Тайны Острова Санта Круз

Светлана Ларионова, 1913

У Дины, сорокалетней женщины, проживающей с сыновьями в США, есть мечта. Она хочет пересечь Тихий океан на миниатюрной яхте. Мечта начинает приобретать вполне осязаемые очертания. Лодка построена, и даже маршрут проложен на океанских картах. Дело за немногим – экипировать лодку всем необходимым, и – в путь! Самый простой способ быстро заработать деньги на дорогостоящие оборудование – это устроиться медсестрой в больницу тюрьмы Сан- Квентин, – мужскую тюрьму строгого режима. Вот тут героиня и встречает заключенного Терехова, который знает о ней всё! Кому же понадобилась эта провинциальная и наивная Дина Вершинина, и какие тайны хранит её прошлое? Пытаясь найти ответы на эти вопросы, героиня пытается ускользнуть под парусом своего миниатюрного «Флибустьера», но не тут-то было! Преследования и нападения, разбитое сердце и крепкая дружба, – это и многое другое предстоит пережить Дине на своем пути к островам Чаннел вдоль калифорнийского побережья Тихого океана. Содержит нецензурную брань.

Дорогой читатель!

Выражение «наплести с три короба» имеет морское основание. В былые времена, когда на парусных кораблях не было синтетических веревок, весь такелаж плёлся прямо на судне. Обычно матросы собирались на баке и, плетя, рассказывали друг другу разные забавные и поучительные истории. В течение многих месяцев плавания и по мере заполнения коробов «плётками» для будущих такелажных тросов истории становились всё невероятнее. Так и появилось это выражение. Проще говоря, о чем вижу, о том и сочиняю небылицы.

Вот и я, во время ночных вахт на яхте «Сан Суси», стала записывать быль и небыль. Со временем истории сплетались в одно целое, и появилась небольшая новелла.

30 декабря 2013

Кабо Сан Лукас, Мексика

Внимание! Все права на эту книгу защищены законом об авторском праве. Образ главной героини является вымышленным. Дина — главный герой серии рассказов и этой новеллы. Её политические, философские, социальные взгляды не отражают взгляды автора. Все остальные персонажи также вымышлены. Все совпадения с названиями городов, персонажей, государственных учреждений и военных баз являются случайными. Фото автора. Копирование и репродукция всей книги или любой её части без согласия автора запрещена. Возраст 18+

Светлана Ларионова

Авантюрно-приключенческая новелла в двух частях

Часть Первая

Пролог

«Флибустьер» раскачивался из стороны в сторону, набирая ускорение с каждым плеском волны, и я с нарастающей тревогой подумала, что еще немного — и мы перевернемся. Сядем килем вверх на потеху всей публике, и нас понесет по течению, как Ёжика в тумане.

— Мама! — не выдержал Сережка. — Все в порядке?

— Да! — я помахала ему рукой и на всякий случай широко улыбнулась кучке любопытных на причале. Никогда не поздно попытаться завоевать общественную симпатию, особенно если впереди маячит перспектива громко взывать о помощи, беспомощно барахтаясь в воде. Альма подошла к воде и тонко взвыла, выражая свое глубокое недоверие ко всяким лодкам, а тем более уж самодельным.

Стоять в полный рост в лодке было невозможно: «Флибустьеру» явно не хватало балласта. «В следующий раз загружу его трюмы консервами», — пообещала я себе. Встав на четвереньки, я быстро поползла к мачте и освободила от найтовых привязанный к буму реек и парус. Огромный люгер тут же подхватил ветер, отшвырнув бум и реек в сторону. Лодка опасно накренилась. В панике я по-пластунски вползла в кокпит и, направив нос лодки против ветра, принялась вытягивать фал. Реек с парусом пополз наверх. Закрепив конец фала на утке, я подобрала шкоты и вильнула в сторону румпелем. Ветер тут же наполнил широкий парус! «Флибустьер» сильно лег на борт, мотнул носом и вдруг понесся вместе с ветром, выбрасывая фонтанчики пенной воды из-под форштевня.

У меня часто забилась сердце. Я обернулась. Сережка стремительно уменьшался в размере, и я прокричала: « Скоро вернусь!» Впрочем, в этом я была совсем не уверена. Течение здесь было сильным, и идти обратно против него будет проблематично. Мотора у меня не было. Ничего, — подумала я, в конце концов, течение меняется каждый шесть часов. Если что, подожду в какой-нибудь бухте.

Напряжение стало потихоньку меня отпускать. Я пошевелила румпелем и еще больше подобрала шкоты. «Флибустьер», как игривая лошадка, прыгал с волны на волну и отлично слушался руля. Теплый ветер трепал мои волосы; огромный парус, на старинный манер растянутый между рейком и бумом, сверкал на солнце девственной белизной. У меня получилось! — вдруг поняла я. Целых два года я представляя себе этот момент: моя мини-яхточка, накренившаяся на один борт, летит под парусом навстречу моей мечте… Эмоции с новой силой захлестнули меня. Нос «Флибустьера» с шипением разрезал волну, и ветер уносил прочь мои восторженные крики. Уже не сдерживаясь, я во все горло затянула: «Самое синие в ми-ире, Чё-ёрно-ое море моё!». Не беда, что Черное море — ровно под нами, в другом полушарии! Когда-нибудь я соединю моря и океаны в одну линию и прибуду домой на своём крылатом скакуне. Ведь два года проектирования и постройки остались позади. «Флибустьер» наконец-то был спущен на воду и уже сейчас превосходил мои самые смелые ожидания. У меня есть своя лодка! Да ни какая-нибудь, а настоящая, пусть и маленькая, но океанская яхточка с каютой, трюмом и кокпитом!

…Час спустя, полностью освоившись с капризным нравом моего скакуна, я лихо подошла к причалу и галантно пригласила Сережку и Альму на водную прогулку. В нашей семье началась «эпоха «Флибустьера»».

Глава первая. Мишка

— А вода-то теплее, чем воздух! — сказала я и посмотрела на Мишку. — А что, слабо нам сегодня походить на байдарке? Воды зачерпнем немного, не велика беда! Чай, не сахарные, не растаем…

Мишка выразительно посмотрел на меня, словно хотел сказать: «Ты что?! Так она же хоть и теплая, но мокрая! А потом что, мерзнуть на ветру?!» Идея взять байдарку и пройтись вдоль берега ему решительно не нравилась. Глаза у него красивые: янтарные с зеленым отливом, а поступь мягкая, почти кошачья, и грудь колесом. Красавец, да и только, невольно залюбуешься. Мишка, на мой взгляд, — самый очаровательный пес на свете. Ему всего лишь четыре месяца, но он плавает, как чемпион, и бесстрашно запрыгивает в мою надувную байдарку для осмотра местных достопримечательностей.

Он прибился к «Флибустьеру» месяц назад, совсем крошечный пушистый комочек с мягкими треугольничками ушек. Он был кругленький и пестренький, серо-белый с рыжими подпаленами, громко пищал и походил на медвежонка. Только хвост у его висел поленом, как у волка.

— Чего мяучишь? — спрашивала я, поглаживая его крупную голову — Есть небось хочешь?

Подхватила его под голое брюшко. Он сразу же заурчал с громкостью пылесоса и стал тыкаться мне в шею своим мокрым носом.

— Ну-ну, полегче там, медвежонок…эх ты, Мишка!

Кличка сразу же прилипла к нему намертво. Помню, как неожиданно ощутила тревожную смесь радости и ответственности, внося его на борт «Флибустьера». Он слопал тарелку консервированного куриного супа с кусочками размякшего хлеба, написал на местный морской журнал «Широта 38 градусов» и завалился спать. Соседи по причалу сказали, что он — австралийская пастушья собака. Никто не знал, откуда он прибился к “Флибустьеру». Я открыла свой ноутбук и стала искать описание в поисковике. Первой шла общая характеристика: порода отличается высоким интеллектом и часто используется для службы в полиции. Второе, — порода очень верна свои хозяевам, и не пойдет с кем попало за вкусной колбасой… «Ого!», — сказала я, покосившись на Мишку, — какие редкие качества, да сразу два в одной собаке!» Далее в описание породы говорилось, что эти собаки были выведены для работы со скотом в Австралии путем скрещивания местной дикой собаки динго и европейских овчарок. Зубы у собак острые, как бритва, и кусают они профессионально: быстро и больно…

Чем больше я читала, тем больше проникалась уважением к маленькому комку шерсти, сопящему на моем спальнике. Для лодки совсем не подходит, — решила я. — Ему нужно раздолье, дистанция для пробега, и скот для выпаса, иначе он съест меня с моим «Флибустьером». Я живо представила острые зубки, отрывающие мой шикарный светло-бежевый кожзам с внутренних бортов лодки, обнажая дерево, отдирая пласт за пластом, доходя до пластиковой обшивки… Ну уж нет! Надо срочно отдать пса на какую-нибудь ферму.

С этой мыслью я закрыла ноутбук и стала утраиваться поудобнее в своем спальнике. Потревоженный Мишка недовольно засопел, открыл на секунду затянутые поволокой глаза, вытянулся во всю свою невеликую длину, и положил голову мне на плечо. От него исходил сладкий запах шерстки, молока, и чего-то еще детского, присущего только малышам, будь-то человеческим или собачьим. Я не удержалась и мягко поцеловала его за ушком: спи, Мишка, спи.

Весь следующий день Мишка ходил за мной по пятам, как хвостик. Мы прогулялись в магазин на набережной. Я соорудила ошейник из корабельной стропы, но Мишка атаковал веревку-поводок и напрочь отказывался быть ведомым. Без веревки он просто бежал за мной как приклеенный. Я решила оставить дело воспитания собачьей культуры на потом, для фермеров, будущих хозяев Мишки. Времени у меня было в обрез. Неожиданно обозначилась работа, — перевод медицинской статьи о новых идеях раннего распознания раковых клеток мозга, и этот перевод надо было сдать в течение суток.

Я просидела за ноутбуком все утро. Мишка, забавно виляя рыжей попкой, бегал по причалу и ловил чаек. Потом, устав и размякнув от солнца, он забрался в кокпит по наспех сооруженному мной трапу и улегся в ногах. Я сидела с ноутбуком на коленях под прочным навесом, растянутым на алюминиевом каркасе над кокпитом. Отсюда я могла видеть все, что происходить вокруг моей яхточки, и в тоже время спокойно работать за компьютером. Как-то так, за работой, и прошел целый день. Мишка спал, ел, писал и какал, потом неуклюже пугал чаек, забирал у них разбитые мидии и вылизывал оттуда сочную мякоть. Когда ему становилось жарко, он залезал по пузо в воду, охладиться.

Вечером, после того, как я отправила готовый текст по электронке и налила себе бокал вина, мы проводили с борта «Флибустьера» уходящее за холмы Сан-Рафаэля кроваво-красное солнце и легли спать. Мишка устроился поверх спальника, умильно задрав лапы кверху; на его голом брюшке пульсировала венка. У меня сладко защемило сердце от одного вида этого доверчивого округлого животика. Было понятно, что расставаться с ним мне совсем не хочется. Я решила, что большой беды не будет, если он подрастет, окрепнет на свежем воздухе, находясь постоянно под моим присмотром. Отдам его фермером через месяц или два, — решила я.

Прошел месяц. Я работала над переводами по утрам, а вечером брала Мишку на поводок и отправлялась на прогулку. Мы бродили по холмам Сан-Рафаэля и катались на байдарке. По выходным, когда Сережка приезжал с Альмой из Сакраменто, мы ездили на озера в район Окланда: покупаться и покататься на велосипедах. Мишка рос крепким и бойким псом. Он вскоре стал рычать на незнакомых прохожих, всех подозревая в преступном намерении подойти ко мне слишком близко. Мишка заправски сторожил «Флибустьера», по праву считая его своим домом. Похоже, он спокойно обходился без фермерского хозяйства, а наших прогулок ему вполне хватало для отличного физического развития.

Глава вторая. «Флибустьер»

Завтрак сегодня готовился сам по себе, в духовке, распространяя запах рыбного пирога по всему причалу. Духовка работала на солнечных батареях и представляла собой небольшой ящичек-печку с выдвижными серебристыми панелями, которые открывались веером и ловили солнечные лучи. Я обычно выносила ее на бак «Флибустьера», где было достаточно места для раскрытых панелей. Моя яхточка стояла в Сан-Рафаэле. Это — городок на побережье залива Сан-Франциско. Бухта Сан-Рафаэль довольно мелководная, и вода здесь хорошо прогревается. Городок был небольшой, и до магазинов можно было легко добраться на автобусе или на велосипеде. Но теплая вода и высокие холмы, защищающие берег от ветра, были основными причинами, по которым я выбрала марину Сан-Рафаэля для стоянки «Флибустьера». В одиннадцать часов калифорнийское солнце Сан-Рафаэля начинало припекать так, что мой знаменитый пирог был готов в течение часа. На запах тянулись соседи по причалу, поболтать о том о сём, съесть кусок пирога из местной рыбы и в очередной раз подивиться на чудо использования солнечной энергии.

Покупка духовки значительно подорвала мой скромный бюджет, но устоять против неё сил у меня не было никаких. Целую неделю после её покупки я готовила пироги, пиццу, пекла хлеб, запекала мясо и готовила плов, — и все в духовке. Наконец, поверив в то, что альтернативная энергия не подводит, я решила оснастить солнечными батареями всю свою яхту. До установки батарей проживание в ней мало чем отличалось от турпоходов с палаткой и гитарами: все примитивно и до поры до времени незабываемо интересно. С появлением солнечных панелей кабина «Флибустьера» из деревянного подобия пещеры перешла в разряд номера «люкс»: в ней ярко горел свет, а ноутбук стал работать не только на подзарядке у причала, но и на якорных стоянках. Сейчас я могла в любой момент заряжать свою планшетку и с неё читать книжки и даже смотреть фильмы. И всё это — от солнечных лучей! Один раз, нежась под лучами солнца в гамаке на берегу острова Энджэл, я решила себя побаловать. Забравшись обратно на «Флибустьера», я приготовила в электрическом миксере фруктовый коктейль со льдом, добавила туда немного рома, и перелила коктейль в термос. Захватив в придачу бокал, а также косточку для Мишки, я вернулась на берег. Коктейль этот ужасно мне понравился, и я, наверное, выпила немного больше, чем следовало. «Флибустьер» в тот день возвращался на стоянку какими-то удивительными зигзагами, а из него громко неслось русско-украинское пение вкупе с репертуаром Цоя и собачьими подвываниями…

Нет, я не была неженкой, — походы и альпинистские восхождения, велотуры по Уралу и Крыму, скалолазание и спелеология, — словом, в прошлом моя жизнь была интересной и полной веселого риска. Рождение моего первенца Алёшки не уменьшило страсть к приключениям, но постепенно сделало меня более расчетливой, заставляя тщательно взвешивать риск и опасность, связанные с горами. Ведь даже самые легкие, «некатегорийные» маршруты таили в себе камнепады и обвалы. Тогда мало что зависело от физической подготовки, надо было «узнавать» надвигающуюся грозу, высматривать свежие отметины на скалах от отколовшихся кусков; надо было соображать быстро и действовать по обстоятельствам, не поддаваясь панике. Этому, как и многому другому, учил меня мой бывший муж, партнер по связке и велотурам Денис. С ним мы совмещали воспитание сыновей, Алеши и Серёжки, и горный туризм на протяжении четырех лет.

Денис работал программистом; он был немного меня старше и имел два высших образования; был прижимист, но очень обеспечен, и быть рядом с ним означало жить по формуле: «Мама, папа, я — спортивная семья». У нас в Ялте ему удалось найти работу на дому, и он, поработав за компьютером до одиннадцати утра, проводил весь оставшийся день с детьми. В Алёше он души не чаял, и всё своё время, казалось, отдавал свои силы на его воспитание. Увы, отцом он Сережке, тогда совсем маленькому, он так и не смог стать. Сережка часто болел, и Денис стал все больше уезжать в путешествия один. Со временем, приезжая домой, он стал раздражаться по малейшему поводу. Вскоре стало понятно, что он устает от домашних уз, и что его поездки будут затягиваться всё больше и больше.

Однажды, провожая в его очередной велопробег по горной Турции, я вдруг поняла, что это — прощание навсегда, и горько заплакала. Денис тогда от неожиданности как-то обмяк, прижал меня к себе и погладил по волосам: «Ну что ты, в самом деле? Столько раз уезжал — не ревела. Что на тебя нашло? Скоро буду дома, и все вместе пойдем по Восточному Крыму…» Но он не приехал. Из Турции его вызвали работать в Москву, а через полгода незнакомый женский голос в телефоне потребовал, чтобы я согласилась на развод.

Я заставляла себя забыть о нём: убрала все его фотографии и старалась чаще выбираться с детьми на природу. Поставленное самой себе табу на Дениса подвергало меня в жесточайшую депрессию. Каждое закуток Крыма, каждый пляж Ялты, каждая тропка напоминала мне о нем. Больше трех лет продолжалась эта мука. В конце концов, как ответ на мои неумелые слезные молитвы, пришло приглашение от давнишних американских знакомых принять участие в Чеховском фестивале в Сакраменто, штат Калифорния. Я с головой занырнула в подготовку к фестивалю, ощутив безмерную радость от творчества любимого, но подзабытого классика. Решение дизайна велопалаток и пошив уникальных лыжных комбинезонов с молнией на заду и промежности было задвинуто на задний план. Антон Палыч явно был фаворитом того сезона. Из Сакраменто я уехала обновленная, неожиданно для себя открывшая почти нерекламируемую, какую-то андеграундскую театральную тусовку США. В Ялте театр Чехова был закрыт, как тогда казалось, навсегда. Парадокс, но в США ценили Чехова больше. Возникла переписка, приглашение снова поработать в Сакраменто, и так как-то само по себе вышло, что через два года я с сыновьями переехала в Америку на ПМЖ.

Сейчас, десять лет спустя, вдыхая аромат свежевыпеченного пирога на борту своего «Флибустьера», я с нежностью посматривала на семейные фотографии, украшающие кабину яхты. Мой старший сын Алёшка уже был совсем самостоятельным и, сознательно идя по стопам отца, готовился стать программистом. Он уже два года как жил и учился в научном поселке в Силиконовой долине. Недавно, оставив дом и машину своему младшему сыну Сережке, я переселилась на миниатюрную, длинной всего три метра шестьдесят сантиметров, яхточку.

У меня была мечта. Мечта это была не совсем обычная для сорокалетней дамы с двумя детьми, работающей медсестрой в санаторно-реабилитационных центрах Сакраменто и подрабатывающей переводами. Я с детства мечтала пересечь Тихий океан. И не просто пересечь, но сделать это на маленькой, не больше четырех метров, лодке под парусом. Уж и не знаю, как у меня появилось это желание, да только мысль эта меня отпускала лишь время от времени, бумерангом возвращаясь с каждой телепередачей о храбрецах, пересекающих океан в лодках-капсулах длинной чуть больше метра, в открытых каяках, в рыбацких баркасах…

В детстве я коллекционировала публикации о морских путешественниках-одиночках, а также об особенностях дизайна их знаменитых суденышек, и периодически подшивала их в специальную папку с надписью «Большое Плаванье». Газетные и журнальные статьи пестрели моими заметками на полях, восклицательными знаками и знаками вопроса. Я всё время читала об ураганах, течениях, ветрах, тропических болезнях, коралловых рифах и агрессивных акулах, но жизнь благосклонно одарила меня горами, лесными тропинкам и теплыми скалами Крыма. Отказаться от такого подарка было просто невозможно. Время, делимое на сыновей, работу и наши общие приключения пролетело незаметно. Неожиданно для себя я отпраздновала своё сорокалетие. Вытащив пыльную папку с публикациями об отважных мореплавателях, я поняла, что откладывать мечту «на потом» означало сдаться навсегда. Ноющие по утрам кости и поскрипывающие коленки вскоре превратятся в ревматизмы и артриты, и тогда-то уж точно мне придется забыть об океанском путешествии. Осознав это, я серьезно взялась за дело.

Прежде всего, мне нужна была лодка. И тут я столкнулась с проблемой. Купить маленькую яхту было невозможно. Лодки длиною в четыре метра были легкими гребными или парусными швертботами, тендерами для больших яхт, но никак не самостоятельными океанскими судами. Можно было заказать проект профессионалом, но стоило бы это чрезвычайно дорого. Маленькие лодки — это нонсенс с точки зрения моряка. Скорость лодки напрямую зависит от её длины… Путешествовать на мини-яхте означает передвигаться со скоростью черепахи. К тому же приходится запасаться провизией надолго, и она неминуемо становится перегруженной и еще более медлительной. Получается замкнутый круг. Тем не менее, миниатюрные яхты обладают какой-то магической силой, по крайней мере для тех немногих, что решились на приключение. Чары минималистского вояжа околдовали и меня.

Купив с полдюжины книг по проектированию и строительству лодок, я взялась за работу. Освоение дрели и пилы-«болгарки» прошло без особых травм. Осмелев, я отправилась за сосновым брусом, фанерой и эпоксидкой. Вскоре позади дома под навесом была свалена целая куча стройматериалов. По проекту, моя лодка должна быть цельной конструкцией, как капсула: она сделана из полос дерева, пропитанных и склеенных эпоксидкой вокруг болванки по диагонали. Сверху дерево было покрыто стеклопластиковой обшивкой. Это придавало дополнительную прочность и позволило мне избежать внутренних перегородок, шпангоутов и стрингеров, занимающих слишком много драгоценного места. На деревянный корпус в сантиметр толщиной я наклеила специальную водостойкую пенку, — по моему расчету, в случае столкновения она погасит сильный удар и придаст «Флибустьеру» запас плавучести. Для современного самонадувающегося домика с тентом в качестве спасательного средства места у меня, конечно, нет, поэтому «Флибустьер» даже в случае пробоины должен оставаться на плаву. Водонепроницаемые переборки делят корпус на три части, образуя три отдельных отсека: если в один зальется вода, два других должны поддержать лодку. По моему замыслу, «Флибустьер» сам должен был выполнять функцию спасательной шлюпки. В самом крайнем случае, с таким запасом плавучести у меня будет достаточно времени для того, чтобы позвать на помощь и накачать свою надувнушку.

Не смотря на люгерный парус «под старину» и носовое украшение в виде головы дракона, лодка получилась достаточно современной. Сзади располагается небольшой кокпит, в котором удобно управлять лодкой. Закрытая кабина достаточно вместительна, и в ней можно сидеть, не касаясь головой потолка. Есть и носовая палуба, под которой хранится якорь и якорная цепь. В трюмах достаточно места для провизии, а тяжелые консервы и вода создают дополнительный балласт. Перегружать «Флибустьера», впрочем, мне совсем не хочется: ведь каждый килограмм веса сказывается на его скорости…

Высадка на берег тоже осуществляется так же, как у больших судов. Несмотря на миниатюрные размеры, «Флибустьер» не может подойти близко к берегу из-за значительной, более метра, осадки. В спокойную погоду и в теплой воде я, конечно, бросаю якорь недалеко от берега и добираюсь до него вплавь. Ну, это так, если только покупаться и побродить по берегу недолго. Но обычно я становлюсь на якорь подальше от берега, бросаю в надувную байдарку водонепроницаемый рюкзак и сочетаю приятную прогулку с полезной греблей.

«Флибустьер» проходит при попутном ветре где-то сорок миль в световой день, чего мне вполне хватает для комфортного передвижения внутри залива Сан-Франциско. Залив очень подходить для парусного спорта: крепкий ветер, островки, заливчики, меняющиеся каждые шесть часов приливы и отливы, — все это создает прекрасные условия для подготовки к океанским условиям. Недаром говорят: “Кто может ходить под парусом в Сан-Франциско, может смело идти в океан». В залив я выхожу «на тренировки», прокладывая курс по компасу и картам и используя секстант для проверки координат. У меня, разумеется, есть электронный навигатор, но практика с приборами, не требующими хитрых компьютерных программ, кажется мне чрезвычайно полезной.

Кроме навигации я, конечно, просто хожу под парусом: привыкаю к повадкам «Флибустьера» и изучаю ветер, волны и сам залив. Течения здесь настолько сильные, что «Флибустьеру» идти против них бывает практически невозможно. Иногда мне приходится буквально «ждать у моря погоды», сидя в какой-нибудь бухточке в течение часа, чтобы потом под мотором идти навстречу захлестывающим нос волнам и ветру…

Бензинового мотора у меня пока нет. Вместо него я разорилась на немецкий электрический мотор, способный заряжаться от солнечных батарей. Красиво, легко и бесшумно… при условии, конечно, что светит солнце. Мотор обошелся мне довольно дорого. Тогда я еще работала медсестрой и могла скопить на сверхурочных. Скопила не только на мотор, но и на специальную, скатывающуюся в рулон солнечную панель, заряжающую батареи. В целом, при условии, что я возвращаюсь на свою оплачиваемую стоянку в марине Сан-Рафаэля, где есть возможность подзарядить батареи для мотора в облачную погоду, пополнить запас воды и принять горячий душ, морская жизнь у меня довольно нехлопотная. За стоянку на причале приходится платить, но так как оплата взимается за каждый фут судна, то миниатюрные размеры «Флибустьера» оказываются в выигрыше.

Вначале мне казалось, что из-за таких крошечных размеров яхты с меня будут отдельно взимать за электричество, но, похоже, вид моих солнечных батарей и рассказы соседей о выпечке в чудо-духовке заставили хозяина причала благосклонно отнестись к моей особе. К тому же оригинальный вид «Флибустьера» с деревянной фигуркой дракона на носу и старинным парусом собирает зевак, прогуливающихся по набережной, и создаёт хороший имидж марине. Кассирша, которой я ежемесячно плачу двести долларов, уважительно называет меня «Мисс Дайэна», и берёт деньги безо всяких мимических выкрутасов. Рядовая оплата за стоянку судна была как минимум в три раза больше. Но ведь и яхточка моя — в три раза меньше обычной. Это — один из безусловных плюсов миниатюрного размера «Флибустьера»!

Впрочем, платить за стоянку мне оставалась недолго. Ведь если всё сложиться удачно с новым контрактом на работу в Сан-Квентине, то через три месяца я смогу приобрести опреснитель соленой воды, который стоил… ой, даже и думать не хочется об этих тысячах. И еще — погасить кредитную карту. Всего три месяца интенсивной работы, и моя мечта, — пересечь Тихий океан на маленькой, домашней постройки, лодке, — могла стать реальностью. Если я смогу создавать питьевую воду из океанской, то сэкономлю достаточно места для провизии, без риска перегрузить моего «Флибустьера». Конечно, придется взять неприкосновенный запас воды, да еще прицепить обычный лодочный мотор, взять канистры с бензином. Надо взять баллоны сжатого газа для горелки. Но все это, — пустяки по сравнению с тем, что бы пришлось загрузить на яхточку, не будь в природе солнечных панелей и опреснителей морской воды. В преддверии Большого Плаванья я планирую пройти около пятисот миль вдоль берега Калифорнии на моей яхточке, проверив работу всех систем. Про себя я называю это «испытательным пробегом». Ну а потом, если мне все еще дорога эта идея, — в путь!

Я действительно очень рассчитывала на новую работу. С денег, полученных за переводы, можно покупать продукты и иногда сходить в магазин одежды и в кино, но не более того. Если уж я поставила себе целью в краткие сроки заработать как можно больше денег, то работу следует искать по специальности, полученной здесь, в Штатах: медсестра. Месяц назад я подала заявление на работу в тюрьму строгого содержания Сан-Квентин, где наблюдалась нехватка медперсонала. После месяца проверок на профпригодность и психическое состояние здоровья мне предложили начать работу с первого июля.

Я и обрадовалась, и содрогнулась одновременно. Это означало, что моя привольная жизнь на борту «Флибустьера» подошла к концу. Надо на время забыть о здоровом беспробудном сне до восьми утра, о завтраке длиной в час, кофе и свежевыпеченных булках. Мне предстоит побудка в четыре часа тридцать минут утра, наспех душ и кофе, униформа, и — десять часов на ногах. Бегом. Буквально. Тридцать минут перерыв: сиди в комнате с коллегами и разговаривай о работе, пытаясь жевать. Остановишься, задумаешься на минуту, — все, аврал, не успеваешь. Клик клик, браслеты заключенных сканируются, выдаются таблетки в пластмассовой мензурке. К семи часам, как правило, я буду дома, после короткого душа пропахшая тюрьмой униформа свернута в узел. Вот теперь можно и поесть, и на боковую… И только тут до меня дошло: у меня же сейчас есть Мишка! Что же я с ним буду делать? Не сидеть же ему одному на маленькой лодке весь день… Надо срочно его куда-нибудь пристроить!

Конечно, в первую очередь я подумала о моем младшем сыне Сережке. Сережа живет в Сакраменто со своей подружкой Мариной и собакой Альмой. Мы переехали из Ялты в Сакраменто десять лет назад и со временем как-то обжились, осели надолго в столице Калифорнии. В Сакраменто есть на что посмотреть, и здесь есть замечательные театры и филармонии, ночные клубы и рестораны. Город окружен фермами, и стоит на двух крупных реках с сильным течением и развитым судоходством. От летней жары эти реки, правда, не спасают. Летом здесь, как в сауне: температура зашкаливает за 40 градусов по Цельсию уже в апреле-мае. В жару жители уезжают на озера в горы, или к океану, и в пятницу вечером шоссе «стоит» по всем направлениям: народ стремиться отдохнуть от жары или в Сан-Франциско, или в горах Сьерра-Невада. Сережка также выезжает в горы на выходные, и Мишке будет с ним веселее. Тем более, что у в Сакраменто живет Мишкина задушевная подружка — наша милейшая собака по кличке Альма. Сережка уже несколько раз просил оставить Мишку с ней в Сакраменто.

Альма появилась у нас три года назад, — Сережка вызволил ее из собачьего приюта. Мой старший сын Алёша к этому времени уехал учиться в Силиконовую долину. В старших классах он заочно брал классы из курса колледжа, и его без вопросов взяли на дальнейшее обучение. Алёша с головой окунулся в студенческую жизнь и учебу и даже забывал нам звонить. Я за него немного беспокоилась, но в тоже время отлично его понимала и не дергала лишний раз. Сережка же очень скучал по своему брату и чувствовал себя одиноко, так что мы решили обзавестись собакой. Вполне естественным нам казалось заглянуть для начала в собачий приют. Альма, черный лабрадор с примесью борзой и английского пойнтера, была тогда крошечным нескладным щенком. В приюте оглушительно лаяли овчарки и питбули, тонко взвизгивали непоседливые терьеры, а пятимесячная Альма молчала. Она тихонько сидела у входа в клетку и не мигая смотрела на нас влажными черными глазищами. Мы с Сережкой переглянулись и вывели её из клетки… Альма сразу же влюбилась в Сережку всеми фибрами свой собачий души. А мы, в свою очередь, стали чаще выбираться на природу, заботясь о полноценном развитии щенка. В одну из таких поездок мы познакомились с Дэном, а благодаря Дэну Сережка познакомился с Мариной. Но, впрочем, всё по порядку.

Глава третья. Дэн

Знаменитое горное зеро Тахо — побратим Байкала. Летом туристы со всей Калифорнии тут спасаются от жары, а зимой тут работают горнолыжные курорты. Самый популярный курорт — это курорт Хевенли: со склонов открываются божественные виды на огромное озеро и амфитеатр заснеженных гор. Озеро совсем рядом с Сакраменто, и мы сюда часто приезжаем.

Дэн появился на берегу Тахо из ниоткуда. Противоположенного берега было не видно, и гигантское озеро смотрелось по-северному сурово. Волны белыми барашками накатывались на песчаный берег, а ветер приносил с еще заснеженных гор свежий запах зимы и мокрой хвои. Горы Сьерра-Невады плотным кольцом взяли озеро в плен, в зимнюю пору засыпая его пушистым снегом. Даже летом озеро прогревалось совсем немного, смягчая дневную жару в курортных городках на побережье. Тогда же, в апреле, вода в Тахо была ледяная, и никакой охоты в нее лезть не возникало. Но вспомнив, что в Ялте мы с сыновьями купались круглый год, я решила тряхнуть стариной и стала подбивать Сережку на купание.

Сережка в воду лезть наотрез отказался. Махнув на него рукой, я быстро скинула курточку, свитер, джинсы и устремилась к воде.

— Закаляйся, если хочешь быть здоров! — дурачась, кричала я. — Смертельный трюк — русалка во льдах!

— Ага. Смертельное шоу — русалка в трусах! — тут же прокричал в ответ Сережка.

Хохоча, я буквально упала в воду. Быстро занырнув, я немного проплыла, сражаясь с волнами, и решительно повернула назад. Вода была настолько холодная, что я перестала чувствовать кончики пальцев. Сделав пару отчаянных бросков, я наконец нащупала ногами дно и вдруг словно наткнулась на изумленные глаза Дэна. Тогда я, правда, еще не знала его имя. Он сидел у желтой байдарки и медленно растирал огромного пса махровым полотенцем. Меня будто бы теплой волной от этого восхищения. Внутренне я даже смутилась: мне показалось, что этот устремленный на меня взгляд пронзает пространство вполне видимым лучом, и каждый, включая моего насмешливого сына, может его видеть. Но Сережа играл с Альмой, запуская диск «фрисби» в сторону подступающего к озеру сосняка, и не обращал на меня никакого внимания.

Я вышла из воды, распрямляя плечи и стараясь ступать с такой грацией, на которую только была способна. Холодный ветер тут же пронзил мое мокрое тело до самых костей. Я гордо тряхнула головой, стараясь придать слипшимся волосам хоть какой-то объем. Еще немного, и я покроюсь ледяной корочкой, — подумала я.

— Вы меня удивили! — сказал незнакомец, тщательно выговаривая каждое слово, — В такую погоду не каждый решиться залезть в воду…

Я внимательнее посмотрела на него: он оказался немного старше, чем я подумала. Где-то моего возраста, решила я. И европеец. Акцент слабый, но точно есть. Не британец. Скорее всего, Швейцария: светлые волосы, хорошая стрижка, тонкие мимические морщинки. Худощавый, но мускулистый, как пловец, танцор или скалолаз. Хотя нет, икры слишком развиты, — машинально отметила я. Велосипед, а может, альпинизм.

–А Вы что, на байдарке рискнули, в такой ветер? — вежливо поинтересовалась я, стараясь подавить смятение, вызванное плещущимся обожанием в карих глазах незнакомца. И тут же отругала себя за холодный, даже снисходительный тон. Да что же со мной такое, и пофлиртовать уже не могу?

Незнакомца же мой тон, казалось, только развеселил:

— Да какой там риск, мы со Снором вдоль берега прошлись неспеша… — незнакомец потрепал собачьи бока. — А у Вас кожа в пупырышках! Может, пойдем в кафе, выпьем по чашечке чая?

Я на секунду опешила. В Америке я совсем я отвыкла от такого подхода: две секунды знакомы, а он на чашку чая пригласил, да еще и подразнил при этом. Я улыбнулась:

— А меня гусиная кожа как раз и согревает! Спасибо за предложение, но я с сыном, — и показала на Сережу, играющего с Альмой.

— С сыном? И с собакой? Девочка?

— Если Вы о собаке, то — да, она девочка, — ответила я.

Он расхохотался и заявил:

— Решено: оставляем моего Снора с вашей красавицей, а сами идем в кафе, и принесем сыну что-нибудь перекусить! — он вдруг подмигнул и широко улыбнулся.

Я недоверчиво посмотрела на его Снора. Пес был огромной, широченной в груди немецкой овчаркой, явно с примесью какого-то еще гиганта вроде ньюфаундленда. Дэн закончил растирать его полотенцем, но Снор все также блаженно улыбался, посматривая на хозяина и приподнимая уголки брылей. Обалдеть! — понеслось в голове. Я представилась:

— Меня, кстати, зовут Дина. Вообще-то моё полное имя Диана, но друзья всегда сокращают мое имя до Дины.

— Меня зовут Дэн. Будем знакомы!

Мы, улыбаясь, церемонно пожали руки. Альме Снор пришелся по душе. Встав на задние лап, она тут же пригласила его поиграть в собачьи «салочки». Сережка тоже обрадовался неожиданно свалившейся на него няньке для Альмы: он оставил собак носиться по пляжу, а сам принялся запускать кайт. Кайт он просто обожал, и если не рассекал под ним воду на доске, то просто тренировался с берега, выбрасывая полотнище кайта в небо и ловко управляя им при помощи прикрепленного к концам строп горизонтального стержня. Мы же с Дэном не спеша отправились в сторону небольшого уютного домика в стиле шале с надписью «открыто».

В прибрежном кафе было немного посетителей. Мы сели за столик у окна и заказали яблочный пирог. Пирог оказался свежим, а яблок было так много, что они просто вываливались из-под золотистой корочки. Запивали эту прелесть ароматным травяным чаем и беседовали. Дэн оказался родом из Канады. Здесь, в Штатах, была у него какая-та давняя любовь, ради которой он развелся со своей канадской женой. Надо отдать ему должное: с женой Дэн развелся, когда их сыну стукнуло двадцать, и тот, прочно встав на ноги, больше не нуждался ни в отцовских деньгах, ни в его постоянном присутствии.

Расставшись с женой, Дэн махнул в Калифорнию, где его должна была ждать та самая юная барышня. К великому огорчению Дэна, барышня его не дождалась и вышла замуж. Жила она здесь, на южном берегу Тахо, со своим мужем и пока еще без детей. Разочарованный канадец поселился в портовом Ричмонде, в двух часах езды от Тахо, — не то, чтобы рядом, но в случае чего… Я внимательно смотрела на него, представляя, как он приезжает сюда, на высокогорное озеро, чтобы вдруг, как бы случайно увидеть свою барышню, бегущую по пляжу, загоревшую, в бикини… Сердце мое на секунду сжалось от печали и сожаления о прошедшей юности, от того, что меня, сорокалетнюю тётю, уже никто никогда так не полюбит…

Он, наверное, прочитал мой мысли, потому что вдруг сказал:

— Да ты не подумай, я её не подкарауливаю… Просто я же здесь жил, когда из Канады на свои конференции приезжал. Так что у меня тут, в Тахо, осталось много друзей. Вот вчера и приехал на День рождения к одному приятелю. А сегодня, — так, голову ветром продуваю после вчерашнего сабантуя.

Потом он заглянул себе в чашку, отпил глоток и, нервно улыбнувшись, исподлобья стрельнул в меня глазами:

— Ты знаешь, я бы ни за что не подумал, что у тебя такой большой сын. Ты такая тоненькая вся, как девчонка. Я просто онемел, когда тебя в воде увидел.

Я почувствовала, что вся заливаюсь краской. Мне вдруг стало не по себе: из слушательницы печального любовного романа я становилась объектом комплиментов… Не то, чтобы я против, — совсем нет! Просто не вовремя как-то. Что теперь? Ожидать свидания? Сравнивать себя с двадцатилетней красавицей и мучиться комплексом неполноценностей? Ну уж нет!

Я поняла, что немного раздражена, и одним махом прикончила свой чай. Раскраснелась, как школьница, растерялась… Что же со мною такое твориться?! Дэн, казалось бы, ничего не заметил. Он рассчитался кредиткой, подхватил коробочку с мясным пирогом для Сережки, поручил мне нести большой стакан чая и пирожное, и направился назад, к пляжу. Я немного отстала, чтобы рассмотреть его аккуратно стриженный русый затылок с мальчишеским хохолком на темечке, красивый узкий зад, широкие плечи… Я почувствовала, что куда-то в область сердца вливается непонятное щемящее чувство, словно я его знала лет двести, и даже как-то беспокоилась о нем. На сентиментальную влюбленность это чувство совсем не походило. Я решила не заморачиваться, а просто поблагодарить за ланч и вежливо расстаться. Тем более, что слушать о его любовных перипетиях мне уже совсем не хотелось.

Снор и Альма встретили нас радостным лаем и кордебалетом из лап, хвостов и мокрых языков. Сережка закончил возиться с кайтом; мы сели за деревянный столик в сосняке, и Сережка с аппетитом взялся за пирог и дымящийся чай. Дэн спрашивал его о школе, планах на будущее. Сам он рассказывал о своем сыне, которого называл исключительно Бенджамином. Не Беном, а именно Бенджамином. Он заглатывал «д», делая почти одинаковое ударение на все слоги, заставляя имя звучать на французский манер.

Дэн рассказал, что снимает домик над берегом Келлеровского пляжа в Ричмонде, и тут же пригласил в гости. Ричмонд — один из городов залива Сан-Франциско. Ещё он заявил, что лето на заливе очень холодное, купаться без водолазного костюма не к кайф, так что если хочется померзнуть после сорокаградусной жары в Сакраменто, то добро пожаловать…

— Супер! — обрадовался Сережка. Он порозовел после чая и съеденного пирога с пирожным, и явно проникся доверием к Дэну. — Мы раньше тоже жили у воды, на Черном море. Знаете, где Турция? Мы жили напротив, на другом берегу.

Дэн рассмеялся:

— Хоть и подзабыл я географию, но Черное море я на карте смогу показать. И, конечно, знаю о Ялте. Там же проходила конференция по окончании Второй Мировой, не так ли?

Сережка и я с удивлением уставились на нашего нового знакомого: крайне редко в США мы встречали человека, кто бы хоть краем уха слышал о конференции. Дэн был безусловно человеком европейского образования и крайне интересным собеседником. Расстались мы тогда только после того, как клятвенно пообещали увидеться снова. Для верности Дэн позвонил нам на следующий день, приглашая нас на экскурсию по заливу на ближайшие выходные.

***

В Ричмонде, огромном порту восточной части залива Сан-Франциско, было и вправду ветрено и холодно. Летом там постоянно висит туман. Вода относительно теплая, но грязная, — тогда, в апреле, всюду виднелись огромные океанские грузовые суда, привозящие сухой груз, машины, и топливо для всей Америки. Один такой «товарняк» привозит столько груза, что если выставить все принимающие товар фуры в ряд, то получится очередь длиной в двадцать километров. С холма, где стоял дом Дэна, было хорошо видно маленькие юркие тягачи, помогающие этим огромным судам развернуться в бухте.

Дэн жил прямо над крутым берегом одного из общественных пляжей: с его балконы можно было смотреть на волны и слушать рокот прибоя, вдыхая запах растущего рядом огромного эвкалипта. На этом достоинства съемного жилища заканчивались: старый домик продувало насквозь, он был сырой и тесный, с маленькой кухонькой и стояком для душа вместо ванны. «Это временно, — разводил руками Дэн, — «Купился на близость к пляжу». Я его хорошо понимала.

Но в дома у него мы пробыли недолго. Как оказалось, Дэн заранее записал нас на байдарочную экскурсию к острову Брукс. Подъехав к причалам, мы тут же увидели группу людей в спасжилетах и красные длинные байдарки, лежащие на бетонном слипе¹. Экскурсионная группа состояла из двадцати человек. Мы разбились по парам. Сережка заприметил высокую худенькую девушку примерно своего возраста и тут же пригласил её составить ему компанию. Удивительнее всего, что девушка оказалась русской, и звали её Марина. Она приехала в Америку из Москвы по линии международного обмена студентами: вместо неё в Москву уехала американская студентка. Я краем уха услышала, как Сережка с неподдельным интересом расспрашивает её о жизни в России, и пожалела, что мои сыновья так редко выезжают из страны.

После инструктажа мы все расселись по двухместным байдаркам и прямо около берега стали осваивать навыки правильной гребли. Минут через пятнадцать все уже довольно уверено работали двухлопастным байдарочным веслом, и экскурсия началась. Нам предстояло пройти около двух километров через пролив, отделяющий Ричмонд от острова. Не смотря на то, что холодные волны и ветер придавали проливу суровый вид, грести было легко. Длинная байдарка легко разрезала волну, а течение несло нас со скоростью в три узла в нужном направлении.

–Главное — правильно выбрать время! — кричал мне в спину Дэн, ловко подстраиваясь под мои неумелые гребки. — Течение меняется каждые шесть часов, и назад мы будем двигаться с такой же скоростью, если не быстрее!

Он оказался прав. После экскурсии по заповедному острову, которую устроили специально для нашей группы, мы, перекусив, двинули назад. На этот раз мы шли не только с течением, но и по ветру. Я все более уверенно работала веслом, Дэн сильными синхронными гребками придавал ускорение, и вскоре мы оказались безусловным лидером байдарочной флотилии. Нам с Сережкой так понравилась байдарочная гребля, что, оказавшись в Сакраменто, мы первым делом отправились по поиски магазина с туристическим снаряжением. В тот же вечер во дворе нашего дома красовалась большая двухместная байдарка, и я уже предвкушала настоящие водные турпоходы. Как оказалось, у Сережки были другие планы на эту байдарку. Русская девушка Марина в тот же вечер получила от Сережки эсэмэску с фотографией нашей покупки и приглашением прокатиться на горные озера Сьерра Невады. Судя по счастливому лицу моего сына, Марина приняла приглашение благосклонно.

К концу нашего первого лета я купила еще одну байдарку, на этот раз надувную. Она удобно паковалась в небольшой рюкзак и весила меньше двух килограммов. Байдарка, по моему дизайнерскому замыслу, должен был служить тендером для строящегося «Флибустьера» и переправлять меня с грузом на берег. С этой байдаркой я обычно и приезжала в Ричмонд. В хорошую погоду, когда океанская лазурь залива перемешивалась с высоким безоблачным небом, а теплый песок пляжа под окнами Дэна начинал привлекать любителей позагорать, мы брали байдарки и уходили вдоль берега, — изучать его многочисленные бухточки. Мы устраивали обед где-нибудь на вершине холма, откуда хорошо просматривался весь город. Наш вечер обычно заканчивался в популярном пабе Старого Города. Мы медленно тянули из высоких стаканов темное пиво и делились нашими заветными мечтами. Дэн был первым из друзей, который узнал о моих планах покорения океана. «Флибустьера», тогда еще перевернутого килем вверх, я Дэну показывать не решилась. Подумала, начнутся расспросы, подсказки, пожелания… Сказала ему, что это — мое деревянное сокровище, как Буратино у папы Карло, и пообещала покатать. Он с удовольствием смотрел на фотографии, слушая мой очередной «краткий отчет о проделанной работе», как-то странно посматривая на меня. Строился «Флибустьер» долго, целых два года, после моих дневных и вечерних смен в больнице. Во время строительства вносились поправки в его дизайн: иногда мне казалось, что «Флибустьер» живой и по ходу дела проектирует себя сам. «Никогда больше не буду лодки строить», — часто жаловалась я Дэну, показывая темные несмывающиеся пятна эпоксидки на своих руках. Он только смеялся.

Со временем мы стали вместе проводить все выходные. Дэн оказался потрясающим другом: ему всегда можно было позвонить, даже пореветь в трубку, когда кого-нибудь из моих пациентов уносила смерть. Иногда, правда, на него накатывали какие-то особые тихие моменты, словно он предавался воспоминаниям. Я тогда думала, что он скучает по своей барышне, и не лезла с расспросами. Когда мы рассекали набережную Ричмонда на велосипедах, я не раз замечала, как при виде молоденьких девчушек в его глазах загорались огоньки обожания. Такое его искренние проявления чувств, этот интерес ко всему прекрасному и молодому вызывал у меня уважение и окончательно развеял мои опасения по поводу потенциального романа.

Здесь я поспешу объясниться. Я совсем даже не против романов. Совсем даже напротив! Замуж я, правда, не хочу, да и затянутые романы начинают меня как-то напрягать. Просто со временем я стала понимать, что даже самые лучшие из лучших мужчин после фразы «давай останемся просто друзьями» способны сгоряча вылить целый ушат нечистот. Увы, после этого на душе неизменно остается отпечаток гадливости… Разочаровываться в Дэне мне не хотелось. И потом, он все еще «отходил» от своей барышни, а я, после продолжительного романа со смертельно нудным и контролирующим каждый мой шаг кавалером, просто радовалась вновь обретенной свободе. Иногда мне кажется, что я всё еще в поиске романтичных героев, а мне просто нужен добропорядочный и увлечённый своим делом человек, который сможет понять и мою увлеченность и даже сможет меня дожидаться во время моих похождений по морям. Моя подружка Лена посмеивается над такими теориями по поводу неудачных романов, но тут же выдаёт свои. Она говорит, что это только мы, пенелопы, как дуры, ждём своих одиссеев, а мужики никого никогда ждать не будут. Еще она говорит, что я «просто не нашла свою половинку». Просто и со вкусом. Возможно, она права. Тогда мне казалось, что Дэн идеально подходил под мою «половинку», но он, конечно, об этом совсем не догадывался.

Вот о Дэне я и подумала, решая, кому на время отдать Мишку. Сережка обещал приехать за ним только через два дня. Я была уверена, что Дэн с радостью отнесется к просьбе взять Мишку к себе и Снору на пару ночей. Огромный общительный пес Дэна был всегда рад компании, а Мишка мог бы её составить. К тому же Ричмонд от Сан-Рафаэля, где стоял мой «Флибустьер», был совсем недалеко, пару остановок на рейсовом автобусе, и я могла навестить моего приёмыша. Машины у меня не было: свою я отдала сыну, а себе что-то поддержанное покупать не хотелось: заботы, платные парковки, бензин… Зачем мне все это, если я отправляюсь в Большое Плаванье? Отсутствие машины, среди прочего, и стало причиной того, что я решилась на работу в тюрьме. Ведь Сан-Квентин находился совсем рядом с мариной, где стоял мой «Флибустьер», — каких-нибудь тридцать минут на велосипеде.

Глава четвертая. Сан-Квентин.

Мужская тюрьма строгого режима Сан-Квентин располагается на полуострове, выдающимся в воды залива Сан — Франциско, и с воды смотрится как старинный бастион. Она была построена в 1852 году, и является самой старой тюрьмой Калифорнии. Про Сан — Квентин снимали фильмы; здесь в свое время побывали многие знаменитые убийцы и насильники. Воришек и хулиганов здесь нет: контингент тюрьмы составляют самые отпетые преступники, приговоренные к смертной казни или пожизненному заключению. Из Сан-Квентина выхода практически нет. Для многих отсюда один выход — на тот свет.

Было пять утра. Я выехала пораньше, чтобы, не дай бог, из-за какой-нибудь глупости типа спущенного колеса не опоздать на первую смену. Я крутила педали своего старенького велосипеда и пыталась представить себе первый день работы. В голову почему-то приходили какие-то совсем удручающие мысли о больницах, и я очень боялась, что не выдержу в Сан-Квентине и одного дня. Единственный опыт работы медсестрой в заведение подобного рода был у меня в Сакраменто, в камерах предварительного заключения, где за смену надо было раздать таблетки и сделать уколы сотни пациентов. Там сидели и совсем молоденькие, несмышленые ребята, спьяну попавшие в драку. Они, как правило, были избитые и притихшие. Сидели и накаченные мужики, недавно вернувшиеся с Афганистана, многие с ПТСР, одуревшие от наркоты.

В камерах «афганцы» были обычно буйными. Они оказывались от прописанных им антидепрессантов и вообще любых таблеток, и мне не раз приходилось вызывать медиков с пожарными на помощь. Пожарные с медиками быстро, группой, заходили в камеру, делали «афганцу» укол и увозили его в госпиталь для военнослужащих. Я этот госпиталь тоже знала неплохо: когда-то и я подрабатывала сиделкой в специальной комнате, где держали обколотых успокоительными бывших военных. Тогда моя задача была предельна проста: не спускать с пациента глаз, не разговаривать и ждать врача. Потом, после медосмотра, пациентов увозили на лифте на самый верхний этаж больницы. Передвигаться самостоятельно им не разрешалось: в сопровождении двух здоровых охранников я должна была везти здоровых мужиков в инвалидной коляске до лифта. В лифт коляску ввозили так, что пациент сидел лицом к стене. На верхнем этаже охранник звонил в затянутую решеткой металлическую дверь. Там пациента передавали с рук на руки, тяжелая дверь за ними закрывалась, и мы спускались на лифте назад, на первый этаж. Очевидно, на верхнем этаже была какая-то специализированная «психушка», про которую никто не хотел распространяться.

Однажды такой «афганец» из обычного положения лицом к стене развернулся в мою сторону, и сказал: «Привет». У него было очень приятное широкое лицо и голубые глаза; он напомнил мне русских ребят. «Привет, как ты?», — ответила я, и немного зашторила застекленную стену: может, пронесет, и никто не увидит, что мы разговариваем. Говорил он не спеша, с большими паузами, явно все еще под действием успокоительных. Я просто слушала; иногда, когда он замолкал, задавала вопрос, подталкивая его к разговору. Постепенно стала вырисовываться его история. После Афгана он, как и многие, прошёл курс реабилитации и сидел на антидепрессантах. Женился. Жена его поддерживала, как могла, и взяла часть кредита на своё имя, чтобы он занялся бизнесом. Обаятельный и общительный по натуре, «афганец» открыл риелторскую контору. Дело продвигалось неплохо, и они вскоре приобрели дорогой дом в хорошем районе, — тоже, разумеется, в кредит, с крупными месячными выплатами. Но наступил экономический кризис. С кризисом как строительный, так и риелторский бизнес пришли в упадок. Банкротство, развод, жена уехала к родителям. Он остался без дома, без машины и без работы. Помаялся, походил по инстанциям, но недолго, — выдержки на такие удары судьбы у него не было. Сел на лавочку и выпил все свои антидепрессивные «колёса». Так как на бомжа он еще не походил и одевался вполне прилично, то кому-то пришло в голову вызвать скорою для спящего на лавочке человека…

Он знал, что его, скорее всего, запрут на некоторое время в психушку, но по дороге к лифту храбрился и даже шутил с охранниками. Он оказался гигантского роста: сидя в кресле-каталке, он был лишь немного ниже меня, в полный рост стоящей рядом с ним. Несмотря на рост, этот человек был слаб, сломлен душевно и физически. Со мной и молодыми веселыми охранниками он чувствовал себя в безопасности и смеялся от души. Было очевидно, что, как только за ним закроется металлическая дверь, он расплачется, как ребенок, и ему опять дадут успокоительное.

Позже, работая медсестрой и имея дело с разного рода психическими отклонениями, я поняла, что правило «не разговаривай с пациентами» имеет под собой вполне объяснимое основание. Подчас, несмотря на спокойное и вежливое обращение, пациенты каждое слово воспринимали как оскорбление, срывались и буквально бросались на медперсонал. Не разговаривать было наилучшим выходом для первичного «пригляда» за пациентом, до обследования специалиста. Если бы моя санитарка позволила себе нарушить это правило, я бы ей непременно поставила на вид. Многие санитарочки — это будущие медсестры и врачи, которые подрабатывают в больнице во время учебы, и за их спинами уже есть курсы психологии и социологии. Тем не менее, этого недостаточно, и в руках буйных обычный карандаш становится оружием.

За работу сиделки мне платили четырнадцать долларов в час. Сейчас, в чине медсестры, я получала в два раза больше, а по контракту вообще платили в три раза больше, хоть и ответственности было хоть отбавляй. После получения лицензии медсестры я обнаружила, что врачебные обходы во многих медучреждениях совершаются не чаще, чем раз-два в месяц. Все остальное время медсестра за главного: осматривает пациентов, делает перевязки, решает, просит ли у врача антибиотик, брать тот или иной анализ, и так далее. Если медсестра вовремя вытрясла у врача антибиотик, и благодаря этому какой-нибудь диабетик не лишился ступни, — это в заслугу не ставиться, ибо сестра просто делает свое дело. А вот если сестренка, не дай бог, проморгала чего-то, провозилась с кем-то другим, — а пациентов бывает по тридцати и больше на душу, — то все, пиши пропало: в лучшем случае наорут и уволят, в худшем, — лицензии медсестры лишат. И, — проверки, проверки, бесконечные проверки. То придут проверять, правильно ли таблетки раздаешь, то посмотрят, как ты там свежие ампутации перевязываешь, и пишут себе что-то, и пишут…

Как-то разговорившись в больнице с русской сиделкой, я узнала, что в Украине она тоже работала медсестрой. Выслушав мои сетования на тяжелую жизнь, она махнула рукой: «О чём ты говоришь?! У нас в Украине даже перчаток не хватает. Того и гляди, СПИД или гепатит подцепишь за мизерную зарплату, — и ту задерживают! Я своим перчатки по почте отправляю, хоть как-то помогаю». На этом мои сетования закончились. Медсестрой, надо сказать, она была очень опытной, и иногда я у неё спрашивала совета. В свою очередь, она просила меня помочь ей с переводом особенно трудных фраз из учебников. Из-за слабого английского она никак не могла решиться сдать экзамен и получить лицензию медсестры в США, поэтому так и работала сиделкой.

… Я поставила замок на велосипед и не спеша подошла к входу. Сан-Квентин встретил меня многочисленными постами. Я показала документы, и охранник вызвонил по рации какую-то Джейн. Джейн оказалась старшей медсестрой. Она пожурила охранника за того, что он не позвонил в администрацию, однако вид у неё был довольный. Похоже было на то, что она радовалась возможности выбраться из недр массивного здания и перекинуться парой слов с охранником. Улыбаясь, она протянула мне руку для пожатия. Джейн мне решительно нравилась. Я давно научилась не доверять коллегам по работе: самые милые и улыбчивые зачастую оказывались организаторами склок и разбирательств «на ковре» у администратора. Но рукопожатие Джейн было по-хорошему крепким. К тому же она тут же сообщила мне, что этот охранник ей нравится до неприличия, и смешно покрутила головой, словно удивляясь самой себе. Я решила, что сторониться мне Джейн, наверное, не стоит, расслабилась и начала улыбаться.

Джейн провела меня по коридорам тюрьмы. Охрана ее знала, и она то и дело перебрасывалась шутками с парнями в форме. Меня откровенно осматривали с ног до головы, спрашивали: «Новенькая? Обещай остаться!» Я немного нервничала и старалась расслабить плечи и не сутулиться. Джейн объяснила мне, что хотя большая часть здания и отремонтирована, но перевязочная старая и протекает: в потолке дыры, и туда затекает вода из душевых, находящихся этажом выше. Я поёжилась:

— А как же инфекция?

Джейн пожала плечами:

— Да вроде закрыли чем-то дыры, но это так, временно. Там девчонки ведра ставят, и ты ставь…

В коридоре за конторкой дежурила крепко сбитая дородная медсестра лет пятидесяти. Она посмотрела на нас и тут же отвернулась, продолжая что-то листать. Её стол был завален медицинскими карточками: шёл ремонт, и стеллажи были отодвинуты от стен. Компьютером тут и не пахло.

— Привет, Кэрол! — сказала Джейн, — Это Дина, наша новенькая в перевязочной.

Кэрол внимательно посмотрела на меня. На ее лице не было и тени косметики. Жидкие рыжеватые волосы были стянуты в тонкую косичку; она сразу напомнила мне хитроватую деревенскую бабу. Я попыталась отогнать от себя негатив и старательно улыбалась.

— Дина? — переспросила она, сощурившись.

— Дайэна, — пояснила я, — Откликаюсь на любой вариант.

Кэрэл смерила меня взглядом с ног до головы и ничего не сказала. Джейн весело фыркнула, оценив мою неудачную попытку растопить лед, пожелала мне удачи и удалилась.

Тюрьма располагалась в старинном здании с высокими потолками и обшарпанными стенами. Впрочем, отремонтированные комнаты смотрелись очень стильно, на европейский манер. В длинных коридорах ярко горели желтые лампочки, освещая входы в огромные блоки, где стояли двухъярусные кровати. В актовом зале работал телевизор; там же заключенные писали статьи в стенгазету и выкладывали заметки для вебсайта «Будни Сан-Квентина». Окна выходили прямо на залив Сан-Франциско. С нашего этажа просматривался широкий двор с тренажерами, но залива видно не было из-за высоких стен с вышками и натянутыми по периметру проводами. В штормовую погоду было слышно, как волны с шумом разбиваются внизу о скалы.

Кэрэл сообщила мне, что работать я буду в основном в перевязочной, а также буду ставить катетеры, брать кровь и ставить капельницы. Таблетки разносить мне не придется, только если надо будет кого-то подменить. Было очевидно, что здесь сестры не любят травмы и поэтому отдают их новеньким. Она и понятно, учитывая эти дыры в потолке. Перевязочные вообще многие медсестры на дух не переносят: ведь часто приходиться сгибаться в две погибели или подолгу сидеть на корточках, обрабатывать да перебинтовывать, когда на тебя с улыбочкой глазеет сверху вниз какой-нибудь детоубийца. А катетеры в мочевой пузырь мужикам ставить — это вообще удовольствие выше крыши…

Поблагодарив Кэрол, я покатила тележку с бинтами и прочим материалом в перевязочную и вдруг с тоской вспомнила солнечный пляж, тревожные глаза Дэна, Мишку, уезжающего в Ричмонд и лающего на меня через стекло машины… Они существовали где-то в совсем другом, параллельном, мире. Мне вдруг показалось, что и я стала узником Сан-Квентина, и на секунду мне стало по-настоящему страшно. Впрочем, к концу рабочего дня я настолько устала, что глупые мысли в голову ко мне больше не приходили. В конце концов, работа эта была временной и оплачивалась хорошо, так что можно было и потерпеть.

Глава пятая. Тюремные тайны

Когда я сообщила Дэну, что собираюсь на работу в Сан-Квентин, он с недоверием уставился на меня, а потом сказал: « Я считаю, что ты совершаешь большую ошибку». Так и сказал, сухо и официально. На все мне объяснения по поводу трех месяцев и хороших денег он не реагировал. Кажется, это был вообще первый раз, когда он меня в чем-то не поддержал. И сейчас мне не хотелось ему ничего рассказывать о своем первом рабочем дне. Да, собственно, и рассказывать — то было нечего. С потолка капало, и ведро с грязной водой я опустошила в туалете в самом конце смены. Тогда же я избавилась от перевязочного мусора. Заключенных приводили небольшими группами, всегда под охраной. С ними наедине я никогда не оставалась. Похоже, медперсонал здесь менялся довольно часто, и заключенные привыкли видеть новые лица. Я с ужасом ожидала скабрезных шуток и свиста, с которым в фильмах встречают «зэки» любое лицо женского пола. Никто не свистел. Правда, я еще не заходила в их огромные переполненные блоки, где стояли десятки двухъярусных кроватей. В основном я оставалась в перевязочной. Одетые в красные комбинезоны пациенты равнодушно заходили в кабинет, разворачивались лицом к стене и садились на кушетку. Раны были разные: от падения, иногда избиений, операционные швы, ампутации. Ко мне же приходили и на процедуры. Отдельного кабинета для процедур не было: шёл ремонт, поэтому за ширмой в углу перевязочной стояли аппараты для ингаляций, УВЧ, а также портативные ЭКГ, УЗИ и куча колбочек и иголок для анализов. В специализированную больницу увозили лишь самых критических пациентов.

Прошел месяц. Я получила зарплату и высчитала, сколько я могу потратить на еду и прочее. Все остальное пошло на банковский накопительный счет, в расчете на то, что скоро я смогу купить вожделенный опреснитель для воды. Работа вошла в свою колею. Пациенты были в основном одни и те же, и, как только я смогла создать себе некое подобие системы, все пошло как по масло. Даже иногда оставалась время поболтать с Джейн. С Кэрол у меня отношения как-то не заладились.

— Она просто тебе завидует, — говорила Джейн.

Я пожимала плечами:

— Чему там завидовать?

— Ну как же? Молодая, красивая, дети большие и вся жизнь впереди…

Насколько я знала, у Кэрол тоже был взрослый сын, но с ним были какие — то проблемы. Похоже, он был не в ладах с законом. Не знаю, какая такая причина могла вызвать её, мягко говоря, безосновательное недружелюбие. Но пока все обходилось без особых эксцессов. Я сохраняла нейтралитет и старалась не вмешиваться в мышиную возню смертельно уставшего медперсонала тюрьмы. Работа и вправду не из легких. Иногда казалось, что постоянное общение с заключенными накладывало неизгладимый отпечаток на медсестер. Казалось, что крепкая стена, возведенная сознанием и отделяющая заключенных от персонала, со временем становиться все прозрачнее. Особенно это было заметно при общении тех служителей тюрьмы, что проработали здесь ни одно десятилетие.

В Сан-Квентине заключенный контингент был постоянный, ибо сроки-то были пожизненные. Вот и получалось, что ежедневно видишь одни и те же лица, замечаешь у пациентов любые перемены в здоровье или в настроение, словно они становятся частью твоей жизни. «Прямо как вторая семья», — шутили медсестры, сами проводящие здесь большую часть своей жизни. А что касается заключенных… Будь ты свободный гражданин или «зэк», но когда дело доходит до уколов, медсестры начинаю делиться на любимых и не очень. Заключенные, как правило, хорошо знают график дежурств и свободно ориентируются во внутренней политике тюрьмы. К концу первого месяца меня совсем не удивляли прощальные фразы типа: «Спасибо, хорошо уколола. Завтра работаешь? Хотя нет, ты завтра выходная». Сестры, как правило, были знакомы с семьями заключенных. Члены семьи обсуждали с медсестрами хронические заболевания пациентов: как правило, следствие наркотиков, алкоголя или травм. Сестры подчас делились своими обширными профессиональными наблюдениями, советовали, входили в положение. Теоретически, такое панибратство было запрещено: при приеме на работу весь персонал подписывал каждую из многих страниц «Кодекса профессионального этикета». На практике же было немного иначе. Если, скажем, мать заключенного, которую ты видишь каждый день в течение многих лет, спрашивает тебя, почему у тебя такое зареванное лицо, тебе «чисто по-человечески» в этот момент совершенно наплевать на любые предписания, и ты выкладываешь ей все, как задушевному другу. Именно на работе, под действием самой атмосферы тюрьмы и стресса, многие так «ломались». Дома было проще: семья, вино, телик и кровать с мягкой подушечкой: лучшее средство от любого стресса. Как выспишься, так все заботы кажутся пустяковыми. А вот на работе, там вот и проверяются нервы на крепость.

В одно утро на внеплановую перевязку ко мне привели высокого худого мужчину. Травма была пустяковая: порезался чем-то острым в спортзале. Мне предстояло стянуть разрезанную на пальце кожу стерильными пластырными полосками и проверять рану каждый день, пока не заживет. Следовало также выяснить, как и чем о порезался, во избежание новых травм. Я вынимала раствор для промывания раны из шкафчика и с облегчением думала, что отсчет администрации о принятых мерах предосторожности в спортзале не должен занять много времени, когда увидела на истории болезни имя потерпевшего: Олег Терехов. «Вот тебе раз, русский» — подумала я, и встретилась с холодным изучающим взглядом пациента.

— Привет, красавица, — растягивая слова, мягко сказал он по-русски. — Давно хотел с тобой побеседовать. Вишь, даже увечье себе нанес, — он пошевелил пальцем, из которого тут же пошла кровь.

Я словно очнулась от столбняка. Остановив кровь, я промыла рану и наложила пластыри.

— Так хотелось увидеть? — спросила я, убирая марлю в шкаф.

— Ну да, — ухмыльнулся он. Усмешка странным образом показалась мне знакомой. Зубы у него были плохие, почти коричневые от чефира. Передний верхний зуб был наполовину сломан. Мне вдруг пришло на ум слово «щербатый», и неприятно кольнуло в сердце. Я откровенно уставилась на Терехова.

— А как же, — продолжал он, — Так ведь не всегда встретишь земляка в этих краях.

— Да ну? — возразила я, — В Калифорнии как раз много русских.

Он осклабился:

— Может быть. Да только с Ёбурга ты одна, красотуля.

Внутри меня похолодело. Ёбург или Екат, — так обычно называли Екатеринбург, когда-то Свердловск, областной центр на Урале. В Екатеринбурге я провела пять лет своей жизни, которых были наполнены бесшабашным студенческим весельем, ночными пирушками и дискотеками. Неустанно крутились на кассетниках песни местных групп, к этому времени временно или насовсем перебравшихся в Питер: Наутилус Помпилиус, Чайф, Агата Кристи… В те времена волосы мои были коротко острижены и выкрашены в красный цвет, а лицо с утра буквально рисовалось: тональный крем, пудра трех оттенков, румяна на скулы и, словно маску — тени на веки и до бровей.

Пожелтевший от папирос палец Терехова снова зашевелился, проверяя, не туго ли я наложила бинт.

— Я смотрю, ты тут неплохо устроилась, — сказал он. — И с законом в ладах, и нашему брату помогаешь не сгнить тут на нарах.. Только смотри, красавица, не загордись слишком. Странная ты, говорят: уже сороковник, а на лодке живешь, на велике ездишь.. Что, денег не хватает, платят мало? Так ты обратись к кому надо, потолкуй, чё там, свой своего не выручит, а?

Я поймала себя на том, что во все глаза уставилась на него, пытаясь понять, что он имеет в виду. Разговор шёл в одни ворота: Терехов обращался ко мне так, как будто я его хорошо знаю. Он, наверное, принимает меня за кого-то другого, другого объяснения нет, — решила я. И вдруг до меня дошел смысл сказанного: лодка, велосипед, Екатеринбург… Он действительно знает обо мне, но каким образом?! Мои ладони вспотели.

— Готово, — сказала я по-английски, словно ограждаясь чужим языком от его откровенно потешающегося надо мной взгляда. — Вы можете идти, — и кивнула охраннику, все это время безразлично ожидающему у двери.

В висках пульсировало. В душу втек противный липкий страх, и словно склеил меня изнутри, мешая дышать. Вдруг очень захотелось курить, — студенческая привычка, оставленная далеко позади, в Екатеринбурге.

— Не драматизируй! — оборвала я себя, брезгливо откладывая в сторону карточку Терехова и направляясь на ватных ногах к выходу, — Без фанатизма, Дина!

Выйдя из перевязочной, я увидела следующего по очереди пациента, я попросила охранника подождать пять минут. Стрельнув у удивленной Джейн сигаретку, я вышла на улицу и с удовольствием затянулась. От никотина меня с непривычки «повело», я расслабилась, и наконец-то смогла вдохнуть полной грудью. Безжалостно растоптав недокуренную сигарету, я отправилась назад, в перевязочную.

Глава шестая. Тени прошлого

Как это обычно и случается, именно в этот день, когда мне так хотелось уйти пораньше домой, пришлось остаться на внеурочные четыре часа. В другой день меня бы это только порадовало, но сегодня раздача таблеток в блоке номер один-четыре показалась мне бесконечной пыткой. Закончив с таблетками, я наконец-то принялась за отчет для администрации о принятых мерах предосторожности в спортзале, чтобы, не дай бог, еще кто из заключенных не порезал себе палец. После этого я открыла карточку Терехова. Он хмуро смотрел на меня с фотографии на первой странице: глубокие морщины, темный волосы, узкий нос, острый подбородок… Я его совершенно не знала, и среди своих знакомых в Екатеринбурге я его точно не видела. Терехов был на четыре года старше меня… Кто там был? Я и Катюха, моя лучшая задушевная подруга. Она меня и соблазнила приехать на учебу в политически-активный Сведловск. Ещё Лёлька, Анютка и Наташа. Четверо из нас учились в Университете на филфаке. В нашем Универе, помимо прочего, существовала химлаборатория, где опробовались песни Кормильцева в исполнении Славы Бутусова. Говорят, водку они там пили из лабораторных платиновых тиглей. Под эту водку и сигаретный дым рождались те песни, что играли тогда на всех кассетниках страны.

Катюшка приехала из области поступать, но провалилась на вступительных экзаменах, и работала секретарем-машинисткой, готовясь снова поступать на следующий год. Был конец восьмидесятых… Впятером мы зажигали на всю катушку, кочуя по общежитиям однокурсниц и чьим-то квартирам. Иногда нас заносило в злачные места, где мы курили «травку», и малознакомые парни натыкали вену шприцом, вводя себе в кровь коричневое варево. Я даже была кратко влюблена в такого парня: он казался мне эдаким лермонтовским героем: загадочным, немногословным, немного разочарованным в жизни и очень благородным. Чтобы проникнуть в его тайны, мне, очевидно, тоже следовало «ширяться по вене». К счастью, мое увлечение, как и попытки разговорить молчаливого «героя», оказалось коротким: я влюбилась в молодого врача скорой помощи, и под его влиянием мои похождения по злачным местам скоро сошли на нет. А вскоре и вовсе встретила своего будущего мужа Дениса… Может, Терехов был одним из таких шапочных знакомств? Но невероятно даже подумать о том, что он смог бы меня запомнить. Да и выглядела я тогда совершенно по-другому.

Список болезней Терехова был обширным, но обычным для американского тюремного медпункта: хроническая недостаточность печени, гепатит, мочекаменная болезнь, авитаминоз, подагра, шизофрения, мания величия. Пролистав карточку, я нашла список лекарств и внимательно изучила его. Терехову прописано принимать оланзапин, а в случае отказа предписано увеличить дозу и добавлять растворимую таблетку в питье и еду. Доза у Терехова была минимальной, что меня порадовало. Случаев отказа зарегистрировано не было. Впрочем, это ничего не значило: каждый зафиксированный отказ от психотропного препарата теоретически требует внимания врача, что ведет к потерянному на попытки дозвониться до психотерапевта времени. В случае удачного звонка от врача приходят туманные указания «следить, как прогрессирует болезнь»… Медсестра предпочитает конкретные дозы и часы; «следить, как прогрессирует болезнь» означает дополнительную писанину на полстраницы: мол, пациент не хамил, вещи на пол не бросал, от таблеток не отказывался, температура и пульс в норме, и кушает хорошо, словом — болезнь не сильно прогрессирует…. И так — каждую смену, по три раза на дню! Никто этим заниматься не хочет, поэтому, как правило, в случае отказа пациента от лекарства доза «по-тихому» увеличивается, таблетки незаметно растворяются в еде заключенного, и на этом попытка бунтарства заканчивается сама по себе. Оланзапин — довольно сильный противопсихический препарат, но при этом строгой отчетности по нему нет.

В медицинской карточке причину заключения под стражу не писали; впрочем, можно было выловить хоть какую-то скудную информацию, непосредственно относившуюся к тем или иным болезням. Диагноз шизофрения был сопровожден краткой строчкой о неоднократных приводах в полицию, вождении в нетрезвом виде, сопротивлении при аресте, невменяемости и вооруженном ограблении. В графе гражданство значилось: США. Адрес последнего проживания: дом 1320, Пятая улица, город Вакавиль. Вакавиль находится на полпути между Сан-Франциско и Сакраменто по восьмидесятому шоссе. Красивое место: городок в долине, весь в обрамлении невысоких зеленых гор, покрытых дубами, среди которых пасутся коровы. Вакавиль, собственно, и означает «город коров». Не женат, детей нет.

Я ничего не понимала. Как гражданин США, проживающий в каком-то буколическом Вакавиле, мог знать меня, Дину Вершинину, советскую студентку в Сведловске? И как много он обо мне знает? После разговора с Тереховым у меня было непреходящие ощущение, что знает он про меня все.

Я внутренне содрогнулась, вспоминая его ухмылку. У меня снова засосало под ложечкой. Я знала эту усмешку. На каком-то подсознательном уровне опять всплыло слово «щербатый»: то ли кличка, то ли кто-то сказал когда-то так про… кого? Был ли это Терехов, или кто-то другой? Но кто и когда? Этого я не знала.

Глава седьмая. Ночной кошмар

Я проснулась в холодном поту за десять минут до звонка будильника. Во сне я мчалась на чьем-то катере с подвесным мотором, убегала от кого-то невидимого, едва контролируя эту махину. Мчалась через заболоченные каналы, едва не залетая на лужайки близлежащих домов. Несмотря на все мои попытки поддать газу и уйти от преследователей, они шли за мной по пятам, лениво, не напрягаясь, словно наслаждаясь моим страхом…

Терехов меня явно испугал по-настоящему, до кошмарных снов. У нас в Калифорнии и нет никаких каналов. Какие-то флоридские болота с крокодилами снятся… Может, что-то произошло со мной в той далекой юности, что-то такое, что моя память услужливо вытеснила из подсознания, и теперь я пытаюсь восстановить действительность через нелепые сны.

Лунный свет проникал внутрь через круглые иллюминаторы и мягко освещал кабину изнутри. Светло-бежевая обшивка бортов и потолка приятно контрастировала с темным деревом перекрытий, выполненным из мореной сосны. «Флибустьер» был просто драгоценной шкатулкой, а я — жемчужиной в его чреве. Улыбнувшись, я стряхнула с себя ночной кошмар, поставила кофе на покачивающуюся горелку и — вздрогнула от неожиданно раздавшейся телефонной трели. Номер не определен. Должно быть, это доктор Мордок: его мобильный зашифрован, чтобы семьи пациентов не мучили. Что-то явно случилось, раз звонит мне в такую рань. Я нажала на зеленую кнопку:

— Алло, Дина слушает.

В ответ я услышала приглушенные голоса, сухой треск, словно телефон был случайно закрыт одеждой.

— Алло, я Вас не слышу, — настаивала я в трубку. Кофе начинал закипать, и мне надо было еще нарезать сыра и помидор для моего дежурного бутерброда.

— Чё ты там курлычешь? — неожиданно раздалось громко и по-русски. — Моя твоя не понимай! — в трубке раздался смех. Смеялось, как минимум, трое. — Чё, ты еще на проводе?

Я кивнула, и, поняв, что говоривший этого не видит, выдавила:

— Да, я слушаю.

Мне было странно обращаться на «ты» к незнакомому человеку, но собеседник явно был хамоват, поэтому я сказала снова с нарастающей уверенностью:

— Говори, я слушаю.

— Чё, Динка, на работу собираешься? А вот мы еще и не ложились.. Ну давай, помягче там с корешем, палец ему не отрежь ненароком. А то знаешь, как в том анекдоте: пока есть палец, я еще о-го-го мужик!

В трубке заржали. Я молча слушала, глядя на выкипающий кофе, и старалась представить себе говорившего. Голос был смутно знаком. Интонация, догадалась я. Интонация, манера говорить. Где же я раньше это слышала?

Связь неожиданно оборвалась. Я уставилась на экран телефона: продолжительность разговора: две минуты и сорок секунд. Выключив кофе и налив себе полную чашку, я поднялась из кабины наружу в кокпит. Кофе расплескался и немного обжег мне руку. Я поставила кофе остывать, села на обтянутую бежевым кожзамом подушку и уставилась на темные волны. Меня кто-то пытается запугать. Голова разболелась, и я отхлебнула обжигающей жидкости. Это какой-то розыгрыш, какие-то безумные соотечественники узнали моё имя, номер телефона. «Ага, узнали. И то, что ты сейчас собираешься на работу», — услужливо подсказал мне внутренний голос, — « И про кореша Терехова узнали с его дурацким пальцем…»

За мной следят… Про меня знают всё! Мне стало до жути страшно. Казалось, на меня ото всюду были устремлены невидимые глаза. Я до боли в глазах всматривалась в темноту. Луны уже не было, пахло дождем. В половину пятого утра все только готовилось к пробуждению. Вид перекатывающихся, свинцовых в темноте волн меня постепенно успокоил. Марина запирается, чужих здесь нет. Правда, за пределы причала мне выходить совершенно не хотелось. Сан-Квентин…Я почувствовала себя каким-то несчастным древнегреческим Сизифом, бесконечно толкающим камень в гору. Отзваниться от работы было поздно, надо было заканчивать страдания и собираться на смену. Но, твердо решив опоздать на минут сорок, я все сидела в кокпите, смакуя кофе и слушая рокот набегающих волн.

Громадный контур Красного Камня — скалы, возвышающейся островом в заливе Сан-Рафаэль — начал подсвечиваться просыпающимся солнцем. К Камню я неоднократно совершала прогулки на своей байдарке. Когда я последний раз поднимала парус на «Флибустьере», я уже и не помнила. Яхточка мягко раскачивалась подо мной, словно говоря: я готова, дело за тобой. Мне вдруг ужасно захотелось почувствовать соленый ветер, обдувающий лицо, услышать лай морских львов, вдохнуть свежий запах эвкалиптовой рощи на острове Сокровищ… Завтра, — пообещала я «Флибустьеру», — будут выходные, так обязательно сгоняем на острова… если все будет хорошо, — поспешила добавить я, постучав по деревянному комингсу.

Я позвонила на работу, соврав, что проспала. Чайки уже проснулись и суетливо кружили вокруг рыбацких баркасов, уходивших к океану, когда я вывела свой велосипед из марины, плотно закрыв за собой тяжелую дверь причала. Обычно мне нравилось, включив все огни, крутить педали по велосипедной дорожке, идущей параллельно дороге. На ходу хорошо думалось, и утренняя велосипедная прогулка надолго заряжала меня энергией. Сегодня все было иначе: казалось бы, я выехала всего на полчаса позже, чем обычно, но машин на дороге было несравненно больше, и их близкое соседство очень меня раздражало. Я поймала себя на мысли о том, что велосипедист на дороге — это чрезвычайно хрупкое существо: раздавят — никто и не заметит… В голове я прокручивала мой недавний телефонный разговор, пытаясь разгадать, кому принадлежал этот голос… Певучая округлость гласных, северные окающие интонации. И торопливость закончить, словно обрубить окончание: он вроде бы произнёс «знашь» вместо знаешь. Очень похоже на уральский говор. Я вспомнила глаза Терехова и поежилась. Милый студенческий Свердловск, что же такого я натворила в своей прошлой жизни, что за мной охотятся даже в Америке?

Терехов появился на перевязке в половине десятого. Он молча смотрел на меня, словно ожидая, что я заговорю первой. Беседовать с ним мне не хотелось. Я знала, что скоро я смогу вспомнить и обладателя голоса по телефону, и самого Терехова. Мне просто надо немного расслабиться, выспаться, в конце концов…

Мобильный зазвонил вскоре после того, как Терехова увели из перевязочной. Номер не определен. Выждав пару секунд, я нажала на зеленую кнопку приема.

— Соу, ю ар эт уорк?² — с очень сильным русским акцентом поинтересовались у меня на другом конце. Раздался смех и звуки возни. Я имею дело с какими-то подростками, — подумала я. — Это просто розыгрыш… Однако замешанность в этом деле Терехова, который отсиживал в Сан Квентине «пожизненную», уверяла меня в обратном. Похоже, я ввязалась в какую-то серьезную игру.

— А что, тебя так интересует моя работа? — полюбопытствовала я в трубку.

— Нее, — протянул собеседник, — меня интересуешь ты… И когда ты так быстро свалила, что мы тебя даже и засекли? Сидим, ждем, мерзнем на ветру, а тебя все нет…Нехорошо получается!

Где-то на заднем плане заголосили, заулюлюкали, и прямо в ухо срывающимся фальцетом в трубку проорали:

— Крути педали, пока не дали!

Я в панике нажала на кнопку отбоя и села на кушетку.

Они меня ждали. Скорее всего, недалеко от марины, в темноте под мостом. Мне всегда довольно жутко там проезжать. Мое получасовое опоздание оказалось спасительным. Они, наверное, держали связь с Тереховым, и от него узнали, что я на работе. Я увидела, что мои руки мелко трясутся. Я пыталась гнать прочь предательскую мысль о никотине, но сопротивляться было бесполезно. Джейн на работе не было. Из остальных курящих я знала только Кэрол, и нехотя направилась на её пост, нашарив на всякий случай по карманам мелочь, — если что, попрошу её продать мне одну «сигу».

Кэрол, казалось, ничуть не удивилась моей просьбе. Она без комментарий дала мне сигарету, отказалась от предложенных денег, махнув рукой: «Да кури на здоровье». Поспрашивав меня о работе, Кэрол показала мне на стопку недельных отчётностей о состоянии пациента, сказала: «Накопилось.. Будет нечего делать, заходи, поможешь,» — и улыбнулась. По-простому так улыбнулась, по-хорошему. Поблагодарив за сигарету, я направилась в сторону выхода, жалея, что плохо о ней раньше думала. Поддавшись благородному порыву, я решила пойти назад и взять пару отчётностей к себе в перевязочную. Круто развернувшись, я остолбенела: в конце коридора стояли Кэрол и Терехов и мило беседовали. Терехов улыбался. Желание помочь Кэрол у меня сразу же пропало. Мне вдруг стало понятным, откуда известно и про велосипед, и про лодку. Кэрол просто «сдала меня с потрохами» этому заключенному, — я ей все же ужасно не нравилась. Естественно, к комнате отдыха персонала все обсуждают новеньких медсестёр. Вот и мои косточки, очевидно, были как следует перемыты: и машины нет, и на лодке живет… Могу себе представить! Одно только не понятно: из каких таких глубин выплыл никогда мною не упоминаемый Екатеринбург?

Глава восьмая. Ужин при свечах

В комнате отдыха для персонала я взялась за мобильник и отправила Дэну эсэмэску: «Привет, как дела?». Ответ пришёл мгновенно: «Ты завтра выходная, ничего не изменилось? Если да, я приглашаю тебя сегодня на ужин!» С чего бы это? — подумала я, стараясь внутренне отмести поднявшуюся бурю в душе. Однако сердце, взмыв куда-то высокого к левому плечу, так и осталось там висеть, бухая и светясь от радости. Ужин! «Идет. А куда?», — отправила я ответ Дэну со смайликом. Итальянская кухня напротив Дон Кихота», — пришёл ответ. Дон Кихот — это скульптура героя романа Сервантеса недалеко от Сан-Квентина, рядом с морпортом. Он стоит у дороги в гордом одиночестве, выполнен в тройную величину и, на мой взгляд, ужасно скучает без своего Росинанта и Санчо-Панса.

Я выставила будильник на мобильнике, чтобы вовремя пробить перфокарту и официально вернуться вовремя на смену после перерыва. Надо было срочно привести себя в порядок. Душевой у нас не было, зато в моём шкафчике было все необходимое для таких форс-мажоров, включая платье и туфли на самом высоком, какой только я могла носить, каблуке. Каблук, правда, не очень высокий, — после несчастного случая в горах мне вставили штырь в лодыжку. Я совсем не хромала, но от привычных шпилек в десять сантиметров пришлось, к моему огорчению, отказаться… Вывесив платье на плечиках проветриваться, я придирчиво осмотрела себя, и решила начать с маникюра и легкого педикюра, а закончить холодным обтиранием и новым макияжем к концу смены. Все это напомнило мне студенческие годы, когда в туалете нашего «универа» кто-то вечно красил ногти на ногах, кто-то буквально мылся в раковине, а запах духов перемешивался с запахом «шмали». После такой « школы жизни» неслучайно русские женщины считаются самыми красивыми! Всегда и во всех обстоятельствах — на высоте, нереально ухоженные, — всегда! Я потрясла волосами: сигаретный запах, похоже, въелся навсегда. Это надо же было именно сегодня покурить! Что же, волосы мыть и укладывать времени у меня нет, сделаю укладку пенкой.

От романтических треволнений у меня из головы совсем вылетел Терехов и его компания. Надо срочно поменять свой график дежурств! Я набрала номер медсестры Барбары, которая с недавнего времени пыталась перейти с ночных смен на дневные и чрезвычайно нуждалась в часах. Она с радостью согласилась подменить меня дней и поменяться остальными. По правилам, мы должны были поставить об этом в известность старшую медсестру, но Барбара не обращала внимания на протокол, а мне было важно «замести следы», чтобы Терехов не знал о моем графике. Не будут же меня подкарауливать денно и нощно!

Я решила поработать за Барбару в следующую ночь, взять неделю выходных и направить «Флибустьера» в Монтерей, чтобы погостить у Лены. Там же я планировала встретиться с Серёжкой и Мариной: они давно поджидали благоприятного случая посмотреть красоты Калифорнии, и готовы были встретить меня в любом городке побережья. Отдавая Барбаре свои смены я, правда, не зарабатывала денег, но с наметившимися переводами я должна была потерять на этом не более трехсот долларов. И на лодке меня никто не найдет! Игра стоила свеч. После Монтерея я хотела, с остановками на якорных стоянках, дойти до туристического городка Авила и оставить там своего «Флибустьера» на некоторое время. В мои планы входило отработать последний месяц, купить вожделенный опреснитель для воды, вернуться в Авилу и отправиться дальше на юг. Если всё пойдет как задумано, в ноябре я смогу поучаствовать в международной парусной регате «Баха-Хаха»³ и встретить день Благодарения⁴ в Мексике!

Вечером Дэн встретил меня у парковки Сан-Квентина. Улыбаясь как ни в чем не бывало, в красном обтягивающем платье и на каблуках, я вела свой велосипед за седло, стараясь не зацепиться вечерней сумочкой за колесо. Дэн, не сводя с меня восхищенного взгляда, тут же подбежал и поцеловал меня в щеку. Забрав у меня велосипед, он дурашливо взгромоздился на сидение, и, смешно расставляя в стороны колени, покатил рядом со мной. « Как прошла смена?» — его глаза не сходили с моего лица. Я счастливо засмеялась: «В ожидании ужина с таким кавалером любая смена проходит просто на ура!». Я была безумно рада видеть Дэна; все мои недавние переживания и страхи казались просто кошмарным сном.

Мой велосипед благополучно поместился в багажнике машине, и мы поехали в сторону Дон Кихота. Я каждый день проезжала этот путь на велосипеде; как же было приятно сидеть в теплой машине, слушать медленную музыку и смотреть на такой знакомый, и тем не менее завораживающий своими очертаниями профиль Дэна. Я почти с разочарованием отстегнула ремень безопасности на парковке: мне хотелось ехать бесконечно долго, вглядываясь в отблески фар проезжающих машин, желтым прожектором выхватывающим лицо Дэна из мрака салона: сильный подбородок, прямой нос, решительная складка губ… «Приехали», — мягко сказал Дэн, открывая дверь и подавая мне руку.

Мы сели в глубине зала с колоннами, окруженные небольшими круглыми столиками. Официант зажёг для нас свечи. Было очень уютно; скрипичное соло ненавязчиво напоминало о чем-то вечном и прекрасном, почти забытом в суматохе будней. Мы заказали бутылку вина, сыра и сколопий в качестве закуски. Для основного блюда мы, не сговариваясь, выбрали пасту «пенне» с креветками под белым соусом. К вину и сыру подали теплый хлеб с маслом. Мы ели и разговаривали. Оказывается, так много всего накопилось за то время, что мы не видели друг друга. Дэн рассказывал о своей работе: он имел дело с программным обеспечением для IBM, и его вначале раздражала, а потом просто смешила американская авральность, нестыковки и стресс. В Канаде, говорил он, та же фирма, те же задачи, но все вежливей и проще.

–Может, ты просто скучаешь по дому, — предложила я свой вариант. Дэн ничего на это не ответил. Он вдруг протянул ко мне обе руке через стол, взял мои ладони в свои, и сказал:

— Дина… Ты такая красивая!

Я посмотрела в его глаза: в них светилась нежность. Я поняла, что для него сейчас никого нет, кроме меня. Я легко сжала его ладонь, не отрывая от него своих глаз. Дэн медленно говорил, глядя мне прямо в глаза:

— Ты даже не представляешь, как много ты для меня значишь. Ты, твои сыновья, «Флибустьер» твой… Ты его при мне построила! Я больше никого не знаю, кто бы построил лодку своими руками, это просто невероятно. Ты — самая необыкновенная, самая интересная женщина на свете! Если бы не ты, я бы давно уехал назад, в Канаду.

Моё сердце ухнуло вниз. На секунду внутри меня взвился голосок: «А как же твоя барышня?!», как вдруг я поняла, раз и навсегда, что барышни больше нет. Она осталась в прошлом, а настоящее — вот оно, держит мои ладони в своих и ласково смотрит на меня. С моей груди разом упали держащие меня крепким обручем поставленные самой себе запреты, и я осознала, что безумно и очень давно люблю эти карие глаза, этот непослушный хохолок на темечке, этот упрямый подбородок… Люблю так, что сейчас моё сердце от радости выпрыгнет из груди, и Дэн это увидит, но я совсем не стесняюсь ему в этом признаться. Я поняла, что во все глаза смотрю на него, упиваясь очертаниями его рта, и молчу. Я выдохнула его имя: «Дэн…» Мы так давно были друзьями, и было так просто строить планы на будущее.

— Покажешь мне когда-нибудь Канаду? — просила я, сжимая его ладони.

— Обязательно покажу, дорогая моя, — улыбался он, и рассказывал: — Мы непременно съездим в Британскую Колумбию, это совсем недалеко от Сиэтла. Тебе понравиться, обещаю! Там серые гранитные скалы над океанским бухточкам в окружении огромных деревьев, и все перевито папоротником и лианами, как в джунглях. Там сыро, и пахнет хвоёй и зверьём. Там бухты глубоко врезаются в берег, они похожи на скандинавские фьорды. А какие там крабы! А потом махнем в Монреаль. Там говорят по-французски, и все напоминает Европу: и реки, и городки, и даже деревни над реками…

Я слушала и представляла себе старинный Монреаль, его площади и церкви. Мне было очень жаль Дэна: он покинул свою красивую родину ради любимой, и у него совсем ничего с ней не вышло…

— Ты знаешь, — призналась я ему, — я очень скучаю по Ялте. Я все время все сравниваю с Крымом, и никак не могу найти что-то подобное по красоте и гармонии. Нет такого побережья здесь… Поэтому я, наверное, никак не могу усидеть на одном месте: мне непременно надо отыскать свою тихую гавань.

— А ты не думала вернуться? — спросил Дэн.

— Ты знаешь, я возвращалась, но я не чувствовала себя как дома. Я, конечно, всегда буду приезжать к родителям в Ялту. Но Ялта поменялась, а я её помню такой, какой она была десять лет назад. Да и я тоже другая, и привычные когда-то мелочи воспринимаются совсем по-другому. И еще я очень скучаю по тому, что остается здесь: по сыновьям, по друзьям. По яркому безоблачному небу, по горам Сьерра Невады, по синим озерам и золотым соснам. Вот и получается, что я подвешена между двумя полушариями…

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Слип — скат для спуска небольших лодок у причала, от английского глагола slip — скользить

2

Значит, ты на работе? (анг.)

3

Название с юмором обыгрывает имя полуострова Баха Калифорния Сюр, вдоль которого совершается океанский переход. Регата начинается в Сан-Диего, США и заканчивается в городе Кабо Сан Лукас, Мексика. Размер яхты может быть практически любым, но владельцы должны доказать, что их судно способно выдержать океанский переход вдоль побережья.

4

Национальный праздник США, отмечается в конце ноября. Второе, юмористическое название, — день Индюшки, так как традиционное блюдо, подаваемое на стол — это фаршированная индюшка с клюквенным джемом и картофелем.