Город счастливого меня

Светлана Викторовна Ильина, 2023

Молодой пианист Илья приезжает в Санкт-Петербург, мечтая сделать успешную карьеру. Но из-за строптивого характера у него начинаются неприятности. В этом удивительном городе жизнь подкидывает ему испытания. Преодолевая их, Илья обретает новых друзей и получает жизненные уроки, которые ещё полнее раскрывают его личность. Он открывает в себе и благородного рыцаря, и друга, и талантливого музыканта. Соседи по квартире, где Илья снимает комнату, неожиданно для него становятся семьёй. Осталась только одна проблема – отец, с которым он поссорился до отъезда из родной Астрахани. Получится ли с ним примириться? И что же станет для нашего героя смыслом жизни? Об этом книга.На обложке использовано личное фото автора.

Глава вторая

Джазовая филармония походила на расстроенную музыкальную шкатулку. Как только Илья с приятелями зашли внутрь, со всех сторон на них обрушились хаотичные звуки разных инструментов. Музыканты разыгрывались в холле, на лестнице и везде, где только могли пристроиться. Давид уверенно пошёл вперёд, зная, что скоро подойдёт их очередь репетировать на сцене, а Илья с Лёшкой не торопились. Алексей, бедолага, тащил за спиной сумку с контрабасом, поэтому не мог идти быстрее, чтобы не удариться обо что-нибудь или об кого-нибудь. А Илье было всё интересно в этом уникальном месте — Джазовая филармония Санкт-Петербурга… Ещё год назад он и мечтать не смел, что окажется здесь.

Со стен на них приветливо смотрели корифеи джаза: Луи Армстронг, Бенни Гудман и хозяин сего заведения — маэстро Голощёкин со своим ансамблем. Многих Илья не знал, но читать имена уже было некогда. Показался Давид и зашипел на них, чтобы они шевелились…

В зале ещё играла предыдущая группа. Тихо расположившись за столиками в конце зала, они стали слушать. Исполняли профессионально, уверенно и с таким азартом, что Илье это показалось странным. Зачем так выкладываться на репетиции? Могло быть только одно объяснение — напугать, ошеломить конкурентов. Глаза музыкантов блестели от какого-то шального веселья, которое они, наверное, принимали за свинг. Но чуткий слух Ильи сразу уловил разнобой в темпе и нечёткое вступление после соло саксофона. Всё дело было в том, что солист не подал ясный сигнал для напарников.

Похожая проблема была и у них в группе. Давид так увлекался своим соло, что иногда не успевал махнуть в нужном месте. Илья вступал интуитивно, а Лёшка с его флегматичностью просыпал. Давид всё останавливал, ругался и потом давал чёткое вступление, но в следующий раз повторялось всё снова…

— Это москвичи, я уже слышал их, — негромко сообщил Давид.

— Солист у них что надо, — чтобы подразнить его, прошептал Илья. Тот не понял шутки и неприязненно посмотрел на сцену, потом на Илью.

— И что из этого?

— Ничего, — с невинным видом пожал плечами Илья, — просто не понимаю, почему ты решил, что мы легко получим первое место?

— Потому что у нас репертуар сложнее. А у них слишком всё предсказуемо.

— Предсказуемо?.. — задумался Илья, — это ты хорошо сказал. Надо нам сыграть что-нибудь нетривиальное…

— Придумал что-нибудь? — глаза Давида загорелись. Он знал, что Илья на аранжировки был мастер.

— Да я уже написал, но… могу вставить в свой проигрыш обязательной части сюрприз.

Давид осторожно, без звука, хлопнул его по коленке.

— Давай… А, вот и наш ударник.

В зал заглянул белобрысый парнишка и вопросительно посмотрел на друзей. Давид подскочил к нему и что-то спросил на ухо. Тот кивнул и уселся рядом с ними.

— Это Семён, — тихо представил его Давид.

Илья достал из рюкзака ноты и протянул парню.

Подходила их очередь репетировать. Давид уверенно подошёл к сцене и недвусмысленно показал ребятам на часы. У Ильи засосало под ложечкой. Так было каждый раз перед выходом на сцену, и ничего с этим нельзя было поделать.

Предыдущая группа со смехом и разговорами собрала ноты и инструменты, но ребята уходить не собирались, а в открытую уселись в зале.

— Эй, коллеги, а вы не в цирке раньше выступали? — зычно пробасил саксофонист, — в группу по росту набирали?

— По росту, по росту, — проворчал Илья, садясь за рояль, — вас только не дождались, пришлось мне учиться играть.

— Я так и понял, приятель, — не успокаивался москвич, — вы же не против, если мы тоже вас послушаем?

Илья открыл было рот, чтобы сказать, что они могут послушать и поучиться, как надо играть, но Давид пресёк их перебранку:

— Илья, заткнись, — негромко приказал он, а потом повернулся к москвичам и спокойно ответил снисходительным тоном преподавателя:

— Если перестанете болтать, то можете остаться.

Ударник уже что-то наигрывал на барабане, а Лёшка пробовал струны, любовно поглаживая свой контрабас. Пробежав по клавишам, Илья удовлетворённо кивнул — рояль был настроен идеально. Однако сегодня нельзя было играть в полную силу. Это был тот самый план, который он предложил приятелям. Пусть конкуренты их не опасаются.

Давид начал с обязательного произведения из джазовой классики. И с серьёзными лицами, в противоположность москвичам, без азарта, они начали играть. Столичным музыкантам вскоре стало скучно, и они, шумно, не стесняясь в насмешливых выражениях по поводу игры"провинциалов", наконец убрались из зала.

По лицу приглашённого ударника было видно, что он засомневался — стоит ли позориться с этакой группой? Но Давид, подмигнув Илье и Лёшке, предложил сыграть их самый сложный номер. Семён послушал несколько секунд и включился, всё больше увлекаясь заразительной мелодией. И всё-таки Давид не выкладывался в полную силу — сегодня было слишком много чужих ушей.

— Достаточно на сегодня. Остальное на следующем прогоне, — улыбаясь, объявил он.

Через несколько дней они снова собрались на репетицию. С утра пораньше народу в филармонии было мало, и можно было играть как следует. Илья с удивлением заметил, что Давид начал нервничать. Его манеры стали суровыми, как у надсмотрщика над рабами, и неторопливый блюз, со вздохами саксофона, напоминающими о тяжёлой работе негров на плантации, был как нельзя кстати. Любое отклонение Ильи в импровизацию он тут же пресекал. С досады хотелось хлопнуть крышкой рояля и уйти. Последней каплей было, когда Давид сам ни с того ни с сего поменял темп в уже выученной композиции.

— Давид, ты не забываешься? — не выдержал Илья, — нас костеришь, а сам куда гонишь? Мы же выучили в другом ритме…

В ответ Давид разразился ругательствами, которых друзья никогда до этого не слышали от него. Барабанщик Серёга сидел с невозмутимым лицом, но было видно, что если ему скажут хоть слово, то он уйдёт. В конце репетиции Давид успокоился. Когда они ехали в такси обратно в полном молчании, он проронил миролюбиво:

— Я считаю вас отличными музыкантами, ребята. Пожалуйста, просто делайте, что я говорю. Вы сможете.

— После того как ты испортил мне настроение, я не нуждаюсь в твоих похвалах, — мрачно ответил Илья. Про себя он решил на концерте играть так, как считает нужным.

Дома сидеть было невыносимо. Лёшка по утрам и вечерам бегал на службу, а Илья не мог оставаться наедине с Давидом. То ли это была его обычная манера, то ли он специально раздражал Илью, но всё в его руках гремело, падало, шуршало. И когда Илья хотел сосредоточиться и написать пару нотных предложений, чтобы разнообразить обязательный номер, тут как раз и начинался грохот. Сегодня репетировать они не собирались, и вслед за Лёшкой оделся на улицу и Илья.

— А ты куда? — удивился Давид.

— Разве я твой батрак, чтобы давать тебе отчёт? — огрызнулся Илья, — ночевать приду, не волнуйся.

Город удивлял его своей неохватностью. Невозможно было объединить в уме такие непохожие друг на друга районы. Но метро было той артерией, которая связывала их всех воедино и дарила приятное чувство близости к любой точке города. Илья быстро освоился и полюбил гулять по улицам, чтобы почувствовать, а, скорее, услышать — что же это за место — Петербург? Сначала он разглядывал модерновые и классические дома, памятники, смешные и серьёзные, а потом погрузился в свои ощущения и неожиданно понял, что поверхностный взгляд его обманывает. Город жил своей тайной жизнью, которую не разглядеть поверхностному взгляду туриста. Нужно было вглядываться и вслушиваться. Кто-то на ходу читал книгу, кто-то задумчиво смотрел на воду, не замечая суеты вокруг. А кто-то замирал возле уличных музыкантов, меняясь в лице под звуки философской песни Цоя. Грустные нотки сближали его с другими такими же неприкаянными мечтателями…

… Вроде жив и здоров,

Из окна видна даль.

Так откуда взялась

Печаль?

В его душе тоже жила смутная печаль. Как будто он что-то упустил или недопонял в своей жизни… Он боялся признаться самому себе, что джаз увлекает его не всего, и отец в чём-то прав… Что-то должно быть ещё. Но что? В дальнем уголке души словно лежала таинственная коробочка и ждала, что её откроют… Может, стать композитором? Сердце при этой мысли радостно трепыхалось… Но какую музыку писать? Да, он и сейчас уже пишет, но его тайное страдание было в том, что он желал писать что-то более значительное, чем джаз… Илья вздыхал и откладывал коробочку обратно.

И всё-таки он поймал настроение города. В Доме книги он сидел в кафе и смотрел на дождь. Казанский собор, казалось, глядел на него в упор через большое окно и гипнотизировал, упрямо навязывая свои тяжёлые мысли…

А что, если перепеть Армстронга в миноре? Это как раз будет отвечать духу этого меланхоличного города… Нашлись и подходящие стихи поэтессы прошлого века Марии Моравской.

Прекрасны и мосты и улицы,

И памятники старины.

Но как прохожие здесь хмурятся,

И как здесь женщины бледны!

Ах, зелень трав такая тёмная,

И цвет Невы такой больной!

Душа каждого здесь бездомна,

В этой столице над Невой…

Илья отставил кофейную чашку и, глядя на текст, пропел про себя мелодию. Да, получится отлично. Он почувствовал возбуждение и уже другими глазами оглядел всё вокруг себя. Не в силах больше сидеть на месте, он быстро встал, оставил симпатичной официантке на чай и вышел на улицу.

Казанский собор уже не казался мрачным. В метро спускаться не хотелось, и он пружинистым шагом пошёл по Невскому, ловко огибая гуляющих туристов и спешащих по делу пешеходов. Настроение немного омрачилось от появившегося сомнения — одобрит ли Давид его идею? Совсем против него идти не хотелось. Ну… сделаю вид, что советуюсь. Тогда скорее разрешит, — усмехнулся Илья.

На его идею Давид посмотрел благосклонно. Понравились ему и стихи. Снисходительно похлопав Илью по плечу, он самодовольно заметил, что под его руководством Илья станет отличным музыкантом. В ответ захотелось сказать что-нибудь язвительное, но он сдержался. В конце концов, Давид ему не враг, и незачем всё время обострять отношения.

Им удалось ещё раз прорепетировать в концертном зале. Репетиция вышла сумбурной. От волнения перед предстоящим выступлением Илья даже не мог прочитать афишу с названием конкурса. Самым спокойным был ударник Серёга, который не планировал дальше работать с ними. Однако играл он хорошо, хотя, на взгляд Ильи, без огонька.

Последняя неделя до концерта тянулась, как занудная мелодия, повторяясь изо дня в день, из часа в час бездельем и маетой. Однако ещё быстрее приближался день, который был не связан с музыкой, но был для Ильи не менее важен — это был день его рождения.

Наступившее утро было во всех отношениях необычным: и потому что ему стукнуло двадцать пять лет, и потому что было тихо. Давид не играл на саксе, не гремел посудой — значит, ушёл. А Лёшка убежал на службу. У них в храме Пасхальные дни, службы начинаются раньше. Интересно, он вспомнит или нет, что у друга день рождения?

От непривычного одиночества в такой день Илья вдруг заскучал. И словно почувствовав на расстоянии его тоску, позвонила мать. Он лежал, смотрел на экран и медлил отвечать, чтобы голосом не выдать своё настроение.

— Сынок, мы с отцом поздравляем тебя с днём рождения. Такой день — двадцать пять лет… Жаль, что ты не с нами.

— Мне самому жаль, мама, — вырвалось у него ещё хриплым от сна голосом.

Он представил её худенькую фигурку, сидящую за кухонным столом. Отец, наверное, рядом курит и смотрит в окно. Нет, Илья не жалел, что уехал. Отца он видеть не хотел.

Бытует устойчивое мнение, что сын нуждается в отце больше, чем в матери. Однако у Ильи, когда он повзрослел, случилось всё наоборот. Когда-то они дружили, как должны дружить отец и сын. Вместе ходили на рыбалку, вместе строили сарай старой бабке — матери отца, живущей в деревне, и чинили ей крышу. Но чем старше становился Илья, тем сильнее в его душе рос протест против требований отца стать военным, как он.

— Посмотри на себя! Какой ты музыкант? Бугай здоровый… Тебе нужно продолжить нашу династию военных. Твой прадед воевал в первой мировой, дед — во второй, я пошёл по их стопам, а ты как неродной, — орал он пьяный, стуча себя в грудь. — Собираешься всю жизнь по клавишам тренькать? Не стыдно?

— Отец, почему мне должно быть стыдно? — пытался оправдываться Илья, но вскоре понял, что не стоит. В чём он виноват? В том, что хочет жить по-своему, а не по традиции? Отец не поймёт. Не поймёт, что музыка может быть смыслом жизни, пусть даже и не принесёт много денег. Хотя Илья как раз зарабатывал больше отца, играя на свадьбах. Сам и купил дорогое электропианино, на котором в наушниках можно было играть днями и ночами.

Не в один миг, постепенно его дружба с отцом переросла в глухое, беспросветное недовольство друг другом. А дружба растаяла как туман. Мать мучительно переживала их размолвку и пыталась примирить, уговаривая обоих пойти навстречу друг другу. Но отец не хотел, а Илья не понимал, в чём он может уступить отцу.

Он долго молчал, а после армии решился всё сказать. В один из таких ужасных вечеров, когда мать со страхом ждала припозднившегося, а значит, пьяного супруга, Илья нарочно не ложился спать, чтобы раз и навсегда выяснить отношения. Как он и ожидал — подвыпивший отец завёл свою любимую песню о том, какой бестолковый у него сын. Внутри Ильи словно прорвало плотину. Сейчас он уже и не помнил, что в запале наговорил ему в тот вечер. Но, видно, что-то ужасное, потому что отец, с расширенными от удивления глазами, несколько минут молчал и дрожащими руками пытался зажечь сигарету. Наконец, он прохрипел:

— Варвара, ты слышала, что этот сопляк сказал? У меня нет больше сына. Баста…

Мать плакала, а Илья только усмехнулся. Вот и отлично. Одним воспитателем меньше.

Он хорохорился перед самим собой, и если бы его спросили, рад ли он, что всё высказал, то ни минуты не сомневаясь, Илья ответил бы, что рад. Но то состояние растерянности, которое мелькнуло в глазах всегда уверенного в себе отца, его неприятно и больно поразило. Его слова, словно пули, рикошетом поразили и его самого. В душе поселилась пустота от умершей дружбы. Так жить стало невыносимо, и как только Давид предложил поехать в Петербург, он сразу ухватился за эту возможность.

— Как ты там живёшь? Тебе нравится Петербург? — вывела его из задумчивости мать.

— Я ещё и сам не понял, мама, — честно признался он, — в Астрахани много друзей, а здесь даже Лёшка отдалился… А вы как поживаете? — выдавил он, имея в виду и отца. На расстоянии их ссора уменьшилась в размере и показалась какой-то глупой…

— Ничего, ничего, сынок, — оживилась мать. Илья понял, что она была ему благодарна за это"вы". Значит, точно — отец рядом сидит. — Только…

— Что? — насторожился Илья.

— Папа заболел…

На том конце хлопнули ладонью по столу. И мать заторопилась:

— Ну не волнуйся, в целом у нас всё в порядке. Если тебе будет плохо, то сразу приезжай. Мы тебя ждём.

Вот и поговорили… Илья задумался — чем мог заболеть отец? В последнее время он похудел, стал надсадно кашлять. Выглядел он всегда аккуратно, как и положено офицеру, хотя и в отставке. Но однажды Илья увидел, как странно на нём сидел костюм — пиджак уже не обтягивал широкие плечи, а свисал свободно, как с вешалки… Что же у него за болезнь?

Долго размышлять о плохом и портить себе знаменательный день не хотелось. Илья переключился на собственные ощущения, пытаясь осознать, что ему уже двадцать пять… Естественно, внутри него ничего не изменилось. Вот после армии он, действительно, ощущал, что стал другим. А с приездом в этот город его внешняя жизнь круто повернулась в неизвестном направлении. Все года, пока он бесконечно долго учился, потом работал, потом снова осваивал уже совсем другую — армейскую науку, а после вновь играл в джазовом ансамбле, он не мог позволить себе ни единого выходного дня. Круговерть повседневных обязательных дел, казалось, никогда не выпустит его из своего омута. Но сегодня выдалась краткая пауза, так что Илья даже растерялся.

Нужно куда-нибудь пойти и выпить за собственное здоровье, — решил он и, резко поднявшись, выглянул в окно. Солнце не собиралось прятаться за тучу и с утра жарко нагрело подоконник, так что рукам стало горячо. Наконец-то распогодилось!

Он вышел из дома и неторопливо пошёл по широкой улице. Пахло клейким ароматом тополиных почек и мокрым асфальтом. После ночного дождя в лужах так ярко блестело солнце, будто на дне каждой из них лежал алмаз. Удивительное дело, но сразу, как по команде, переоделись горожане. Улица запестрела разноцветными пальто и шарфиками, напоминавшими весенние цветы. И даже сумочки в руках женщин из чёрных и серых перекрасились в яркие тона.

В конце концов, всё складывается отлично — весело думал Илья, жмурясь от солнца, — он приехал в прекрасный город, и не может такого быть, чтобы здесь не заметили его таланта. И то ли от тёплого весеннего ветра, то ли от ожидания ещё большего счастья закружилась голова… Жаль только, что в такой день он остался один… Не хватало друга.

Они с Лёшкой дружили с детства. Хотя внешне они были очень разными, но был общий интерес — любовь к музыке. Правда, Лёшу больше тянуло на церковные хоралы Баха, а Илью на Шопена и Рахманинова, но обоих объединил джаз. Им нравились Диззи Гиллеспи и Чарли Паркер, которые превратили джаз мелодических вариаций в джаз гармонической импровизации. Илья обожал импровизировать, наслаждаясь своими способностями, как свободой, которая ему была дана свыше. А Лёшка, с его чуткостью и внимательностью, был превосходным напарником и аккомпанировал ему на контрабасе. Они понимали друг друга с первой ноты.

Однако сначала Илью удивило желание Лёши стать джазистом.

— А твой отец не будет против? — осторожно спросил он у приятеля.

— Почему он должен быть против? — удивился Лёша.

— Всё-таки он священник…

— И что? — пожал плечами друг, — он бы, конечно, хотел, чтобы я стал как он — священником, но это же моя жизнь, я и решаю. У нас в семье демократия и полная свобода, — смеясь, закончил он.

— Свобода? — недоверчиво покачал головой Илья, — о чём ты говоришь? У вас везде правила и запреты. Какая же это свобода? Вот сейчас, например, у вас Великий пост. Ты же не можешь пойти со мной в кафе и поесть шашлыков?

— Чего вы все привязались к посту?

— Кто все? — не понял Илья.

— Да помнишь нашего одноклассника Пашку? Он рестораном управляет. Встретились мы тут с ним недавно, так он меня зазвал на обед и давай смеяться, что я только уху заказал. Зачем, говорит, вы, православные, столько запретов напридумывали? Я уже не выдержал и спрашиваю: а ты машину свою новую любишь? Он обалдел от такого вопроса, но, говорит, люблю. А у тебя есть правило, чтобы твои дети в грязной обуви не следили в ней? Он кивает — есть. Отлично, говорю, вот тебе и первое правило. А вообще-то, тебе для чего машина-то нужна?

Илья не понимал, к чему этот разговор, но заинтересовался.

— И для чего же?

— Так, говорит, для того чтобы иметь свободу передвижения — куда хочу, туда и еду.

— Верно, — пожал плечами Илья, — а ты что?

— Да я уточнил, по правилам он ездит по дороге или без, как полностью свободная личность?

Илья засмеялся.

— Да уж, наверное, на каждом жёлтом сигнале тормозит. Знаю я его, аккуратиста.

— Вот именно! — торжествующе поднял палец Лёша, — потому что и жизнь дорога, и машинку жалко. Вот и второе правило. Так же и в религии, говорю ему. Я хочу себя чувствовать свободным от брюха, поэтому и пощусь. Пока мы болтали, смотрю — он со мной вместе уху ест и вздыхает. Спрашиваю, а ты-то чего постишься? А у него, оказывается, печень от переедания пошаливает…

— Ну, допустим, не от переедания, — усмехнулся Илья.

— Неважно… Видишь, говорю ему, ты-то не постился, а очень даже наоборот… — подмигнул Лёшка, — так теперь болеешь. И знал ведь, что так будет. Так и я такой же обжора, вот и пытаюсь свободным стать от этого"господина", чтобы он мной не управлял, — Лёша засмеялся и похлопал по своему плоскому животу.

— Ну, ты уже давно свободный от него — тощий, как таракан, — улыбаясь, заметил Илья.

— Я не от поста тощий, у меня конституция такая, — покраснел друг, — так что… вот тебе и объяснения про наши правила… А уж как жизнь свою строить — это каждый сам решает.

При мысли о друге Илья снова ощутил одиночество…

Но решительно судьба сегодня к нему благоволила — телефон подал сигнал, пришло сообщение от Лёшки:"С днём рождения, Илюха! Встречаемся через час у Пушкинской. У меня для тебя сюрприз."Не забыл, значит… Посмотрим, что за сюрприз.