Соцгород – 2. Письма Геракла

Светлана Леонтьева

Новая повесть Светланы Леонтьевой повествует о том, как главная героиня оказывается в эпицентре скандала, казалось бы — на дворе время иное, но люди из окружающей среды не перестроились, не стали помогать страждущим, а, наоборот, ополчились на человека, не желающего им зла. О том, что даже малейшее замечание или нечаянно обронённое слово становится камнем раздора. И перемирие, как манна небесная, лишь по капле снисходит, к жаждущей этого главной героине — женщине сорока лет.

ПИСЬМО ГЕРАКЛА ВТОРОЕ

Я пила.

Отчаянно.

Водку.

Затем бросила. Меня как-то спросил наш известный редактор:

— Ты пьёшь?

А ещё спросил:

— Бусы пластмассовые?

Словом, и да и нет. А бусы не пластмассовые, а тканевые. Цветочки лазоревые. Шарики стеклянные.

Про него Имма тоже сказала:

— Он второчен. Он списывает у Сельвинского.

Мы шли из библиотеки втроём — мой друг Горацио, я и Имма. Подошли к киоску печати. Помолчали. Имма пошла в гостиницу — ей там дали грамоту почётную. Кажется, дяди Сэма. Она первая в нашем городе начала получать премии, то одну, то другую. Как раз в начале века появилось конкурсное движение. Откуда оно взялось? Из прошлого. Ибо на заводах отличившимся рабочим выдавали вымпелы, передовикам производства выписывали премии, а вот как можно в литературе проводить конкурсы? Ну смешно же. Всё равно все знают и видят, кто даровит, а кто так себе. Но для самомнения, наверно, приятно получать благодарности и награды.

Вот я что скажу: «Плевала я на эти призы. На эти сладкие конфетки. На эти шоколадки-однодневки. У меня уже стены не хватает в комнате, где размещать вымпелы и благодарности!»

Интересно взглянуть, что будет после кончины, ну после смерти, после загробного ритуала? Думаю, что нас похоронят вместе с Иммой. Рядом. На Федяковском погосте. Или на Автозаводском кладбище. Или нет, её на Бугровском, меня в Марьиной Роще. Ибо я — воин. Да, да. С некоторых пор. Например, кровь сдавала для пострадавших в теракте, гуманитарку грузила. Книжки отправляла за свой счёт. И просто помогала. Ну там, носки вязала, чебурашек шила. Но это — капля в море. Даже меньше капли, часть капли, звёздочка её, лучик.

Вообще, человек творческий — это полувоенный типаж. Постоянно надо обороняться. Видела в соцсетях обо мне отзывы: Эта Ветка Веткина — такая сложная… у неё не слог, а дебри. Тьма.

Ага, нас тьмы и тьмы и нас свет и свет. Так и хочется сказать: отвали, моя черешня. И я бы сказала, если бы не увидела в соцсетях целый роман про меня написанный. И не лень этому человеку писать три дня и три года, доказывая, кто первичен, кто вторичен, а кто и вовсе третичен?

«Она, эта Веткина, кукла, homunculus. Она не настоящая. У неё губы сердечком. Нарисованная вся…» Вот просто скажи: я ненавижу Веткину! Даже кушать не могу! Такая неприязнь у меня!

А всё остальное — придирки!

Если я начну разбирать творения-нетворения-нетленку-тленку Иммы, то перья и пух полетят! Но у меня нет такой цели и задачи. Ибо «отечественная война, отечественная литература…» И мира я хочу…

Есть у меня такой, опубликованный в газете ветик-светик:

Свобода твоя — на три метра от века.

Свобода моя — простирать к тебе руки.

Я боготворила в тебе человека,

бери жизнь мою! Путь варяга и грека.

И кровь мою! Кров с теплотою ночлега.

…А нынче меня заказали — подруге.

И деньги она приняла — о, довольно ль? —

серебряных, звонких монет: курс Иудин,

один к тридцати! Не заплакать бы. Коль я

на мушке прицела, где пальчик смозолен.

День Судный.

Мы были с тобой молодыми, нам можно

смеяться, грустить, пить вино на скамейке.

А нынче меня заказали! В прихожей

затылком твой взгляд ощущаю. А всё же,

подумай.

А ну их?

Давай-ка скоренько

с тобой отмотаем обратно, как было.

…Ты целишься. В грудь. Ни в висок, ни в затылок.

О, нет, ни ножом. Ни винтовкой. Ни танком.

Ты целишься словом: не цельным — подранком,

ни фразой, а малым ребёнком, младенцем.

Да ты сочинять разучилась всем сердцем!

Кричу тебе вновь через насты, заструги:

бери жизнь мою. Кровь. Бери всё, что хочешь

до этих родильных, крестильных сорочек,

до кожицы в цыпках, заплатках в цветочек.

Но нет. Я заказана нынче подруге…

Не страшно мне! Нет. Не угрюмо!

Порочно…

Мне душно. Мне воздуха нет!

Не в кольчуге,

не в латах я. Даже не в бронежилете.

Открыта. Разверста.

…ты деньги в конверте

считаешь.

О, нет, не случились, чтобы сбила машина,

я б тут же в больницу к тебе, мол, спасите!

О, нет, не предай тебя лучший мужчина.

Была бы тебе я — жилетка и китель,

фуфайка, платок, пенье крохи-пичуги!

…Сегодня меня заказали подруге!

И тут я поняла в чём дело: в жадности. В скупердяйстве. Мелочности. И копеечности. Ибо своё — оно и есть своё. И не пахнет. А у меня пахнет. Вот для неё просто источает запахи!

Например, заходишь в рощу, а там сирень исходит, млеет, как духами в парфюмерном магазине! Голова кругом! А вот бывают иные запахи: смердящие, как от трупика собаки или кота, мыши, птицы… мне рассказывали, как собака выла, доедая мясо то ли грибника, то ли убиенного в окопе, то ли ещё кого-то. Именно выла! От жадности. Мяса много, а собака одна. Затем лисица прибегала, то же орала, как ненормальная, прямо-таки, как древняя плакальщица над покойником, а сама ела и ела. Затем волчица: ну это просто мороз по коже! Вы мурашки заказывали? Нет. Это вам — подарок!

И мне свалился такой подарочек — мурашки, вой, крик, плач, стенанья, какие-то жаркие печи возле меня, пляски, танцы — встаньте в круг! Понеслось!

Кто-то был за меня. Кто-то против. Кто-то сочувствовал. Кто-то понимал. Кто-то кивал. Враги посыпались, как новогодние подарки. Первая моя реакция — гнев. Вторая принятие. Третья — жалость и любовь.

Но я не стану выдёргивать контекст из контекста, не стану писать пародии, коверкать чужие тексты, выдавая их за скоморошьи, полу-психушные, бездарные. Ни за что не унижусь до этого! Хотя Имма мои тексты начала коверкать, как хотела, видимо, от этого ей становилось легче. Так сложился целый роман-пародия на меня, целый тяжёлый, чёрный, огроменный романище. Наверно, человек так лечился. Пил снадобье. Гуляй гулевань! То ли любовь, то ли ненависть-обожание. То ли поиск истин. Истин, коих нет! Ибо лишь она чуяла мою вторичность, мою несвежесть, мою неспособность, моё обезьянничание. Лишь она принюхивалась, как лиса к трупу, вырывала куски из моего тела и выла, стенала. Но куски тут же, как по мановение волшебной палочки прирастали. Бальзамировались. Я брала свои ветки-светки и переписывала их, оттачивала. Переосмысливала. Доводила до кондиции. Всегда полезно на себя взглянуть со стороны. Если бы я действительно была некой женщиной с психикой обезьянки, то меня бы это убило. Но литература — дело моей жизни, я ей посвятила всю себя и более мне ничего не интересно, хотя я могу шить, вязать, прясть, мастерить, вбивать гвозди в вагонку, красиво украшать дом, нянчить детей, варить вкусные щи, выпекать пирожки, писать статьи… и много ещё чего. Ибо наши русские женщины — белошвейки, пряхи, кухарки, блогерши!

Сначала я подумала: это заказ! Заказ — меня очернить. Выставить дурой. Растоптать. Я даже видела, как передавались деньги. Мы сидели за столом в кафе. И к Имме подошёл мужчина, сказав: «ты всё правильно сделала, а теперь хватит…» И я знала — за что ей заплатили: как раз шёл передел АКК. Перехват собственности, недвижимости. А я, как назло, встала на сторону второго АКК. Но и это утихло постепенно, после 23 февраля позапрошлого года мир изменился. Точней не мир. А проще — всё изменилось.

Когда придёт долгожданный миг радости, звёздной прелести, когда добро победит зло, тогда наступит то самое благоденствие! Но до него ещё далеко, как до Марса, как до Китая!

Но я перешла дорогу высокопоставленным чиновникам, дядям, правящим меценатикам, спонсорам. Вообще, у меня такая натура — защищать бедствующих, слабых. Если драться, то за них. Вот с детства такая я…