Пчела в цвете граната

Сания Шавалиева, 2022

Окончив школу. Ася приезжает к родственникам и устраивается работать на завод. В общежитии с ней заводит дружбу красавица из башкирской деревни и рассказывает свою трагическую историю: в подростковом возрасте ее изнасиловали, преступник – родной дядя, он в тюрьме и грозится убить жертву, когда выйдет. Ася потрясена, ведь сама она. воспитанная матерью в строгости, ничего не знает об ужасах жизни и даже думает, что дети рождаются от поцелуев! Наивная девушка робко осваивается на заводе, знакомится с диспетчером Раисом. который куда опытней ее. Ася ждет глубокой .любви. Раис требует лишь постели и с досады бросает недотрогу и распускает о ней грязные сплетни. Ася с горечью уходит в свои общественные обязанности и работу, поступает на вечернее отделение института. А когда в их группу, демобилизовавшись после армии, приходит Руслан, для Аси начинается настоящая жизнь, полная радостей и тревог. Семейная сага, роман воспитания чувств и воспоминания о 80-х так оригинально сплелись в книге Сании Шавалиевой. что невозможно не поверить: это действительно было – с теми, кто и сейчас живет на соседней улице. Книга содержит нецензурную брань

Глава 6

На почте было много народу. По ту сторону стекла виднелся стеллаж с посылками. Подошла очередь, почтальонша забрала у Зари квитанцию, сверила с паспортом и вынесла фанерный ящик. «Вот!» — брякнула посылку на весы, отчего стрелка улетела в противоположную сторону — была бы стеклянной, разлетелась бы вдребезги.

С трудом дотащили посылку до дома. Заря колупала крышку тупым ножом, а Асе мечтались банки с вареньем, пересыпанные картошкой или яблоками, вяленая чухонь с вогнутой серебристой спиной. Переломят рыбу пополам, прохладными речными каплями брызнет прозрачная чешуя, рыбий жир, обнажится несмелый перламутр кожи…

Зубастая гвоздями крышка поддалась, и вместо домашних щедрот девчонки увидели серый камень. Камень идеально совпадал с размером посылочного ящика и заботливо — по краям и углам — был переложен верёвками, утыкан рваными тряпками.

Ася подумала, что посылку обокрали, если бы не письмо на затылке камня. Развернула. Какой-то сумасшедший нарисовал реку, ко дну стремилось тело с камнем на шее.

Заря забрала рисунок, скомкала, кинула в ящик и, не переставая хмуриться и злобно кого-то проклинать, понесла ящик на балкон, передумала, вышла в коридор, уехала на лифте вниз. Вернулась с радужно-счастливым настроением, как будто не было понятно, что это деланая маска на лице. Ася почувствовала себя виноватой, словно камень прислала она.

Вновь Асе не хватило житейской мудрости, такта взрослости. Умела бы молчать, не взялась расспрашивать Зарю о посылке, а тихонько бы удрала в кино или прогулялась по магазинам, а ещё лучше — съездила бы в гости к Юле и тёте Ане.

— Откуда посылка? Там обратный адрес неразборчив.

— От него, — Заря сидела на стуле, поджав ноги, и макала хлеб в мёд.

— Объясни толком!

— Чего привязалась. Сказано «от него», значит, «от него». Будешь приставать, поссоримся.

Ладно, завернём с другой стороны. Узнать, кто он, не получилось, но на вопрос «зачем?» должна ответить.

Заря холодно зыркнула, взглядом отправила Асин вопрос подальше.

Ася хотела обидеться, но любопытство пересилило, с детской искренностью возмутилась:

— Заря, миленькая, так нельзя! Нельзя получать такие посылки.

— Давай потом. Лучше расскажи, как день прошёл? Говорят, в ТСО сегодня был пожар. Ты напортачила?

— Почему сразу я?! — вскинулась Ася и поняла, что крыть нечем. Действительно ведь виновата она, и больше никто. — Да и не пожар вовсе, а всего ветошь горела в контейнере.

— И что?

— Фёдор отвёз контейнер на улицу.

— И что?

— Мастер ругался.

— И что? — Видимо, сейчас Заря пребывала совсем в другом времени и пространстве и поэтому задавала бесконечный, бессмысленный вопрос. Спрашивала не для того, чтобы получить ответ, а чтобы на время отгородиться от любопытной соседки.

— Потом прикатил колобок и всех съел, — разозлилась Ася.

— Ты расстроилась? — вдруг проявилась из тумана задумчивости Заря.

На кухню зашла молодая женщина, кажется, Ольга, с обручальным кольцом на руке, в синем трико с лампасами, в белой футболке с квадратной эмблемой на груди. Тихо мыла посуду, небрежно поглядывала на Асю с Зарёй.

— Не разговаривай, — тихо предупредила Заря.

«Почему?» — взглядом спросила Ася.

Заря ответила неопределённым жестом:

— У неё муж сбежал со свадьбы.

Ася не сводила взгляда с Ольги. Однажды такое читала — Анна Каренина! Но то в книге или в кино, а здесь впервые реально видела брошенную невесту. И ничего?! Стоит, моет посуду, подслушивает. Анна Каренина бросилась под поезд, а Ольга пойдёт на берег Камы, долго будет стоять, набираться мужества, чтобы с размаху ухнуть в волны от проходящей мимо ракеты. Теперь жизнь для неё пропала. Как очарованная, Ася смотрела на Ольгу до тех пор, пока та не обернулась, ловко сдула с глаз нависшую чёлку и мило улыбнулась.

С чего вдруг? Хмурится, улыбается.

Ася привычно двумя ложками сахара подсластила чай, глотнула, отодвинула стакан — в болтовне переборщила со сладким, наверное, ложек десять уже намешала. Когда Ольга скрылась в комнате, Ася упёрлась подбородком в сцепленные руки, спросила:

— Почему кольцо не снимает?

— Стыдно быть брошенкой. На заводе узнают — засмеют.

— Заря, а тебя бросали?

— Миллион раз!

Заря, посмеиваясь, наблюдала за мгновенной сменой выражений на лице Аси: эмоции переливались из одного состояния в другое или застывали на время. Это, наверное, особенность молодости — сочетать в себе абсолютно несочетаемое, например веселье и злость. Заря выждала ещё пару мгновений и продолжила:

— Мне позарез надо замуж.

Ася взглянула на Зарю как на тыквоголового пришельца.

— Понимаешь, мне осталось жить семь лет, восемь месяцев и… — Заря стала поочерёдно загибать пальцы на руках. — Шестнадцать дней. О нет! — разогнула мизинец. — Уже пятнадцать. А потом он меня убьёт!

Ася так вздрогнула, что веснушчатая мордашка Зари расплылась от удовольствия. Созерцая, наслаждалась эффектом слов.

Даже на вопрос, шутит ли Заря, у Аси в первую минуту не нашлось сил. Машинально допила переслащённый чай. На зубах хрустели кристаллики сахара, бессильные растаять.

— Это не шутка, — убедительно ответила Заря на непрозвучавший вопрос. — Вот как, по-твоему, я симпатичная?

Ася кивнула.

— Конечно. Слов нет.

— Вот и он так сказал: «Слов нет, чтобы описать твою красоту». Младший брат моего отца — дядя Вова. Часто в гости заходил, по хозяйству помогал: дрова нарубит, крышу подлатает. Отец-то давно умер, надорвался от тяжёлой работы. Я, бестолковая школьница, неосознанно подменяя отца братом, улыбалась дяде Вове, заигрывала. Помню, в тот день дома никого не было, мать на работе, а на улице разыгралась невероятная гроза. Я плакала, висела на его шее. Он успокаивал, гладил по голове, целовал. Потом в него вселился гений развлечений, и он затеял секретную игру. Положил меня на выдуманное поле сражений: мы лежали будто в глубоком снегу, выслеживали фашистских диверсантов, прижимались, грелись, и было хорошо от его близости и ласки. «Тихо, молчи, — шептал мне в ухо, — если фашисты тебя заметят, будет плохо». И он показал, как мне будет плохо: это действительно было больно и неприятно. Я плакала. «Ты же не хочешь этого? — уговаривал он меня и утирал мои слёзы. — Мы же разведчики, а не трепачи какие-нибудь. Мы будем молчать. Это будет наша тайна. Скажи, как здорово! Только ты и я! Если будешь хорошей девочкой, я придумаю ещё много игр», — говорил он, разворачивая газету с ирисками без обёрток. После того случая дядя Вова стал приходить чаще, но однажды мама вернулась с работы раньше и застала нас за игрой.

Заря уже молчала, а Асе казалось, что она продолжает что-то говорить, слышались неровные такты её голоса, биения сердца, тихий детский плач на жёстком полу деревенского дома: наверное, её ангелы пытались оттащить от этого монстра, но у них не хватало физической силы, чтобы содрать мужское тело с распластанной на коврике девичьей хрупкости.

Ася молча сидела, ухватившись тонкими руками за пустой стакан, и продолжала по цепочке, кадр за кадром докручивать недосказанное видение: уставшая мама в синем платке, с хлебом, молоком, заходит в сени, громко зовёт дочку, толкает дверь в дом и не может осознать картину, которая неизменно, при каждом воспоминании вызывает краткое сжатие сердечной мышцы. Мгновенно земля с небом меняются местами, воздух становится ядовитым, потому что его выдыхает чудовище, склонившееся над маминым неземным созданием.

— Я тут на днях от него письмо получила, — улыбнулась Заря, сбегала в комнату и вытащила из конверта кривой крестик, скрученный из алюминиевой проволоки. — Вот прислал на мою могилку.

Крестик лежал на рисунке спелого граната, зрелые зёрна так аппетитно рассыпались по клеёнке, что хотелось собрать и съесть. Но гранат бутафорный, а крестик настоящий.

— Там ещё много писем с подарками, почти каждый день приходят, — Заря неслышно подошла к плите, зашуршала электрозажигалка, под чайником вспыхнул огонь. — Осудили на тринадцать лет, на суде кричал, что, когда выйдет, обязательно меня убьёт.

Асе было сложно осознать услышанное. Это какая-то чёрная сказка, которую нельзя рассказывать детям.

Что бы сделала её мать, если бы увидела такую картину? Точно бы убила. Нет, конечно, это неправильно, но за дочь — позднюю, долгожданную дочь, такую любимую и ненаглядную — она бы убила. Эта хрупкая женщина в ту же секунду приняла бы жёсткое фронтовое решение. И никто бы не смог её одёрнуть, приказать, даже если бы её в этот момент заперли в сейф. Она бы внутренним ядерным несогласием разнесла всё к чёртовой матери и стёрла бы этого урода в порошок, потом бы обратилась к колдунам, требуя воскресить, собрать, оживить, чтобы вновь стереть.

Они бы ещё поговорили, но тут в квартиру зашёл Володя, позвал Зарю в кино.

Заря предложила Асе пойти в кино, но не уговаривала. С насмешливым лицом выслушала её робкие возражения: «Не хочу, видела». На самом деле не было денег, вечерний сеанс стоил шестьдесят копеек, а в кармане два рубля восемнадцать копеек и неизвестность первой получки. Продержаться месяц не получится, придётся занимать.

Когда они ушли, Ася растянулась на кровати и уставилась на цветы на обоях. Мама уверяла: если так пролежать минут двадцать не мигая, можно увидеть цветочных человечков. Лежала, смотрела и ждала. На голубых обоях, с затёртостями и царапинами, тронулись зелёные облака, первой подмигнула розовая незабудка справа, слева улыбнулась ромашка. Ромашки Асе нравились больше, чем другие цветы. Странное сочетание белого, жёлтого, зелёного; удлинённые лепестки, выпуклая середина, рассечённые листья. Раньше Ася на них гадала: «Любит — не любит». Если последний лепесток заканчивался на «не любит», сердилась на обоих — и на цветок, и на избранника. Если цветок можно было выбросить, то сердце от загадочного человека не освободишь. Однажды прочитала про ромашки чьи-то стихи: «Маленькое солнце на моей ладошке…» С тех пор гадать на ромашках перестала.

От грустных воспоминаний глаза Аси налились слезами, она изо всех сил старалась не моргать.

Квартира вновь стала наполняться людьми. Из деревни вернулась Любка, притащила две тяжеленные сумки продуктов, тут же следом ворвались две её сестры, стали шумно делить родительские гостинцы. Словом, пришло время наведаться к тёткам в гости. К кому? Конечно, к тёте Ане. После того как тётя Мая упорно нашёптывала тёте Ане, что надо срочно выпроводить племянницу в общежитие, её рейтинг в глазах Аси рухнул с небес в кратер вулкана. Ася не понимала, зачем шептать на кухне гадости, не догадываясь, что человек может не спать и всё слышать. Тётя Аня отнекивалась, оправдывалась, а тётя Мая настаивала:

— Общежитие дали, вот и пусть спит там!

— Так ребёнок же ещё, да и Зойка обидится, если дочку в общежитие спровадим.

— Зойке не говори, сама, скажешь, уехала. Мне никто не помогал. Гони, говорю. А если родит? Намаешься потом. Зойка наваляет, скажет: «Недосмотрели».

Сначала Ася не поверила, что это говорит её дорогая, любимая тётка, даже вышла глянуть, вдруг обозналась. На кухне их было всего двое. Тётя Мая, конечно, великая артистка: заметив заспанную племянницу, на скаку «включилась» в ситуацию, мгновенно поменяла жёсткую гримасу на маску любви и обожания. Зачем такое двуличие, хотелось спросить, но не спросила. Спокойно позавтракала, а потом «упросила» тётю Аню помочь найти общежитие. Нашли быстро. Здание общежития стояло рядом с остановкой.

Мать Аси была старшей из четырёх сестёр: Зоя (Зулейха), Аня (Бибинур), Мая (Магдания), Флюра (Флюра). Флюра в угоду лёгкости произношения и запоминания для средней полосы Советского Союза пока ещё имя не меняла. Если переедет, наверное, станет Фаей, или Фаиной, или Флорой. На сегодняшний день младшая Флюра проживала в Узбекистане, была счастлива в браке и переезжать не планировала. Хотя уговаривали. «Но она же не дура! Менять рай на работу!»

Тётя Аня работала секретарём у начальника строительной компании — мама утверждала, что она очень грамотная, а Ася думала, что красивая. Во всяком случае, тётя Аня густо красила брови, пользовалась яркой помадой. То, что она была самой дородной из сестёр, никакого значения не имело, потому что для начальника, который по-русски писал «никак», тётя Аня была подарком, пером от крыла ангела. Он наговаривал на татарском, она печатала на русском. Часто его мысль формулировалась и передавалась на бумаге лучше, чем он её выражал сам.

Через неделю на выходные Ася поехала в гости к тёте Ане. К сожалению, Асю в гости никто не ждал. Здесь и без неё хорошо проводили время. Тётя Аня была занята: она встречала дорогого гостя, надеясь, что, может быть, он станет её зятем. Юля, сидевшая на диване в позе скорби, бесконечно поправляла юбку и коротко отвечала на вопросы тётки, в перспективе — будущей свекрови. Это была маленькая женщина с жёлто-красным лицом, невероятно морщинистым и довольно злобным.

Конец ознакомительного фрагмента.