Гуманитарная миссия

Светлана Данилина

Впервые книга рассказов «Гуманитарная миссия» была издана в Риге в 2017 году. Основное внимание сосредоточено на создании психологических портретов главных героев. Книга написана в реалистической манере, её отличают высокая духовность, занимательность, оптимизм, тонкий юмор, ироничный взгляд на жизнь, богатство языка.

Гуманитарная миссия

Людмиле Васильевне Спроге

Когда б не тихой дружбы свет.

А. С. Пушкин

Это — из жизни другой мне

Жалобный ветер напел…

А. А. Блок

В достопамятные догугловские времена полуночный телефонный звонок с вопросом «А как звали коня Александра Македонского?» был в квартире Шурочки делом привычным.

Не то, чтобы она была такой уж ходячей энциклопедией, но друзья и знакомые любили обращаться к ней с необычными вопросами.

Шурочка, порывшись в закоулках памяти, выдавала ответ или целеустремлённо шла к книжным полкам, внимательно их разглядывала, находила нужные книги, азартно копалась в них, перезванивала любопытствующей подруге и радостно сообщала результат поисков.

В данном случае она сразу вспомнила и недоумённо произнесла:

— Буцефал, а что?

Хотя и так было ясно, «что» — свои дети тоже иногда вспоминали о домашних заданиях при вечернем сборе портфелей.

— Завтра в школу! — радостно сообщила подруга. — Уроки делаем! Хорошо, что хоть к полуночи спохватился!

Традиция повелась со школьных лет.

— А ты сорок седьмую задачу решила? — наперебой интересовались по телефону одноклассники.

И ответственная, а к тому же отзывчивая сердобольная Шурочка рассказывала и Вале, и Тане, и Саше, и Серёже, сколько воды надо пустить в бассейн через одну трубу, чтобы в нём можно было спокойно поплавать при условии, что через другую трубу из него столько-то воды вытечет.

И по физике, и по химии она тоже регулярно проводила подобные подчас объёмные и длительные консультации, пересказывая «человеческим» языком неинтересные правила.

И, легонько поглаживая за мягким ушком свою любимицу Мурку, решала по телефону задачи по биологии и определяла, сколько чёрных, белых и чёрно-белых котят родится у голубоглазой снежно-белой кошки и зеленоглазого чёрного-пречёрного кота, а также какого цвета у них будут глаза.

С окончанием школы и с течением лет круг обсуждаемых в телефонных беседах проблем несколько сузился и обеднел. Из тематики исчезли вопросы свободных радикалов, термодинамики и самоиндукции, альдегидов и карбоновых кислот, а заодно и симбиоза в эволюции — в них героиня за длительным отсутствием практики сделалась не столь искушённой, а проще говоря, абсолютно некомпетентной. По окончании школы Шурочка выбрала для себя гуманитарную специализацию. Потому и темы из истории, философии, эстетики, логики, литературы и языкознания остались с нею. Равно как и переводы с/на пару языков.

Так что свою «гуманитарную миссию» Шурочка по привычке с удовольствием выполняла.

И спроси её кто-нибудь по аналогии среди ночи, как звали лошадь Вронского, она немедленно готова была ответить: «Фру-Фру», а в придачу ещё помнила она Калигулова Инцитата, не говоря уж о Дон-Кихотовом Росинанте. И для порядка зачем-то хранила в мозгах имя осла Серого — собственности Санчо Пансы.

Как писал Лев Николаевич Толстой, «Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем такое, что там лежало бы незаметно». В данном случае — в памяти, которая способна сохранять совершенно невообразимые вещи. «Бумажное озеро», — называла это Шурочка, тихо радуясь, что озерко её бездонно и небурливо.

В студенческие годы во время сессий Шурочка становилась самой популярной личностью среди однокурсников — у неё были все конспекты всех лекций, и ей постоянно задавали разные вопросы и ждали ответа на них.

— Рашель приезжает к Вассе, — делилась она накануне экзамена содержанием горьковской пьесы с однокурсницами, потому что была единственной в группе, кто произведение удосужился прочитать.

— К какому Васе? — глядя вдаль, в туман, за окно, на еле различимые шпили Старой Риги и думая о чём-то своём, растерянно и меланхолично спрашивала рассеянная Анита.

— К Вассе Железновой, — терпеливо поясняла Шурочка.

Друзья привыкли к тому, что её можно спрашивать о чём угодно в любое время дня и ночи. Они были уверены, что Шурочка всегда поможет, если уж не ответом, то советом: где поискать или у кого поинтересоваться.

Когда девочки немного повзрослели, получили дипломы и у них появились свои девочки и мальчики, родительницы по привычке продолжали пользоваться Шурочкиной головой.

И частенько под косые взгляды пассажиров маршрутки она хорошо поставленным учительским голосом диктовала по телефону порядок постановки запятых, а также правила — с точными и чёткими формулировками.

И уроки она тоже со своими бывшими, теперь взрослыми, одноклассницами уже для их детей делала. Процесс был длительным и интересным, перемежался комментариями и воспоминаниями.

— Вот скажи мне, кто это придумал? — в отчаянии спрашивала её подруга.

— А что случилось? — не отнимая трубки от уха, вставала в стойку Шурочка.

— Эссе у нас случилось, вопросы прилагаются, — горестно вздыхала Марина и зачитывала. — «Какую роль в вашей жизни играет философия?» Девочке шестнадцать лет! Какая философия?

— Да уж! — соглашалась Шурочка.

— Конечно, не алё, — причитала и сокрушалась мамаша.

— Напишем! — успокаивала её Шурочка.

Однако при этом в её памяти всплывал старый потрёпанный толстый учебник по истории философии с большой дыркой на форзаце — настольная книга её собственного пятнадцатилетия. На каникулах летом в деревне, взяв этот в буквальном смысле «зачитанный до дыр» фолиант, она отправлялась загорать на речку, где всплеск вёсел и блеск блесны у хмурого рыболова отвлекал от чтения, глаза смежались и открывались на облачную стаю. Слышалось: «в озере — волненье, гомон птиц… старинный челн томится меж страниц…» К страницам фолианта на мгновение прикасались речные стрекозы, ветерок тоже порхал и, играя со страницами и с шуршащим камышом, приносил слова — «шуршат ли камыши черновика? в прибрежной зелени, где удочка таится, жеманных рифм усталые ресницы лениво сомкнуты, и в ряске облака…» Далее слова пропадали, но очевидность реки подбадривала, манила искупаться не в каком-то там бумажном озере, а в ласкающей теплом и пряным запахом плотной речной воде, и влажные пальцы оставляли следы на старых страницах… Но воспоминаниями о своих подростковых попытках осмысления миропорядка и того, возникающего и исчезающего бумажного озера рифм и нимф, она предпочитала не делиться… Хотя когда-то сложилась у неё почти целая книга, названная невзначай «Бумажным озером».

— Скажи, что она помогает каждому определить своё место в мире, — советовала Шурочка подруге, отбросив воспоминания.

— Та-а-ак, подожди, — повторяла та, записывая текст, — помогает определить… что?

В конечном итоге совместными усилиями задание из двадцати вопросов выполнялось.

— Как я тебя люблю! — говорила ей подруга.

— Я тебя тоже люблю! — радовалась в ответ Шурочка.

Надо заметить, что она охотно делала все задания. Почему не помочь друзьям? Особенно, если это нетрудно. И повод пообщаться с хорошими людьми, и сделать доброе дело, и окунуться в прошлое.

Дети, как это водится, частенько к заданиям относились легкомысленно.

И Шурочка не удивлялась тому, что часов в одиннадцать вечера Маринина Юленька или Надин Никитка вдруг вспоминали, что у них завтра урок литературы и надо сдать сочинение.

Воскликнув «Какая неожиданность!», Марина и Надя понимали, что их спасение в данной ситуации — Шурочка. Конечно, они интересовались, а не составило бы ей труда быстренько написать от силы странички четыре по «Войне и миру», больше и не надо, тут не до жиру — лишь бы сдать. Вот забыл ребёнок и вспомнил только сейчас, когда постелил постель и надо ложиться спать! А мама невзначай возьми и поинтересуйся, сделаны ли все задания. А Юленька — ах! — и вспомнила. И Никитка очень устал на тренировке, к тому же у него скоро соревнования, да не где-нибудь, а в Норвегии.

Шурочка с пониманием относилась к детской забывчивости, вспоминала, как шестнадцать лет назад вязала Юленьке розовые мягонькие пинеточки с пушистыми помпончиками или тёпленькую непродуваемую шапочку-шлем крепышу Никитке, и обещала к утру опус накропать — совсем как Василиса Премудрая из сказки — «к завтраму».

«Пустяки! Дело житейское», — цитировала себе Карлсона альтруистично настроенная Шурочка, включала на кухне, чтобы не мешать домашним, настольную лампу, обкладывалась книгами и принималась за работу.

И подчас даже и не «к завтраму», а часа через два сочинение, готовенькое и толковенькое, выдавалось на-гора — чтобы дитя успело к четвёртому уроку его переписать. В том, что сочинение не переписывалось, например, непосредственно самой мамой Надей, Шурочка не была уверена. Да и какая разница? От неё требовался только текст.

Так что внеплановый Маринин телефонный звонок с красочным изложением обычной проблемы не удивил её.

Шурочка уже знала, подсознательно угадала по времени, когда звонок прозвучал, что сейчас включится извечная красная кнопка «гуманитарной миссии».

— Выручай! — с обречёнными нотками в голосе взывала подруга детства.

— Что у вас? — поинтересовалась готовая к бескорыстному подвигу Шурочка.

— Всё то же самое, — стенала в ночи Марина, — это не ребёнок, а сплошные проблемы!

— Хороший ребёнок! — как могла, успокаивала подругу Шурочка.

— Ага! — то ли рыдала, то ли истерично смеялась в трубку Марина. — Четверть кончается. У неё двойка по литературе! А ей — хоть бы хны!

Шурочка прекрасно помнила прелестного толстощёкого карапуза, увлечённо и сосредоточенно складывавшего домик из больших разноцветных пластмассовых кубиков на ковре в гостиной, пока мамаши о чём-то болтали.

— Почему двойка? Хороший предмет! — спросила Шурочка, не понимая, как можно умудриться получить двойку по литературе.

— «Обломова» не прочитала, сочинение не сдала, да ещё и стихи не выучила, — перечисляла бедная мамаша. — А училка, прости, у них очень вредная.

— Плохо! — искренне огорчилась училка Шурочка.

— Напиши, а? Это только ты можешь! — как энное количество лет назад, попросила Марина. — Больше некому. Я бы, конечно, и сама попыталась, но ничего не помню! А ей на всё плевать! Чем только голова забита?

— Да ладно, не волнуйся, накатаю я ей сочинение. Пусть стихи выучит и расскажет! Так проще двойки исправить. И содержание, хоть в кратком изложении, пусть в Интернете прочитает, — принялась утешать подругу Шурочка.

— Посадила! Уже учит! — сообщила Марина.

— Проверь! — посоветовала Шурочка.

— Я ей говорю: «Тебе через год поступать! Куда ты после школы пойдёшь? Аттестат нужен! С нормальными оценками».

— Нужен, — согласилась Шурочка с доводами подруги.

Про Юленьку она знала всё, вот только не видела её давно.

В последний раз несколько лет назад она встретила Маринино дитя совершенно случайно, когда стояла на трамвайной остановке возле родной школы, где Маринин ребёнок, как когда-то её мама с подружками, учился.

Из школы выскочила стайка весело галдевших младшеклассниц и побежала к трамваю. Последней как-то неуклюже неслась девочка в небрежно надвинутом на голову сиреневом берете с торчавшей из-под него толстой-претолстой светло-русой косой, увенчанной фиолетовой резинкой на крупно вьющемся кончике. За собой в одной руке она чуть ли не по земле волочила сиреневый, такого же цвета, что и берет, ранец, а в другой руке держала обруч, который сильно мешал ей двигаться.

Тем не менее девочка успевала за всеми. Но бежать ей было неловко, и она, не очень-то глядя по сторонам, могла запросто со всего маху двинуть этим обручем как раз по стоявшей на остановке тётеньке. Однако в спешке девочка ничего не видела. Шурочка быстро посторонилась, отступив на шаг назад, чем и спаслась от попадания обручем, скорее всего, по лицу.

Девочка даже не заметила неслучившегося казуса, догнала одноклассниц, они впрыгнули в подъехавший трамвай, а Шурочка праздно посмотрела им вслед.

Она увидела девочкин профиль, девочкины щёки и вдруг ахнула про себя. Ни у кого в мире не могло быть таких щёк! Больших, пухлых и розовых. Того клубничного оттенка, которым отливали Маринкины чуть шероховатые щёки с несколькими мелкими родинками, памятными Шурочке с детства. Она их видела, когда подружки в детстве вместе катались с горки на санках, бегали кроссы на школьном стадионе и танцевали на дискотеках. Всегда у Маринки были такие горевшие ярким огнём, похожие на мягкие и свежие сдобные булки, щёки. И ни у кого другого в мире их быть не могло. Разве что у её дочери. И толстые косы тоже были Маринкиными, и ничьими другими быть не могли.

Все эти реминисценции, а заодно и осознание факта промелькнули в Шурочкиной голове мгновенно. И она забыла, что чудом убереглась от удара, отступив с тротуара на газон. И ещё она поняла, что в один миг простила бы девочке это своё нечаянное столкновение с хулахупом. Потому что знала, как это могло бы произойти с её порывистой в движениях подругой в детстве, в юности, да, наверное, и теперь. Потому что это была Маринка, её лучшая подруга, о которой она знала всё, ну или почти всё.

— И вдобавок ко всему она влюбилась, — продолжала жаловаться Марина.

— Ну, конечно, шестнадцать лет, — принялась оправдывать и защищать дитя Шурочка, — ты себя вспомни! Мишу, например.

— Какой Миша! — возмутилась Марина. — Какой Миша! Проплыли и забыли! Детство! Я, в отличие от кое-кого, училась хорошо! И уроки каждый день делала! А теперь у нас дома конфеты и букеты! Букеты и конфеты!

— То есть? — уточнила Шурочка.

— Мальчик ей постоянно таскает то цветы, то конфеты. Миша, кстати, — пожаловалась и одновременно засмеялась Марина.

Шурочка даже представила, как подруга жестикулирует, указывая на коробки с конфетами и вазы с цветами.

— Ну и радуйся, — посоветовала Шурочка.

— Чему? — возмущённо сказала Марина. — А какой у неё аттестат будет?

— Бедная, а что за тема? — посочувствовав подруге, перешла к делу и конкретике Шурочка.

— Гончаров. «Обломов», — коротко и угрюмо, но успокаиваясь, ответила Марина.

— Когда? — совсем по-деловому поинтересовалась Шурочка.

— В пятницу. Ну, если сможешь, то пораньше. Чтобы она переписала не в последний момент. В крайнем случае, я перепишу — чтобы совсем уж без ошибок, а то наставит, а я проверить не успею.

— Сделаю, — пообещала Шурочка и взглянула на часы в предощущении бессонной ночи.

Ей очень хотелось помочь и подруге, и девочке.

Конечно, до сочинений ли той?

За работу Шурочка взялась сразу, как только положила трубку.

Она достала из шкафа толстую тёмно-зелёную книгу — одну из своих любимых.

Гончарова Шурочка любила всей душой и время от времени перечитывала. Так же, как и Гоголя, так же, как и Чехова, как и Тургенева, как и всех Толстых. И это не говоря о Серебряном веке, который Шурочка имела обыкновение в качестве иллюстрации к сказанному цитировать.

Она привычно закрылась на кухне, села за стол, пролистала фолиант, обновила и освежила знания, включила ноутбук, заглянула в Интернет, где пробежала критические статьи. После чего взяла стопку чистых листов бумаги и быстро и вдохновенно от руки написала сочинение об Илье Ильиче Обломове, Ольге Ильинской, Андрее Штольце, о неизбывной русской лени и непроходимой инертности, об их причинах, корнях, природе, проявлениях и последствиях. С цитатами и учётом критических отзывов.

По ходу работы она сдерживала в себе взрослого человека и старалась писать с девическими интонациями, юношеским максимализмом, с позиций типичного старшеклассника.

В результате за пару часов она «изобразила» грамотное, правильное, да к тому же ещё и очень натурально стилизованное сочинение на нескольких листах.

Текст она добросовестно перепечатала, отправила подруге на электронную почту и для верности написала эсэмэску о том, что дело сделано.

— Ты чудо! — тотчас перезвонила ей Марина.

— Да что там, — засмущалась Шурочка, — трудно, что ли?

И стала жить дальше своей жизнью.

Через неделю пришёл результат.

— Всё! Ура! Спасибо! — заверещала довольная Марина в трубку. — Отлично! Лучшее сочинение в классе! Как всегда! Я тобой горжусь!

— «Вот и славно. Трам-пам-пам!» — процитировала в ответ хорошую песенку Шурочка и принялась слушать монолог о том, как трудно быть занудной, вечно брюзжащей матерью глупенькой хорошенькой влюблённой девочки.

Взрослые девочки ещё поболтали о своём, похихикали и остались очень довольны.

Каково же было удивление Шурочки, когда через несколько недель ей позвонила Марина и трагически спросила:

— Ты чего там понаписала, а?

— А что я там понаписала, — испугалась Шурочка, поняв, что речь идёт о сочинении.

— Нам же надо было хоть что-нибудь! Только оценку исправить! А ты прям, как всегда: «Нет, я не Байрон, я другой»!

— А что не так? — не могла войти в суть дела и поймать ухнувшую куда-то в пятки душу Шурочка.

— Сочинение оказалось лучшим в классе, потом его отправили на школьный конкурс, оно и там победило. Ты слушаешь? — нагнетала атмосферу Марина. — Дальше — больше! И хуже! Как снежный ком! Его отправили на районную олимпиаду. Оно опять первое место получило. А какое же ещё место оно могло получить? И на городской тоже. Разве что лавровый венок на голову не надели! А теперь Юльке надо ехать на республиканскую олимпиаду и писать что-то там, а потом перед специальной комиссией защищать содеянное — вот, как у нас в универе дипломную. Помнишь? А она — ни в зуб ногой! Вообще, сочинения писать не умеет. Да и книга этого твоего любимого — как его? — толстенная и скучная, как её ребенку осилить?

— Ого! — вырвалось у Шурочки, не ожидавшей такого фурора от своих ночных бдений.

— Что «ого»! И что прикажешь делать? Кто туда поедет? Тебя вместе с ней отправлять? Ты слишком большая — в сумочку не влезешь.

В Шурочкином сознании мгновенно вспыхнула невообразимая в этой жизни картинка: выпрыгнув из девчонкиной сумки-мешка, сойти за безумную, представ перед олимпиадной комиссией, и патетично прочесть своё «Бумажное озеро». Картинка исчезла вместе со строчкой: «Чудак ли удочку закинет с челнока?..»

— Не волнуйся, с сумочками туда не пускают, — уточнила вернувшаяся в реальность Шурочка.

«Надо было сбавить обороты, — принялась корить она себя. — И зачем я Писарева с Дружининым цитировала? Да ещё Ахшарумова!»

— Ладно, — сообразила Марина, быстро найдя выход, — позвоню Ленке, — пусть она справку об ОРЗ напишет.

С Леной, которая выросла и стала педиатром, они тоже дружили с детства, учились в одном классе, вместе взрослели и любили её точно так же — просто потому, что это была Ленка, которая на фотографии в третьем классе получилась, как настоящая фотомодель, — со своими двумя хвостами, как у принцессы из «Бременских музыкантов».

Так что самую главную государственную олимпиаду Юленька пропустила и разоблачения благополучно избежала.

Но впредь сочинения детям подруг Шурочка, сдерживая свою литературную прыть, писала очень осторожно и аккуратно — «под таинственного современного ребенка», не особо «вумничая», и брала на полтона ниже. И всё чаще немота бумажного озера являлась воочию, заменяла привычную картинку за окнами — и дома, и трамвая, и автомобиля. Снова наплывало словесное марево — «в каком молчанье тают берега… от камышей, от желтизны кувшинок вглубь озера, где ясен блеск зрачка, где Око-Озеро в предвестье невидимок» — о, надо бы записать, — но звонил телефон — и ещё до чужого голоса прозвучало своё, которое тут же забудется, оставляя щемящее чувство потери, (ведь не крикнуть же Ленке или Марине, чтоб не получить вразумительное: «Тебя, что, в голову ранили?») — «не смеет не смотреться в облака… как яростно стремленье челнока в глубь озера, туда, на середину, где говор волн и трепет ветерка…» Отодвинув телефон и сжав голову руками, выдавила, но не то, что навсегда ушло из памяти: «последняя страница — далека… там не конец — начало горизонта — в закатных бликах трепет мотылька…»