Девяностые

Роман Сенчин (2024)

Новая книга «Девяностые» продолжает серию сборников прозы Романа Сенчина («Нулевые», «Десятые»), где в десяти текстах, написанных «там и тогда», отразилось целое десятилетие. «Девяностые — переходный возраст страны и поколения. Они нас изрядно помотали. Мы — обломки эсхатологического кораблекрушения. Это кораблекрушение в широкоэкранном режиме показывает Роман Сенчин в своем новом сборнике» (Андрей Подшибякин).

В новых реалиях

На улице темнело, электрический свет не был зажжен. Егоров находился один в своей однокомнатной благоустроенной квартире. Лежал на диване, не спал.

Старался не думать. Устал от мыслей.

А жена и дочки в деревне у ее матери, там легче прокормиться. Завод четвертый месяц стоит. У Егорова бессрочный отпуск без содержания.

Он лежит и старается ни о чем не думать. Устал…

Бах! Телефон. Еще не отключили.

— Алло?

— Добрый вечер, — вежливый голос. — Александра я мог бы услышать?

— Да, это я.

— Сань, ты?! — Голос обрадовался.

— Извините, а с кем имею?..

— Не узнал? Это Макс! Макс Бурцев!

— А-а, Максим! — обрадовался теперь и Егоров. — Здоро́во.

Они не виделись уже года два. Когда-то вместе учились в политехническом институте, затем сталкивались по работе, одно время задружили было, но вот последние два года даже не встречались. Не получалось.

— Рад, очень рад, что вспомнил…

— Да?.. Слушай, Сань, ты сейчас свободен?

— Как ветер, — хмыкнул в ответ Егоров.

— Отлично! Слушай, помнишь, где я живу?

— Ну конечно.

— Давай ко мне! У меня тут маленькое торжество. Мужская компашка… Приходи, посидим.

— Да я как-то… — Егоров не прочь был немного развеяться, выпить, но, действительно, как-то так вдруг…

— Да ну, Санёк, ты чего?! Давай, тут же два шага. Приходи, Санька, жду!

Егоров согласился.

Одевается поприличнее. Хочет побриться, но не бреется, идет так.

У Бурцева двухкомнатная квартира на третьем этаже пятиэтажного дома. Жена. Детей нет.

Теперь квартира обставлена совсем иначе, чем пару лет назад; еще в прихожей Егоров понял, что переходный период пошел Максиму на пользу.

— Что за торжество-то? — отздоровавшись, пообнимавшись с хозяином, спросил.

— Да мелочь… Отлично, что пришел. Сто ж лет не видались.

Гостей человек десять. Мужчины в строгих костюмах, при галстуках, мясистые, многие с лысинами, кое-кто в очках. Деловые люди государственного типа. Такими для Егорова были некогда нерядовые члены КПСС. А кто они теперь, такие люди?

И Максим пополнел, порозовел, подрастерял волосы… Егоров же, дожив до тридцати пяти, в свитере, в потертых джинсах, суховатый, вихрастый. Уже пять лет — замначальника цеха на родном заводе. А теперь вот стал как бы безработным.

— Опоздавшему — штрафную! — объявил один из гостей, когда Бурцев разливал по водочным рюмкам коньяк.

Егорову налили полный хрустальный фужер. Он выпил.

Компания уже основательно навеселе. Общаются друг с другом взахлеб, много смеются, заодно пытаются с легкой руки решать какие-то деловые вопросы. Курят ароматные сигареты. Ненавязчиво, уютно звучит интерьерная музыка.

Бурцев занимался Егоровым.

— Вот это попробуй, — подкладывал он что-то зеленоватое, похожее на кашицу, в тарелку. — Продукт моря! Очень полезная вещь, ну и… Ну как?

Егоров ел, было вкусно.

— Как живешь-то? — интересовался Максим.

— А-а, хреновенько.

— Что так?

— Завод прикрыли. Денег нет. Хреновенько — одним словом.

— Так, так…

Бурцев налил Егорову половину фужера, себе рюмку. Выпили. Хозяин потянулся, потер горло, вздохнул:

— А я приспособился, хе-хе, в новых реалиях.

— Вижу, молодец.

Егорову стало хорошо от коньяка. Он действовал совсем иначе, чем водка. Не грузило.

— Решили вот посидеть по старинке, в домашней обстановочке, — говорит Максим, покуривая, рассматривая жующего Егорова. — После трудового дня не грех… А на всех этих дачах да в ресторанах… казенщиной попахивает. Тут свободно.

— Свободно, — согласился Егоров и спросил: — А где жена? На девичнике?

Бурцев улыбнулся:

— Алёна-то? Да она там… на другой квартире. Давай? — Выпили. — Фуф, н-да… Я тут трехкомнатку в центре прикупил. Эта запасной стала. Во-от… Кури.

— Не курю теперь.

— А, здоровьице…

— Какое, к черту, здоровье! — поморщился Егоров и сам налил коньяку себе и Максиму.

Компания разбилась на кучки по два-три человека. Беседовали, пили, курили. Всем удобно, легко…

— Да, кстати, Санька, я тут с одним репортером познакомился. Немец. У него вся наша перестроечка на кассетах. Как-то после баньки смотрели с ним, вдруг — ты! Хе-хе… Не веришь? Сейчас. — Бурцев поднялся, пошатываясь, пробрался к видеомагнитофону; поискал нужную кассету, включил. — Господа! — сказал громко. — Господа, видите сего человека? — Он указал на Егорова.

— Да. Приятный молодой человек, — отвечали гости, отвлекшись от своих бесед.

— Отлично! А сейчас вы увидите его же вот здесь! — Бурцев ткнул в экран телевизора.

Господа заинтересовались. Хозяин вернулся к Егорову. На экране появилась какая-то демонстрация.

— Даже вот переписал у немца этого. На память. История наша как-никак. Может, и тебе надо? Магнитофона-то нет? Гм… Гляди — вон, вон ты!

Егоров увидел себя, в руках плакат «Прошу Слова! Гражданин», а рядом свою жену с картонкой на груди — «Долой 6-ю Статью!». Они шли по центральной улице, среди десятков других людей с плакатами и трехцветными флагами.

— Видел? — радовался Бурцев и похлопывал Егорова по плечу.

— Видел, — хмуро сказал Егоров. — Демонстрация «ДемСоюза» в восемьдесят девятом.

— Н-да-а, дела… А нынче за кого стоишь?

— А мне теперь фиолетово. Теперь одного хочу, — Егоров заговорил громко, со злобой, — чтобы дочки мои… Чтоб меня человеком считали! Вот… что.

Бурцев наполнил ему фужер.

— Давай накатим…

Гости, посмотрев немного на архивную демонстрацию, вновь вернулись к своим беседам. А на экране уже площадь перед зданием обкома, сотни людей…

— Митинг, — объяснил Бурцев.

Бородатый представительный мужчина в очках что-то резко, отрывисто говорил в мегафон, а люди внизу поддерживали его речь одобрительными криками и даже дружно голосовали за что-то.

— Не помнишь, о чем он? — спросил Максим. — Слов не разобрать, а интересно.

— Не помню.

Егоров смотрел на митинг. Он помнил его. Он все помнил.

— Во-во, опять ты!

Егоров появился крупным планом. Он тянул вверх плакат, глаза были большие, светящиеся; он что-то выкрикнул. Камера перескочила на другого.

— Видел, да? Во, времечко было!..

Егоров поднялся, пошел в прихожую. Бурцев за ним.

— Ты куда, Сань?

Егоров обувался.

— Ты чего, обиделся, что ли? Сань?

— Да ну, брось, — ответил Егоров спокойно. — Просто… жена ждет. Извини.

Он ушел и в ту же ночь повесился.

1993