Русская весна. Антология поэзии

Коллектив авторов, 2015

Эта книга – первая, а потому, понятно, далеко не полная и далеко не совершенная попытка представить нынешнее пробуждение Русского мира в отражении отечественной поэзии. Пробуждение тяжёлое, во многом трагическое, но одновременно – радостное, дарующее надежду на лучшее не только русскому народу, но и всему человечеству, переживающему тяжелейший со времен Второй мировой войны кризис. Не случайно годовщина начала «Русской весны» практически совпала с 70-летием Великой Победы 1945 года, а одним из символов её стала оранжево-черная «георгиевская» лента – лента ордена святого Георгия Победоносца. В этой книге голоса уже известных поэтов сливаются с голосами самого народа, создавая удивительную и прекрасную симфонию не только Победы, но и воскресения России для жизни вечной. Все доходы от издания книги будут переданы в фонд помощи жителям Донбасса, пострадавшим от военных действий.

Майдан, Одесса, Крым, Донбасс…

«Русская весна» началась в прошлом году с возвращения Крыма. Когда «вежливые люди» практически без единого выстрела освободили полуостров от перспективы необандеровского и ассоциированного с ним крымско-татарского террора. Тогда казалось, что следом за Крымом с Россией вновь воссоединится и Украина — по крайней мере, большая или значительная её часть. Сожжение «майдановцами» в Одессе 2 мая активистов пророссийского движения показало, что легким и быстрым, «по крымскому сценарию», этот процесс не будет, что ядовитый для Русского мира эликсир «украинства» прочно впитался общественным сознание «незалежной». Потом начались боевые действия на Донбассе, фактически — гражданская война: со своими героями и предателями, поэтами и палачами. И под флагом Новороссии, как будто специально повторяющим флаг американской Конфедерации времен Гражданской войны 1861–1863 годов, окончательно оформилась Поэзия Русской Весны. Вечной и священной.

Наталья Лясковская. «Незатёртых слов боезапас…»

За год с небольшим русская поэзия совершила невиданный взлёт, и сейчас переживает явный расцвет. Во многом это явление связано с событиями на Украине. Русские пережили духовный катарсис, который высвободил мощную творческую энергию, нашедшую наиболее полное воплощение именно в поэтическом жанре.

Не успели мы опомниться от противостояния в Киеве, во время которого кое-кто из моих друзей-поэтов, очарованных «романтикой революционной вольницы», мотался на Майдан покричать свои стихи толпе, как со стороны украинцев последовало поэтическое (и политическое) отречение от России и от русских: на всех ресурсах печаталось и звучало стихотворение украинской поэтессы Анастасии Дмытрук «Никогда мы не будем братьями — ни по Родине, ни по матери!». Впервые так откровенно, с такой неприкрытой ненавистью к России и русским, издавна связанным с Украиной разнообразными узами: родственными, кровными, историческими, политическими, экономическими, культурными, — было заявлено, что украинцы не хотят больше состоять с нами в славянском братстве. Более того, отныне русские и украинцы объявлялись непримиримыми врагами!

Парадоксально, но со стихотворения Дмытрук, которое вызвало целый шквал «ответов», началось если не поэтическое возрождение, то мощная волна новой, яркой русской поэзии.

Поначалу десятки, а может, и сотни «ответов» Дмытрук чаще всего соответствовали дилетантскому уровню — примерно такому же, что и стихотворение-провокатор. Но было и несколько сильных, запоминающихся, например, Юрия Лозы:

Вас растили, наверно, не матери,

и — не с сестрами, и не с братьями,

вам фашистскую, чёрную свастику

при рожденье дарили каратели.

2 мая 2014 г. произошли трагические, страшные события в Одессе: в Доме профсоюзов, где протестующие против Майдана пытались укрыться после столкновения на площади Куликово Поле, погибли люди.

Россия тяжело переживала одесскую трагедию. Для многих «романтиков», до этого дня веривших, что на Украине происходит «благородная революция», 2 мая стало переломным моментом в их жизни: они поняли, как ошибались.

В числе погибших были и поэты — одесситы Виктор Гунн и Вадим Негатуров. Негатуров приехал на площадь, чтобы спасти православные иконы, хранившиеся в палатке-церкви на территории лагеря антимайдана. По дороге случайно Вадим встретился с дочерью, которой отдал ключи от дома и деньги, оставив себе только паспорт. После атаки бандеровцев вместе с другими он оказался в здании Дома профсоюзов. Виктор Гунн погиб в огне, Вадима Негатурова майдановцы выбросили из окна…

Зубы сжав от обид, изнывая от ран,

Русь полки собирала молитвой…

Кто хозяин Руси: Славянин или Хан? —

пусть решит Куликовская Битва.

И сразив Челубея, упал Пересвет,

но взметнулись знамёна Христовы!

Русь Святая! Прологом имперских побед

стало Поле твоё Куликово!

Так пророчески писал Негатуров незадолго до своей гибели…

Дальнейшее развитие событий на Украине, военные действия в Донбассе породили новое направление русской поэзии, которое стало называться поэзией Юго-Востока.

С мощными стихами выступили признанные мастера слова: Юнна Мориц, Владимир Костров, Новелла Матвеева, Марина Кудимова, Александр Хабаров, Владимир Берязев, Лидия Григорьева, Алексей Ивантер, Ефим Вершин, Александр Кердан, Марина Ахмедова, Марина Саввиных, Виктор Кирюшин, Герман Титов, Светлана Максимова, Владимир Лимонов, Юрий Макусинский, Ирина Ковалёва, Влада Абаимова и многие другие. Привычные слова обретали новое звучание и значение, авторы писали о животрепещущих событиях не без исторических аллюзий:

Посылает война соратника,

Но щедрота её кратка.

Из разведки четыре ватника

возвращались без «языка».

(Марина Кудимова «Ватники»)

Рявкнет очередь с бэтээра,

вспыхнет весело груда шин —

полновесною, лютой мерой

всем отмерится от души…

Украина! Да что ж ты «робышь»,

горе дальнее, но — моё?

Из какой неземной утробы

вышло в степи твои — зверьё?

Чёрно-красное, как гангрена,

неразборчивое, как мор…

Гладиаторскою ареной

до каких же ты будешь пор?

Свистнет пуля и мальчик всхлипнет

об отце, что её словил…

Холод смертный легко и липко

гнёзда в нас этой ночью свил.

(Альгис Микульскис)

Невозможно было молчать, став свидетелем многих преступлений, совершаемых на Украине по приказам киевской хунты, хотя бы раз увидев фотографии умирающей, с оторванными ногами Инны Кукурудзы из Луганска — «горловской мадонны»; убитого на улице при артобстреле священника Георгия Никишова; мальчика Вани, лишившегося ног и руки, спасённого российскими врачами; донецкого врача «скорой помощи» Константина Ставинского, убитого украинским снайпером.

Вся Россия днём и ночью слушала сводки новостей: Славянск, Волноваха, Луганск, Иловайск, Краматорск, Донецк… У многих из нас в этих местах жили и живут (если не погибли в ходе боевых действий или от голода) друзья, родственники. А для меня скоро эти сводки наполнились непрестанной тревогой: в Донбасс уехал мой друг, ополченец-поэт Юрий Юрченко. Почему он, благополучно устроенный в жизни, на тот момент — житель Франции, успешный человек, вдруг подался туда, где когда-то родился, и где ныне шли бои? Юра просто и честно сформулировал ответ на этот вопрос в своём стихотворении «Ополченец»:

Зачем иду я воевать?

Чтоб самому себе не врать,

чтоб не поддакивать родне:

«Ты здесь нужней, чем на войне.

Найдётся кто-нибудь другой,

кто встанет в строй, кто примет бой…»

За это неуменье жить,

не грех и голову сложить!

С ним перекликается «Баллада о пономаре» Ивана Белокрылова, посвящённая памяти Сергея Журикова, ранее служившего пономарём Киево-Печерской лавры, позже известного под псевдонимом «Ромашка», командира подразделения народного ополчения Славянска, который погиб в ходе карательной операции киевской хунты:

Полстраны накрыла чёрная хмарь,

гонит с севера пожаров волну…

Как случилось, расскажи, пономарь,

что ты взял да и ушёл на войну?

Сколько в Сумах посходило с ума,

чтобы пропасть между близкими рыть?

Киев пал, и под Черниговом тьма,

и во тьме нельзя про тьму говорить.

Осторожно положил свой стихарь

и затеплил у иконы свечу,

и раскрыл тогда Господь свой букварь,

показал Он, что тебе по плечу…

…Знают все, когда ты пал, пономарь,

и уже не поднимался с земли —

Ты пошёл тропой небесной, как встарь

с Куликова поля иноки шли…

Там Ослябя ныне и Пересвет

горних истин стерегут рубежи.

Если можешь, передай им привет,

как Славянск мы берегли, расскажи…

О выборе — и стихотворение Ольги Аникиной:

Электричество вырубил, выключил газ,

взял рюкзак, запер двери — и с Богом.

Человек из Москвы уезжает в Луганск,

он не верит газетам и блогам.

Может, горько ему, может, страшно ему…

И, в нахлынувшей гари закатной,

по железному тросу, в кромешную тьму

опускается ящик плацкартный.

А земля накренилась и воздух звенит

между взрывом и визгом картечи.

Как ты хочешь всё это собой изменить?

Что ты можешь один, человече?

Очень многое может! И это доказал Юрченко: он работал военным корреспондентом, писал правду о происходящих событиях, его хорошо знали в России, на Украине, во Франции и Германии, ему верили.

В конце августа 2014-го под Иловайском Юрченко попал в плен, выдержал пытки, истязания, несколько раз стоял под расстрелом.

Он всё перенёс с достоинством, чудом выжил, вырвался из плена. Его друзья, я в их числе, боролись за спасение своего товарища доступными нам способами: писали письма с требованием освободить Юрченко в международные организации, публиковали статьи, в том числе и в «Столетии», добиваясь, чтобы нас услышали в Киеве…

Противостояние АТО и ополчения продолжалось. В нашу жизнь вошли аббревиатуры ЛНР и ДНР, а затем — понятие «Новороссия», нашими героями стали стрелковцы. Об этом написал Игорь Караулов:

«Назовите молодых поэтов», —

попросил товарищ цеховой.

Назову я молодых поэтов:

Моторола, Безлер, Мозговой.

Кто в библиотеках, кто в хинкальных

а они — поэты на войне.

Актуальные из актуальных

и контемпорарные вполне.

…Кровью добывается в атаке

незатёртых слов боезапас.

Хокку там не пишутся, а танки

Иловайск штурмуют и Парнас…

Зазвучали и сильные поэтические голоса из самой Новороссии: Станислав Минаков, Александра Хайрулина, Анна Ревякина, Ирина Кузнецова, Елена Буевич, Стелла Маслакова и многие другие. Их стихи насыщены военными реалиями, ставшими одновременно будничной рутиной и поднимающие человеческий дух на недосягаемую высоту.

Зачастую они долетают к читателю прямо из окопа, как гранаты, и плечом к плечу рядом с поэтом-бойцом — его славные предки, защищавшие Родину в битвах, и всегда одерживавшие победу!

Эта убежденность: «С нами — правда, с нами — наши прадеды!» — у всех, кто сражается за Новороссию, кто держит оборону в тылу, голодает, рискуя жизнью, доставляет гуманитарную помощь, кто под обстрелами восстанавливает железную дорогу и хлебозавод, пишет стихи, готовится, несмотря ни на что, к мирной посевной:

…И хотелось сытное в землю бросать зерно,

Зарастай зелёной травой, злобой прорытый ров.

Говорит мне сын: «Вот с этими прадед мой воевал».

Почему у весны опять звериный такой оскал?

Почему слетается вновь черное вороньё?

Только эта земля моя, а я не отдам моё.

(Борис Бергин «Посевная»)

И Новороссии — быть! Будет, непременно будет всё: необходимые лекарства, пенсии старикам, цветы на клумбах вместо ям и осколков, и дети пойдут в школу, не боясь, что могут не дойти до неё из-за внезапного обстрела…

Как написала донецкая поэтесса Анна Ревякина в цикле «Город До»:

Пусть живет мой город, не страшась свинца,

Пусть играют дети, и ветер колышет простыни.

А иначе нам придется вписывать в паспорта

Вместо города До мучительный город После.

И уродится новый урожай. И будет мир. И — новые стихи.

Александр Ананичев. Наша правда

В который раз из нас творят врага

За то, что наша правда высока

И широко Отечество не в меру…

Что руку мы подняли на Бандеру.

Грозят войною — нам не привыкать.

Заливист лай заморских острословов,

Которых мы устали выручать

То от степных, то западных монголов.

Мы знаем их. Они — не знают нас:

Какие сны нам сладостные снятся,

Кто нас хранит и в прошлом, и сейчас.

Не знают нас — и потому боятся.

Им всё не так: и Сталинград, и Крым,

И русский снег, и правильная вера…

Жалеем их. И, может быть, простим —

Простим тогда, когда добьём Бандеру.

Сергей Арутюнов

"В лучистом детстве, как на облаке…"

В лучистом детстве, как на облаке,

Гуртами пастырям сданы,

Резвились радостные олухи,

Царя небесного сыны,

И между грезами компотными,

Надеясь, что не пропадут,

Сама земля им стлалась под ноги,

Пружинистая, как батут.

Но только волю рассупонили,

Разделись девки догола,

И радужная русофобия

Нацизму руку подала,

И вот, забиты телемонстрами,

Всем паром уходя в свисток,

Явились миру девяностые,

И мир скукожился и сдох.

Попробуй-ка теперь оправиться,

Не выскочив из естества:

Когда свободе чуждо равенство,

Она и братству не сестра,

При ней постыдно быть солистами

За славу, а не за прокорм,

Ни кучевыми, ни слоистыми,

Как Родина после реформ.

Здесь обломали, там обвесили…

Но хлебушек моча винцом,

Не каждый ли — сама поэзия,

Когда он мал и невесом,

И вслед ему так отрывающе

Дошептывают «…эвоэ»

Его подземные товарищи,

Состарившиеся во мгле.

"Шептали ль мы на дне изрытом…"

Шептали ль мы на дне изрытом

Слова любви,

Когда, отброшенные взрывом,

На грунт легли?

Но кто б мечтой не соблазнился

И смерти ждал,

Вперяясь в мертвые глазницы

Приборных искал?

Часы текли, и каждый грезил,

В борта стучась,

Что ищет нас патрульный крейсер,

Уход, санчасть.

Когда работа черновая,

Хорал кувалд,

Куда там длить очарованье —

Прервать бы гвалт.

Но чуть реактор залатали,

И шов за швом

Погода стала золотая.

Улегся шторм.

Еще столетье будет сниться,

Подслеповат,

Рассвет, баюкавший эсминцы,

И снегопад,

Рулады флотского ансамбля,

Что нас встречал,

И вахтенного тень косая

Через причал.

"Только зиму и помню…"

Только зиму и помню,

Только зиму и помню одну.

Как по минному полю,

По проталинам вешним иду.

Ни о чем не жалею.

Той же крови, что всякий в строю,

Укрывался шинелью,

Шел по бритвенному острию.

Уходя, попрощайся —

Вот и все, что мы в книгах прочли.

Но как в детстве, о счастье,

Гомонят золотые ручьи.

И намного предметней

Талых вод, обреченных веслу,

Мой сынишка трехлетний

Изумлённо глядит на весну.

"Туда, где беспечное солнце блудит…"

Александру Орлову

Туда, где беспечное солнце блудит

И облака реет крахмал,

Мы ехали молча, солдат и бандит,

И дождь нам по стёклам кропал.

О том, кто чеканил, как лист — хлорофилл,

Бренды «ЛогоВАЗ»-«Евросетъ»,

Но так ли, как мы, он друзей хоронил,

Уйдя в депутаты борзеть?

В Тойоте, похожей на старый башмак,

Покрытой шершавой корой,

Мы выстояли на своих рубежах,

А дальше — учёт и контроль.

Сверяйте по спискам, бандит ли, солдат,

Кого погубил или спас.

Но полнился духом иль был пустоват,

Господь разберётся без нас.

"Дёрнешь «Примы» за магазином…"

Дёрнешь «Примы» за магазином,

И пригрезится в пять минут,

Будто в зареве негасимом

Годы прежние вспять идут.

И покажется — неужели

Так бессмысленно коротка

Эволюция униженья

Престарелого городка?

Вместо слогана — пыльный лозунг.

Это в космос кидает клич

Детской памяти отголосок,

Дорогой Леонид Ильич.

Слава утру! Врагов угробив,

Горделивая, как балет,

Марширует страна героев,

Боевых, трудовых побед.

И опять, как на всём Востоке,

Кучковаты до тесноты,

Олимпийские новостройки,

Поликлиники, детсады.

И колец — как лучей, как будто

Ветеранам под шестьдесят,

И ликующему кому-то

Тополя стеной шелестят,

И, немотствуя в отраженье,

Проржавевший скрипит шарнир:

Жив и дед в ледяной траншее,

И отец, объяснявший мир.

И, покрытый золой и пеплом,

Ты вернёшься, насквозь пробит,

К фотографиям чёрно-белым,

Где неистовый век трубит.

Россия

Вот идёт она от шлагбаума

Мимо спящих в пыли дворняг

Под мотивчика пошловатого

Примитивно тупой верняк,

В драных трениках, блёклой маечке,

Наблондинена, подвита,

И гадают бухие мальчики,

Где там ижица, где фита,

А не надо, заиндевевшие:

Под пшеничку взошла куколь.

Те стреляли, а эти вешали,

Только разницы никакой.

Здесь не росчерк, а фальшь факсимиле,

Как в салонах ни процедурь:

Проступает печать насилия

Синяками сквозь поцелуй.

В Бургер-Кинге ли, Баскин-Роббинсе

Те же самые окружат,

Посочувствуют — оскоромился,

Присоветуют оранжад.

Но не слякотными обидами,

А лишаем на лишае

Дышит муза моя убитая,

Горевавшая лишь по мне.

Так давай же, крути, проматывай,

Заговаривай полухворь,

Этой кровушки цвет гранатовый,

Этой касочки — полевой.

Покажи нам вторую серию,

Муза русская, дуй в свирель.

Бедный дом наш, увитый зеленью,

Чем обугленней, тем светлей.

"Там, где жгут мои книги…"

Там, где жгут мои книги, выкрикивая «Ужо!»,

И за здравие молятся там же, слегка поодаль,

Где для русских цыган я, а для цыган гаджо,

Ты, штатива не ставя, просто меня пофотай.

Будет мокрым асфальт и небо серым-серо,

Будто луч никогда не касался панельных секций

И над овощебазой только что рассвело

И заныло в груди хрящеватое солнце, сердце ль.

Здесь без разницы, кто ты, заводчик иль конокрад.

Просто те ненавидят этих, и вся морока,

И туманно похожий на шестерню коловрат

Попирает кресты с ухмылкой оксюморона.

Говорят, постмодерн: зазеваешься — украдут

Или как-то иначе навалятся и обманут.

Не тебя ли заждался в казённых дождях травмпункт,

Замерзая в унылых московских снегах, как мамонт?

…Как тебе это фото, не слишком ли ярок фон,

Где за счастьем вселенским идут и идут колонны?

Это ль братья мои на первенстве мировом,

То черны, как смола, то, как вымя, бритоголовы?

Но пока они эту раздвоенность усекут,

Можно сгрызть удила и умчаться в родные степи.

Полукровкина участь расчислена до секунд:

Ни секунды единой ни с этими и ни с теми.

Русской весне

От Заречья до самых Раменок,

Тех, откуда судьба звала

В социальную сеть ограбленных,

Отодвинутых от стола,

По апрельской земле коричневой

Ветры буйные распластав,

Отдает ледяной опричниной

Серый вереск погранзастав.

Как оке будет — надолго ль, накрепко ль?

Европейский ли содомит

Нефтеугольной вспыхнет Африкой,

Снежной Арктикой задымит?

Не бубоны б теперь отыскивать,

Мертвых прадедов укорять,

А от скотства поправить изгородь,

И не наново — вдругорядь.

В этом городе, ломком, путаном,

Словно Отче Наш, заучу,

Светоносную степь над Бутовым,

Либеральную к сволочью,

Потому что Вселенной родственны

И чужим языкам горьки

Русских вёсен седые отсветы,

Звездопалые огоньки.

"Когда их жгли, в Москве была жара"

Когда их жгли, в Москве была жара,

Струился воздух, плавились кондеи,

И жизнь текла, едва полужива,

Почти такой, какой ее хотели,

Разрублено шипела рыбья плоть,

Горючим спиртом жегся каждый продых

И силился сознанье пропороть

Больничный кафель в красноватых ромбах.

Поскрипывая в духе арт-нуво,

Катились дни, ленивы и прекрасны,

И не было средь них ни одного,

Кто был солдат и выполнял приказы.

Никто из них не грел щекой приклад,

Ушей не зажимал, не выл спросонок

В чаду моторизованных бригад

На месте друга находя кроссовок.

Ветвей древесных зыбкие клешни,

И зябкий пух, и тени на фасаде

Познали мы в тот миг, пока их жгли,

И пламя тихо подступало сзади.

"Судьбу просиживая сиднями…"

Судьбу просиживая сиднями,

Не стали ни мудрей, ни старше,

Годами пялясь в небо синее,

Людской подверженное саже.

О, где ж ты, где ж ты, время летнее,

В каких запряталось новинах,

Когда покой — не привилегия,

Но достояние невинных.

Что раны? Резаным и колотым,

Смердеть им, под бинтами прея,

Как вестникам летать по комнатам,

Седые сбрасывая перья.

От клекотания и кликанья

Сползти бы в темень, будто аспид,

Пока земля, от крови липкая,

Стеной встаёт и тут же гаснет.

Готовься же. Клыки оскаливай,

Язык вывешивай багровый,

Пока над пустошью асфальтовой

Стожары грохают авророй,

И зной такой, что тухнут заводи,

Хоть освежителей попшикай,

Когда бомжиха крестит ауди,

И крест восходит над бомжихой.

Так снарядите, препоясайте

Парных — и парных, и непарных,

Сцедив с души тоску по ясности,

Чреватую телами в парках,

Чтоб на визира пленке радужной

Запечатлелись в назиданье

И пикировщики над ратушей,

И хрип в расстрелянном седане.

"Теперь не до танцев, милая"

Теперь не до танцев, милая, не до песен.

Пока не в дыму мы, но роза ветров не с нами.

Война за стеной уже шепчет мне — будь любезен,

Забудь о себе, как турок в своем исламе.

Неужто придется вспомнить, чему учили?

Когда оглушат повестками в одночасье,

Останется залпом дёрнуть по мокаччине,

Друг в друга вдохнув — не жди меня — возвращайся.

Я так это вижу, словно прошло три года,

И ты отвлеклась, не дав никаких намёток

Писателям книг о гибели патриота,

Таких же, как я — несбывшихся, полумёртвых.

Смолчит обо мне и пепельный жар архивов,

Где тайн-то всего, кому проиграли Доджерс,

Не им повторять, от пламенных од охрипнув,

Ни имя моё, ни звание и ни должность.

Лишь тени моей не будет успокоенья,

Пока на ветвях, безвременьем закалённых,

Гневливее льва, священнее скарабея,

Не пискнет вороной раненый соколёнок —

Тогда средь аллей, златым сентябрём объятых,

Досаду неся чрез всю бытия порнушность,

Ты вздрогнешь с колец гортани до самых пяток,

И тихо пройдешь, на птицу не обернувшись.

Моему Донбассу

Прощаешь и содом, и запустенье,

Когда, истерзан бесконечным сном,

Недели две не в силах встать с постели,

Лежит январь, предсмертно невесом.

А день уже прибавился немного,

И, неба задымленного густей,

Скрипит заслонкой царствия дневного

Холодный свет зеркальных плоскостей.

И вдалеке, где отмели песчаней

Курантов, что фатально отстают,

Сквозь череду надежд и обещаний

Просвечивает некий абсолют.

И в дверь его уже не постучаться,

В сенях не снять вакульих черевик;

Гармония природы безучастна

К людским стадам и назначенью их.

Но чьей бы плотью дух не облекался,

В нем каждый атом вечно выжидал,

Когда отпавший примет, как лекарство,

Рябящего экрана высший дар

И тот язык, лепечущий суконно

Змеиные слова — «гноись, иовь»,

И колокол, подвешенный за горло,

Боднувший воздух и умолкший вновь.

"Пристанционным дребезгом звуча"

Пристанционным дребезгом звуча,

То в лихорадке буйной, то в истоме,

Истаявшим, оплывшим, как свеча,

Долбил февраль окно моё пустое.

И тихий кашель, что царапал свод,

Напоминал так неопровержимо,

Что каждый семьянин рожден как скот,

И плесневелый хлеб — его вершина.

Среди судеб крикливых и кривых

Металась явь, плыла рассвета хорда,

И млечный путь, что ко всему привык,

Сочился неизбежностью ухода,

Крушил панели звуковой прибой,

И раззвонившись, словно к возгоранью,

Трамваи разгонялись по прямой,

Отпихивая фуру эскулапью.

Пережидая транспортный коллапс

И мглу Москвы, что ныне окаянна,

Гремел замками магазин колбас,

Поддельных, как улыбка Микояна.

А винный через дверь уже пылал.

Походками слепцов туда входили

Сражённые похмельем наповал

С культяпками в прогорклом никотине,

Хватали за рукав — куда спешим?

Но что бы ни ответил им двойник мой,

Февральской гопоте недостижим,

Кружился дух с возлюбленной энигмой.

И этим был обязан не стихам,

Тем более не старцам и сусаннам,

Но лишь тому, что горлом постигал

В лучах весны и счастье несказанном.

Ирина Белоколос. Бывшей подруге

Как живётся, дорогая? Как там дышится —

В стольном граде златоглавом на Днепре?

Спится сладко? Вкусно естся? Умно пишется?

Безопасно в я-не-вижу-кожуре?

Отдала ли сына ты в «могилизацию»?

«Эсэмэсила» на танки и кевлар?

Носишь борщик на майдан и кормишь «нациков»?

И приветствуешь бомбёжки и пожар?

Как живёшь, подруга-экс? Какими думами?

Собиралась в гости… Передумала, поди?..

Птицы мира бьются в кровь стальными клювами

Лишь булыжник глух в бестрепетной груди…

Иван Белокрылов. Баллада о пономаре

Памяти Сергея Журикова^[1]

Полстраны накрыла чёрная хмарь,

Гонит с севера пожаров волну…

Как случилось, расскажи, пономарь,

Что ты взял да и ушёл на войну?

Сколько в Сумах посходило с ума,

Чтобы пропасть между близкими рыть?

Киев пал, и под Черниговом тьма,

И во тьме нельзя про тьму говорить…

Осторожно положил свой стихарь,

И затеплил у иконы свечу,

И раскрыл тогда Господь свой букварь,

Показал Он, что тебе по плечу…

Мы тебя ещё помянем не раз…

Мы сгоревшие отстроим дома…

Посмотри же, Сергий, с неба на нас,

Чтобы в Славянске рассеялась тьма…

Знают все, когда ты пал, пономарь,

И уже не поднимался с земли —

Ты пошёл тропой небесной, как встарь

С Куликова поля иноки шли…

Там Ослябя ныне и Пересвет

Горних истин стерегут рубежи.

Если можешь, передай им привет,

То, как Славянск берегли, расскажи…

Галина Березина."Поутру, по огненному знаку…"

Поутру, по огненному знаку

пять бронемашин ушли в атаку…

Стало чёрным небо голубое.

В полдень приползли оттуда двое.

Клочьями с лица свисала кожа,

руки их на головни похожи.

Влили водки им во рты ребята,

на руках снесли до медсанбата,

молча у носилок постояли —

и ушли туда, где танки ждали…

Любовь Берзина."Собакою завыл снаряд…"

Собакою завыл снаряд,

Упал, взорвался.

И ты ушёл на небо, брат,

А я — остался.

Лежу, засыпанный землёй,

В крови и пыли.

Мы вместе уходили в бой,

Нас разделили.

Вверху — заплаты облаков,

И солнца дуло.

Не ветром — памятью веков

С полей подуло.

Там были те же облака,

И то же небо.

Убила братская рука

Бориса с Глебом.

Мне тополь, сбросивший наряд,

Главой кивает.

Один ушёл на небо брат,

Другой — стреляет.

И смотрит, от волненья бел,

Сквозь луг туманный

Мне прямо в душу сквозь прицел

Брат окаянный.

Владимир Берязев."Это путь от ножа до ножа…"

«И комиссары в пыльных шлемах…»

Это путь от ножа до ножа,

До прорубленной танком межи,

За которой — плески «калаша»

На помин отлетевшей души.

Если против кого-то дружить,

Стиснув зубы, сцеплением рук…

Нам гражданскую не пережить,

Не утративши Родины, друг.

Обезлюдела русская степь,

Нет деревни в дали за рекой.

Если эта последняя цепь

Разомкнётся — не свяжем другой,

И тогда комиссары ЕС,

К мёртвым лицам безусым склонясь,

Разверстают Московию без

Нас — уже ничего не боясь.

Никита Брагин."Принеси же из стольного Киева…"

Принеси же из стольного Киева

крестик медный, крупинку святыни,

и судьбиной своей обреки его

на дороги, просторы, пустыни,

и на север, в леса заповедные

отправляясь путем всей земли,

сохрани, как молитву заветную,

и печали свои утоли.

И когда совершится неправое

расторжение крови и веры,

и когда над Печерскою Лаврою

в грозной хмари завоют химеры, —

ничего не добьются преступники

в черном аде костров и костей,

потому что душа неприступнее

всех утесов и всех крепостей.

Потому что ни кровью, ни копотью

не замазать пресветлого лика,

и бесовскому свисту и топоту

не прервать литургии великой, —

не бывает Господь поругаем,

и во тьме не смеркается свет…

Помолись за спасенье Украины,

даже если спасения нет.

Максим Бурдин."Иногда, возвращаясь с прогулок…"

Иногда, возвращаясь с прогулок,

пропитанный воздухом своей Родины,

я представляю, что попал под пули,

под удары снарядов «Град». Вроде бы

выжил. Лежу в крови, задыхаюсь, сглатываю;

боль пронзает все тело — так явственно…

Хочется мне надеть форму парадную,

такую же, в какой хоронят ангелов из Славянска.

Фильм о трех сотнях спартанцев мы все видели.

История повторяется, но эти парни

вдруг встали перед серьезным выбором,

из простых рабочих превратились в профессиональную армию.

Один против тысячи, тысяча против сонма; каждый

из них находится на волоске от смерти.

Вы посмотрите, как шутят они бесстрашно,

под минометным обстрелом. Черти —

те, которые пришли к ним с мечом, а не те, что

водятся в мифах разных народов мира,

уверенны в своей победе: и, конечно,

уверенны в том, что за ними правда, ведь за ними — сила.

Пусть эту мысль размусоливают и тешат

ею свои головы, глотки — пусть скопом пируют!

Ангелы из Славянска — не орел и решка,

не монетка, выброшенная под пули.

Ангелы из Славянска — это плеяда героев новых.

Это, возможно, ты, или я, или твои знакомые…

Это люди, не захотевшие надеть оковы,

которые предпочли оковам венцы терновые.

И они погибают. Но отчетливо слышно из уст их:

«Коломойский, Порошенко, Ярош, Тягнибок, иже с вами,

я родился русским, был русским, и я умираю русским.

Потому победим. Русские всегда побеждают!»

Александр Вулых. Еще раз о покаянии

Пока еще не прожит век,

И водка пьется без закуски, —

Покайся, русский человек,

За то, что ты родился русским!

Покайся, вены вскрой гвоздём,

С горилкой поцелуй бутылку,

Потом, как Троицкий Артём,

В эстонскую отправься ссылку,

И бей себя по голове

Руками до остервененья

За то, что в городе Москве

Ты жил до этого мгновенья,

За то, что Путина под суд

Не отдаешь ты каждый вечер,

За то, что «боингу» маршрут

В могилу проложил диспетчер,

Ты — русский, значит — виноват,

Что даром газ не шлёшь в Европу,

Что ты, несчастный колорад,

Пиндосов не целуешь в жопу,

Что нагло Крым украл, и вот

Не выполнив обам приказы,

Шестой американский флот

Остался без военной базы!

Ты виноват во всех грехах,

Которыми смердит планета, —

Поскольку на твоих руках

Лежит ответственность за это!

Максим Замшев."Не хочу я, чтобы Балаклава…"

Не хочу я, чтобы Балаклава

Логовом стала чёрта.

Не хочу я, чтобы наша слава

В море тонула Чёрном.

Не хочу я, чтобы сны без веры

Были полны печали.

Не хочу я, чтобы псы Бандеры

Русскую кровь лакали.

Что я хочу?

Чтобы наши танки

Плыли дорогой лунной.

Что я хочу?

Чтоб убрались янки

Снова в свои салуны.

Мать городов русских — вечный Киев,

Где твоя стать и гордость?

Ты не грусти, мы тебя не кинем,

Шаг наш, как прежде, твёрдый.

С нами Господь, справедливость с нами,

Жизнью живём былинной,

Чтоб на Майдане сияло знамя,

Общее с Украиной.

Игорь Караулов. «Назовите молодых поэтов…»

«Назовите молодых поэтов», —

попросил товарищ цеховой.

Назову я молодых поэтов:

Моторола, Безлер, Мозговой.

Кто в библиотеках, кто в хинкальных

а они — поэты на войне.

Актуальные из актуальных

и контемпорарные вполне.

Минометных стрельб силлабо-тоника,

рукопашных гибельный верлибр.

Сохранит издательская хроника

самоходных гаубиц калибр.

Кровью добывается в атаке

незатертых слов боезапас.

Хокку там не пишутся, а танки

Иловайск штурмуют и Парнас.

Не опубликуют в «Новом мире» их,

на «Дебюте» водки не нальют.

Но Эвтерпа сделалась валькирией

и сошла в окопный неуют.

Дарят ей гвоздики и пионы,

сыплют ей тюльпаны на крыло

молодых поэтов батальоны,

отправляясь в битву за село.

Есть косноязычие приказа,

есть катрены залповых систем,

есть и смерть — липучая зараза,

в нашем деле — главная из тем.

Виктор Кирюшин. Донбасс 2014

Срезана пулей рябины макушка,

Втоптаны в ржавую грязь семена.

Бьёт миномёт.

И кукует кукушка.

Дни или годы считает она?

Может, вот здесь, у разбитой котельной,

Пламенем адовым вспыхнет зенит,

Мир пошатнётся, и крестик нательный,

Мамой подаренный, не сохранит?

Не упасёт от беды, как бывало,

В этом непереносимом огне…

Что ж ты, кукушечка, накуковала?

Что ж ты в сердцах напророчила мне?

Молча шагаем леском предрассветным.

Где, за каким затаился кустом

Брат мой и враг мой, с таким же заветным,

Мамой надетым нательным крестом?

Ирина Ковалева. Украина

Устраняя всех мыслящих ино-,

Затыкая им пулями рот,

Бес железным прутом, Украина,

Гонит в пекло твой бедный народ.

Хочет им, как фигурками нэцке,

В адский ящик сыграть на «ура».

В Краматорске, Луганске, Донецке

Кто-то не доживет до утра.

Чтоб тебя, с рушником на тарелке,

Грозди шин, баррикад оргалит

Проглотить, на одесской горелке

Сорок душ, как в Дахау, спалить,

Беспредел мирового приматства

Утверждая от дома вдали,

Чтоб, забыв про славянское братство,

Все кричали: «Хохлы!» — «Москали!»

Кто не скачет — тем двигают козни:

Смерть смешать им, в бутылки разлить!

Бесы братоубийственной розни

Спят и видят, как нас разделить.

Но пойдут они полем и лесом

Дров, наломанных ими, и пней:

Ведь вражда, возбуждённая бесом,

Богом данной любви не сильней!

Алексий Космос."Горит земля в дебальцевском «кармане»…"

Горит земля в дебальцевском «кармане»…

Здесь мой рубеж! Здесь Родина моя!

Я сотни раз умру на поле брани —

И сотни раз воскресну снова я!

Да, я — бессмертен! Я ведь русский воин!

Да, я — герой! И дух мой — как броня!

Я — победитель! Я по-русски скроен!

Здесь мой рубеж! Здесь Родина моя!

Наступит мир — и снова мы вернёмся

К обычной жизни — шахты и поля!

И, видит Бог, счастливо улыбнёмся:

Здесь — Русский мир! Здесь — русская земля!

Марина Красильникова."Я была ученицей примерною…"

Я была ученицей примерною,

Вместе с сотней других детей

О войне, как и вы, наверное,

Знала только из новостей.

Я не знаю, всех ли увижу я

Этой осенью снова за партами:

Расплатились многие жизнями

За судьбу политической карты.

Я не знаю, какими законами,

По каким таким чёрным правилам

Нас, родные когда-то народы,

Ненавидеть друг друга заставили.

Вновь попросят писать сочинение.

Как же я провела это лето?

Я в слезах, с комом в горле, волнением

В своих мыслях ищу просвета.

Мне о чем написать с красной строчки?

О подвалах, где мамы нас прятали?

Шуме танков и днём, и ночью?

Лужах крови, что с раненых капали?

Написать, может, в красках о взрывах,

Диком страхе, про минный обстрел?

Про молитвы «спастись!» в перерывах,

И о тех, кто спастись не сумел?

Спи, страна! Без попыток проснуться

Угодила ты в злые сети,

Никогда к тебе не вернутся

Поседевшие в детстве дети.

Ну, а я, обычная школьница,

Сочинением увлечена,

Здесь пишу, чтобы вам запомниться:

«Моё лето украла война!»

Марина Кудимова. Ватники

Посылает война соратника,

Но щедрота её кратка.

Из разведки четыре ватника

Возвращались без «языка».

Не контрактники и не штатники,

Не прошедшие инструктаж,

На манер пропаганды — ватники,

Хоть обряжены в камуфляж.

Ночь не треснула перестрелкою

И с врагом не столкнула в лоб.

Ватник держит осколки мелкие,

А от крупных спасёт окоп.

По дороге от виноградника

До ближайшего блокпоста

Убедились четыре ватника,

Что небесная ткань чиста.

На лоскутья она не делится,

А поделится — вмиг сошьют.

Только шёлковой зыбью стелется,

Как спасательный парашют.

Нет у междоусобий линии,

Смерть минувшего не вернёт,

Плащаницею этой синею

Тело жёсткое обернёт.

Как здесь танки понаворочали —

И куда лежать головой?

Кровью мокнет по Новороссии

Чернозём её даровой.

Над донецкою степью пуганой

Кропивянка поёт судьбу.

Ватник пылью пропитан угольной —

Не смывается и в гробу.

Кровь пробьёт покрова холстистые,

Запечётся — не разорвут…

Это «русскою реконкистою»

СМИ речистые назовут.

Бабка Лидка^[2]. Прощание Славянска

Знаю я, что будет дальше,

как продлится этот час:

вы детей убьете наших,

хорошо, что только раз.

А потом придет хана вам.

Время — сеять, время — жать,

по оврагам и канавам

снова мертвыми лежать.

Вперемешку, вместе с нами,

адский впитывая зной, —

с дочерями, сыновьями

бывшей Родины одной.

Наталья Лясковская."А вдруг это не я убита под Донецком…"

а вдруг это не я убита под Донецком

в овраге у куста роса на волосах

и кофточка моя и рюкзачок простецкий

и мой нательный крест и стрелки на часах

стоят на пять ноль пять как раз сверкнуло солнце

когда снаряд влетел в отцовскую «газель»

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Сергей Журиков, известный под псевдонимом «Ромашка», — командир подразделения народного ополчения Славянска, погиб 2 мая в ходе карательной операции киевской хунты, ранее служил пономарём Киево-Печерской Лавры.

2

Бабка Лидка (Лидия Степановна Купцова) родилась 3 января 1941 года в Омске. Родом из амурских казаков. Училась в культпросветучилище. В конце 60-х два года специализировалась на выпуске швейных изделий (ватники, рукавицы). Разнорабочая. Без определенного места жительства. Православная.