Стрела, монета, искра. Том III

Роман Суржиков, 2021

Полари – мир фантастического Средневековья. Суровые и жестокие нравы здесь соседствуют с диковинными ростками будущего, мечи и арбалеты – с первыми электростанциями и железными дорогами. Император Адриан ведет государство нелегким путем реформ и прогресса. Могущественные феодалы плетут изощренные интриги, поднимают мятежи в борьбе за власть. Церковь также пользуется огромным влиянием, ведь в мире Полари никто не сомневается в существовании богов. Боги не стоят в стороне: они шлют людям дары – непостижимые Священные Предметы. Писание гласит: в Предметах таится великая сила, способная исцелять болезни, управлять стихиями, разрушать преграды. Секрет этой силы утерян много веков назад…

Монета

Конец июня 1774 года от Сошествия Праматерей

Окрестности Лабелина, герцогство Южный Путь

На столе перед Хармоном находилась тарелка рисовой каши и пара лепешек. Имелась также ложка.

Не в силах поверить глазам, он протянул руку и потрогал. Взял комок риса, сунул в рот, проглотил. Настоящая каша. Еда!

Он набросился на пищу и, постанывая от мучительного удовольствия, в два счета проглотил все без остатка. Вылизал тарелку, словно собака; горестно оглядел пустую посуду. Желудок сводило от разочарования и неутоленного голода. Почему так мало? Сейчас он мог бы съесть целого кабана! Много позже Хармон порадовался, вспоминая этот день, что ему не дали ни кабана, ни хотя бы куриного бедрышка: ведь известно, что наесться мяса после долгого голода — это путь к мучительной и отвратной смерти. А в тот миг он лишь тосковал по еде, что исчезла так быстро, и пялился в тарелку осоловелым взглядом.

В комнате, где он находился, горел очаг. Тепло обволакивало узника, ласкало и убаюкивало. Резь в желудке притупилась, улеглась. Веки сомкнулись, и Хармон уснул — прямо так, сидя на стуле, с ложкой в руке.

Когда проснулся, он был в комнате не один. С ним находился человек: тучный, толстошеий, с обвислыми щеками и лукавыми глазенками. Он походил на пивовара или хозяина преуспевающей гостиницы. Человек не торопился говорить, ожидая, пока Хармон оклемается.

Голод вновь царапал желудок, но не так мучительно, словно давал узнику передышку. Мысли зашевелились в голове, исподволь набирая ход. Они вытащили меня из подземелья, пока я был без чувств, и принесли сюда. Усадили за стол, накормили. Значит, я для чего-то нужен! Они видят во мне какой-то смысл. Возможно, сохранят жизнь. Возможно, сумею убедить их, что буду полезен.

Хармон облизал губы и произнес:

— Как я могу называть вас, добрый господин?

— Так и зови, — сказал тучный. Почесал складки на шее. — Стало быть, ты свел знакомство с Молчаливым Джеком.

Хармон вздрогнул, поглядев на свой рукав, бурый от запекшейся крови покойника. Тюремщик ухмыльнулся.

— Знаешь, сколько времени ты провел с Джеком?

— Нет, добрый господин.

— Шесть дней.

— Всего шесть? — Глаза у Хармона полезли на лоб. Казалось, прошла вечность!

— Говорю тебе это, чтобы ты понимал скорость, с какой течет время в темнице. Прошло шесть дней. Как бы тебе понравился месяц? Или год?..

— Этого не может быть! — выдохнул Хармон. — За месяц человек умрет с голоду.

— Мы не пожалеем для тебя немного сухарей. Будешь иметь выбор: попытаться уморить себя голодом, или же перекусить жилы…

Узник исступленно затряс головой.

— Добрый господин, нет, не делайте этого! Я пригожусь вам.

— Докажи, что пригодишься.

Хармон собрался с мыслями и повел рассказ. Излагал старательно и последовательно, со всеми подробностями, какие смог припомнить. Начал с графского письма, полученного в Излучине, рассказал о путешествии к Дымной Дали, о ребенке, которого хотели бросить из-за мора. Ребенок не относился к делу, но Хармон не боялся перестараться. Дальше повел речь о путешествии кораблем и о приеме у графа. Упомянул все возможные мелочи: и «Голос Короны», что читали на борту, и дурную Джоакинову выходку, и даже «птицу с южной душою». Разговор с графом Шейландом он воспроизвел чуть ли не дословно. Человек, похожий на пивовара, почесывал шею и благосклонно кивал.

Затем Хармон описал дорогу от Дымной Дали к Солтауну, столкновение с сиром Вомаком, бегство от погони, добрался до встречи с корабельщиком и во всех деталях пересказал их цветистый спор о цене. На всякий случай поведал даже о том, как предлагал Предмет барону Деррилу — хотя об этом слуги барона знают и без него, но все же пускай убедятся в правдивости. Хармон окончил рассказ моментом, когда ночью к нему постучался Вихренок. Сложно поверить, что это было всего неделю назад… Жизнь тому назад — так будет вернее!

Тучный мужчина выслушал его, потер ладони, заговорил:

— Итак, Предмет достался тебе от графа Виттора Шейланда. Граф продает его затем, чтобы выплатить Ориджинам невестин выкуп. А к тебе обратился по совету своего кастеляна Гарольда. Так получается с твоих слов?

— Да, добрый господин, так и получается.

— Давеча моему товарищу ты сказал, дескать, леди Иона знает, что граф продает Священный Предмет. Верно?

Хармон соврал об этом, но теперь побоялся отступиться.

— Да, добрый господин.

— Тогда выходит, если верить тебе, что герцог Ориджин — великий властитель Севера — отдал свою единственную дочь купеческому внуку, который к тому же распродает фамильное достояние. Правильно?

— Добрый господин, я не говорил, что герцог Ориджин знает о продаже, я только сказал о леди Ионе. И граф не распродает достояние, а продает всего лишь один Предмет.

— Да-а-а? — прищурил тучный свои лукавые глазенки. — И откуда ты это знаешь?

Хармон потер бороду. Она была грязной и слипшейся, будто кусок пакли.

— Если так посудить, добрый господин, то вы правы — я не знаю. Мне просто так показалось.

— Тогда вполне может быть, что граф Шейланд продает не один Предмет, а два или три?

— Да, добрый господин.

— А может быть и так, что дал тебе не один Предмет, а два? И первый ты уже продал негоцианту, а денежки припрятал?

По спине Хармона пробежался озноб.

— Нет, добрый господин, нет, верьте мне! Всего лишь один Предмет — Светлую Сферу, она теперь у вас!

— С чего я должен верить?

— Добрый господин, я диву давался, что граф мне и один-то Предмет поручил! Где уж говорить о двух! Кто я, чтобы возить за пазухой целых два Священных Предмета?

— И верно, — дружелюбно согласился тучный, — ты — никто.

— Да, добрый господин.

— Скажи-ка мне вот что. Зачем графу Шейланду продавать святыню?

— Я уже сказал, добрый господин. Он хочет заплатить Ориджинам выкуп за принцессу Севера. Видать, занял у кого-то перед свадьбой, а теперь пытается вернуть долг.

— Да, ты это уже сказал. Но откуда знаешь? Граф с тобой пооткровенничал?

— Да, добрый господин.

— Да?

— То есть нет! Я сам догадался и высказал, а граф подтвердил.

— Стало быть, прямо в лицо графу высказал: не продаете ли вы святыню, чтобы за невесту расплатиться? А он тебе: да, дорогой, ты прав. Так было?

— Да… нет, добрый господин, не совсем так.

Тучный поджал губы и раздраженно встряхнул щеками.

— Что-то частенько ты путаешься… Скучаешь по Молчаливому Джеку?

— Нет, нет, нет, добрый господин! Прошу, верьте мне! Видите ли, разговор с графом — он вышел такой странный, полным-полно было недомолвок и намеков. Сложно припомнить, кто именно сказал то или иное. Выходило так, что один намекнул, а второй догадался.

— И кто же намекнул о причине продажи?

— Я, добрый господин.

— А граф?

— Подтвердил мою догадку.

— Стало быть, Виттор Шейланд продает Предмет, чтобы расплатиться за невесту. И позвал для этого дела Хармона-торговца.

Толстяк повторил эту фразу уже, кажется, в третий раз и недоверчиво потеребил подбородок.

— Добрый господин, — зачем-то сказал Хармон, — граф любит леди Иону.

— Да?

— Обожает. Пылинки сдувает.

— Вот как!..

— Добрый господин, вы просто не видели леди Иону.

Мужчина нацелил в нос Хармону пухлый указательный палец.

— Ты мне голову не морочь этой лирической дрянью! Это бабе своей будешь рассказывать! Меня не заботит леди Иона. Я не сомневаюсь, Ориджины взяли за нее громадный выкуп, и любовь тут ни при чем. Будь Иона слепой, хромой и юродивой, она все равно потомок Агаты, дочь герцога и сестра наследника! Заботит меня вовсе не она, а то, что графу Виттору — одному из богатейших людей Севера — пришлось продать святыню. А еще то, что для этой цели он привлек такую мелюзгу, как ты.

Тюремщик будто устал, произнося столь длинную речь. Уронил подбородок на ладони и вяло буркнул:

— Ну?..

Хармон понял, что от него требуют пояснений.

— Добрый господин, что касается первого вопроса, то я ведь не знаю, как у графа обстоят дела с монетой. Вы правы, я слишком мелок, чтобы понимать в таких делах.

— Угу…

— Что же до того, почему он выбрал именно меня… Я так думаю, он не хотел доверяться кому-то из собственных вассалов, искал человека со стороны.

— И почему же?

— Чтобы слухи не расползлись по графству. Меня в Шейланде мало кто знает, стало быть, я мало кому смогу разболтать, даже если захочу. И еще…

— Еще?..

— Я полагаю, — с горечью на языке процедил Хармон, — граф бы расстроился, если бы кто-то из верных ему рыцарей угодил в гости к Молчаливому Джеку. А Хармона-торговца ему не жаль.

Толстяк хохотнул:

— Граф отдал серповую фишку… А это похоже. Давай-ка, торговец, припомни что-то еще. Глядишь, и заработаешь вторую миску каши.

— Гобарт-Синталь… — начал Хармон, но тучный сразу же перебил его:

— Чхать на корабельщика. Этот к делу не относится. Ты мне вот что скажи. Северная Принцесса — она все же знала о Предмете или не знала?

— Она, добрый господин, — осторожно ответил торговец, — ничем не показывала, что знает.

— Но ты все-таки решил, что она знает?

— Мне не верится, добрый господин, что у графа есть от нее какие-нибудь тайны.

— Хм.

Тут толстяк поднялся, обошел стол. Остановившись за спиной у Хармона, положил ему на плечи тяжелые ладони.

— А не может ли быть так, что это не Шейланд, а Ориджины продают Предмет? А граф лишь им пособничает?

— Я… я… не знаю, добрый господин.

— Да светлый день, что ты не знаешь! А как думаешь?

— Думаю… думаю, это вряд ли, добрый господин.

— Почему так думаешь?

— Леди Иона… она слишком… слишком благородна, чтобы торговать божьими дарами.

— Пх!

— И еще, ей было слишком наплевать на меня. Кабы продавали ее родовую святыню, она беспокоилась бы.

— Хорошо, молодчинка. — Толстяк потрепал Хармона по волосам, словно собаку. Торговец не удержался и вздрогнул. Тучный мужчина наклонился и прошептал ему в ухо — дыхание отдавало кислятиной:

— А твой этот воин, Джоакин, он откуда взялся?

— При чем здесь… — Хармон осекся, когда тюремщик сдавил ему плечи, вогнав указательные пальцы повыше ключиц. У него оказались на диво сильные руки. Хармон дернулся от боли. — Я нанял Джоакина в Смолдене! Сейчас расскажу, как все было!

Выслушав рассказ про потешный бой, мужчина оставил в покое Хармоновы плечи и вернулся на место.

— Этот Джоакин — он странный в чем-то?

Хармон слабо улыбнулся:

— Он, добрый господин, почти во всем странный. Легче перечислить, чем он не странный: дерется хорошо. А в остальном — посудите сами.

Он рассказал о Джоакиновых мечтах, о странице из «Голоса», о заранее придуманном дворянском гербе, о леди Аланис Альмере… Позабыл про искровый кинжал, но потом вспомнил, упомянул и его.

— Стало быть, ты нанял странного охранника с искровым кинжалом, — проворчал тучный тюремщик. И так это значительно у него вышло, что Хармона осенило.

— Вы думаете, Джоакин служит на сторону?..

— Нанял ты, значит, странного охранника, — повторил толстяк. — Этот охранник зачем-то с шейландовцами пособачился. Потом защитил тебя от мелкого лордика. Потом чего-то размечтался про замок и герб. Занятно выходит…

— Добрый господин, не верится мне в это…

— Да ну?

— Джоакин — он добрый малый… Глупый, горячий, голова в облаках… но добрый. Он даже разбойников в лесу не порезал насмерть, старался лишь ранить.

— Угу…

— Да и слишком у него башка всяким рыцарством забита. Разве смог бы он так ловко схитрить?

— Угу…

— И не знал Джоакин о Предмете, вот что! Кабы он служил графу, то мог бы сам привезти мне Сферу для продажи, незачем было в Уэймар ездить. А кабы служил кому-то другому — так откуда ему было в Смолдене знать, что именно мне граф поручит продать святыню, если я и сам тогда этого не знал? Я даже не знал, заеду ли в Излучину за письмом — это только по ходу решилось!

— Угу… — снова буркнул тюремщик и вдруг спросил: — А где сейчас этот Джоакин?

Хармон сглотнул.

— Я не знаю, добрый господин. Мы ведь повздорили перед самым… ну, перед тем как вы меня…

— Повздорили, значит?

— Верно. Он, Джоакин, шибко нос задрал: дескать, он — герой, а Хармон-торговец — отребье. Я ему не спустил, мордой натыкал. Он разобиделся и ушел. Так все было!

— Так было, значит?

— Да вы слуг своих спросите! Они когда в гостиницу пришли, там всех моих людей застали, а Джоакина-то и не…

Хармон осекся. Тьма! Проклятая тьма! Мои люди в гостинице — что с ними сделали?! Как же я не вспомнил раньше? Бедняжка Полли! Где ты, что с тобой?

— О чем подумал? — требовательно бросил тучный.

— Мои люди, добрый господин… Что с ними будет?

— От тебя зависит, дружок. И что с тобой самим будет — это тоже.

— Добрый господин, могу ли я спросить, они все живы? Там девушка была, Полли…

— Потрудишься как следует — выживут.

— Что мне сделать? Только скажите!

Тюремщик расплылся в неприятной ухмылке.

— Всякие есть мыслишки. Но ты сперва посиди еще недельку со своим новым приятелем, подумай — авось еще что полезное вспомнишь.

— К Джеку?! Добрый господин, смилуйтесь! Я не переживу еще неделю! Я не молод, тело стареет, силы уже не те! Вы убьете меня!

Тучный развел руками.

— Добрый господин!.. — Хармон рванулся вперед, собираясь упасть на колени. Его щиколотки были привязаны к ножкам стула, и он опрокинулся ничком, увлекая за собой табурет.

Тюремщик расхохотался:

— Шут бородатый! Ладно, я дам тебе фунт сухарей. Смотри, не сожри сразу же, а то еще лопнешь. Ну-ка, браток, выдай ему гостинец и отправляй к Джеку!

Давешний верзила с дубинкой — он сменил кожаный фартук на красную рубаху — отвязал Хармона от стула, поднял на ноги и надел на голову мешок.

Я пропал. Мне конец, думал Хармон Паула Роджер. Пахло сыростью и тлением. Стояла кромешная тишь. Слышно было, как по стене сбегают капли воды.

Он съел все сухари в тот же день, когда получил их. Сперва аккуратно разделил на семь горок — из расчета на неделю. Разложил вдоль чистой стены. Чистая стена — противоположная той, у которой сидит мертвец. В каждой горке вышло по пять сухарей, кроме последней — в ней было четыре. Если удовлетвориться пятью в день, то можно прожить неделю. Хармон принялся за первую горку. Размочил сухарь в тонкой полоске влаги, тянущейся по стене. Для этого пришлось прижать его к трещине на долгие минуты, поворачивая то одной, то другой стороной. Затем Хармон Паула сунул его в рот. Говорят, с голодухи даже редька слаще меда. Хармон убедился в обратном: сухарь не показался изысканным лакомством. Это был безвкусный кусочек хлеба, и он был чертовски мал. Сухарик упал в желудок, как в черную бездну, и исчез без следа. Голод ничуть не стал слабее.

Хармон размочил и проглотил второй, третий. Пропасть не заполнялась, а, напротив, становилась все более ощутимой и зияющей. Пульсировала в брюхе, рычала и царапалась — дикий зверь, которого малая добыча не удовлетворила, а лишь раззадорила. Казалось, вот-вот желудок начнет всасывать и переваривать сердце, легкие, печень Хармона.

Следующие сухари он сгрыз, не размачивая. Не терял времени — просто швырял в рот и ожесточенно жевал, постанывая от злости и нетерпения. Когда первая горка подошла к концу, голодный зверь в брюхе еще только проснулся и приступил к трапезе.

Беды не будет, если съем и вторую, — утешал себя Хармон. На семь дней растянуть или на шесть — велика ли разница? Все равно ведь не знаю, когда начинается и кончается день!.. А пальцы тем временем уже совали в рот новые и новые сухари. Зверь в желудке ревел: «Еще! Еще! Еще!» — и царапал когтями кишки. Хармон исступленно грыз и глотал, грыз и глотал, грыз и глотал. Успел заметить, что приступил уже к третьей горке, а затем мысли пропали вовсе. Осталось одно лишь ощущение: сладостная тяжесть в желудке, что росла с каждым кусочком пищи. Не властный над собою, Хармон остановился, лишь когда потянулся пальцами за очередным сухарем и нащупал голый каменный пол.

А немного погодя начались муки. Сухой хлеб быстро впитал всю влагу, что имелась в желудке, и превратился в жесткий, грузный ком. Давил, распирал изнутри, пронизывал внутренности спазмами. Хармон пришел в ужас от мысли, что не сможет удержать в себе пищу. Приник языком к струйке воды и запоздало принялся запивать сухари. Вода сочилась медленно, трудно было устоять в неудобной позе так долго, чтобы сделать несколько глотков подряд. Хармон глотал, устало падал на пол, но, мучимый болями в животе, опять вставал и пытался напиться, и вновь находил силы лишь на несколько глотков. Он не знал, какую боль способны причинить каленые клещи или Спелое Яблочко, но те страдания, на какие обрек его фунт сухарей, оказались худшей мукой за всю его жизнь.

Изнуренный и отупевший от боли, Хармон тер себя по животу. Распахивал камзол, клал руки на голое раздувшееся брюхо и люто ненавидел себя. Дурак! Прожорливый дурак! Что ты натворил, пустая твоя башка?! Спазм сводил тело, он терзал руками собственную бороду, комкал одежду. Пальцы нащупывали вышивку на камзоле — дворянский вензель. Джек, думал Хармон, Джек! Ты тоже сожрал сразу все, как я, и от этого помер? Нет уж, точно нет! Ты был умнее, ты все разделил ровнехонько на неделю, и нашел способ отмерить время, и не съедал ни крошки сверх меры. Эх, Хармон, Хармон… Дурачина! А-а-а, как больно-то!

Спазмы накатывали волнами, и, едва они отступали, Хармон принимался пить. Одни боги знают, каких усилий ему это стоило, но торговец все же сумел слизать достаточно воды, чтобы размочить сухой ком в желудке. Спустя время боль пошла на убыль, и узник забылся сном. Проснулся от холода, запахнул камзол, сжался в комок и уснул опять.

Когда пробудился вновь, голова была ясна, в теле ощущались силы… но желудок был пуст. Сосало под ложечкой. На всякий случай Хармон ощупал пол вдоль всей чистой стены. Результат, впрочем, он знал заранее: ни единого сухарика. Вчера он съел все до последнего.

Я пропал, подумал Хармон. Подохну от голода.

Толстяк сказал: «Посиди еще недельку». Шесть дней без еды можно вытерпеть. Но сейчас голова работала ясно, и Хармон понимал: через шесть дней его отсюда не выпустят. Зачем им это? Ведь он рассказал все, что знал! Какой еще прок тюремщикам от бедного узника? Им больше нет резона даже говорить с ним! А уж отпустить на волю — это и вовсе сказка! Ведь он, Хармон, знает и похитителя Предмета, и подлинного хозяина! Отпусти торговца — и он расскажет обо всем графу Виттору, тогда барон Деррил не оберется неприятностей. А зачем это барону? Не проще ли похоронить Хармона заживо и забыть?!

Дурак! Дубина! Болван! Ну и болван же я был, что все рассказал честно! Надо было пытаться выкрутить, схитрить, придумать что-то. Соврать, допустим, что я должен показаться людям графа в определенный день в назначенном месте — для страховки. Сказать, будто Шейланд знает, что я направлялся к Деррилу, и за мной следили графские воины. Не думаете же вы, добрый господин, что граф доверил мне такую ценность и не послал никого проследить?! Или еще лучше: это не лорд Виттор дал мне Предмет, а леди Иона. И так сказала при этом: «Мне служат рыцари-кайры, никто из них не станет пачкать руки продажей святыни. Но они пойдут за вами следом, любезный Хармон, и обеспечат защиту вам и Предмету — за это можете быть спокойны». Вот что надо было сказать тюремщикам! А потом прибавить этак вкрадчиво: «Вы же знаете, добрые господа, что воины Севера — люди без души. Слыхали поговорку: скорее лев зарыдает над добычей, чем кайр помилует врага. Вообразите, дорогие мои, что с вами сделают северяне, когда придут сюда?..»

Эх, дубина! Задним числом всегда так хорошо думается! Столько отличных мыслей приходит, да поздно! Еще вчера я имел неслыханную роскошь: возможность говорить. И, дурак, даже не понял, насколько это важно и как легко этого лишиться! Я говорил с тюремщиком — значит, мог его обхитрить, умаслить, подкупить, запугать, убедить… Но ничего не сделал, только блеял трусливо, как овца! А сегодня — упущено, миновало. Было да сплыло. Я все рассказал вчера — им больше нет смысла говорить со мной! Шанс упущен!

Он зарыдал, сотрясаясь всем телом. Слезы полились по щекам и грязной бороде. В отчаянии Хармон забил по камням руками, ногами, затылком. Дурак, дурак, несчастный дурак!

Наткнулся пяткой на череп Джека и со злобой пнул. Вот костяшка, в которой мозгов было побольше, чем у Хармона-торговца! Джек уж точно не выложил все, как школяр на уроке! Сказал тюремщикам: «Провались во тьму! Ни слова не скажу». Они взялись ломать ему кости и сдирать кожу. Когда прервались, Джек говорит тюремщику: «Исполни мою последнюю просьбу, тогда расскажу, что знаю». Тюремщик: «Какую просьбу?» А Джек: «Зажми мне нос». Тюремщик удивился: «Это еще зачем?» А Джек в ответ: «Чтобы не чуять, как смердит дерьмо, из которого ты сделан! Остальные пытки — пустяки, а вот вони твоей, боюсь, не выдержу!» Тогда уж они крепко за него взялись… но все равно ничего не смогли выжать, потому и бросили Джека сюда, в подземелье — решили, что если не боль, так голод из него вырвет признание.

Хармон вновь мерил камеру шагами, натыкаясь на стены. Подпрыгивал, пытаясь согреться. Прижимал язык к камням, пытаясь напиться. Молился, когда ужас позволял ему связать хоть несколько слов. Молился Елене Прозорливой — святой покровительнице купцов. Елена не отвечала ему, и Хармон хорошо знал, за что святая на него гневается. Ему был дан прекрасный товар, а он — дубина! — провалил все дело. Пожадничал, ушел от корабельщика, ради лишних восьмисот эфесов поперся к жестокому барону — и вот, получай!

Он молился святой Вивиан — Праматери графа Виттора, и Светлой Агате — Праматери леди Ионы. Он не знал молитв этим святым, поэтому обычными словами рассказывал им, как все было, и шептал сквозь слезы: «Пощадите! Пошлите спасение, умоляю вас! Святые матушки, дайте мне выжить! Ведь я старался ради ваших детей, помогал любви графа…» Вивиан молчала, как и Агата. Святые видели Хармона насквозь и знали, что он лукавит. Торговец хотел набить свой кошелек.

Хармон облизывал влажную стену, размазывал по щекам слезы и принимался молиться Праматери Янмэй — величайшей изо всех. «Пресвятая матушка, сжалься надо мною, пошли мне крошку твоей милости! Ведь недаром прозвали тебя люди — Янмэй Милосердная! А еще зовут тебя — Янмэй Избавительница, Янмэй, Несущая Спасение! Спаси меня, избавь от страданий, молю тебя, всеблагая матушка!»

Янмэй Милосердная, Праматерь императоров Блистательной Династии, ответила Хармону-торговцу. Озарением возникла в его голове сценка — всплыла из глубины памяти, давным-давно услышанная и позабытая. Хармон вспомнил, отчего Праматерь Янмэй зовут Милосердной. Вспомнил — и похолодел. Святая Ульяна — семнадцатая Праматерь, не оставившая потомков, — столкнулась в лесу с клыканом. Зверь разметал воинов и продырявил Ульяну своим рогом. Рана была столь страшна, что не осталось надежды на спасение: даже Священные Предметы оказались бессильны. Ульяна взмолилась, чтобы воины избавили ее от страданий, но никто не решался поднять руку на посланницу богов. Лишь один человек осмелился на это. Праматерь Янмэй вогнала стилет в сердце Ульяны, подарив ей милосердие…

Боги, неужели таков и есть ответ?! Неужели лучшее, о чем можно мечтать, — это быстрая смерть?!

Проходили часы, а может, сутки. Внутренности Хармона сделались клубком ядовитых змей, грызущих друг друга. Вновь и вновь он думал, не мог не думать: каково это — умирать от голода?

Каково тебе было, Джек? Что ты чувствовал? Сколько дней, недель, месяцев голод сжирал тебя изнутри?! Или, может быть, железо палачей до того изувечило тебя, что околел в считаные часы? О, счастливчик! Умный счастливчик, будь ты проклят! Сразу понял, что лучше пойти под пытки, — это всяко быстрее голодной смерти. Какой-то денек страданий — и все, здравствуй, Звезда!

Или, может, Джек, ты был еще хитрее? Ведь умер у сухой стены, а не под струйкой влаги! Скажи: ты уморил себя жаждой? Дал себе приказ: не пить ни глотка. День просидел спокойно, второй перетерпел, на третий впал в забытье. Простое дело! Достаточно лишь заставить себя не пить. Чертов дворянин! Как ты это сумел? Как вытерпел — слышать звук воды, сгорать от жажды, но не припасть к струйке? Кто родил тебя, кто воспитал? Где ты взял такую силу воли?!

Хармон комкал на груди ткань с фамильным гербом Джека, и к ужасу в груди примешивалась черная зависть. Торговец теперь не сомневался: его предшественник нашел способ умереть быстро. Это потребовало железного самоконтроля, но Джек сумел. А Хармон-торговец не сможет. Ему предстоит вечность мучений.

Милосердная Янмэй…

Когда вверху раздался скрип, Хармон поднял голову и смотрел, смотрел, смотрел в проем, не в силах поверить. Люк был открыт, и факельный свет озарял лицо молодого воина.

— Ну, и дыра!.. — Сказал Джоакин Ив Ханна. — Хватайтесь за руку, вылезайте. Ну же!