Россия и мусульманский мир № 4 / 2015

Коллектив авторов, 2015

В журнале публикуются научные материалы по текущим политическим, социальным и религиозным вопросам, касающимся взаимоотношений России и мировой исламской уммы, а также мусульманских стран.

КОНФЛИКТУ ЦИВИЛИЗАЦИЙ — НЕТ!

ДИАЛОГУ И КУЛЬТУРНОМУ ОБМЕНУ МЕЖДУ ЦИВИЛИЗАЦИЯМИ — ДА!

Современная Россия: идеология, политика, культура и религия

Философская истина: историко-культурологический анализ

Л. Скворцов, доктор философских наук, профессор, руководитель Центра гуманитарных научно-информационных исследований (ИНИОН РАН)

(Часть 1)

Предисловие

Постановка вопроса о философской истине может показаться странной, поскольку истина считается явлением универсальным, спецификация которого может считаться заблуждением.

Однако рассмотрение форм восприятия истины показывает, что истина обычно относится к познанию реального объекта, будь то минерал, растение, животное или человек. Философская же истина относится к адекватному постижению сущего, т.е. всего как целого.

Возникает вопрос, как нашему восприятию дано всё как целое в качестве предмета познания? Соответственно, мы можем говорить о философской истине, если отвечаем на этот вопрос. Если всё не дано как целое, то сама постановка проблемы философской истины становится беспредметной.

Всё как целое дано нашему восприятию специфическим образом — через посредство философских концепций, возникающих исторически.

Перед интеллектуальным взором разворачивается панорама философских концепций, претендующих на истину. Но оказывается, что это движение истин означает их взаимное «преодоление», поскольку их различия относятся к одному и тому же явлению — первоначалу сущего. И эта ситуация повторяется из века в век. Поэтому говорят, что в философии нет прогресса, однако это значит, что в ней нет и регресса. Как это следует понимать, если в философском постижении истины существует «умирание» одних концепций и «рождение» других?

Это можно толковать как преодоление ограниченностей восприятия истины конкретными философами, их индивидуальными свойствами, а не свойством философской истины как таковой. Это напоминает восприятие известного тезиса, что «Бог умер». Настоящий философ трактует этот тезис так, что умер тот Бог, с которым сами люди желали обделывать свои личные дела. Бог здесь умер потому, что сами люди убили его.

Философия в своем движении в поле истины предстает как особый мир, образующий сферу сущего внутри сущего в его целостности. В этой сфере исторически возникает процесс рождения критерия философской истины, находящей свое однозначное подтверждение.

Постижение философской истины радикально видоизменяет естественную установку поведения человека как живого существа. Как живое существо человек тождествен любому другому живому существу. Гусеница, например, это живое существо, живущее на дереве и поглощающее его листву. Это — истина ее бытия как пути жизни.

Через посредство философской истины человек познаёт, что он — не гусеница и тип его поведения, чтобы стать на путь истины, должен следовать истине цивилизационного пути.

Как происходит овладение движением самосознания в направлении к истине пути? На этот вопрос и находит ответ философская истина.

1. Противоречия — блага жизни

Осознание человеком философской истины обусловлено личными злоключениями, подталкивающими к выводу о полной бессмысленности земного бытия. Если земная жизнь приносит человеку одни разочарования и различные неприятности, то отсюда следует логический вывод о необходимости найти пути прекращения злоключений, а стало быть, и самой жизни.

Если такой вывод обретает массовый характер, то под угрозой исчезновения оказывается всё общество. Здесь обнаруживается общий цивилизационный смысл индивидуального бытия. В наличии позитивного смысла индивидуального бытия заключается судьба цивилизации.

Как оказывается, цивилизация — это открытие смысла, который становится привлекательным и принудительным для рожденных в пространстве данной цивилизации. Если цивилизация не открывает, не изобретает, не утверждает смысла, то она обречена. Над цивилизацией нависает духовный дамоклов меч, постоянная угроза внутреннего саморазрушения. Чтобы нейтрализовать эту угрозу, избежать ее, нужна философская тирания, обнаружение истины позитивного смысла.

Но что значит обнаружение? Это — способность увидеть то, что есть на самом деле, или это построение истины бытия, которое заключает в себе безусловный смысл?

Этот тот фундаментальный вопрос, на который цивилизация ищет свой ответ.

Эта проблема возникает и осознается тогда, когда доминирующим мотивом поведения становится свободный выбор. Это — реальность и признак развитой цивилизации.

В этой реальности масса индивидов получает возможность действовать не только под влиянием общих причин, таких как совместное добывание пищи, совместное обеспечение безопасности, предотвращения различных внешних природных и иных угроз, но и учет собственных мотивов, желаний, стремлений их удовлетворить независимо от желаний и интересов других индивидов. Возникает «трещина» в системе межличностных отношений, которая в тенденции превращается в пропасть, поглощающую целиком всю цивилизацию.

Философ, увидевший это, осуждает индивидуальное свободное поведение и превращается во врага своих сограждан со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Философ считает истинно нравственным тип поведения, который служит общему благу. Индивиды, т.е. каждый в отдельности, отдают приоритет собственным желаниям, реализация которых и есть благо. Таким образом, сталкиваются два смысла блага в качестве пути реализации истины бытия. От правильного определения общего критерия истины пути зависит судьба цивилизации — ее самосохранение или самодеструкция.

Исторически возникают ситуации, в которых наблюдается нарастающая волна нравственной самодеструкции. Массы людей проявляют склонность к безнравственному поведению, считая его «нормальным».

Когда такой тип поведения получает осуждение со стороны философа, отчетливо видящего его катастрофические последствия, то такое осуждение становится основанием для осуждения самогó философа и даже его изгнания.

Характерно в этом отношении известное письмо Гераклита Эфесского Гермодору.

«Я слышал, — пишет Гераклит, — что эфесцы собираются утвердить направленный против меня закон… Они хотят, чтобы по этому закону всякий, кто не смеется и ненавидит людей, до захода солнца был изгнан из города. Но ведь есть только один человек, Гермодор, который не смеется. Этот человек — Гераклит. Значит, это меня изгоняют.

А я хочу быть и являюсь законом для других… вы отправляетесь в суд, словно на войну, держа язык наизготове, как оружие. Вы направляетесь туда, награбив предварительно денег, изнасиловав женщин, отравив друзей, совершив святотатство, назанимавшись вдосталь сводничеством, запятнав себя множеством преступлений…

Разве я могу смеяться, видя как жена отравителя держит в объятиях ребенка, как у детей отнимают их состояние, как муж лишается его в браке, как насилуют ночью девушку, как гетера, еще не ставшая женщиной, отдается мужчине, как бесстыдный мальчишка, один, становится любовником всего города… И сама добродетель наполнит мои глаза слезами, если ей предпочтут порок…

Вы выстраиваете друг против друга фаланги и жаждете, чтобы человек убил человека, наказывая как дезертиров тех, кто не запятнал себя убийством, и превознося того, кто больше всего пролил крови»¹.

Кто здесь прав — эфесцы, которые изгоняют философа за то, что он ненавидит порочных людей, или философ, бескомпромиссно утверждающий высокую нравственную позицию в качестве критерия истинного поведения и общего закона? Гераклит настолько тверд в своей философской истине, что даже на просьбу царя Дария приехать к нему во дворец для приобщения к учению Гераклита и эллинскому образованию отвечал, что сколько ни есть людей на земле, истины и справедливости они чуждаются. Поэтому и не приеду я в персидскую землю². Что же определяет твердость и последовательность духовной позиции Гераклита? Это — знание философской истины, как истины цивилизационной, и уверенность в том, что масса людей нарушает эту истину. Но масса людей противостоит философу в своей уверенности обладания истиной жизни. Философа изгоняют из города. Но философ виновен, поскольку он ненавидит людей. Разве он не заслуживает изгнания? Но ведь можно считать, что он ненавидит не самих людей, а их пороки, и хочет спасения людей. Исправление людей — это их спасение. Но каким образом происходит исправление людей, если им нравится то, что они делают?

Это и есть вечная проблема цивилизации. Казалось бы, эта проблема снимается самой эволюцией цивилизации. Культура, как основание соблюдения гуманных правил жизни, в соответствии с этим представлением проникает в массовое сознание, так что те формы негативного поведения, о которых писал Гераклит в своем письме Гермодору, должны отмирать естественным образом.

Но этого не происходит. Исторический опыт показывает, что игнорирование цивилизационной истины обретает всё более жестокие формы, которые становятся даже недоступными абстрактному мышлению философа. Их пытается описывать свободное воображение художника, которое подчас попадает в цель. В качестве иллюстрации можно взять произведение Энтони Бёрджесса «Заводной апельсин»³, в котором дается описание мотивов и форм типичного поведения молодежной компании, состоящей из четырех героев — Алекса, Пита, Джерджика и Тёмы. Их карманы «ломились» от «бабок» и они могли жить как «нормальные люди». Но, как оказывается, «деньги — это еще не всё»⁴.

Члены компании получали наслаждение от того, чтобы сделать так называемый «толчок» и смотреть после него, как какой-нибудь «старый ханыга» плавает в луже крови, подсчитывать добычу и делить ее на четверых.

Решив ограбить лавку, молодые герои вначале разделались с хозяином, а затем главный герой принялся за его жену, которая укусила его за ладонь. Алекс решил выдать ей «толчок» гирей от весов, а потом ломиком. Герои взяли кассу и с несколькими блоками лучших сигар «свалили».

Герои получают наслаждение не столько от конечного результата, сколько от самого «процесса», в котором они чувствуют себя «хозяевами жизни», свободными героями, диктующими самим себе формы поведения. Эта жизненная позиция представляется им соответствующей их внутренним интенциям. Такое поведение воспринимается ими как «истинное». Жители античного города, родины Гераклита, судя по его письму Гермодору, мыслили и чувствовали сходным образом. Возникает вопрос, как античные мыслители определяли путь возможного постижения подлинной истины: как ответа на загадки деструктивного цивилизационного поведения? Ответ на этот вопрос сегодня обретает специфическую актуальность.

Современная цивилизация следовала сложившемуся тренду, в соответствии с которым лишь либеральный взгляд, создающий условия свободы в ее многообразных проявлениях, соответствует решению задачи рождения той индивидуальной самости, которая и определяет духовную и нравственную атмосферу как настоящего, так и будущего. Отклоняющуюся от этого тренда индивидуальность можно «переформатизировать», т.е. переделать.

Реализация в реальной политике этой глобальной установки породила невиданную волну насилия и открытой агрессии.

Парадокс ситуации заключается в том, что масштабы насилия и разрушения нарастают с ростом технического могущества и материального богатства общества. Складывается впечатление, что величие нации определяется масштабом деструкции, сопровождающей ее самоутверждение.

В личностной ситуации Алекса наблюдаются эти тенденции.

У Алекса нормальная обстановка в семье, хорошие, любящие родители. Если считать, что и с мозгами у него всё в порядке, то тогда получается, что в него вселился бес⁵. Этот «бес» есть не что иное, как форма насильственного самоутверждения посредственности над реальным талантом. И это — интенция «серого» большинства, не следующего моральным принципам.

В действительности, это — проблема самоопределения. Герои «Заводного апельсина» испытывают кайф от того, что они могут доминировать над писателем, смеяться над ним, рвать страницы его произведения, разбрасывая обрывки по полу. Иными словами, это реализация личного «величия» как преодоления своей «пустоты». Внутренняя пустота преодолевается путем самоутверждения личной исключительности, возможности судить и казнить всех и вся. Это порождает в качестве «истины бытия» самоощущение собственного величия, возвышения над всеми.

Это — своеобразная парадигма не только межличностных, но и межэтнических, межнациональных, межгосударственных отношений, оказавшая свое воздействие на события мировой истории.

Достаточно обратиться к формам и мотивам поведения отрядов СС в годы Второй мировой войны, поведению современных радикальных исламистов, отрезающих головы журналистам, или украинских нацистов, чтобы понять, что современное общество сталкивается с некими когнитивными константами, которые некоторыми политиками подчас воспринимаются как формы «нормального» поведения. Например, в годы Второй мировой войны были осуществлены массированные бомбардировки Дрездена, культурного центра, не имевшего сколько-нибудь значительного военного значения. Тот же вопрос возникает и при объяснении атомных бомбардировок японских городов Хиросимы и Нагасаки. Это была демонстрация военного величия, своеобразная претензия на исключительность в системе складывающихся международных отношений после Второй мировой войны.

Очевидно, что это — формы утверждения величия субъекта путем создания атмосферы ужаса, духовного шока. При этом предполагается, что сам субъект в силу своей исключительности не может быть подвергнут аналогичному испытанию кем-то другим.

Потребность в такой исключительной позиции порождает потребность в создании механизмов утверждения «истинности» неистинного.

2. «Истинность» неистинного

Феномен «истинности» неистинного имеет давнюю историю. Уже в условиях постоянных дебатов, сопровождавших жизнь афинской демократии, обоснование истинности неистинного приобрело серьезное прикладное значение. Истина начинает сводиться к искусству аргументации.

Субъектом аргументации является индивид, и его победа в дебатах становится доказательством истины его позиции. Таким образом, истина рождается в дискуссии, а победитель становится носителем истины. Значит ли это, что истинным может стать всё, если оно одержало победу в дебатах? Наиболее отчетливо осмысление этой позиции было представлено софистами. Характерно в этом отношении интеллектуальное творчество Протагора, слушателя Демокрита, получившего прозвище «Мудрость».

Протагор заявил, что о всяком предмете можно сказать двояко, противоположным образом, поскольку человек есть мера всем вещам — существованию существующих и несуществованию несуществующих⁶. Всё на свете истинно, считает Протагор, в том числе и невозможность знания о богах, их существовании. За такое суждение Протагор был изгнан афинянами из города, а книги его сожгли на площади.

Протагор выделил в публичном выступлении четыре составляющих: пожелание, вопрос, ответ и приказ, назвав их основами речи. Он стал устраивать состязания в споре и придумал разные уловки для тяжущихся⁷.

Таким образом, общая цивилизационная ситуация определяется софистами как равнозначная: поистине не существует правых и виноватых; все равны, в силу чего всякое осуждение другого является отступлением от истины, утверждением в качестве истины субъективного мнения. Стало быть, любые попытки противостоять абсолютному смыслу самоутверждения индивида с его представлениями об истинных благах жизни, обречены на поражение.

Человек — носитель истины, поскольку он для себя есть константа, находящаяся внутри постоянно изменяющегося эмпирического мира. Эта специфика человека и определяет истинность его самоутверждения, которая подкрепляется искусно построенной аргументацией.

Проблема, с которой столкнулась софистика, заключалась, однако, в том, что и сам человек подвержен постоянным изменениям. Значит, и он не может стать носителем постоянной истины.

Диоген Лаэртский приводит стихотворное высказывание Эпихарма, выражающее сущность этой гносеологической проблемы:

Так всё время, так все время люди изменяются.

А то, что меняется по природе, не застывая ни на миг,

Непременно будет отличаться от неизменного.

Вчера мы — одни, сегодня — другие,

Завтра будем третьими,

Но никогда не одни и те же —

уж таков порядок вещей ⁸.

Если порядок вещей влечет за собой возрастные и духовные трансформации, постоянное изменение эмпирического мира, определяющее превращение данного эмпирического явления в нечто иное, то константные истинные ориентации в действительной жизни становятся невозможными. Человек оказывается погруженным в хаос эмпирических ориентиров, подталкивающих его в различных, а то и в противоположных направлениях.

И этому хаосу субъективных мнений, как казалось, могла противодействовать только вера, которая должна утверждать свой константный абсолютный смысл либо когнитологически, либо с помощью власти.

Афинская демократия противопоставляла поискам философии свою веру в константные свойства богов, влияющих на жизнь человека. Эпихарм в этой связи замечает:

Но ведь боги были вечно,

Ни на миг не отсутствуя,

Всё всегда таково, как ныне,

Одним и тем же держится ⁹.

Постижение истины и означает постижение того, на чем держится мир, того вечного, что ни на миг не отсутствует.

Философ, если он хочет следовать цивилизационным запросам, должен прояснить пути постижения вечного как истинного, противостоящего хаосу субъективных заблуждений. И этот процесс требует очищения от заблуждений и формирования системы воспитания на основе адекватного постижения исходной истины бытия.

Но что такое постижение вечной истины? Чем обусловлена та исходная истина, которая обнажает заблуждения дурной софистики?

Если вера — продукт воображения, то истинное знание может дать философия, которая следует принципам разума. Открытия философии могут стать основанием правильного самоформирования и образа жизни человека, как и построения общества на константных основаниях истинного знания. Но где лежит путь к истинной философии?

Путь к истинной философии, как радикальный путь очищения от софистических заблуждений, предложил великий Платон.

В «Софисте» чужеземец из Элеи говорит: «Так пусть же частью искусства различать будет искусство очищать, от искусства очищать пусть будет отделена часть, касающаяся души, от этой части — искусство обучать, от искусства обучать — искусство воспитывать, а обличение пустого суемудрия, представляющее собою часть искусства воспитания, пусть называется теперь в нашем рассуждении не иначе как благородною по своему роду софистикою»¹⁰. На роль благородной софистики могла претендовать философия Платона. Философия Платона ориентировалась на изменение всей системы воспитания, а это требовало обоснования исходных представлений истинной философии.

Диоген Лаэртский отмечал, что Платон первый выступил с опровержением почти всех философов, ему предшествовавших. Это определялось принципиально новым истолкованием подлинности бытия, с постижением которого он и связывал исходную истину знания. Философ, постигающий подлинность бытия, различает всё по родам, не принимая один и тот же вид за иной; он сумеет выделять одну идею, пронизывающую многое.

Самый главный род — это само бытие, покой и движение. Платон, следуя диалектическому мышлению, показал, что движение есть на самом деле и небытие и бытие. Утверждая, что движение есть иное по отношению к бытию, Платон доказывает, что оно распространяется на всё, превращая данное бытие в небытие. Поэтому всё можно назвать небытием и в то же время существующим, т.е. причастным бытию. Здесь находятся корни дурной софистики, спекулирующей на том, что небытие оказывается существующим, а значит, причастным бытию. Тем самым Платон дал объяснение возникновению заблуждения. Если небытие смешивается с мнением и речью, то мнение и речь становятся ложными, так как высказывать несуществующее — это заблуждение, возникающее в мышлении и речи. Если есть заблуждение, то существует и обман. Когда софист отрицал существование лжи, он ошибался. Истинная речь высказывается о существующем как оно есть. Ложная говорит о несуществующем как существующем.

Этот подход к определению истинного и ложного мог распространяться и на искусство. В изобразительном искусстве один его вид творит реальные образы, а другой — призраки. То, что создается людьми, — это человеческое искусство. Оно также может быть определенным и неопределенным. Коль скоро человеческое искусство является подражающим, то оно либо основано на знании того бытия, которому оно подражает, либо на незнании. Но существует и творческое искусство, которое определяется способностью как причиной возникновения того, чего раньше не было. Здесь не может быть подражания тому, что существовало раньше.

Проблема творческого искусства может анализироваться в контексте объяснения возникновения мироздания. Возникновение мироздания можно считать результатом самопроизвольной причины природы, производящей без участия разума.

Но если допускается, что причина озарена разумом, то тогда можно рассуждать о божественном искусстве. Обычный человек не способен дать окончательный ответ на этот вопрос. Он сталкивается здесь с особым типом знания — знанием ситуации неопределенности.

Умение правильно обращаться с этой ситуацией имеет огромное значение, особенно применительно к нравственной сфере. Как быть со справедливостью и в целом с добродетелью? Если нет твердого знания, что это такое, то как возможно подражание. Подражание, основанное на знании, считается условием научного представления. Но если нет знания, что такое добродетель, то подражатель будет всегда терпеть неудачу.

Такова судьба софиста. Софист принадлежит к подражающим, но не знающим. На поверхности жизни обычно действует масса подражающих, опирающихся на всё многообразие мнений, а не на знание. Они с помощью речей занимаются фокусничеством, запутывающим других в противоречиях, творя не знания, а призраки¹¹. Платон же, определив основания познанной реальности, определил и пути постижения истины.

Утверждение истины обеспечивает духовное здоровье общества. Эту терапевтическую функцию истины и утверждал Платон.

Слаще всего, говорил Платон, слышать истину¹². Истина обеспечивает здоровье души. В связи с кончиной Платона появились такие стихи: «Нам исцеляет тела Асклепий, от Феба рожденный, но для бессмертной души ты лишь целитель, Платон»¹³.

Проблема состояла лишь в том: может ли масса видеть и слышать философскую истину?

3. Дилемма философского и научного знания истины мироздания

«Видеть» и «слушать» философскую истину означает способность адекватно определять исходное, т.е. первопричины, которые формируют окружающую действительность. Обычный человек не способен давать ответ на этот вопрос, поскольку он «погружен» в постоянно изменяющуюся эмпирию жизни и вынужден «реагировать» на нее. Вокруг немало суетящихся людей, называющих себя «философами». Однако философскую истину открывает мудрец, который пользуется для этого особой методологией.

Как утверждает Диоген Лаэртский, философия поначалу знала только один род рассуждения — физический; Сократ ввел второй — этический, а Платон третий — диалектический и тем завершил философию. В соответствии с диалектическим родом рассуждения через частное доказывается общее. Например, ответ на вопрос, «бессмертна ли душа», получается из общего положения, что из противоположного рождается противоположное: сон возникает из бодрствования и наоборот, большее из меньшего и наоборот¹⁴.

Диалектический род рассуждения позволяет сделать вывод, что в постижении сущности бытия ни слуху, ни зрению философ доверять не может; только в размышлении открывается ему подлинность бытия. Душа философа бежит от тела, стараясь остаться наедине с собою¹⁵.

Размышление души наедине с собою открывает константы, которые сохраняют свою истинность на протяжении веков. Эти константы являются средством излечения духовных заболеваний общества. Так было во времена античности, так обстоят дела и сегодня.

Гераклит в своем письме Гермодору указывал на наличие общей болезни души у эфесцев. Эта болезнь (считал он) рождает массовые пороки в поведении и образе жизни и ненависть к философу, который говорил правду о душевных свойствах эфесцев. Но как лечить их пороки?

Платон определил философские средства излечения болезни души путем приобщения человека к конечным истинам, позволяющим приобщиться к позитивному смыслу жизни.

Этот рецепт считался идеалистическим. Торжество материализма породило свои методы излечения человека от духовной болезни. Это — «технологии», направленные на исправление «плохих» рефлексов и формирование «хороших». Этот подход считался научным, признающим приоритетное значение эмпирических факторов жизни. Человек с помощью эмпирических факторов поддается внешнему изменению своего поведения. Но как обстоит дело с его внутренним миром? Рефлексы не могут решать духовные проблемы. Игнорирование этих проблем как идеалистических, а стало быть «эфемерных», порождает парадоксальные следствия рефлекторного перевоспитания. Сущность этой проблемы удачно раскрывается в упомянутом выше романе Энтони Бёрджесса «Заводной апельсин».

Главный герой романа Алекс, пройдя все перипетии рефлекторного перевоспитания и превращения в «хорошего человека» решает кончить жизнь самоубийством. Он выбрасывается из окна, но сохраняет жизнь. «Видимо, чтобы убиться насмерть, — вспоминает Алекс, — всё-таки высоты не хватило. Но я сломал себе спину, переломал руки и ноги… Я вдруг осознал, что все до единого в этом страшном мире против меня, что музыку за стеной мне подстроили специально, причем как раз те, кто вроде бы стал как бы моими новыми друзьями, а то, чем всё это кончилось, как раз и требовалось для их эгоистической и отвратной политики»¹⁶.

Средства массовой информации, следившие за судьбой Алекса, превращают его в святую невинность, в юную жертву реформаторов пенитенциарной системы. Раздувая информационный шум об «убийцах в правительстве», юный преступник Алекс превращается в «друга народа», зажегшего в нем огонь возмущения. Алекс тем самым лишил ужасных злодеев последнего шанса на переизбрание и сослужил хорошую службу свободе¹⁷.

Такова функция Алекса, основанная на тотальной информационной лжи. В условиях тотальной информационной лжи перевоспитание в «хорошего человека» бессмысленно. В итоге перевоспитания юный преступник Алекс приобщается к общей болезни души «человеков», которых он презрительно именовал «vek’ами».

Болезнь души развивается сама по себе, она не зависит от условий физического существования. Ею страдает и нищий бродяга, и благополучный чиновник, образованный белый воротничок и политик. Так что же, правы были античные мудрецы, считавшие, что тело и телесные интересы сбивают с толку, приводят в замешательство, в смятение, так что человек оказывается не в силах разглядеть истину. Рабское служение телу порождает стяжание, а ради стяжания богатств происходят войны.

Если не освободившись от влияния тела невозможно соединиться с чистой истиной, то тогда подлинное знание либо недостижимо, либо достижимо только после смерти. Однако, как оказывается, соединение чистой истиной возможно, если человек овладевает способностью мыслительной работы души.

Мыслительная работа души открывает справедливое само по себе, прекрасное и доброе. Средствами автономной работы мысли, отрешившись от собственных глаз и ушей, от своего тела, философ овладевает предметом собственных желаний. Предмет этот истина¹⁸. Но кто может пойти по пути истины, если это путь тех, кто умеет не увлекаться страстями, кто больше всех пренебрегает телом и живет философией. Те же, кто воздерживается от одних удовольствий просто потому, что боится потерять другие, горячо их желая и целиком находясь в их власти, следуют, по выражению Платона, «туповатой рассудительности», стремясь разменять большее на меньшее.

Подлинная добродетель сопряжена с разумом, независимо от того, сопутствует ли ей удовольствие или страх.

Путь к истине определяется исчезновением страха смерти, ибо иначе невозможно приобщиться к разуму во всей его чистоте. Это — путь к подлинной рассудительности. Идеальная жизнь души среди идеальных сущностей это и есть соприкосновение с истиной, совокупностью чистых эйдосов, которые являются исходными прообразами эмпирических реалий действительного мира. Как оказывается, этот мир не является действительным и поэтому сам по себе не может быть истоком истины. Необходимы очищение от безрассудства тела и объединение с чистыми сущностями, познание всего чистого. «А нечистому касаться чистого не дозволено»¹⁹.

Настоящий философ видит в отделении души от тела освобождение. Эту аргументацию Платон вкладывает в уста Сократа перед его казнью. Сократ в своей беседе с Кебетом и Симмием приводит доказательства бессмертия души: диалектическое — возникновение смерти из жизни и жизни из смерти; когнитологические — возникновение истинного знания из припоминания прошлого бытия души как форм ассоциативного восприятия реальности и как его соответствия идеальному образу, возникающего из взаимодействия реалий эмпирического мира, открывающего наличие универсалий идеального мира; онтологические — безвидность, а значит, неизменность, неразложимость души, ее связь с божественным началом. Стало быть, философская проблема истины состоит в выявлении реальности и сущности души как обладающей бытием, определяющим ее связь с бытием универсальным, всепроникающим, постижение которого совпадает со становлением адекватного самосознания. Речь, стало быть, идет об эйдосе души. Признание реальности эйдоса души есть вместе с тем открытие реальности истины. Если эйдос души это всего лишь фантазия, то тогда отсутствует подлинная, константная реальность, допускающая возможность истины. Не владея верным путем к истине, человек попадает в большую беду, и это явление становится массовым. Утрата правильного пути к истине обретает свои негативные практические последствия в неспособности определять отношение к другим людям. Как можно определять свое отношение к другим людям, не владея искусством их распознания? Безумное, без всякого разбора доверие к людям, считая их совершенно честными, здравыми и надежными, влечет за собой неизбежное глубокое разочарование. Возникающая обида приводит к возникновению ненависти и распространению ее на всех подряд.

Обида, выраженная через слово, рождает ненависть к слову. Признание реальности эйдоса души означает определение объекта подражания. Подражание эйдосу души — это движение к нравственной истине, а значит, к излечению болезней цивилизации. Очевидно, однако, что эйдос души сам по себе не охватывает всей реальности и как бы «провисает» в вакууме, если не имеет опоры в космосе, образующем сущность мироздания. Если гармония души соответствует гармонии космоса, то философская истина находит свою опору, универсальное основание. Таким образом решается проблема конечной истины, того исходного знания, которое объясняет порядок, действующий в мироздании и от которого зависит и порядок души.

Сократ ссылался на Анаксагора, который считал, что всему в мире сообщает порядок и всему служит причиной Ум. Ум как исходное основание получения истины проникает в различные сферы видимой реальности, наполняя их истинным содержанием. Всё многообразие понятий оказывается объединенным реальностью Ума.

Это значит, что возможно рассмотрение бытия в понятиях, полагая каждый раз в основу конечное понятие, которое является самым надежным, и всё, что согласуется с этим понятием, можно принимать за истинное, что не согласуется, оказывается неистинным.

Так объясняется истина таких понятий, как прекрасное само по себе, благое, великое и прочее. Все прекрасные вещи становятся прекрасными через прекрасное само по себе. Большие вещи становятся большими через большое само по себе, а меньшие благодаря малому. Таким образом, любая вещь возникает через причастность особой сущности Ума. Каждая из идей существует, а вещи, в силу причастности к ним, получают их имена, как имена истины. Этот взгляд на природу конечной истины оказался весьма устойчивым, хотя он и получал различные внешние выражения. Так, например, великий Гёте использовал понятие «прафеномен» для характеристики абсолютного в формах бытия, как явление, хотя и данное только в духовном ви´ дении, но возможно где-нибудь предстоящее внимательному наблюдателю. Некоторые исследователи утверждают, что на Гёте оказало решающее влияние изречение Шефтсбери: «Всякая красота есть истина», которое могло использоваться и в обращенном положении: «всякая истина есть красота»²⁰.

Гёте использовал эту философскую конструкцию при объяснении цветов из света, развития растительных органов из формы листа, показывая основную форму в смешениях и отклонениях. Платонизм сохранял и свое морально-философское влияние. Через платоническую философскую конструкцию возникал взгляд на устройство этого мира, взгляд, который превращался в своеобразный философский миф, имеющий свою моральную нагрузку, определяющую прекрасную судьбу для тех, кто прожил жизнь прекрасно, и ужасную судьбу, низвержение в Тартар для тех, кто совершил тяжкие преступления. Платон считал, что для того, чтобы увидеть истинный мир, нужно добраться до крайнего рубежа, взлететь ввысь. И тогда, словно рыба, высунувшая голову из моря, человек увидит картину истинного мира — истинное небо, истинный свет и истинную землю.

Это кажется сегодня наивной фантазией. Однако чем дальше в самые глубины Вселенной погружается современная научная мысль, к тем более своеобразным, фантастическим идеям она вынуждена прибегать.

Современная наука ставит вопрос: «Почему наша Вселенная такая, какой мы ее видим?»

«Законы науки в том виде, в котором мы их знаем сейчас, содержат много фундаментальных величин… Удивительно, что значения таких величин, по-видимому, очень точно подобраны, чтобы обеспечить возможность развития жизни. Если бы, например, электрический заряд электрона был чуть-чуть другим, звезды либо не сжигали бы водород и гелий, либо не взрывались… Тем не менее, по-видимому, ясно, что величины, о которых мы говорим, имеют сравнительно немного областей значений, при которых возможно развитие какой бы то ни было разумной жизни… Это можно воспринимать либо как свидетельство божественного провидения в сотворении Вселенной и выборе законов науки, либо как подтверждение сильного антропного принципа»²¹. Это — слова физика Стивена Хокинга, занимающего кафедру математики в Кембриджском университете, которую в свое время занимал Исаак Ньютон.

Хотя Хокинг несколько скептически относится к философии, однако, судя по всему, он невольно начинает салютовать Анаксагору. Больше того, вольно или невольно он современным языком физика воспроизводит философскую концепцию, согласно которой «истина» есть сущностное начало самой реальности, изначальное существо бытия. Она скрыта, но в то же время открывается нам в тех величинах, при которых возможно развитие разумной жизни. Хокинг считает, что это можно трактовать либо как свидетельство божественного провидения, либо подтверждение антропного принципа.

Но ведь это не что иное, как воспроизведение философского рассуждения об алетейе (открытости совпадающей с сокрытием истины) и фюзисе (всеохватывающей реальности, определяющей восхождение к вселенской гармонии). От них никто не может скрыться, утверждал Мартин Хайдеггер в своей трактовке Гераклита²². Не представляется абсурдным и возврат к рассмотрению трактовки истины в контексте реальности эйдосов. На самом деле, реальность эйдосов могла служить объяснением того значения величин, которое определяет возможное развитие разумной жизни, рождение космической гармонии. Если в основании их значения и сочетания лежит эйдос гармонии самой по себе, заключающей возможность рождения и возможность сохранения разумной жизни, то тогда тайна космологических странностей исчезает. Однако если реальность эйдосов ставится под сомнение, тогда научная мысль вновь оказывается в философском тупике, выход из которого требует нового миропонимания. Может ли совпасть это новое миропонимание с научной теорией, соединяющей воедино современные представления о закономерностях микромира с существующими астрономическими эмпирическими данными?

Если современная научная мысль соединила бы воедино теорию квантовой механики с астрономическими данными, то тогда возникла бы окончательная теория Вселенной. Но, как утверждает Стивен Хокинг, «мы никогда не могли бы быть уверенными в том, что найденная теория действительно верна, потому что никакую теорию нельзя доказать»²³.

Стивен Хокинг считает, что наши предсказательные возможности ограничены квантово-механическим принципом неопределенности. Другое ограничение связано с тем, что мы не умеем находить точные решения уравнений, описывающих теорию. Мы пока не добились почти никаких успехов в предсказании поведения человека на основе математических уравнений²⁴.

Стало быть, ситуация знания неопределенности, с которой столкнулась античная философия, продолжает сохраняться и в наше время, время бурного прогресса науки.

Иными словами, наука даже в случае создания окончательной теории Вселенной не сможет выпрыгнуть из ограниченности среды и будет вынуждена фантазировать. Фантазия — это попытка увидеть бесконечную Вселенную в ее «целостности», понять «механизм» ее возникновения, а на этой основе функцию и конечный смысл жизни разумного существа, каким является человек. Кто или что сегодня ведет нас к истине понимания целостности мироздания? Выдающиеся ученые и наука в целом, пытавшиеся найти окончательное решение этой проблемы, оказавшиеся вынужденными в своих концептуальных обобщениях возвращаться к казалось бы пройденным этапам философской мысли.

Характерно заключительное суждение Стива Хокинга, подводящее итог исследований физики: «Полная, непротиворечивая единая теория — это лишь первый шаг; наша цель — полное понимание всего происходящего вокруг нас и нашего собственного существования»²⁵. До сих пор на основе непрерывно изменяющихся теорий и сложнейших математических расчетов, которые понимают даже не все специалисты, у массы людей рождаются некие туманные представления, которые трудно охарактеризовать как научное знание.

Но если научного знания о сущности мироздания пока не существует, то следует ли доверять некоей туманной вере во что-то, до сих пор не определенное?

Не вернее ли обратиться к философии, которая ищет свой путь к истине на основе истины знания?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

См.: VII письмо Гераклита Гермодору. Антология кинизма. — М.: Изд. «Наука», 1984. — С. 266–268.

2

См.: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. — М.: Изд. «Мысль». 1979. — С. 362–363.

3

См.: Anthony Burgess. A Clockwork orange. Русский перевод Бёрджесса Энтони. Заводной апельсин. — М. ACT, 2014.

4

Ibid. — P. 4.

5

См.: Anthony Burgess. A Clockwork orange. Русский перевод Бёрджесса Энтони. Заводной апельсин. — М.: ACT, 2014. — С. 52.

6

См.: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Протагор. — М., 1979. — С. 375.

7

Ibid. — P. 376.

8

Ibid. — P. 153.

9

См.: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Протагор. — М., 1979. — С. 153.

10

Платон. Сочинения в трех томах. Т. 2. — М.: Изд. «Мысль», 1970. — С. 342–343.

11

Платон. Сочинения в трех томах. Т. 2. — М.: Изд. «Мысль», 1970. — С. 392–397.

12

Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. — М.: Изд. «Мысль», 1979. — С. 162.

13

Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. — М.: Изд. «Мысль», 1979. — C. 163.

14

Ibid. — P. 166.

15

Платон. Сочинения в трех томах. Т. 2. Федон. — М.: Изд. «Мысль», 1970. — С. 23.

16

Энтони Бёрджесс. Заводной апельсин. — М.: ACT, 2014. — С. 220.

17

Там же. — С. 223.

18

Платон. Сочинения в трех томах. Т. 2. Федон. — М.: Изд. «Мысль», 1970. — С. 24.

19

Платон. Сочинение в трех томах. Т. 2. Федон. — М.: Изд. «Мысль», 1970. — С. 25.

20

См.: Александр Габричевский. Избранные труды. Гётеана. — М.; СПб., 2014. — Петроглиф. — С. 391–392.

21

Стивен Хокинг. Три книги о пространстве и времени. — СПб.: Амфора, 2014. — С. 158–159.

22

См.: Мартин Хайдеггер, Гераклит. — СПб.: «Владимир Даль», 2011. — С. 219–223.

23

См.: Стивен Хокинг. Три книги о пространстве и времени. — СПб.: Амфора, 2014. — С. 208.

24

Там же. — С. 209–210.

25

См.: Стивен Хокинг. Три книги о пространстве и времени. — СПб.: Амфора, 2014. — С. 200.