Сказочница

Светлана Гусева

Представьте, что написанное вами – реально. Интересно? Страшно?Недостаточно страшно.Главная героиня Лара мечтает о прежней жизни – до исчезновения мужа, до неприятностей на работе, и главное – до того, как стала сочинять сказки, чьи герои оживают помимо ее воли.Пытаясь вернуть все «как было», она привлекает внимание тех, кто жаждет уничтожить ее дар, и тех, для кого в ней – последняя надежда на чудо. Ведь именно от ее выбора будет зависеть судьба всего магического Петербурга.

Глава 3. Маэстро

Глухо лязгнул тяжелый сейфовый замок.

Маэстро с усилием повернул колесо и открыл дверцу. Из сейфа пахнуло затхлостью. Нижний отсек давно пора разобрать — вытащить на белый свет все это конструкторское барахло, чертежи гидравлических установок, приводов, электродов, датчиков и прочих неудавшихся экспериментов. Механика — великая штука, но кое-что ей не по зубам. Для этого даже можно привлечь Василича — пусть заработает немного сверхурочных, ему не повредит.

Не удержавшись, Маэстро вытащил из стопки первый попавшийся чертеж и поморщился. Эскизы не требовали точного соблюдения стандартов оформления. Взгляд притягивала единственная строчка в основной надписи, напротив графы «Проверил».

Руничев.

Маэстро не считал злопамятность недостатком, а потому не собирался ни забывать, ни прощать того унижения, которое испытал после ухода Игоря Руничева десять лет назад. Он брезгливо сунул чертеж обратно в нижний отсек. Его переиграли на его же поле — а такого Маэстро с рук никому не спускал. Ни до, ни после. За прошедшие годы Институт превратился в его крепость, в неприступный бастион, куда врагам ход был заказан.

Наверху, рядом с секретным ящичком, лежала тоненькая стопка бумаг. Прошения, письма, замаскированные угрозы. Маэстро много их понаписал, а вода между тем камень точит. Он аккуратно сложил листок, который держал в левой руке, и набрал секретную комбинацию на заветном ящичке. Глупо, конечно, писать такое — но береженого, как известно…

В последнее время из Москвы доносилось лишь сдержанное ворчание; старые патенты уже никого не устраивали, гранты раздавали кому попало, а деньги на длительные контракты отсчитывали скупо. Такими темпами скоро начнут сами придумывать темы для исследований — придется либо кланяться в ножки, либо драться до победного.

Ладно, философствования — это вечером, за чашечкой мокко. Крякнув от внезапной боли в пояснице, Маэстро обернулся и с удивлением обнаружил, что за окном стемнело. Вторник пролетел слишком быстро — совещания, комиссия из пожарного надзора, очередной ворох служебных записок с производства… и вот уже восьмой час, а он даже не подходил к кульману!

При мысли о том, что совсем скоро его детище будет полностью готово к испытаниям, началась тахикардия. Волноваться вредно. Окошко бы открыть, но на дворе середина мая, отопление давно выключили; продует — как пить дать. Маэстро тяжело опустился в кресло и открыл портсигар.

— Василич, огоньку!

Секретарь тенью проскользнул в кабинет — ишь, как вышколил-то! — и поднес начальнику импортную зажигалку. Хороша штучка, блестящая, гладкая — но Маэстро не признавал побрякушек. Зависимость от вещей еще хуже, чем зависимость от людей. Он кивнул, давая понять секретарю, что тот может быть свободен.

Василич бесшумно исчез за дверью, ведущей в приемную. Молодой еще, но смышленый. Потому и звал его Маэстро по отчеству — выказывал особое доверие. Из него хороший зам получится, исполнительный. Не для Маэстро, конечно — тому замы ни к чему — а в другой отдел очень подойдет. Но это еще годков через пять, не раньше.

Маэстро потушил сигару и поднялся. Годы брали свое — он уже не чувствовал той неуемной энергии, которая переполняла его в тридцать и бурлила в сорок. На шестом десятке приходилось следить за питанием, за режимом дня и даже за количеством курева. Он не становился моложе — а враги так и оставались недосягаемы. Они были осторожны — но Маэстро был терпелив. Ему бы поймать одного — и больше ни один из проклятых колдунов никогда не будет чувствовать себя в безопасности.

Проигрывают только те, у кого личного дела нет. Кому нечем считаться и не за что мстить. Но Маэстро не из таких — у него найдется, за какое место прищучить эту падаль. Он им многое расскажет и еще больше покажет — за себя и, главное — за Коленьку.

Эх, Коля, Коленька.

Маэстро откинулся в кресле и прикрыл глаза. Прошло уже почти три месяца, а вестей так и не было. Ни плохих, что уже давно не утешало, ни хороших, ни от полиции, ни от… других источников, которыми он пользовался в особых случаях.

— Доброго денька, Шеф Шефович. Как настроение, как чашечка кофе? Портсигар при вас? — просунув голову в дверь, Коля сверкал улыбкой и, не дожидаясь приглашения, садился на любимый стул, у самого окна. Из окна, правда, кроме задницы Кирова и не видать ничего — но Коля не жаловался. Никогда не жаловался.

Соня он был, Коленька — до самого конца был соня. Никогда раньше двенадцати в кабинет не приходил; пушками буди — не добудишься. Звал «Шеф Шефовичем» — Василич только зубами скрежетал, когда слышал. Любил стрельнуть сигару — другую, если тянуло пооткровенничать. Рассказывал про тещу, про соседского барбоса — или просто анекдоты травил без остановки. И откуда он их только помнил в таком количестве? Маэстро улыбался, протягивал портсигар и спрашивал о новостях. Иногда Коля отмалчивался, иногда, возбужденно размахивая руками, доказывал, что разгадка совсем близко, вот-вот сама придет в руки. Он сам взялся вычислить колдовское логово — никто не заставлял. Маэстро одобрительно кивал, подбадривал, заставлял раскрывать подробности.

Вот этого Коленька не любил.

Начинал путаться, рисовал на коленке диаграммы, крестики, снова и снова повторял, что близок к ответу. Маэстро не давил — а стоило бы. Давала себя знать разница поколений, «Отцы и дети», как говаривал классик. Они говорили с мальчиком Коленькой на разных языках — а теперь Маэстро остался один. Подобравшись так близко, Коля исчез — и вместе с ним исчезли все ниточки, догадки и тропинки.

Доверие стоит дорого, а доверчивость — еще дороже.

Иногда она может стоить жизни.

Сисадмин, а вместе с ним и весь отдел программистов безуспешно терзали Колин рабочий компьютер в течение месяца, после чего сдались. Все незапароленное оказалось обычным хламом, а заветная папка с результатами Колиного сыска так и осталась назойливым ярлыком на рабочем столе.

Маэстро вздохнул и вернулся в настоящее. Воспоминания — дело хорошее, но бесполезное. Корить себя за то, что не выудил у Коли пароля, он уже давно перестал. Оборвалась одна ниточка — появится другая, ничто в этом мире не исчезает бесследно.

Так не бывает.

Взгляд скользнул по часам с кукушкой — половина восьмого. Время летит быстро, даже слишком, вот уже и домой пора — а чем он может похвастаться за прошедший день?

Визгливо затрещал телефон, спрятанный на маленьком табурете у стены. Маэстро не ставил его на стол специально — слишком громоздкий. Вещи должны знать свое место.

— Слушаю.

— Москва на проводе, — прошептал Василич и переключил на межгород.

У всех свои тараканы — звонки «сверху» вызывали у бедняги такую робость, что пропадал голос и учащался пульс. Обычно после звонка Василич глотал таблетку валидола — на всякий «пожарный». Вот и еще один пунктик — излишне трепетное отношение к собственному двадцатишестилетнему организму.

— Слушаю, — снова произнес Маэстро.

— Прочел твою записку, профессор, — собеседник не счел нужным поздороваться. — Опять буянишь?

В трубке слышалось тяжелое, сердитое дыхание. Маэстро вспомнил последнюю встречу с заместителем министра — врачи давали тому от силы несколько месяцев. А вишь ты — выкарабкался!

— Ну что вы, Анатолий Павлович. Продолжаю свои исследования, и вместе с ними рассуждения, только и всего. Кто не задумывается о будущем, тем более в нашем с вами возрасте — тот беспечный и недалекий человек.

Вот тебе, министерская крыса. Посмотрим, как теперь запоешь.

В трубке закашлялись. Все-таки победить смерть окончательно не удавалось еще никому.

— Всецело согласен. Но ваш тон не выдерживает никакой критики, профессор. Нельзя же так набрасываться. Вспомните о толерантности.

— Толерастии? — презрительно скривил губы Маэстро.

— Толерантности, — собеседник сделал акцент и помолчал. — Мы не можем ущемлять чьи-то права слишком навязчиво, понимаете? А вы… Вы же говорите о ваших же согражданах, профессор. Все они чьи-то дети, родители, учителя, бабки-дедки и прочие родственники. Поднимется крик о правах и нарушении оных. Вам оно надо, дражайший? Вы до сих пор не предоставили никаких доказательств — только домыслы. Похищениями занимается полиция, ФСБ подключится со дня на день. А вы говорите — колдуны? Я был склонен вам верить в последние годы, но эта вера стоит государству больших денег. Вы меня понимаете? Нельзя вечно прикрываться отчетами и коробками никому не нужных чертежей.

Все та же трусливая песня. Маэстро вытащил из кармана носовой платок и промокнул лоб. Неторопливо сложил платок и вернул на место.

— Совсем скоро я предоставлю вам веские причины увеличить финансирование.

— Действительно? — вежливо удивились в трубке. — На вашем месте я бы поторопился, уважаемый Дмитрий Аристархович.

— Будьте покойны. До свидания.

Маэстро подержал трубку на весу и бросил.

Ничего, скоро вы запоете совсем по-другому. Клубочек все разматывается себе, не стоит на месте. Маэстро натужно усмехнулся.

Его кабинет, бесконечные стеллажи с книгами, книжицами и талмудами были созданы ради этого часа. До прихода Маэстро Институт метафизики загнивал, доживая последние дни мелкими заказами. Конструктора не знали, что им рисовать, программисты раскладывали пасьянсы на допотопных машинах. Пять этажей вверх, два — вниз, лаборатории, охрана, сигнализации на каждом углу. У него самого никогда не было ни компьютера, ни личного ноутбука. Просто так, что ли? Работа велась давно и упорно, ради этой самой работы многое, очень многое было поставлено на карту. Вышколенные сотрудники, тишина в коридорах, высокие оклады и редкие премиальные.

Да что там, сам Институт создавался с одной целью — неужели непонятно? Его работа не синекура какая-то, опасность существовала на самом деле. Беспечный Коленька подобрался слишком близко к змеиному логову — и попался. Ради его памяти и ради всеобщего блага Маэстро должен раз и навсегда уничтожить рассадник заразы.

Он посмотрел на кульман и тяжело поднялся из-за стола. Восемь часов — детское время, еще рано бить баклуши в одинокой, полупустой квартире. Здесь — его крепость, его дом, его линия обороны перед нависшей угрозой, которую никто не хотел признавать.

Но Маэстро знал, как устранить ее раз и навсегда.