Стеклон

Саша Шиков

5 день – я выздоровел. Стычка с Мартином.14 дней – театр.30 дней – нас не ищут, кладут асфальт. Пропал Лев Форпейский.37 день – пропал Лексис.42 день – нашелся детектив.44 день – потерялись все мои друзья. Я нашел выход из-под стекла.46 день – снова под стеклом, с Каролиной.53 дня – неделя под стеклом.60 дней – Торсон играл на пианино, Каролина беременна.90 дней – Через полгода родились дети, Петр сын Коли, и дочь Майка – Скарлет. Рождение моего сына на подходе.

Глава 1. «Стеклоп»

Нажав на кнопку вызова лифта на первом этаже, я остановился в ожидании. В такие моменты я очень много думаю. Не люблю, когда время проходит впустую, и всегда занимаю его разными мыслями. Не всем дана такая возможность, как мне кажется. Некоторым особям проще выполнить чужую волю.

Я стал размышлять, кто я такой? Кто я есть? Гений? А может просто человек, который умнее всех и вся? А может быть я сумасшедший? Но в любом случае, я все равно являюсь лучшей особью рода человеческого. Уверен в этом.

«Это все твой подростковый максимализм!» — прервала вдруг мои высокие мысли эта пресловутая фраза. Какой еще максимализм?! Нет у меня его.

Лифт, наконец, подъехал. Кабина лифта с одной стороны была зеркальной от пола до потолка, а с другой стороны было все стеклянное. Поднимаясь на нем, можно было лицезреть весь город, как на ладони. По телу проходят мурашки, захватывающие дух. Ощущение, что ты находишься в невесомости.

— Сто тридцать восьмой этаж, — сказал я, войдя в кабину. Лифт тронулся.

Да, это мой этаж. Живу я кстати, неплохо. Все в моей жизни происходит, как я хочу. Я еще учусь в школе в старшем классе. В принципе, никогда особо ни за что не переживаю, просто существую. Просто проживаю свою жизнь. Наслаждаюсь каждым моментом, и никогда не упущу возможность выделиться из толпы, выкинув что-нибудь неординарное. Спасибо моему папаше за такой талант. Тринадцать татуировок на моем теле стали тому подтверждением. Большинство рисунков видно было невооруженным взглядом, да и я специально одевался так, чтобы максимум было видно.

На шее, на запястьях рук и ног, на груди и спине, на левом плече и на руках внутри, где вены. Еще на пальцах рук. Все татушки в стиле стимпанка. Обожаю его. Он подчеркивает мою сухость, жестокость и неординарность. Некоторые меня боятся, так как большинство в моем возрасте так и не решаются сделать даже одну татуировку. Кому-то запрещают родители, кто-то боится боли. Но девушкам я нравлюсь, и это немаловажно для моих инстинктов.

Структура тела моего больше жилистая, на мне нет ни единого жирка. Рост около ста восьмидесяти пяти. Я просто идеален! Спортом я усердно не занимаюсь. Бывает, порой, пробегу пару кварталов без остановки от органов правопорядка, или других странных личностей, которые считают меня хулиганом. Они пытаются всячески мешать мне совершать различного рода безобидные, на мой взгляд, шалости.

В свои шестнадцать я являюсь лидером творческого движения «Стеклоп». Стеклоп это сочетание двух слов — стекло и циклоп. Суть этого движения состоит в том, чтобы разбивать стекла, а затем фотографировать осколки. Далее осколки битого стекла я выкладываю в соцсетях, где подписчики потом оставляют свои догадки, какие символы и силуэты они обнаружили. Самые популярные фотографии осколков были те, которые имеют стопроцентную схожесть с каким-то предметом, животным или словом.

Вы бы видели эти кусочки стекла, переливающиеся на солнце или от света фонарей. Я считаю, что это и есть современное искусство. А со звоном битого стекла ассоциируются катастрофы, или что-то такое, что пугает и раздражает одновременно. Такие процессы самый сладкий мед для энергетических вампиров. Если вы таковой, то точно поймете мое восхищение. Ваше сознание будет танцевать как паяц на вечеринке господ.

Стекол в нашем городе много, поэтому я не собираюсь их жалеть. В Марш-Мелоу уже давно снесены все здания меньше ста этажей, и на их месте возведены гиганты индустрии из стекла и стали. Они возвышаются как копья и с особой яростью впиваются в облака. Процесс постройки таких зданий тоже восхищает оригинальностью. Возле старых снесенных зданий торчали металлические огромные штыри, которые, казалось, тут были всегда. Именно они использовались одновременно как фундамент, и служили основой зданиям новым, а уже вокруг них были построены этажи, будто нанизанные на иголку пуговки. Некоторые пуговки одинакового радиуса и размера, иногда большие снизу, а мелкие сверху, как пирамида. А в целом, как фантазия дизайнера решит, а она у них богатая. Устойчивость таких зданий очень высокая, такое строение не дает зданию разрушиться, и упасть при землетрясениях, которые были в нашем регионе нередки.

Есть ли у нас деревья? Да зачем они нужны, если после множества тренировок ты выработаешь технологию по созданию дерева, только из стекла. Вы можете это представить в своей голове, как падает осколок вытянутой формы, плашмя падает на землю и осколки разлетаются на мелкие кусочки, катятся по асфальту словно листья, подхваченные ветром. Вот тебе и дерево, оригинальное всегда, и непохожее ни на какое другое.

На самом деле у меня много подписчиков и последователей. Всем им нравится мой незаурядный труд от начала до конца. Я все процессы фиксирую на камеру. Люди любят наблюдать за такими творческими разрушениями, и развивают потом свою фантазию, разглядывая результаты моего такого труда. Я стал «лидером мнения», как сказал мой психолог. К нему я хожу по наставлению своего родного отца. Он переживает за мое эмоциональное и психическое состояние.

Бить стекла незаконно, нас за это гоняют все, кому не лень. И я получаю от этого всего ударную дозу адреналина, и от нарушения, и от процесса, и от бега. Я устал от ограничений и влияния системы, которая выгодна верхам. Все решено за тебя. Образование, воспитание, нравственность, творчество — во всем рамки и запреты, кнуты, наказания за самодеятельность. Мне хочется дышать свободнее, быть независимым, самостоятельным. От этих мыслей я становлюсь раздражительнее и краснею, кровь приливается к щекам, и бледная до этого момента кожа наполняется румянцем, который никак не скрыть. Такая особенность только портит мой идеальный образ. Не хочу быть румяным злодеем.

Пока я думал обо всем этом, я прибыл на свой этаж и вышел из лифта в большой и светлый коридор. В конце его красовалось ветровое окно. Моя квартира находилась в конце коридора справа, дверь железная серая. Я подошел и произнес — Киль Меган. Справа от двери в небольшой выемке замигала лампочка фиолетовым цветом и дверь открылась. Современные дверные замки считают твой голос, и этого пока было достаточно для безопасности.

Зайдя в квартиру, попадаешь в светлую гостиную. Так было изначально задумано архитекторами, для экономии электроэнергии. И правильно, зачем жечь лампочки, когда столько яркого солнца попадает в панорамные окна напротив. Я стал щуриться и улыбаться, что мне совершенно непривычно, и я стал скорее искать пульт, чтобы закрыть огромные жалюзи. Пульт лежал на диване ядовито салатового оттенка. По мнению моей мачехи, сочетать не сочетаемое — это тренд нашего времени, поэтому салатовый диван в серо-белой гостиной, как дань моде, и кроме того, в дом он приносит теплоту и уют. Стены серые, пол белый, и холодный потолок в белом глянце с кучей светильников округлой формы, везде хромированные ручки и поручни. Ладно, я хоть у себя в комнате могу отдохнуть от всего этого. В моей комнате все черное, окна тонированы, в одежде я тоже преимущественно предпочитаю черный цвет. Разбавляет его только несколько принтов ядовитых цветов на футболках, в том же стиле, как и мои татуировки.

Итак, в чем же мне сегодня идти бить стекла? Надо одеться так, стильно, модно, молодежно — кожаные перчатки, естественно черные шорты, черные кеды из брезента с белой подошвой. А футболку, какую выбрать. Наверное, придется взять ту, что подарила мне мачеха. Она подарила ее мне от души, ну а я по милости и по просьбе отца не дерзить, принял ее этот подарок, и сказал огромное спасибо, перекрестив сзади пальцы. Хотя надо отдать должное, когда я носил эту футболку, все мои сверстницы не спускали с меня глаз, а мне очень хотелось им всем нравиться и быть в центре внимания. Значит, по сути, мачеха знает толк в современной моде. Футболка та была черная как смоль, с растянутым воротником и рваными рукавами разного цвета, ядовито розовый и черный.

Я сел на стул и положил руку на стол. В глаза бросилась моя недавняя татушка на руке. Два слова «Стекло» и «Циклоп». Почему же именно эти два слова я выбрал? Кому интересно, поясню. Стекло это фотокамера, или просто линза, которая передает изображение на любое устройство, будь то телефон, планшет и т. д. Одно отверстие, как один глаз, наблюдает и фиксирует любую деталь. Сделана она мастерами своего времени из стекла, без него и сейчас не обходится ни одна новая техника или даже здания. Стекло есть и в обиходе человека везде — пуговицы, очки, часы, посуда, бытовая техника, автомобиль. Вот оглянитесь вокруг прямо сейчас. Что вы увидите? Где бы вы сейчас не находились, я уверен, вы увидите стекло. Второе слово — это циклоп. Существо, некогда выдуманное людьми, а может и не выдуманное. Я прочитал как-то, что на самом деле эти существа были и не существами вовсе, а просто людьми большого роста, которые на голове носили защитные кольца, поэтому и название такое «циклос» — круг, окружность. И похоже люди маленького роста, когда их видели, подумали, что они одноглазые, а уже потом художники и сказочники начали им пририсовывать всякие небылицы, и циклопы стали внушать страх. Дай волю повоображать любому и карандаш в руки, то ни один рисунок не будет похож между собой, а изображение будет таким необычным, что самому страшно станет при взгляде. Ведь, что мы из себя представляем, то и видим. Мне так кажется. Ну и еще вариант про циклопа, мой личный и более философский. Мы видим разбитые стекла одним лишь только глазом, который спрятан у нас внутри. Люди его называют третьим глазом, он отвечает за те образы, которые находятся за пределами обычного восприятия физических глаз. Именно наш третий глаз обычно четко зрит в корень. Это то чувство, которое не может быть доступно никому, кроме меня. Это мое личное мнение.

Первое слово «Стекло» встречается везде, и будоражит сознание многих художников, дизайнеров, музыкантов, архитекторов, и этот список можно перечислять бесконечно. А второе никто не видел, никто не знает о реальном его существовании, но воображение, особенно под впечатлением, передаст такую картинку, какую способен увидеть только сам человек в своем подсознании. Нечто сакральное! И такой способностью я как раз таки и был наделен.

Моя татуировка восхитительна, она моя самая любимая. И рисовал ее наш местный гений — Мишель Каржановский, иммигрант. Он говорил, что его раньше звали Миша. Среди молодежи он пользуется популярностью и большим уважением. Его работы являются реальным произведением искусства. Если между нами, то и эту татуировку мы придумали с ним вместе, и, по сути, она обошлась мне бесплатно, чисто ради бизнеса. Я его с помощью татуировки рекламирую везде, в том числе среди толпы моих последователей, которые буквально на следующий день кинулись рисовать себе татушки именно у Мишеля. Но его бизнес меня мало волновал, я больше был занят собой всегда, и в этом действе я преследовал и свою цель. Мой авторитет был для меня важнее, всякий, кто спрашивал, кто мне рисует татуировки, получал от меня гордый ответ, и многие удивлялись и начинали меня уважать за это. Такой взаимный пиар у нас с ним получается, я его именем свой авторитет поднимаю, он моим мнением лидера такого большого, единственного в своем роде, движения в городе.

Сама татуировка выглядела действительно оригинально и притягательно. Слово «циклоп» художник нарисовал в виде глаза, зрачок которого состоял из шестерни и напоминал печать на документах. Ключевое слово тоже было изображено там. А из самого глаза вытекает в форме маятника, который разбивает частично окно, и результатом всего этого вырисовывается из осколков слово «стекло».

Подобные предпочтения к татуировкам я получил еще в детстве. Это был мой своего рода протест всему происходящему вокруг. Мне была не по душе такая трансформация города. Когда сносили дома, и строили гигантские архитектурные строения. Потому что жителей старых малоэтажек не переселяли в эти новые стильные здания. Денег, видите ли, у них не хватало, а застройщики просили доплаты за переселение. Таким образом, с каждой новой такой постройкой росло число людей без определенного места жительства, которые стали скитаться в этих районах. И, конечно же, недовольство в то время достигло своего пика.

Матери у меня родной не было. Отец мне говорил, что она умерла еще при родах, и звали ее Катейлина. Злые языки говорили про нее мне всякие гадости. Она была очень красивая, с длинными черными ресницами, глубоко посаженными карими глазами, которые не оставляли равнодушным ни одного мужчину, а ее алые французские пухленькие губки на правильном симметричном овале лица оставляли глубокое очарование ею и загадку в душе. Мой отец как раз-таки и попался в эти оковы и не устоял перед ее тонкой шеей и остальными достопримечательностями лица, невинно прикрытыми длинными, черными кудрявыми прядями. И кстати, лицом я был очень похож на мать, только скулы у меня были более суровые и угловатые, и нос мой был не так мил и мал, но, однако, имел солидную правильную форму и выгодно подчеркивал мой буйный нрав. По версии соседей и недоброжелателей, мать нас бросила, ушла бродить среди новых ухажеров. Кому верить, наверное, тут уже неважно теперь. Живу же я все равно с отцом, и он ничем не хуже, он обо мне заботится.

В начале своей карьеры, так как я был еще очень мал, ему приходилось брать меня с собой на работу. Так безопаснее казалось для него. Он работал в органах правопорядка, в отделе, который отвечал за очистку и выселение тех самых граждан из малоэтажек. Отец и его контора представляли интересы государства, и поэтому каждый участник всех этих действий, в том числе их близкие, попадали под немилость населения. Уходя с этой работы впоследствии, он рисковал остаться так же на улице, без жилья и работы. Он несколько раз порывался это делать, и под угрозами ему приходилось возвращаться обратно. Эта напряженная обстановка еще осталась в моей памяти, будто бы это все происходило вчера. Хоть я был маленький, я все равно все помнил. Остальные же граждане те смутные времена позабыли напрочь уже, и продолжают жить, как ни в чем не бывало. Те времена оставили свой отпечаток на многих семьях, сейчас эта информация закрыта для обсуждения среди народа. И люди предпочитают жить настоящим, не копаясь больше в старых архивах и историях.

Однажды мне пришлось снова пойти с отцом на его работу. Он считал, что если я буду сидеть в коридоре рядом с его кабинетом, то со мной ничего не случится. Теоретически он был прав, так как камер видеонаблюдения в здании было столько же, сколько и сотрудников, и любое даже самое малейшее непристойное движение пресекалось тут же силовиками. А в случае, если силы оказывались неравными, из вытяжки в коридоре поступал усыпляющий газ. Это крайний вариант, за все мое времяпровождение его ни разу не пускали, но рассказывали, как были случаи до моего рождения, когда отец только начал здесь работать. Конечно, делать маленькому ребенку в таких местах все равно было нечего. Но мой отец не задумывался, какой отпечаток мое времяпровождение здесь могло оставить на моей психике. Его больше интересовало то, что я был на его глазах, и всегда говорил после того как выходил из кабинета такую фразу — «все живы, день прошел и ладно».

Поток народа там был разнообразный. Людей часто водили из комнаты в комнату. Кто-то издавал вопли в этих комнатах несравнимые даже с самой жесткой рок музыкой. Кто-то молча сидел порой возле меня, некоторые пытались заговорить, излить свою душу, рассказывая невообразимую для меня историю, жарко жестикулируя руками, эмоционально меняя свое ничем непритязательное морщинистое лицо. Пока я сидел там под надзором всей этой суеты и моего отца, я должен был не обращать на это все внимания, и заниматься своими делами. Читать книгу, делать уроки. Но разве вот возможно усидеть нормально на месте при всем этом шуме, гаме и неординарных вещах? Я вот не мог. И бросал свои дела, ибо некоторые случаи были поистине интересные и незабываемые, оставившие глубокие шрамы на моем сознании по сей день.

Например, однажды возле меня сел молодой человек, лет тридцати. Худощавого телосложения, невысокого роста, с маленькими щуплыми плечиками и небольшой головой, которая как бы увенчала его образ. Чертами лица он особо не выделялся, разве что были четко выделены скулы, а в остальном все стандартно. Мою неприязнь к этому человеку вызвал цвет его лица, да и всей кожи на его теле, включая открытые руки и часть щиколотки. Цвет был сухой и серо-коричневый, его руки постоянно что-то теребили и перебирали, расстегивали и застегивали верхнюю пуговицу на синем жакете, одетом поверх белой майки с изображением мультяшного персонажа, гуся. Наверное, так он выделяет свое Альтер-эго. Тогда мне было около двенадцати лет, но, как вы могли обратить внимание, я был достаточно неглуп. Непростая жизнь дала мне в раннем уже возрасте многое понимать и осознавать, и замечать такие детали, которые мои сверстники и за всю жизнь не заметят и не обратят внимания. И начал этот молодой человек следующий диалог:

— А ведь ты знаешь, — начал он, — ведь я ни в чем не виноват. — Его лицо в этот момент было почти безжизненным, и взгляд он четко направил в стену напротив нас. Будто бы я там сидел, а не рядом. — Я, как и ты стал просто заложником ситуации. Мои родители обычные учителя в школе, и меня будут судить за то, что я не совершал — за разбой и грабеж.

По ходу он подумал, что я тут сидел как преступник, и что тоже, как и он ожидаю вердикта от вершителей правопорядка. Но его это интересовало меньше всего. Меня же разговор этот зацепил, и хотел было поддержать его парой слов, но он не давал мне и слова вымолвить, перебивал, слезно и много извинялся за то, что перебил и не давал говорить, и вообще весь наш диалог был довольно напряженным и прерывистым.

— Я, кажется, не представился. Меня зовут Трэш, — и он дальше вел свой рассказ. Я же задумался ненадолго, покрутил в голове, что бы это имя могло означать. Но он повысил голос, чем снова привлек меня как слушателя и все мое внимание на себя. Перебил мои мысли, но в этот раз не извинился даже.

— Ты, я думаю, пойдешь по моим стопам. Жизнь скучна, и нелегка, и всяческие наши с тобой мелкие шалости всего лишь крутой трамплин к великим делам. — Сказал он эту фразу и замолчал на пару минут, задумался, даже глаза прикрыл. Потом резко оглянулся, увидев, что никого нет в коридоре, прошептал — На самом деле, я серийный убийца! — В этот раз он четко словил мой взгляд, и посмотрел мне прямо в глаза. — Мое имя знаешь, что означает? Все то, что остается после огня, зола, прах и прочее. И если вдруг узнает кто-то, что я убийца, раньше положенного срока, то… Не зови никого, и тогда я расскажу всю историю до конца. Хочешь знать?

Я молча кивнул. Мне стало любопытно, не скрою. Особой опасности я не испытывал, сидя рядом с этим человеком, даже после таких его слов. А может быть я просто ловкач, который вечно ходит по линии ножа. Хотя нет, вру, немного страха я все же испытывал, но он был такой приятный, как будто прыгаю с высоты, или нахожусь перед каким-то важным для меня событием. Немного волнения я все же испытывал. И ответы-то на вопросы мои он давал, получается сам, будто считывал их. Я тогда отметил про себя, что так может делать только хороший психолог, то есть интересный, неординарный человек, и неважно, откуда он получил такие знания. Мать-природа наградила его этим талантом, либо специально учился. Я тоже так хочу уметь. Ведь просто тыкая пальцем в небо и угадывая, что думают люди, достаточно сложно, а он во мне увидел себя, возможно. Мои мысли, потому что не все были так чисты и безобидны. Сидя в этом длинном однообразном коридоре, постоянно слушая то рыдания, то томные вздохи людей, а порой и дикие истерики, волей-неволей хотелось разбавить свое существование чем-то необычным, новым. И этот Трэш был для меня чем-то новым, и почему-то в ту минуту внушал доверие. Хотя, те люди, которые перешли за те рамки, когда им стало позволено нарушать общественные устои, грабить, убивать и воровать, могут лгать не смолкая. Я до сих пор толком не знаю, врал ли мне тот человек, или рассказал правду. Я все же поддался любопытству, и решил его выслушать.

Трэш рассказывал, что он, будучи моим ровесником даже и не мыслил о подобных злодеяниях, хотя ему в школе приходилось несладко. Родители его были строгими учителями, он ходил в ту же школу, где они работали, чтобы они могли его контролировать и повлиять на его образование в лучшую сторону. На каждом уроке по просьбе родителей, его вызывали к доске, таким образом, стимулируя желание учиться и всегда делать домашние задания. Но его одноклассникам такой подход не нравился, что он самый умный, и его родители естественно не занижали ему оценки, а его одноклассникам наоборот постоянно ставили двойки. И он постоянно подвергался издевательствам с их стороны. До полусмерти его, конечно, не избивали, но вот если дети играли в какую-то игру, без разницы, будь то футбол, или просто догонялки, он просился играть вместе с ними. Ему никто не отказывали, а наоборот с радостью брали, и использовали как доступную мишень, каждый был обязан толкнуть, пнуть мяч в него или промахнуться по мячу и ударить по нему, задеть все что угодно. А Трэш не был силен, больше сходил за хлюпика, не мог дать достойного отпора.

Родители дома тоже никак не реагировали на его вопросы, и не пытались выяснить проблему, они слишком сильно были заняты работой и своими выяснениями отношений. Из-за всех этих ситуаций, Трэш со временем перестал проситься играть в общие игры и требовать внимания, он больше старался слиться со стенами, становился максимально незаметным, и дома, и в школе, научился не выделяться и держать все эмоции при себе. А если на нем вдруг кто-то заостряет интерес, он мастерски научился переводить разговор на другую тему, постороннюю, и уходил в сторону.

Кстати, про себя я отметил, что внешность у него действительно была невзрачная и непритягательная. Но вот однажды, он, Трэш, шел со школы домой вечером, по аллее. Увидел он тогда тело убитой женщины. Сначала он увидел руку, которая торчала из-под снега, далее уже видно было, что с нее было снято пальто и подложено под нее, как будто она лежала на операционном столе. Аллея та находилась вблизи малоэтажных домов, и он увидел рядом осколок под окнами. Видимо, осколки стекла остались после ремонта в кабинете на первом этаже. Строители небрежно меняли окна, а потом мусор не убирали за собой. И еще этот дворник, угрюмый дед с длинными седыми волосами, который должен был убираться, как следует, даже не прошелся видимо тогда там. Иначе бы Трэш тогда не увидел сей картины.

Та мертвая женщина — из-за холодной погоды она выглядела, будто умерла совсем недавно. Трэш стал описывать ее внешность. Тонкая шея, черные густые волосы, длинные черные ресницы, и от холода ее губы не были синими, а выделялись своим алым насыщенным цветом. Я томно проглотил слюну, и не могу ничего больше делать, все мое внимание удерживал Трэш своим рассказом, и на миг мне четко показалось, что он описывал мою мать. Любой другой нормальный человек закричал бы, позвал на помощь, но только не он. Он не стал делать ничего подобного, взял осколок стекла, самый большой и острый, и стал водить им по телу женщины. Он медленно касался ее обнаженных рук и вен, они были твердыми и застывшими, но не до конца, так как времени после ее смерти прошло немного.

Рассказывая эти детали, Трэш будто бы смаковал этими моментами, он даже не заметил, что в коридор вошло несколько человек и направилось в нашу сторону. Я резко дернулся от испуга, и ткнул его в ногу, но он продолжал говорить. Я его тогда толкнул еще сильнее, и придя в себя, хотел было наброситься на него и начать душить, но тут вдруг он перестал издавать звуки, и затаил дыхание, посмотрев на меня, как будто я его следующая жертва. Что-то еще прохрипел, и опять застыл, непонятно то ли от страха, то ли от злости. Я еще ни разу не находился в подобном состоянии. А по нему было видно, что это его обыденное, все приемлемо, он мне пальцем показал, что вон мол, за тобой идут, наверное. Потом у него забегали глаза, но он взял себя в руки и успокоился, сел как вкопанный, вытянул шею и уставился в одну точку прямо.

Оказалось, что сотрудники шли ни про его, ни про мою душу, и пройдя мимо нас дальше зашли в кабинет. Видно было, как он обрадовался, и его бледный цвет лица приобрел еще более насыщенный коричневый оттенок.

После минуты молчания, и видя мою тревожность, он сказал:

— Да нет же, она была рыжая, а не черная. Ну, та женщина, мертвая, возле школы на аллее. Я что-то перепутал. — Сказал Трэш и ухмыльнулся, оставив все же сомнение в его словах.

Такое ощущение, что он мной манипулирует, мне становится страшно, непонятно, как так он может залезть в мою голову, а он от этого получает удовольствие.

— Итак, на чем я остановился, — продолжил Трэш. — А, я стал краешком стекла водить по мертвому телу женщины, разрезая одновременно и одежду, и кожу, с надеждой утонуть в крови, но кровь не шла. Лишь какая-то жидкость в местах пореза слегла, пропитывала ее белую блузку. Я стал интенсивнее чиркать по коже, раз, за разом применяя больше усилий, но долгожданного результата мои действия не приносили. Я не могу успокоиться, и как бы в отместку за отсутствие моих ожиданий, я осколком стекла ткнул ей в лицо. Попал в глаз, да так, что кусок стекла уперся в кость, и я сам получил глубокий порез руки. Моя кровь стекала по грязному стеклу ей на лицо, а боли я не чувствовал, я привык контролировать свои эмоции, а физическая боль не самая страшная. Для меня более душевная. Ну, вот мы и подходим к финалу моего пылкого рассказа. Наверное, ты устал, вон трясешься как лист осиновый. — Он ухмыльнулся, довольный своими результатами, и продолжил. — Потерпи, я теперь быстро. Времени осталось не так много. Самое интересное я тебе все же порасскажу. Кто-то из соседних домов выгуливать пошел тогда собаку, и меня приметил возле тела, позвал на помощь. Мне перебинтовали потом руку, и посадили в машину к сотрудникам милиции и повезли в участок. Я вел себя так, будто ничего не произошло. И на вопросы, что я там делал, я отвечал, что, увидев тело женщины, я хотел помочь ей. Я ткнул ее осколком, подумал, что ей станет больно, и она встанет и уйдет домой. — Он снова ухмыльнулся, глядя в пустоту сумасшедшим, пустым взглядом. — Уже позднее мне назначили лечение. Решили так, что при виде тела, я получил психотравму, и мои действия были неосознанными. Меня водили в то время к лучшим докторам города, к психиатрам и психологам.

— Ты действительно не виноват, ты правда стал заложником ситуации. — Попытался я перебить Трэша, чтобы завершить уже его рассказ, и понял, что нужно в таком случае встать на его сторону. — Зря ты называешь себя убийцей, ты же не совершал ничего, да и жизнь у тебя была непростая.

— Молчи! И слушай дальше! — Выкрикнул он. Я замолчал. — На сеансе у одного иностранца, индуса-врача, была интересная тема. Он мне тогда предложил, в отличие от других специалистов, не стараться забыть данный случай, а вспомнить его в мельчайших подробностях, продекларировать все под запись, и он после даст мне какую-то настойку, которую я должен буду выпить. После я погружусь в сонное состояние, мне приснится снова все это, и увидев это еще раз, но во сне, я испытаю все события снова, все эмоции чувства, но уже не в реальности, и мой мозг якобы должен будет все эти действия отвергнуть как ненужные и я вылечусь.

— От чего вылечишься?

— Я стану как все обычные дети, и забуду навсегда то, что со мной произошло. Но проснувшись с утра, я понял, что во сне я не увидел, как я режу осколком эту женщину, или как я прячусь от одноклассников по углам. Я увидел иное… Как я сам убил эту женщину! И закопал ее там, на аллее в снегу. Я подошел сзади и без капли сомнения ударил ее по виску камнем. Она упала, я затащил ее в кусты, снял пальто, подумал тогда даже, что так она лучше сохранится до завтра в холоде тут. Из пальто достал документы, и подумал, что сейчас у меня нет времени продолжать задуманное, мне же еще надо учить уроки и посмотреть мою любимую передачу. По пути домой камень, и документы я выкинул в мусорный бак соседнего дома.

Что со мной происходило тогда, я не мог понять. Вначале я его ненавидел. Я думал, что он изувечил мою мертвую мать. Потом я его пожалел, и посочувствовал ему, считая его заложником ситуации. Его искореженная психика не могла принять другого варианта действий, а теперь он снова вызывает у меня отвращение и весь негатив, что был во мне тогда, я хотел выплеснуть на него, так как он реально, получается, стал убийцей, и реально мог убить мою мать. Но Трэш продолжал дальше, как ни в чем не бывало, рассказывать, держа в напряжении меня.

— На следующий день тогда в больнице у индуса, я никому естественно ничего не рассказал. Я тогда узнал же, что стал убийцей, и почувствовал облегчение даже, так как ощущал тогда долгое время что-то в своей голове незавершенное. Но теперь-то все встало вновь на свои места. Я по ходу тогда реально сам стер с сознания тот факт убийства, как защитная реакция, от чего-то такого, что запрещено, чего делать нельзя, но подсознание же ведь хотело это сделать, и довело теперь задуманное все дело до конца. После этого случая я исцелился, стал жить в гармонии с собой. Я стал больше играть со своими сверстниками, перестал быть скрытным козлом отпущения, научился разговаривать с ними и договариваться на их языке. Добился их уважения. Я нашел себе подругу. Родственники и друзья больше не видели во мне того мальчика из прошлого, все уважали меня и любили. Думали, ха, что тот индус помог мне. Наивные. Хотя он и правда помог мне, только не в том смысле, как они подразумевали. Ты же понимаешь? — Обратился маньяк ко мне.

— Что именно? — Спросил я.

— Что?! — Громко и раздраженно выкрикнул Трэш. — То, что я сделал, я хотел повторять и повторять вновь! С должной периодичностью во всех уголках этого гребанного мира! Я хотел строить карьеру в области образования, и, работая с детьми младших классов, в той самой школе, в которой я учился. У меня есть семья, как у обычных людей. У меня есть работа, как все думали, любимая. Но я не перестал желать делать то, что сделал в тот сокровенный вечер!

Я хотел было спросить, за что он тогда сюда попал сейчас. Но он будто считал снова мой вопрос и перебил меня:

— Я попал сюда сейчас за другое преступление.

Я чувствовал, как иссякаю внутренне, мои чувства будто были высосаны, испорчены, отвергнуты. Этот маньяк неплохой психолог, он получил будто бы невидимую связь со всем моим существом и с душой, и получал соки энергии. Я же был бессилен тогда сопротивляться, не понимал, что со мной происходит. Я пытался вырваться, отвлечь себя, не смотреть на него. Но Трэш будто бы сразу чувствовал это, и быстро возвращал все мое внимание на себя. Он пристально смотрел не меня, не моргая ни разу. Не знаю, чтобы он вытворил в следующую минуту, но тут из кабинета вышел человек в военной форме, и увел Трэша с собой в комнату для допросов, которая находилась дальше по коридору. Я закрыл глаза на мгновение, потом снова открыл их. И я увидел, что по коридору идет только тот самый человек в форме, и больше никого. Маньяка этого не было нигде. Неужели это мое воображение так разыгралось вдруг. Я не мог понять, что происходит, и кинулся к двери отца, чтобы постараться на первой волне своих эмоций постараться рассказать все, что видел и ощущал сейчас. Я хотел побыстрее разобраться. Но дверь в кабинет была закрыта изнутри, и даже удар моего тела об дверь не вызвал никакой реакции. Я сел на свое место удрученный, испуганный и озабоченный произошедшим. Потом я не проронил ни слова, и до следующего дня пребывал в каком-то потупленном фрустральном состоянии, потеряв связь с внешним миром и выполняя все задачи на автомате.

На следующий день, идя вместе с отцом на работу по аллее, как раз напоминавшую ту, что была в рассказе того маньяка. Идеальная внешне, геометрически ровная, с одинаковым расстоянием между ухоженными деревьями, свежий запах ночного мороза и отсутствия пока что еще бурной уличной деятельности вокруг. Идеальная тишина, нет торопящихся на работу людей, дворников, грузчиков магазинов. Немного пробудившись от вчерашнего состояния, я понял, что здравый рассудок вновь вернулся ко мне, и я вкратце рассказал про тот случай отцу. Но он меня не слышал, он был погружен глубоко в свои мысли, и лишь иногда отвечал холодные, «да слушаю», «продолжай», будто бы он всегда живет так, как я прожил последние несколько часов. И в конце моего рассказа он спросил, как его зовут, дабы не огорчать меня полным отсутствием внимания.

— Трэш, — ответил я.

— А фамилия у него есть? — Спросил еще отец. — В моей базе с таким именем найдется пару десятков, а может сотен и тысяч людей.

— Нет, он не представился мне полностью. — С сожалением ответил я, я не такой опытный как мой отец. Надо было сразу спрашивать все полностью.

— Я тебе неоднократно ранее повторял, не стоит слишком фантазировать, и ты должен научиться отвечать за свои поступки. — Сухо ответил отец.

Понятно. Ему нет никакого дела до моего мнения, хотя я считал, что этот человек действительно преступник, и его будут судить за менее значимое преступление. Но отцу было не до того, он не слушал дальше уже мои убеждения, и думал о своих делах. Его намерение участвовать в моей жизни скрылось за угрюмым и серым выражением лица, со слегка шевелящимися губами, как будто бормоча что-то себе под нос.

Дети же впитывают все, как губка. И родительное отношение в их жизни играет важную роль. У меня промелькнула мысль, что маньяк прав, что я, как и он, и что родители меня тоже не слышат. И сны мне стали сниться, будто бы я и есть тот маньяк. Как я кричал, и у меня порвались связки, и выпали мне в руки. Я подходил к взрослым и давал им их, чтобы мне помогли, а сказать больше этого не мог. Они, смотря на меня, говорили идти и не мешать им, и я так и продолжал тогда во сне ходить с ними, пока не проснулся с ощущением полного разочарования в своей жизни. Наверное, все люди в той или иной степени маньяки. А мой крик души, и огромное желание услышать меня, так и остались в моем подсознании.

Но в реальности я не хочу никого убивать, да и с общением со сверстниками у меня все в порядке, по моему собственному мнению. И после этого случая, я даже недавно в этом же коридоре, на работе у отца, познакомился с ребятами моего возраста, их привели с улицы, за то, что они разрисовывали стены краской, и писали непристойные слова. Они себя вели раскованно, смеялись и хохотали, говорили, что сейчас их отпустят все равно, что они ничего такого серьезного не сделали. Я познакомился с ними поближе, разузнал все их имена, где они живут. Оказалось, что все они мои соседи. И у нас с ними много общих увлечений и общих знакомых. Теперь они мои лучшие друзья, которые являются основной поддержкой моего движения. Все наши рисунки теперь провоцируют молодежь на протесты, провоцируют становиться более яркими, выделяться среди серой массы, и быть такими как мы — уникальными и смелыми ребятами. Стать хулиганами улиц, вести свободный и легкий образ жизни, искать смыслы в ином образе мыслей, и являться членами нашего движения «Стеклоп». Я не знаю, что бы я делал без ребят. Моя идея по развитию хулиганской культуры наверняка так и осталась бы в начале своего развития. Я им искренне благодарен за поддержку.