Нечто. Разгадка смерти

Светлана Нина (2024)

В захудалой школе на окраине маленького города неведомая слизь начинает нападать на учеников. Пробивная Ника и ее верные подруги решаются разгадать, кто же натравливает слизь на ее одноклассников (хотя ну их всех). Неужели это несносный учитель физкультуры Пупок? Или озлобленная Поломойка? А быть может, все же социопат-медалист Кирилл?..

3

На первом уроке классу повезло — теорему не спрашивали, хотя все уже привыкли к плохим оценкам. Римма пол-урока бродила по этажам, заглядывая в кабинеты к коллегам и вопрошая, не видел ли кто ее противную эпохе горжетку, которую она водружала на себя независимо от погодных условий. Горжетка эта органично ложилась на ее внушительный бюст таким образом, чтобы не перекрывать золотой кулон с черепашкой. Над не по возрасту прямыми плечами учительницы кокетливо подпрыгивали всегда тщательно прокрашенные и удивительно блестящие завитки, которые она наверняка создавала каждое утро в ущерб сну. Завершали образ совершенно не нужные этой высокой женщине каблуки.

Поначалу Ника пыталась учить уроки, честно делая вид, что поощряет мыслительные процессы в своем мозге. Потом, плюнув на бесполезную трату времени и запуская учебник в стену, благополучно забывала даже то, что успевала прочитать. Куда более плодотворным времяпрепровождением оказывалось впасть в нирвану от «Queen» на всю громкость и заработать косые взоры соседа — зануды, неодобрительно высовывающегося из окна дома напротив.

— Хоть часть этой ерунды пригодится нам в жизни? — высказывала общее мнение всех обиженных и оскорбленных Вита.

Обычно на уроках, когда нельзя было балагурить с друзьями, она при первой возможности доставала зеркало или телефон и погружалась в созерцание себя, не забывая при этом улыбаться своему обожателю Алексу. Его, конечно, звали Александром, но вековая привычка русских к западнофильству проявлялась и в их эпоху отката, хотя все уже удобно забыли непотребства группы «Тату» на федеральных каналах.

— Ты должна попытаться выучить хоть что-то, — укоряющее произнесла Марго, косясь на красящуюся Виту. — Вам же обеим ЕГЭ сдавать.

При этих словах девочки издали звук, похожий на длинное «О». Ника потрясла губами.

— Рит, ты меня просто поражаешь, — заключила она, стараясь перекричать рев класса.

На уроках, если учитель не выдерживал и сбегал от них, одиннадцатый «А» шумел так, что иногда приходили с нижних этажей и грозили обратиться к директору, если шквал рева и топанья не прекратится.

— Если бы училки нормально вели себя, я бы, может, и выучила что-нибудь, но… Они так неинтересно объясняют! Это ж кошмар — историк поддат и заставляет нас самих читать параграфы. А он тогда на что? Читать эту хрень я и без него могу. Я-то не учусь из принципа, а другим вообще по фигу. Если бы у нас был хоть один нормальный препод! Да хрен там плавал с тех пор, как ушла Ирина Павловна!

— Мне тоже теперь не нравится литература! — растягивая слова, вскрикнула Вита и тут же нарисовала себе помадный след на щеке.

— Это просто твои отговорки, — неуверенно ответила Марго.

— Да брось, — разочарованно и с каким-то подвыванием обиды продолжила Ника, — мои предки так вопят об учебе, что у меня эта учеба идет обратно. Хотя сами не ангелы, а учились хуже меня. Они не хотят понять, что я могу и хочу поступать неправильно! Я живой человек, а не исполнительная кукла! В жизни обычно троечники рулят. Все зависит от способности мыслить и усваивать информацию…

— Я давно поняла, что ты не учишься из духа противоречия, — уважительно произнесла Вита, изящно оттирая помаду салфеткой, которая всегда была припасена в кладовой ее сумочки.

— Да! — обрадовалась Ника. — Образование — это навязанные социальный конструкт!

Тут уж Марго сощурилась и неодобрительно приподняла голову на Нику.

— Да неужто.

— Именно что! Посмотри на Цукерберга!

— Он учился в Гарварде.

— Но не доучился ведь!

— Туда простые не попадают. Это тебе не мы с Веселой. А мы без диплома будем на заводе пахать, пока руки не отсохнут. Впрочем, мы и с дипломом будем пахать не меньше… — вздохнула она.

Ника отмахнулась, не желая терять кураж.

— Школа прессингует нас, предки прессингуют, как тут вырасти нормально? Учителя бесят, все орут, никто не слушает, не понимает… Вот как ты делаешь все так, как хотят родаки? Не хочется тебе иногда послать их?

— Я привыкла, — без надрыва ответила Марго. — Это труд, но меня хвалят, мной гордятся. Это приятно.

— А я не хочу, чтобы мной гордились, — уверенно сказала Ника.

В этот момент Марго пригнула ее голову к парте. Над ними пролетел растрепанный веник и, ударившись о стену, упал на горшок с цветами.

— Шухер! — заорал дозорный, стоящий у двери. — Училка!

Те, кто до этого носился по классу, безумно хохоча, испуганно рассыпались по местам. При этом они нарочито медлили уже в самый последний момент приседания за парту, чтобы не потерять величие в глазах сообщества,

— Так, — угрожающе зафыркала Римма Эдуардовна, не успев даже осмотреться, но сразу девятым чувством уловив неладное.

В таких экстренных случаях полагалось напустить на себя грозный вид, сдвинуть брови, как Иван Васильевич, и пригрозить расправой классного руководителя или директора.

— Что здесь произошло?

Увидев разбросанные листья и искореженный веник, Римма взвизгнула. Отдышавшись, она по своему методу осмотрела класс. Большинство опустили головы в девственно похрустывающие страницы учебников или делали вид, что только проснулись. Кое-кто водил ручкой по тетради или смотрел в окно.

Только Ника нагло смотрела на учительницу. С Риммой у нее были старые счеты — когда-то та абсолютно незаслуженно поставила ей трояк за криво исполненный чертеж. Ника перед этой финальной экзекуцией убила на домашнее задание целых двадцать минут и в бешенстве вырвала несколько черновиков, от бессильной ярости топча их ногами. Она настолько возмутилась тем, что ее героические потуги не оценили по достоинству, что выложила все, что думает о черчении и его месте в перечне необходимых человечеству премудростей. С тех пор не проходило и года, чтобы они с Риммой Эдуардовной не разругались, разражаясь взаимными претензиями, обидами и домыслами.

В прошлом году Римме Эдуардовне за неимением лучшего варианта была оказана честь вести субботник у их класса. Римма была больше озабочена выбором нового оттенка волос, поэтому нелюбезно разъяснила отрокам, что делать. В довершение инструктажа она строго-настрого наказала беречь новый инвентарь, приобретенный по случаю посещения школы губернатором. Особенно Римма почему-то привязалась к красным ведрам, надменно поблескивающим в лучах весеннего солнышка. Что охватило тогда Нику, противодействие ли, желание отомстить, упрямство или обычная вредность, она не могла сказать даже сейчас. Как только Римма отвернулась и поскакала к группе подневольных учительниц, в свой законный выходной недовольно видневшихся у турников, Ника схватила новенькое ведро. Заворожено глядя на мчащийся через перекресток грузовик, она оценивала траекторию полета предмета (видимо, усилия Риммы Эдуардовны все же не прошли так уж бесследно). Решившись, Ника со страхом и даже жалостью запустила ведро под колеса машины. Оглушительный вопль Риммы доказал ей, что месть удалась. Нике повезло, что группа учительниц была повернута в другую от нее сторону.

Но Римма Эдуардовна подозревала что-то, основывая свои предположения на чрезмерно довольном и даже глумливом виде Совиной после инцидента. Она пыталась припугнуть класс страшной расправой, но тот слишком уже привык к пустым угрозам и полному бессилию своих учителей. Даже те немногие, кто все-таки видел Нику с ведром, благоразумно решили помалкивать.

С тех пор отношения учительницы и ученицы почему-то еще больше ухудшились. Масло в огонь подливало и то, что Ника всегда выделялась в толпе сверстников своим фирменным стилем говнаря. Она начала носить пирсинг задолго до того, как в десятом классе его позволил себе Степа Трёпичкин. Вместе их и еще нескольких человек всегда припоминали, когда стремились вызвать у учеников желание возвести глаза к потолку, облепленному паутиной. Римма же, тайком от всех, должно быть, мечтающая о Петербурге, не выносила подобного варварства.

Поэтому сейчас Римма, угадав нелицеприятные для себя мысли Ники, прищурилась и спросила:

— Совина, это ты?

Ника безразлично пожевала язык.

— Почему вы тут же решили, что я?

— Так это не ты?

— Если я одета не как все, — завелась Ника, уцепившись за свою любимую тему притеснения, — это не значит, что я должна устраивать потасовки и вениками сшибать горшки!

— Не значит, — неохотно согласилась Римма Эдуардовна, — но твой внешний вид вопиющ! Сколько раз я разговаривала с твоими родителями…

— Они не убедили меня, — вкрадчиво ответила Ника.

Собравшиеся безразлично слушали перебранку. Кое-кто втихаря клацал по телефону.

— Все-таки стоит нам выяснить, кто это сделал, если, конечно, не ты… И потом, что у тебя на поясе?

«Достала!» — подумала Ника, и, чувствуя, что терпение кончается, покосилась на Виту. Та умоляюще скосилась на нее. Но Нике уже нечего было терять — от четвертной оценки не зависело ничего, уроки постепенно сходили на нет.

— Это скорпион, — ответила Ника учтиво. — Он вам не нравится?

— У меня пока еще есть вкус.

— Тогда почему вы носите на себе убитых животных?

Римма Эдуардовна как будто опешила, но потом, вспомнив, кто она, процедила:

— Совина, к директору!

Маргарита со вздохом проводила подругу глазами.

Из-за этого казуса сегодня даже не была затронута тема, что одиннадцатый «А» ничего не знает, не умет и не сдаст. «Я просто поражаюсь! — с чувством говаривала Римма об интеллектуальном уровне своих учеников. — Вы — потребители!» Обычно после подобных экзекуций она ставила заведомо единичным работам «три с минусом» и гордо бралась за объяснение новой, еще более провальной, темы, смысл которой улавливала едва ли лучше своих великовозрастных подопечных.

Однажды в девятом классе, когда алгебру по причине личных неудач Риммы Эдуардовны замещала более степенная и академичная преподавательница физики Нина Тамаровна, к доске была вызвана Алина. Единственным предметом, к которому она имела хоть какую-то тягу, был труд, закончившийся несколько лет назад. Сейчас все ее время занимали нехитрые взаимодействия между людьми, попадающими в поле ее зрения и непрерывный поток проблем, связанный с вышеперечисленным. Главным слушателем этих откровений поневоле становилась Маргарита из-за чрезмерной терпимости к слабостям ближних. Чужим людям она могла дать от ворот поворот, но никак не одноклассникам, которых почему-то считала родными. Она предпочитала не замечать, что за все одиннадцать лет ее с ними тесного взаимодействия они совершили больше пакостей, чем полезных дел, и, похоже, гордились этим, с довольным смехом сообщая окружающим о своих достижениях. Так же ей было привычно, что никто, кроме подруг, не пришел к ней, когда она лежала в больнице с гайморитом.

Алина вышла к доске со смутным довольством незамутнености своего разума науками. Все попытки учительницы добиться от Алины написания хоть одной формулы заканчивались трагически — ученица просто улыбалась, крепко держа мел и находясь в готовности сейчас же записать доносящиеся из класса звуки. Класс же зевал и ждал перемену, а не перемен. Наконец, Алина расслышала не слабый уже, а вполне уверенный шепот первых парт: «А в квадрате плюс Б в квадрате…» Не дожидаясь окончания, Алина бодро написала «А» и нерешительно остановилась, оглядываясь на класс. Нина Тамаровна уже не принимала в действии никакого участия, со слабой улыбкой сложив руки на груди и наблюдая.

Алина беспомощно чертила на доске что-то невразумительное и тут же стирала. К ее «А» ничего так и не прибавилось.

— В квадрате, в квадрате! — раззадоривались ребята.

Они похихикивали и качали головами. Хотя за потомка Энштейна и по внешности, и по способностям хотя бы отдаленно мог бы сойти только Кирилл.

Наконец, Алина решилась и обвела написанную ранее букву «А» в квадрат. В последовавшем за этим коллективном взрыве смеха приняла участие даже элегантная Нина Тамаровна.