, вожусь с правками, нудное занятие. На что уходит жизнь! И ведь совсем другие планы были. Но что поделаешь — теперь только и радости, что обозревать успехи нашего общего с мужем дела за утренним кофе. Он ведь деспот. Мой повелитель, — она вздохнула. — Я постоянно под контролем. А мы с вами такое бы могли закрутить вместе! И сделать совместную книгу, и потом… это моя тайная мысль — написать об истории Государства Российского, написать то, что послужит славе Отечества и его процветанию! Смотрите, Рита, план такой — я помогаю вам с материалами, регулярно выплачиваю зарплату: у меня в штатном расписании есть вакантная единица, должность литературного редактора. Пока что я эти функции выполняю сама. А если вы согласитесь — то появится новый автор. Даже два автора. А возможно, у нас будет общий псевдоним. Как вам идея? Мы советуемся по поводу композиции книги, обсуждаем концептуальные решения, вы пишете базовый текст, я довожу рукопись до окончательного вида — мы всю творческую работу делаем совместно! У меня просто руки не доходят, я вязну в беспрерывном «не тяни кота за хвост» и повседневной текучке! А ведь когда-то мечтала писать сама! Потом встретила свое счастье, как принято говорить, — и стала рабыней бытовой тоски, не любви вовсе. Вы смотрите на нашу кухню-стенд, вам смешно, наверное. А я как машина — тут и текст, и стирка, и уборка, с Ирочкой мама помогает, спасибо ей. И представительствую, и тружусь, аки пчела. Я на этом белом семейном корабле и помощник капитана, и матрос, и тот, кто палубу натирает.

— Ее матросы и натирают, — подсказала Рита.

— Да неважно, кто ее натирает, эту самую палубу. Мой муж возомнил себя капитаном, а деться мне с этого корабля некуда, он шутит, что утону в волнах кипучих. Или зыбучих. Злоебучих, в общем, извините, Рита за каламбур, я ведь никогда не ругаюсь, но вырвалось, — и Алевтина, будто в подтвержение своей деликатности, нежно провела по столу пухлыми пальчиками — глиссандо вправо, глиссандо влево. Влево уже ладошкой ласкала столешницу. Музыке, возможно, училась когда-то, но давно не играла, подумала Рита.

Неожиданная исповедь. Да полноте, исповедь ли? Условились о деловой беседе и обсуждают детали сотрудничества, достаточно щекотливые. С лирическими отступлениями, но конкретное прозвучало — давайте писать книгу вместе.

Как вместе?

Что именно вместе?

Вначале два человека ощущают совместимость творческую, а потом «вместе» возникает. А тут еще и литературную деятельность от имени Алевтины вести предполагается. И туманно, контуры не очерчены. Намеками. А-а, мне ведь зарплату предложили, поэтому. Рассказать ей о том, как Вселенная смотрела в мое окно, и ощутила я такое одиночество, что ни жизни ни смерти нет?.. Я, как за соломинку, ухватилась за эту идею, когда она со мной впервые говорила. Отвлечься от жрущей меня заживо тоски. Конечно, я Алевтине многим обязана, но ведь она выручала меня, сама не зная о том, совпадение. И не скажешь, что мне издание не так важно, но что-то неопределимое словами увлекло. Музыка книги зазвучала — светло и торжествующе, призывно.

Сочтет меня ненормальной и только, если ей о музыке книги рассказать.

И отказаться сейчас прямо не могу. Неожиданно. Непростая тетенька Алевтина Сергеевна. Или я преувеличиваю, и она искренна со мной?

— Алевтина, мне очень лестно ваше предложение о постоянном сотрудничестве. Но я пока не могу ответить ни да, ни нет. Мне нужно подумать. У меня тоже своя история, и в подробностях не расскажешь, в одну встречу на вашей кухне не поместится. И не в оплате интерес мой, Алевтина Сергеевна.

Влезла с головой в мемуары и комментарии к ним, и эпизоды давно ушедших дней проходят перед глазами. Мне все чаще кажется, что жизнь моя как-то связана с теми, о ком читаю и пишу. Мы в диалоге, понимаете? Поэтому мне мало предоставленных литературных свидетельств. Мне нужно все, что только можно найти, иногда маленькая подробность освещает неожиданным светом прочитанное ранее, мне бы разные варианты переложения одной и той же фразы узнать.

И были эпиграммы, памфлеты — читать о них только в примечаниях недостаточно. При всей приблизительности нашего знания о той эпохе, да и о любой эпохе — в некоторых деталях мне нужна точность. Я должна быть уверена, что именно Брантом, а не кто-то другой написал о Маргарите: «Она была королева во всем». Ведь после Дюма, свободно обращавшегося с фактами, небрежность вошла в моду. Стопятидесятый, переписанный кем-то вариант, многажды переиначенный, часто цитируется как первоисточник.

— Понятное дело, тут есть допуски, приблизительные значения.

— Вышивать по канве можно. Но выбирать рисунок для канвы в наших силах, и остановиться предпочтительно на аутентичном узоре, вы согласны?

— Да, конечно, Рита. — Голос собеседницы суховат, некоторая трескучесть, как хрипотца в горле, появилась. Сейчас по имени-отчеству величать начнет, замкнется. Как хорошо все начиналось! «Мы закажем вам книгу о…» Тогда Рита ожила, вышла из оцепенения, и тяжесть в грудной клетке перестала ощущаться, и вот это долбящее «за что?» перестало доканывать, а то ведь день и начинался, и проходил одинаково.

— Нет-нет, я вам очень и очень признательна за нашу беседу, жду с нетерпением ваших звонков и писем.

— Переводчику написали уже, кстати?

— Пока нет, но вскорости напишу. Мне пора, Алевтина, — Рита поднялась.

Можно бы написать «стремительно поднялась», но будет не по правде. И Алевтина не сразу отодвинулась, немного помедлила. Она же сидела рядом, колыхалась пышная грудь под шелковой тканью кимоно, и стол, уставленный необходимыми для душевной беседы вареньями, свободы передвижения не давал. В конце концов Рита протиснулась, поспешно прошла по коридору. Дверь в мамину комнату снова приотворилась.

— До свидания… — Ольга Павловна, подсказала Аля. — Ольга Павловна, до свидания!

Старушка что-то прошептала в ответ, а Рита уже в холле, где ждали освобождения коты, один поджарый, другой щедро пушистый, они и не отреагировали на Ритино появление, сразу устремились к хозяйке, нежно обвив ее ноги хвостами.

И Рита спускалась по лестнице, машинально заполняя словами лелейное мурчание, сводившееся, скорее всего, к простейшему: мы так голодны, мы заждались, мы рады увидеться вновь!

Вопрос не остался без ответа

Рита так и не освоила науку составлять деловые письма. Непременно добавляла лишние слова, писать по электронной почте незнакомому человеку — мучение.

Виктор не обязан откликаться и прекрасно о том осведомлен. За переписку с автором, использующим перевод, не платят. Да и мотивация у Риты запутанная, скорее охота делиться своими соображениями с тем, кто в курсе, о чем она говорит.

По запросу в сети она собрала информацию о Викторе, там фотографии и биография коротко. Серьезный мужик, возможно он уже давно другой работой занят. Судя по всему, он вкалывает как вол и не отказывается от любых предложений — не только бесчисленные исторические хроники, он и воспоминания американского генерала перевел. И роман французской писательницы в списке. О, и сборник рассказов собственного сочинения издан во Владивостоке лет пять тому назад. Коллеги, значит.

Конец ознакомительного фрагмента.