В России надо жить долго

Светлана Беличева-Семенцева, 2021

Стоит бегло просмотреть оглавление этой книги, чтобы понять, какой разнообразный калейдоскоп событий в самых разных сферах нашего общества и государства представлен в ней. И этот калейдоскоп отнюдь не плод авторских воспоминаний, хотя и они здесь присутствуют. Основой послужил архив, который автор собирала десятки лет. «Немалого труда составило мне проанализировать и систематизировать это архивное богатство. Представленные здесь события, цифры, факты, персоналии и судьбы отдельных людей дают достаточно полную картину нашей общественной и личной жизни и в не таком далеком прошлом, и в настоящем. И может быть, помогут составить прогноз на будущее», – утверждает автор С. Беличева-Семенцева. Которой хочется верить, что представленная в книге картина жизни общества и государства, составленная из реальных фактов, цифр, событий и персоналий, поможет читателям сориентироваться в оценке прошлых и настоящих исторических событий и политических деятелей. Книга адресована тем, кто хочет составить самостоятельное мнение о нашем прошлом, настоящем и будущем. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Долгожданный ветер перемен

В этот солнечный сентябрьский день, мое любимое время ранней осени, принарядившись в светлый костюм, на модных белых шпильках и в радостном настроении я вышагивала в свой тюменский университет, счастливая от того, что получила два года полной свободы, не без труда добившись докторантуры с первого сентября 1985 года.

К моему великому удивлению и совершенной неожиданности, на широком университетском крыльце при полном параде меня встречало все университетское руководство: наш лихой и молодой ректор, секретарь парткома и председатель профкома. На мое приветствие ректор ответил: «Ну вот, ждали мадам Горбачеву, а встретили мадам Беличеву». И действительно, Тюмень посетил недавно избранный после череды траурных кремлевских процессий молодой генсек Михаил Сергеевич Горбачев. Свое правление начал он непривычно и можно сказать ошеломляюще для советского народа, привыкшего к шамкающим кремлевским старцам. Свои первые визиты в Киев и Ленинград, транслируемые по центральным каналам, он, во-первых, совершал с неотступно следующей рядом модной, с безупречным вкусом одетой, изящной супругой Раисой Максимовной. И главное, не боялся выходить на улице к толпе народа и беседовать без всякой предварительной подготовки с людьми из этой толпы. В оценке такого непривычного поведения нового генсека общественное мнение разделилось. Всем, безусловно, нравилась доступность, простота и демократичность Горбачева. Но в тоже время в народе как-то сразу и по непонятным причинам невзлюбили Раису Максимовну, неотступно сопровождающую мужа.

Они были очень разные по стилю своего поведения. Непосредственный и многословный Михаил Сергеевич и собранная, взвешивающая каждое свое слово и конролирующая каждый свой жест Раиса Максимовна. В присутствии мужа она, как правило, молчала, никогда не перебивала и не комментировала его. Но, тем не менее, в народе сложилось мнение, что в этой семье руководит жена, что, понятно, никак не добавляло авторитета главе государства. Тогда было не принято писать о личной жизни и личности первых государственных лиц, а тем более об их женах. Это только после смерти Раисы Максимовны в прессе рассказали об ее очень непростом жизненном пути. Выросшая где-то на степном казахстанском полустанке в семье железнодорожного строителя с неграмотной матерью, Раиса всего добилась неимоверным трудом и железной самодисциплиной. Поступление в МГУ для этой глубоко провинциальной девочки уже было подвигом. Жила, как и все провинциалы, в студенческом общежитии в комнате с пятнадцатью соседками, да и потом, распределившись в Ставрополь, на родину Горбачева, они долго бедствовали на съемной квартире со скромными зарплатами молодых специалистов. Но ее самодисциплина и неуемное честолюбие, стремление во всем быть первой и лучшей не могло не повлиять на мужа и, очевидно, помогло ему сделать свою головокружительную карьеру.

Наш приятель Боголюбов Николай Сергеевич, который в молодые годы отдыхал с четой Горбачевых в Анапе, когда Горбачев еще комсомолил на Ставрополье, рассказывал, как строго соблюдала режим дня Раиса и заставляла следовать этому режиму мужа, любившего повеселиться в молодежной компании. А еще он говорил, что за туфельку жены Горбачев готов все отдать, так он ее любил. И это была любовь, пронесенная через всю жизнь, которую ни от кого не скрывал Михаил Сергеевич. И как бы мы ни относились к Раисе Максимовне, стоит отдать должное этой женщине, сумевшей до конца своих дней сохранить любовь мужа, тем более такого далеко не заурядного мужчины, каким был ее супруг. Но наш острый на язык народец, поднаторевший в застойные времена на сочинении политических анекдотов, ехидных песенок и стишков, не пощадил эту достойную пару. И по стране начал гулять ядовито-насмешливый стишок: «По стране несется тройка — Мишка, Райка, перестройка».

Вот так получилось, что мне пришлось пересечься с Раисой Максимовной и в начале карьерного взлета ее мужа, и в конце ее жизни. Тогда в Тюмени, в третьем городе, который после Киева и Ленинграда посетил вновь избранный генсек, Раиса Максимовна побывала в тюменском университете, пока муж заседал с партийными товарищами в обкоме партии. Она обошла библиотеку, несколько аудиторий, не удостоив общением никого, кроме университетского начальства. А ровно через четырнадцать лет, также солнечным сентябрем 1999 года, я по приглашению германской профессорши Хилдегард Мюллер-Коленберг была на научном Бундессконгресе в университете прелестного немецкого городка Оснобрюк. А в госпитале соседнего такого же прелестного немецкого городка Мюнстер умирала Раиса Максимовна. Ее нервная система и здоровье не выдержали всех потрясений, которые принес ветер перемен, переросший в ураган, вызванный гласностью и перестройкой, провозглашенными Горбачевым.

Отдавал ли Михаил Сергеевич отчет в тех последствиях, которые принесет объявленная им гласность в стране, привыкшей десятилетиями жить во лжи и двойной жизнью с одной правдой и разговорами на кухне и другими речами и лозунгами, произносимыми с трибун? Ведь еще совсем недавно все партийные лидеры славословили на юбилее семидесятипятилетнего дорогого Леонида Ильича Брежнева, широкой груди которого не хватало для размещения очередной Звезды Героя социалистического труда. Не меньше славословил и Горбачев, иначе ему было бы не дорасти до почетной должности секретаря ЦК КПСС. Нельзя было отклоняться от линии партии и критиковать эту линию. А те смельчаки, которые рисковали с критикой, даже несмотря на все свои заслуги и награды оказывались, как академик Сахаров, в ссылке в Нижнем Новгороде или, как знаменитый писатель Солженицын, высланы из страны. Ну а с теми, кто был без громких имен и наград, поступали попроще: помещали если не под арест в лагеря, то в психбольницы.

Знал хорошо об этих правилах советской жизни Михаил Сергеевич и добросовестно следовал им. Следовать-то следовал, но в душе рос протест против лжи и лицемерия, возведенных в государственную политику. И, наверно, наедине с любимой женой и надежным другом он так же, как и другие сограждане на своих кухнях, крамольно рассуждал на эти запрещенные темы. Да и не могло быть иначе. Ведь они оба, что называется, вышли из народа и были знакомы с нуждой не понаслышке, они оба учились в советской школе и были отличниками, а значит, читали русских классиков, которые будили совесть и сострадание, наконец, они оба закончили МГУ им. М.В. Ломоносова, а стало быть, были образованными людьми. И в конце концов, не мог он не рассуждать о судьбе и опыте первого советского генсека-бунтаря Никиты Сергеевича Хрущева. Ведь Хрущев жил и работал не во времена добродушного Брежнева. Сталин с неугодными не церемонился, миллионы надрывались и гибли в ГУЛАГе, сотни тысяч были расстреляны после выбитых изуверскими пытками признаний в несовершенных преступлениях. Работать при Сталине и служить Сталину нужно было и за страх, и за совесть. И служил Никита, еще как служил, но в душе зрел протест, и зрело негодование и против отца народов, и против его беспощадной жестокости, заставляющей жить в постоянном страхе за себя, за своих близких и, наконец, за неисчислимые безвинные жертвы этой жестокости. Он дождался, дожил до времени, когда не стало вождя, и он смог высказать свое отношение к сталинизму в своем знаменитом докладе на 20-м съезде КПСС, а заодно избавиться от наследия ГУЛАГа. И наступило десятилетие оттепели, когда люди начали освобождаться от сковывающего страха, что сразу же отразилось в стихах, в фильмах, в песнях, в общем самочувствии людей, особенно молодых. Помню, помню я это светло-радостное время своей студенческой юности, захватившее конец хрущевской оттепели, психологическая инерция которой еще сохранялась несколько лет. И недаром Горбачев уже в 1989 году, когда в обществе стало наступать охлаждение к нему и его политике, открыл в московском доме молодежи весьма представительную выставку «Хрущев. 1954–1964 год». Выставка впечатляла и переносила в то незабвенное время, когда в переполненном зале Политехнического музея читали свои стихи молодые Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Ахмадулина, пел свои трогательные задушевные песни Окуджава, когда мы стояли в очередях в кассах кинотеатров за билетиками на фильмы «Летят журавли», «Чистое небо», «Сорок первый», «9 дней одного года», когда страна ликовала и приветствовала первого космонавта, такого родного русского парня Юрия Гагарина. А еще вызывал улыбку Никита, стучащий ботинком о трибуну ООН.

Но не до смеха было особенно колхозникам, когда вернувшись из Америки, проникнувшийся почтением к кукурузе как лучшей кормовой базе, он потребовал повсеместно всем колхозам, невзирая на погодно-климатические условия, садить кукурузу. Помню, как мой мудрый дядя Федя, председатель колхоза в северном Тевризском районе Омской области, обманул райком партии, засадив кукурузой только обочины полей, а на самих полях высеял привычный для этих мест овес. Когда обман вскрылся, он, конечно, схлопотал выговор по партийной линии, но зато зимой его скот был с кормами, тогда как в колхозах с послушными председателями наступила бескормица. Не захотела американская царица полей приживаться в условиях сибирского севера.

Но недаром говорят: «Наши недостатки — продолжение наших достоинств». Неукротимый и бесстрашный Никита Сергеевич, у которого хватило отваги развенчать культ отца народов, был несдержан, запальчив и непредсказуем в своих неожиданных выходках, что раздражало партийных боссов, стремившихся к спокойной упорядоченной жизни. И им удалось составить кремлевский заговор и спихнуть Никиту, оставив его доживать на даче под домашним арестом. Похоронили его, правда, хоть и тайно, в кругу ближайших родственников, но на почетном Новодевичьем кладбище. А памятник Хрущеву соорудил когда-то раскритикованный им и выгнанный из страны скандально знаменитый скульптор Эрнест Неизвестный, который в нагромождении черно-белых мраморных плит наглядно выразил противоречивый характер Никиты Сергеевича.

В отличие от Хрущева, Михаил Сергеевич отличался редкостной выдержкой и самообладанием, и потому он, очевидно, считал, что выдержит все неизбежно последующие за объявленной им гласностью и перестройкой общественные завихрения, а также критику и неприятие товарищей по ЦК. Но, ох уж это коварное «но», последствия этой новой политики молодого генсека превзошли все мыслимые и немыслимые ожидания. И ветер перемен, подувший с приходом на политическую арену Горбачева, очень скоро перерос в ураган, который снес и его самого, и саму страну, могучий и нерушимый Советский Союз.