Волхвы

Роман Павлов, 2020

Ощущение беспечности резко оборвалось в деревне "Волхвы", приютившей того, кто скрывал причастность к грядущему року, предвестники которого уже явили себя, дьявольским образом погрузив в древние таинства несчастных местных жителей, играющих в трагедии не последние роли. Одним уготовили путь обречённых, но другие, представляющие лишь толику рода людского, получили шанс заглянуть за грань мирового уклада, коим движут прежде неизвестные силы. Эти силы призовут потаённые ужасы человеческих душ и оставят след, которым должен будет воспользоваться тот, кто поздно осознает тяжесть собственных грехов.

Разрушение заблудшей надежды на беспечность, поселившейся в изолированной глуши, несёт в себе более зловещий ужас, чем тот, что когда-либо закрадывался в людские мысли.

Часть I

1

Беспощадное июльское солнце набросилось на жителей глухой деревеньки Волхвы, которые в самый разгар летнего дня были заняты работой на полях. С оголённых тел, уже покрывшихся трудовым загаром, пот лился ручьём. Люди стояли в скрюченных позах, пропахивая землю, кровожадно расправляясь с сорняками, и лишь иногда меняли своё положение, подперев рукою тазобедренную часть, чтобы разогнуться и издать звонкий хруст. Время от времени измученные жарой фигурки покидали участки, уходя в тенистые сады, ближе к собственным домам, и возвращались с полными вёдрами воды.

Современные городские женщины, приобретающие продукты исключительно с пометкой «веган», скорее всего, назвали бы их сельскими йогами, комбинирующими энергетические асаны с кардио-нагрузками и отягощениями, даже не подозревая, что они в долгу перед ними за натуральное содержимое холодильника, волшебные баночки для точёной фигуры под девизом «Просто пей меня и держи задницу на стуле — всё получится!», за победу в Первой мировой войне против пестицидов в конце концов! За этими благами человечества стоят простые сельские работяги, которые в данный момент мучительно смотрят на бесконечные поля, упирающиеся в горизонт, думая про себя, что зря отпустили одних детей покорять город, а других играть в футбол на лужайке перед домом.

— Женька! Женька! А ну бегом на картошку! Давай помогай матери! — кричала маленькая полная женщина. Копна каштановых волос, образующих гигантский муравейник, вырывалась из косынки, и ей приходилось мазаться землёй, чтобы их поправлять. Ноющая поясница только подливала масла в огонь. — Вот паразит! Опять, поди, утоп в этом плеере, что Елисеевские ему из города привезли, — ворчала она.

— Что шумишь, Галк? — спросила бабка Нюра, которая ловкими движениями пальцев-сарделек препарировала сорняки лучше любого комбайна.

— Жара замучила, бабуль — она снова вытерла пот и добавила чёрных мазков. — Тебе бы самой отдохнуть!

— Здорово живёшь, Галк! Я ещё на курорте побуду! Солнышко мой ревматизм лучше этих ваших докторов лечит! — проговорил копчик бабы Нюры, потому что сама она ушла в боевую стойку.

Женька так и не откликнулся, работа кипела без него.

Издалека на тружеников смотрело огромное пшеничное поле, которому уделяли внимание только во время жатвы. Тогда в дело вступала техника, по всей округе стоял рёв комбайнов, и местным тунеядцам приходилось скрываться от батраческой доли. Прятки от комбайнов (излюбленный способ отлынивания) однажды закончились довольно печально, и сельскому врачу досталась сложная задачка по восстановлению пациентов.

— А в каком году трёх мужиков порубило? Давно ж было? — Галя решила взять перекур и сходить в гости на огород к бабе Нюре. Выпив залпом литр воды прямо из ведра, она устроилась на самодельную скамейку под яблоней. Раздался аппетитный хруст.

— Долботрясов-то этих? Подводит меня память уже, дочка. Лет 10 назад. — руки продолжали орудовать в земле. — Здесь же время идёт плохо. Лето, зима, зима, лето. Помню, народу собралось больше, чем на медовый спас. Председатель приехал, с мешками чёрными носились, всё просили малых убрать, чтоб носы любопытные не совали.

— Жуть какая! — сказала Галина, впившись зубами в исполинское яблоко.

— Ты ж на тот момент в город укатила. Да и не стоило тебе видеть всё это. Милиция толком и не разобралась, кто виноват или… — неожиданно бабушка замерла.

— Мм? — женщина на скамейке подалась вперёд.

–…или что — закончила мысль баба Нюра.

Галина безобидно улыбнулась. Ей хватало сказок от собственного сына, который на каждый прогул школы придумывал такие леденящие душу истории, что за него иногда действительно становилось страшно. Бывало Женька даже получал минутную фору, чтобы спрятаться от ремня — настолько сильным оказывался эффект от его выдуманных ужасов про леших, похищенные велосипеды или про стаи сов-убийц, поглощающих сладкий сок из голубых человеческих глаз и высасывающих костный мозг из позвоночника.

— Брось, бабуль. Залили за воротник и — дрыхнуть. Видать, не одну бутыль приспособили, раз даже комбайн не разбудил.

— Все так говорят — выражение лица бабы Нюры изменилось. — Пусть. Так лучше.

— Наслушаешься с тобой! — Галина махнула рукой. — Пойду к себе.

— Давай, делай как я!

Крепкая бабушкина спина склонилась к земле, снова воздав приветствие солнца особым способом, и руки-тяпки стали выполнять отточенные движения по уничтожению сорняков.

2

Деревня Волхвы могла похвастаться десятком домов до водонапорной башни и пятью — после. Это был уединённый мир, зажатый в прочные лесные тиски, за которыми находился чуть более крупный посёлок. Тамошние жители редко ходили даже в собственный магазин, где в наличии были только сигареты и сонная продавщица. Волхвам приходилось ждать еженедельную «лавку на колёсах», манящую запахом свежего хлеба, плюшек и звуками болтающейся газировки. Если «лавка» не приезжала, жителям оставалось седлать транспортные средства и отправляться через лесную чащу, опять же, за сигаретами.

Весь этот крохотный мирок вёл счёт поколений по количеству домиков — каждый рассказывал свои истории, каждый хранил свои секреты. Летом в деревню съезжалось много народу, устраивали гулянья, редкий вечер не заканчивался сборищем детей около ночного костра под сопровождение сказок Иваныча:

— Садитесь, детишки, поближе к костру. Ближе к свету. То, что я сейчас поведаю вам, опасно слушать в темноте. Темнота — его дом, его стихия, в темноте он беспощаден и непобедим. Только огня благодатного боится он и на свет не показывается. Но стоит замешкаться в сумерках, аль по дурости в лес, к пруду выйти — считай, пропали.

Мальчишки и девчонки, несмотря на возраст, кучковались и прижимались друг к другу.

— То-то же! — продолжал Иваныч. — Так вот. Очень уж зиму любит Хорх, зовут его так. Не произноси вслух, Ванька, придёт же! — топнул дед. Мальчик закрыл рот. — Ибо зимой день слаб, и вечер быстро на лопатки его кладёт. Тьма следом подступает… — старожил сдвинул брови и развёл руки полукругом, чтобы усилить эффект. — А вместе с тьмой — ОН!

В свете костра и окружённый тьмой Иваныч превращался в древнего монаха, изрекающего пророчество-предостережение.

— Впервые Хорх объявился в Климовичах, что за нашим лесом, правда тогда думали, будто стая волков на охоту вышла, но откуда ж им взяться в этих краях! Да и волки дерут человека заживо, мясо кусками отрывают, лишь одни косточки остаются. Тут же — целиком пропадают. Будто бесятина одним махом проглатывает! — старик уже по-медвежьи поднял руки и начал поедать воздух, со стороны казалось, что он увеличился раза в два!

По спинам детишек побежали мурашки. Кто-то засопел носом, всеми силами скрывая рёв.

— Хорх к ним пришёл. Откуда — неизвестно. Ведуны гадают, что наши предки, древние славяне, заточили зло в ловушку болотных топей, глубоко под землёй, не имея сил уничтожить дьявольскую силу окончательно. Шло время, и однажды трясение земли произошло. Плиты планеты сдвинулись, образовался в ловушке разлом, и Хорх смог выбраться наружу! С тех пор бродит он от деревни к деревне, похищая того, кто во тьме беспечно блуждает.

— Дедушка Тихомир, — подал голос Коля, тот самый сопящий карапуз лет пяти — а, может, дядю Семёна и Виталия, что пропали, Хорх забрал? — произнёс он шёпотом.

— Коля, — Иваныч встал во весь свой гигантский рост — ты умён не по годам! Его это рук дело, не иначе. Снова эта напасть на Волхвы обернулась. Посему — осторожней с темнотой, далеко и без взрослых — ни шагу! Запомнили?

— Да, дедушка Тихомир — ответили дети хором таким напуганным голосом, насколько это возможно.

— То-то же.

Они молча сидели и смотрели на горящее пламя. В разлетающихся от костра искрах дети чувствовали себя защищёнными. Ни один не отважился встать и побрести домой, хотя ближайшая избушка была прямиком за спиной Иваныча.

— Вот вы где?! — раздался голос и вслед за ним из темноты показался тучный бюст в белом громадном платье; Мстислава, соответствующая званию деревенской доярки, покупала его уж точно не на вырост. Длинные светлые волосы превращали её в летящее по ночным волнам привидение-переросток. — Вы опять, что ли?! Ну-ка по домам, спать пора! — мощный голос заставил вибрировать стёкла соседних домов.

— Прокофьевна, не серчай, у нас здесь хорошая компания, — лицо Иваныча расплылось в кефирной улыбке. Детишкам интересно, правда, ребят? — он окинул взглядом детей.

— Вижу! Доведёшь, старый, детей до инфаркта, сдадим в милицию! — по округе разнёсся лай, пробудились собаки.

— Брось, мать, уже расходимся. Утро вечера мудренее, друзья. Не забудьте, о чём мы говорили!

Детские головы боязно закивали.

— Дед! — взревела доярка.

— Доброй ночи! — заключил Иваныч и шустро засеменил к своему дому, опасаясь гнева Мстиславы.

Дети разбежались от костра, попрощавшись со старцем только вспышками пугливых глаз, чувствующих приближение взбучки от родителей, и всю дорогу, пока каждый брёл до своего дома, они косились в сторону леса.

Иваныч последовал их примеру. Пришёл к себе, принял сто граммов «снотворного» для крепкого сна и отправился на боковую. Эта ночь не беспокоила жителей Волхвов.

3

Внутренняя дорога, «дворовая», как любили говорить местные, делила деревню на зоны домиков и огородов. И если жилища были заботливо ограждены массивом зелёных холмов и лесом, находящимся за ними, то огороды могли увести путника в бесконечность, так как за участками и пшеничным полем необъятных размеров было видно лишь полоску горизонта.

Женька со своим другом Славиком любили пощекотать себе нервы, пробравшись на пшеничное поле и оказавшись на огромном безлюдном пространстве, лишь во власти степного ветра, чтобы встретить наступление сумерек. Они представляли, что вот-вот набросится ночь и отрежет их от родителей, домиков, дальних посадок. Жёлтый кусок суши, который через пару месяцев станет хлебным урожаем, казался мальчишкам порталом в другое измерение, полное неизвестности и, скорее всего, опасности. Мурашки приятного ужаса бегали куда быстрее, если небо озарялось молнией, создавая ощущения перехода (или телепортации). Повсюду слышались раскаты грома. Стоянка техники слева то показывалась в свете ярких вспышек, то погружалась во мрак. Рядом выглядывали надгробия маленького деревенского кладбища.

Этот мир должен был раствориться под напором разрушительной бури, укрытой пеленой враждебных бардовых облаков. И единственный шанс спастись — вовремя оказаться на пшеничном поле, ещё до захода солнца.

Казалось, что через секунду они станут героями фантастического романа в духе «Войны миров», но уже в реальности. Если получится выжить, они соберут столько историй, что городские журналы выстроятся за ними в очередь. Не получится — плевать, они падут как настоящие храбрецы в свои 11 лет, гоняясь за приключениями!

Неожиданно раздался вопль:

— Кого там занесло в поля?! Выходите на свет! — кричал человек в чёрном, хлопнувший дверью старенького УАЗика.

В тот же момент между ребятами возник жёлтый луч, который совершенно точно исходил от:

«Фонаря смотрителя» — подумал Женька — «Попались…».

— Ещё раз повторяю, кого черти занесли? Дома не сидится? Чешите сюда, пацанята!

Парни переглянулись. В выражениях их лиц читалось:

— «Славик, он не видит наши лица, мы стоим спиной»

— «Ага, предкам не доложит»

— «Погнали к тракторам!»

Два силуэта сорвались с места, где осталось пятно фонаря. От машины смотрителя можно было разобрать лишь сверкающие макушки, подпрыгивающие над колосьями пшеницы. Дети бежали быстро — их подгонял мощный впрыск адреналина и боязнь очередной порки. Вдруг дядя Кондрат (прокуренный голос точно принадлежал ему) сдаст их, как сдал водитель-молочник, который засёк ребят на шоссе, когда те устроили велосипедный кросс? Тогда они здорово перепугались, увидев, что огромная жёлтая бочка с надписью «МОЛОКО» припаркована около дома Елисеевых, семьи Славика. Повторного наказания не хотелось, поэтому пятки сверкали так, будто их преследовала свора бешеных собак.

— Стоять, мелкие засранцы! — закричал Кондрат, но вдруг закашлялся. — «Проедусь и хотя бы напугаю их» — подумал он про себя, сел за руль и достал пачку «Беломорканала» из нагрудного кармана.

Женька покосился направо — Слава отстал, он первым истратил весь запас адреналина, да и сам мальчуган был куда объёмнее своего друга — сказывался достаток Елисеевых. Стрижка «ёжик» визуально делала Славика ещё толще, настолько, что Жека мог легко спрятаться за ним.

Когда первый бегун добрался до трактора, второй, тяжело дыша, упёрся руками в колени.

— Ползи к колесу, а то засекут! — прокричал Женька.

— Сейчас… дай… отды… отдышаться… — Слава еле передвигал ноги.

Шум мотора УАЗика нарастал. Фарам уставшего от жизни сельского автомобиля недоставало до цели каких-то 50 метров. Не помоги Женька своему другу быстрее укрыться за большим колесом «Беларуси», с огромными шинами, их побег оказался бы напрасным. Машина смотрителя проехала мимо. Дальний свет прошёлся по маленькому кладбищу, которое находилось прямо напротив убежища ребят, и те, конечно же, увидели, как в мимолётной вспышке света показались разрытые могилы, а их обитатели, которые должны были лежать внутри, почуяв вкус добычи, направились в сторону тракторов.

Тогда сердечная мышца у обоих авантюристов выполнила тренировку профессионального культуриста. Запаса энергии хватило на то, чтобы отыскать собственные велосипеды, дабы не оставлять улик, и быстрее пули добраться домой. Тем временем, Кондрат взял курс под названием «Разворачиваться я не буду». Посмотрев в зеркало, он увидел очередной рывок двух знакомых фигурок через закутанное во тьму поле и лишь плюнул в окно: «Сопляки».

4

Сельский батюшка Игнат мощным движением большого пальца откупорил бутыль свежего «продукта», который сам же производил в церковном подвале. Эксперимент с добавлением берёзового сока удался: в запахе чувствовались мягкие нотки; вкус стал более благородным; язык обжигало сильнее, чем обычно — Игнат был в восторге. Во дворе он обустроил себе местечко для философии, состоящее из кресла-качалки, направленной в сторону леса. Батюшка налил вторую кружку (первой всегда снималась проба продукта) и с аппетитом поднёс её к массивной бороде каштанового цвета. «Прости, Господи, пуще прежней пошла!» — выставил оценку Игнат — «Хорошо!». Кресло пришло в движение. Скрип раскатился по деревне.

Местный батюшка не относился к тому типу деревенских мужиков, что проводят свободное время на дне бутылки. Возможно, они заходили к нему, не раз заходили, однако, сам он предпочитал идти небесной тропой, путём славного воина Христа, регулярно подкрепляя боевой дух сугубо на благо ближних своих.

Волхвы оберегали его от самого себя, а он, в свою очередь присматривал за Волхвами, обороняясь от призраков афганской кампании — запретной темы во время любого разговора. Одни поговаривали, будто Игнат, который тогда ещё не был батюшкой, рубился с моджахедами с первых дней ввода войск СССР и вдоволь насмотрелся на пылающие останки в подбитых БМП, оторванные головы, кровавые засады и чудом бежал из плена. Другие находили в нём элитного вояку из группы «Каскад», штурмовавшей дворец Амина. Много чего говорили. Пытались выяснить лично, однако, самых буйных настигало крепкое слово, а иногда и длань батюшки, лишний раз подтверждающие суровость его прошлого. Никто не позволял себе плохо говорить ни о церкви, ни об Игнате. Можно сказать, что свой приход он заслужил силой, в хорошем смысле. Поэтому все местные старались не мешать его регулярной «медитации», разве что здоровались, на что в ответ получали одобряющее «Храни тебя Господь» с кресла-качалки.

Женя и Слава пинали мяч на полянке между своими домами. Они заметили внушительный силуэт в тёмной рясе, усаживающийся на «трон» с бутылью и кружкой. Сначала они не обратили на него внимания и продолжили бить серии пенальти. Слава опять злоупотреблял ударами пыром, чем раздражал Женьку, который орудовал ногами куда профессиональнее. Начали тренировать дрибблинг, парней разбросало по огромной поляне. Их тормозил только уклон к прудам. Летающий мячик напугал всех козлов, что выходили пожевать травки. Свой протест животные, как всегда, выразили кучками шариков и негодующим блеянием.

Игральный снаряд улетел в крапиву, как назло, густо растущую прямо за воротами.

— Фух, больше туда не полезу, Жек, давай отдыхать, — Слава по-мертвецки рухнул на зелёную травку, вдыхая аромат клеверов.

— Сейчас тебя шмель в пузо клюнет, смотри! — довольный Женя показал пальцем.

— Где?! — вскочил Слава.

— В попе на дне. Долго ты будешь трусить? За мячом сходи — ты же продул!

— Ладно… — упитанный друг аккуратно полез в крапиву. «Хрен ты у меня попросишь мяч понабивать, пока я на баяне играю» — ворчал Слава.

Женька, весь мокрый от пота, приклеился к бутылке с холодной водой. Солнце палило нещадно, и он остановился только тогда, когда краем глаза увидел Славу. Тот отобрал живительную влагу.

В это время Женя ещё раз посмотрел на батюшку Игната, вспомнил вчерашний день и задумался:

— Славик, а ты вообще веришь в то, что мёртвые могут подняться?

— Да ну. Кто их поднимет?

— Кто его знает. Вдруг то, что нам вчера показалось, когда-нибудь произойдёт? Какая-нибудь молния ударит и оживит покойников?

— Так давай подождём, пока батюшка Игнат кружку допьёт, да спросим, он-то знает.

— Давай. Пошли сейчас.

Юные футболисты топали замученным шагом вдоль деревни, наблюдая за выстроившимися домиками по правую руку. Иногда им удавалось попасть на представление сбежавших поросят, выезд лошади деда Миши или погони стайки гусей за малышами, решивших погладить пернатых. Сейчас в воздухе витало спокойствие, если, конечно, не считать постоянных обитателей Волховских лугов — козлов.

Они жевали травку и пахли. О, небеса, этот запах! Аромат, что оставался с любым приезжим на неделю, был визитной карточкой деревни. Любой, кто проходил через лес «на выход» и залезал в автобус, тут же ловил косые взгляды. Особо нервные водители даже предпочитали высаживать «душистых», как сами же их и прозвали, чтобы не провоцировать бунты в транспорте. Многие шутили, что любой сыр, приготовленный в Волхвах, автоматически становится козьим.

Козлики разбрелись до прудов в низине, уже на подступах к лесу. Они аппетитно кушали травку, перерабатывая её в странного запаха дробинки, которыми Слава однажды растёр укус осы — по совету Андрея, их третьего друга, перебравшегося в город. От души вымазался — смеялись тогда всей деревней! Животные переговаривались напористыми «Беееее» и интригующими «Мееее», делая музыку полей. На чьей-то пасеке жужжали пчёлки, отовсюду доносилось чирикание, под ногами приятно хрустела свежескошенная травка, которую ещё не успели убрать Митрофановы. По пути к Игнату мальчишки погружались в атмосферу заповедника, эдакой книжной русской деревни, где дни, как и люди, похожи друг на друга, уклад сохраняется поколениями, а из радиоприёмников по-прежнему голосит «Маяк».

Под пристальным взглядом быка Сени, подобно монументу стоящему на тропе перед церковью, Женька со Славиком прокрались мимо и, выбрав правильный момент, подошли ближе к Игнату. Лицо батюшки уже приобрело умиротворённые черты, и он расплылся в эйфории. Вид приближающихся озорников никак не отразился на его настроении:

— Смотрите, кто пожаловал в это полуденное пекло! — громким баритоном проговорил церковник и воздал руки к солнцу.

— Здрасьте, батюшка Игнат! — синхронно выдали пацаны.

— День добрый! — кресло-качалка пришла в движение. — Пригубите? — Игнат было потянулся за пустой бутылью, но потом окстился: спаивать ребятню было не по-христиански, тем более, почти всё он уже осилил сам.

— Да мы к вам по делу пришли, — выступил Женька.

— И по какому же, отроки? — Игнат скрестил титанические кисти рук.

— Видели… недавно, как кладбище — Слава покосился на друга, спрашивая глазами, стоит ли рассказывать посторонним об их похождениях (тот кивнул) — восстало.

— И его обитатели по-прежнему стоят там, за ограждением, и чего-то ждут, раз до сих пор никто не пришёл? — зрачки батюшки раскрылись, на левой щеке зародилась ухмылка.

— Оно понарошку, на одно мгновение. В темноте — только надгробия, а как фарами подсветили — появились «человеческие» тени и разрытые могилы. Потом машина проехала, и опять тишина. — Женька закончил историю.

— Детская фантазия… — погрузился в думы батюшка. — Чем дальше, тем сложнее, тем необузданнее становится воображение наших отпрысков — он засмеялся, но так, чтобы не обидеть пацанов. — Помню, как боялись леших, чудовищ из зеркал, которые могли навсегда утащить в другой мир, на темноту постоянно косились, но до восставших мертвецов дело не доходило. Может быть, время иное, может, взрослели быстрее… — Игнат поднялся с «трона» и подошёл к обеспокоенным ребятам. — Однако, запомните, что ни одна сила не может поднять целое, пусть и сельское, кладбище из могилы. Господь иногда делал исключения, например, возвращал Лазаря. Рассказывал я вам про это?

— Кажется, нет — оба понурили взгляд.

— Жаль, моё упущение — сказал священник. — Обязательно поведаю, когда народу побольше будет. Так вот, — Игнат присел на одно колено — ни библия, ни наука не знают способов массового возвращения мертвецов к жизни. Единственный способ — это ваше воображение, — батюшка взъерошил им волосы и улыбнулся — но за пределы головы оно точно не выйдет. Ну что, полегчало?

— В голове… — прошептал Славик. — Да мы просто хотели убедиться, батюшка Игнат.

— Полегчало — сказал Женька. Спасибо! Только… — он взял театральную паузу.

— Что же? — лоб Игната сжался грядками от удивления.

— Только дайте нам хотя бы попробовать вашего питья, с берёзовым соком.

— Нет.

— А понюхать?

— Нет, говорю! Так нанюхаетесь, что потом ещё кого-нибудь воскресите или отлов инопланетян устроите. Вон колодец, в ведре вода свежая, попейте и ступайте с Богом! — батюшка развернул пацанов и те поплелись в обратном направлении, мимо негодующего Сени, на звук блеяния козликов.

5

Крестьяне начали потихоньку уходить с полей, чтобы пополнить запасы сил, необходимые для новых трудовых подвигов. Все разбредались по домам, воссоединяясь с семьями. Дети постарше бегали на водопроводную колонку с вёдрами. Кто-то сперва кормил живность, а уже затем усаживался за общий стол. По всей деревне слышался звук хруста огурцов, шкворчания чугунных сковородок и треск дров в кострах энтузиастов, которым был чужд тепловой удар.

— Галина, бери Женьку и давайте к нам на сиесту — кричала соседке Екатерина Елисеева, мама Славика. — Заделаемся испанцами, у них там такая же жарища. Женщина от всей души засмеялась.

Екатерина ей не нравилась, и причина была лишь одна — их поразительное сходство, проявляющееся как во внешнем виде, так и в поведении. Тяжело представить ситуацию катастрофичней появления на встрече двух девушек в одинаковых вечерних туалетах. И не менее тяжко переживать наличие собственного двойника, который обёрнут в комфорт и благополучие и не стесняется показывать это на каждом шагу.

«Даже сейчас, только взгляните на неё» — ворчливые мысли заполонили голову Галины. «К чему эти кудряшки, какое-то летнее платье с блестящей эмблемой из трёх букв. Зачем, скажите, ногти такие отпускать на ногах — да ими полоть можно!»

Волосы в очередной раз упали Галине на лоб, она сделала привычное движение рукой и закончила боевую раскраску земляного цвета. Она пока не успела освежиться после огорода.

— Конечно, зайдём, готовьте табуретки! — Галина вспомнила всё, чему её учили на театральном кружке.

— Галочка, разместишься на мягком уголке, мы же недавно обновили. — уколола Екатерина.

Бардовое лицо соседки не мог скрыть даже земляной слой.

— Чудесно-прекрасно! — отчеканила она и отправилась к умывальнику.

6

Волхвы утонули в полуденном зное. Огороды покинули даже самые отчаянные батраки. Там, где час назад пробегала ребятня или живность, грунт раскалился до такой степени, что мог обжечь и голые пятки детишек, и гусиные ласты. С улицы доносились только крики деревенских пацанов, которые, вопреки природному страху «чистейшей» воды коричневого цвета, ныряли в деревенский пруд, так полюбившийся местным коровкам. Раз они смогли противостоять целому полку заразы под предводительством кишечной палочки, то от засухи точно не помрут. Потом и они разошлись, кто-то подался через лес. Наконец, наступила гробовая тишина, сопровождающаяся музыкой полей. Волхвы заснули.

7

В это время Тихомир Иваныч, тот самый староста, собирающий толпы детей около костра, лежал за печкой, скрестив руки, и дремал с открытыми глазами. Эта привычка появилась задолго до седых волос и бороды, хотя причину никто не знал, да и сам дед не признавался. В его голове крутилось множество мыслей, и пищей для этих мыслей служили истории, заставляющие кожу слушателей покрываться маленькими пупырышками. Казалось, ночные представления скрывали только часть правды, иначе как объяснить сужение и расширение зрачков деда Тихомира во время этого специфического «транса»? Он будто заново переживал (возможно, выживал) свою собственную историю, и как раз правдивой версией ему никак не хотелось делиться с соседями. Возраст для очередного изгнания совсем неподходящий.

Воспоминания вместе с жарой подняли старца на ноги. Шатаясь, он задел сундук, с которого рухнул огромный самовар. Удар пришёлся на ковёр, откуда торчал огромный амбарный замок, вернее, их было несколько. Эхо пролетело по всей деревне, где-то залаяли собаки. Дед Тихомир замер. Он знал, очень давно знал, что столько замков и массивная кованная крышка, скрывающаяся под заросшим пылью ковром, защищают вовсе не соленья. Именно поэтому движения вернулись к нему спустя пару минут. Лапти зашаркали по полу. Часть кувшина оказалась в большой металлической кружке. Старец уже поднёс кружку к губам, как вдруг замки неожиданно подпрыгнули в эпилептическом припадке.

Припадок повторился, но с утроенной силой. Дед стоял на прежнем месте и не шевелился. Затем замки запрыгали снова. Воздух переполнился напряжением, которое ясно давало понять, либо угроза пройдёт мимо, либо не поможет ровным счётом ничего: ни топор, ни распятие, ни святая вода, ни обрез, который ещё нужно найти. Снова удар. Крышка бешено затряслась. Пыль с ковра подпрыгнула до уровня окна. Тихомир не повёл и бровью. Он упёрся взглядом, а если точнее — силой мысли в отплясывающие канкан замки. Вчерашний рассказчик преобразился в сгусток энергии, блокирующей появление того, что рвалось наружу. Их мыслительные волны переплетались, старец, несмотря на «окаменение», подавлял невероятную мощь там, внизу. По мере того как нарастала концентрация, звук сопротивляющегося железа становился злее, истошнее, мучительней, не предвещая хорошего конца.

Когда лоб Иваныча усыпало каплями пота, а его самого затрясло, нечто закричало из-под земли, издало полный боли вопль и оставило крышку в покое. При этом ни одна живая душа, кроме деда Тихомира, не услышала звуковые волны из чистилища, поскольку их взрыв произошёл на ментальном уровне, заставив зажмуриться того, кто сдерживал этот сумасшедший натиск.

Наконец, возраст взял своё. Тело как подкошенное рухнуло на стол. Иваныч отключился.

8

Очнулся старец только за полночь. Голова раскалывалась. С левой стороны, около уха, пульсировал болевой очаг. Пение сверчков за окном воспринималось куда более раздражающим, нежели оркестр, играющий вилками по стеклу. Рука прошлась по волосам и нащупала огромную шишку, которая, по правде говоря, была меньшим из зол, грозящих хозяину дома. И не только ему.

Мысли опережали действия Тихомира. Почему сейчас? Что спровоцировало ЕГО? Зачем он вернулся? Отложив ответы на потом, дед поспешил проверить барьер, про который он надеялся никогда не вспоминать после заселения в дом. Кряхтя и потирая образовавшийся пенёк на голове, старец согнулся, присел на лавку и резким движением отдёрнул ковёр. «Слава Богу, целы» — он вынес скромный вердикт. Несмотря на то, что замки отплясывали сумасшедшие танцы, они с честью выдержали испытание. Зато дерево крышки, ведущей в подпол, серьёзно потрепало — массивные бруски покрылись паутиной трещин. Благо выручил стальной каркас и дюжие петли.

Ковёр вернулся на прежнее место. Тихомир Иваныч с трудом взгромоздил самовар на сундук. Предпринимать какие-либо действия в ночи, как и сообщать соседям о нависшей над ними опасности, было бы глупо. Потенциальной жертве взбесившегося существа оставалось только одно — думать, причём думать требовалось максимально быстро, ибо там, куда убежал чужак, могло не оказаться столь прочного барьера. И выследить его не позволяли ни собственные силы, ни расстояние. Единственный человек, способный выслушать подобный рассказ, уже крепко спал неподалёку от колокола, и будить его сейчас было равносильно спуску в погреб в одиночку. Чистое самоубийство.

Тело болезненно отзывалось на любое движение. Ментальное напряжение шипами вонзилось в мышечные волокна, дало импульс силой парового молота по костям, отсчитавшим свыше 90 лет; ноги и руки тряслись. Из левой ноздри аристократически длинного носа проложила путь засохшая струйка крови. Однако, рассудок был готов к тому, чтобы вступить на путь исправления ошибок прошлого, плоды которых несколько часов назад пытались выбраться наружу и превратить в пустошь не только Волхвы, но и всё, что могло попасться ему на пути.

«Грехи отцов…» — Тихомир Иваныч тяжело вздохнул. «Вчерашний кошмар, зарождённый в умах прижавшихся друг к дружке детей, явился творить быль. Жестокую. Кровавую. Без разбора. Тёмная энергия, заточенная в столь яростном сосуде, жаждет отмщения, которое за время нахождения в плену рунических оков достигло адской точки кипения…»

Старик спровоцировал хруст позвонка, покрутив голову в разные стороны. Нервы.

«Наша с ним связь до сих пор прочна, и, может быть, я завёл разговоры о движении литосферных плит неспроста? Вдруг мне послали предостережение, как раз в тот вечер, за полдня до появления… Хорха.»

Вслед за произнесением имени существа по ноющей спине пробежал лёгкий холодок, будто ему был послан мыслительный сигнал. Дед Тихомир подумал о сказочном персонаже, которым пугал детей, он знал настоящее имя существа, и ни при каких обстоятельствах не собирался «обращаться к нему напрямую», однако, жуткий «отклик», снизивший температуру тела, всё же сработал, чем вызвал неподдельную тревогу. Чаша везения во время второй шоковой обороны могла склониться на другую сторону. Ночь потворствовала ЕГО свирепству, а старик еле стоял на ногах.

«Опасения терзают мой мозг, не выдержит, боюсь». — Иваныч старался включить защиту. «Прочь, гнать мысли прочь.» — он давал себе установки, на уровне нейронных реакций, вгрызаясь в кору, возводил прочные бетонные стены. «Что угодно, нужно быстро переключаться. Самовар. Чай. Нет.» — глаза обстреливали скромное жилище. Взгляд остановился на ковре и выпирающих замках. Каждая клеточка ждала звука удара нечеловеческой силы и истошного вопля замков. К счастью, эти мысли прогнал как будто специально собранный рой сверчков за окном.

«Подыграть им, точно» — губы Тихомира приняли форму музыкального инструмента, и из них полились ноты, гармонично ложащиеся на ритмичное потрескивание во дворе дома. Казалось, сверчки вторят ему, чуя надвигающуюся опасность.

Иваныч распахнул дверь и вышел на порог, не выключая свою «губную гармошку». Он на всякий случай посмотрел по сторонам — в окнах царила кромешная тьма, все соседи спали. «Ещё бы, столько горбатиться на грядках» — промелькнуло в голове. Позволив мимолётному трансу полностью забрать собственное внимание, дедушка не заметил шелест в кустах за домом, перетекающее в быстрое движение нескольких конечностей по сухой траве. Шум нарастал вперемешку с фырчанием. Подобных звуков точно не мог издать тот, кто ходит на своих двоих.

До последнего момента Иваныч был устремлён в сторону леса. До последнего момента он находился в симбиозе с деревенской фауной.

9

— Кто это?! — вскрикнул старик, когда нечто мохнатое проскочило вплотную с его ногами.

Вместо ответа на него уставилась пушистая мордочка с высунутым языком и оттопыренными ушками. В этот безумный ночной час Тихомир Иваныч оказался не одинок.

— Джек! — он тут же забыл обо всём, обрадовавшись появлению верного друга. Почему не спишь? Соскучился?

— Гуав! — задиристо ответил Джек.

Своей собаки у деда Тихомира не было, но Джек, соседская дворняга, приковывающая взгляд своими громадными размерами и ниспадающей шевелюрой, сразу подружилась с ним. Может быть, из-за их схожей седины, которой Джек был награждён с рождения. Седой волос скрывал настоящий возраст. Пёсик даже иногда вёл себя как глупый щенок, когда прятался под сенями деда Тихомира во время грома. После бури сначала показывались ушки, а затем их обладатель. Деда такие причуды от души забавляли.

— Все видят по десятому сну, приятель, одни мы с тобой шатаемся тут по-холостяцки.

Джек продолжал вилять хвостом, намекая, чтобы его усердней гладили.

— Гуав-Гав! Гав! — четвероногий друг согласился.

Тихомир Иваныч покосился на дом. Ему казалось, что невидимое лассо заарканило его и старается всеми силами затащить внутрь, заставить отворить все замки и освободить проход. Чувство дьявольского притяжения.

«Нет!» — мысленно он стукнул кулаком в грудь.

— Эй, лохмач, составишь мне компанию? Ты же любишь гулять в лесу?

Конечно же, Джек обожал проводить время рядом с Тихомиром. Лес же он использовал как площадку для оттачивания навыков охотника. Иногда грибника. Правда, последний случай с подозрительными лисичками едва не вышел пёсику боком. Благо выручил дед, отпоив настоем. Джеку вообще нравилось уходить подальше от домов, от других людей, что не похоже на обычных собак. И сейчас это оказалось как нельзя на руку для старца, потому что он собрался узнать, куда скрылся Хорх, и где тот может появиться в самое ближайшее время.

— Гав-гав-гав! Гуууааав! — хвост Джека превратился в пропеллер. Он первым взял курс на коммуну величественных сосен, одновременно грозно и оберегающе зажавших Волхвы в свои хвойные тиски.

— Только держись рядом, Джек! Рядом! — распорядился старец. «Неизвестно чем может закончиться наша прогулка, дружок…» — добавил он уже про себя.

10

Троица подозрительно одинаковых парней, отличающихся худобой и подозрительными стрижками «горшок», только вышла из самого последнего дома и виляющей походкой устремилась ко входу в лес, где была прочерчена широкая колея. В Волхвы они приехали на мотоцикле, но сейчас шли, если это так можно назвать, пешком. Даже тащить двухколёсный агрегат с люлькой они были не в состоянии, и его им пообещал вернуть хозяин дома — электрик Семён, жена которого разогнала пирушку по возвращении из города. Семён уже храпел под одеялом, а гостям посчастливилось совершить марафон через весь лес, стараясь не попасть под лопасти вертолёта в своих головах. Если бы Женька со Славиком находились рядом, они б наверняка рассмотрели в них восставших мертвецов.

Изрядно выпившая компания кое-как растянулась по ширине колеи и начала продвижение в глубь чащи. Сначала они шли сплочённо, положив руки на плечи. Миновало примерно 200 метров, и Шура, самый крайний, неожиданно нырнул в кусты щучкой, издав ужасный рык.

— Тряпка! — заорал Федор, что был по центру. Дотерпеть, что ль, не мог?!

Шура хотел ответить, развернулся (мутные глаза прорезались сквозь ночную тьму), но в следующую секунду снова припал к обочине, разразившись рыком ещё большей силы.

— Баба со слабым желудком! — Фёдору было тяжело держать Василия, тот почти отключился. Возвращайся, он щас рухнет, к такой-то матери!

Ослабленный алкодруг пополнил строй, и они поплелись дальше. Ноги их уже не слушались. Шёпот хвойных деревьев воспринимался мантрой, разбивших лагерь сектантов неподалёку. Мрак давил на без того замученные головы, с трудом воспринимающие реальность. Каждый шаг давался сложнее и сложнее.

— Баста! — нарушил тишину Фёдор!

— Чи… чего? — Шура, вжавшийся сам в себя, повернул голову. Лицо выражало тотальное равнодушие ко всему. Это был натуральный ходячий труп, который только и делал, что портил кусты.

— Этот мешок кончился! — он махнул на Васю.

— И чи… чи… чего делать?

— Ночевать, дубина! Давай укладываться!

Фёдор мог похвастаться большей закалкой, нежели собутыльники, жизненных сил которых тогда едва хватало на поднятие собственных век. Их могли побить дети школьного возраста. Чего уж говорить про бойких деревенских женщин, одна из которых полчаса назад взорвалась в гневном припадке.

Сохранивший рассудок товарищ резко взял влево и попёр тараном к большому сваленному бревну, где рядом прослеживался свободный травяной участок. Этого было достаточно для фрахтования трёх тел. Шуру предусмотрительно определили поближе к кустам. Вася примостился вдоль бревна. Сам же Фёдор, превратившийся в мамку беспомощных туповатых детей, соорудил себе травяную подушку и отполз под сосну. В считанные секунды троица утонула в крепком лесном дрёме.

11

«Какого чёрта!» — Фёдор резко открыл глаза. Понадобилось время, чтобы возникшие в голове вопросы нашли ответы: «Что за поляна?», «Почему мы в лесу?» и, основной, «Где все?». Не успев подобрать ответы, он начал паниковать, приговаривая:

— Бросили, подонки, уползли. Куда идти-то? Где, блин, я вообще? Ау, мать вашу, раз так! Ау! — Фёдор кружился вокруг своей оси. Похмельный синдром туманной дымкой нависал над обоими полушариями, они были не в состоянии нормально работать. Но стоило ему успокоиться, как первые признаки наличия живых людей тут же дали о себе знать. Паникёр долго всматривался в сторону зарослей бузины, сужая зрачки, которые вскоре бешено расширились.

«Ноги!». Чьи-то ботинки — и он знал, чьи — по-мертвецки высовывались наружу… «Шуру утащили!» — пришло на ум Фёдору.

Медленной поступью, как по учебному минному полю в армии (хотя тогда оно оказалось «заряженным» — полкан Бичук любил пошутить), он приближался к подошвам с надписью 42, выставив руки вперёд, чтобы отреагировать на возможную угрозу. По правде говоря, такой позы хватило бы разве что на внезапные объятия, которые не заставили себя ждать.

Когда до оторванных ступней, смотрящих носками в землю, оставался метр, кусты зашевелились. Фёдор почувствовал тепло в районе левого кармана трико, но ему было некогда осознавать стыд — он прокручивал свою жизнь. Дойти до женитьбы не хватило времени — обвешанные бузиной ветки расступились, и существо странной формы набросилось на него. Предсмертный обморок обошёл Фёдора лишь чудом — сказалось содержание спирта в крови.

— Федоркааааа! Это же ты! — завопило существо, ранее известное как Шура.

— Баклан! — он отверг объятия и зашвырнул товарища обратно.

— Не кипишуй, Федь, мы чутка расползлись. Васёк, вон, шиповник облюбовал… Жив ли, как думаешь?

— Щас исправлю! — всё ещё злился Фёдор, стараясь прикрыть штаны.

Он перешагнул через бревно, добрался до кустов шиповника и, сделав пару гребков, обнаружил второе тело. Тело издавало аппетитный храп.

«Готов» — подумал искатель приключений.

— Федь, тут хорошо… Я спать… до утра — Шура зевнул и моментально отключился.

Спустя пару минут, на один источник храпа стало больше.

— Спите, синяки… — отмахнулся Фёдор.

Сам он не мог заснуть — сердце до сих пор пыталось пробить обтянутые кожей рёбра. Уйти в посёлок? Не в чести бросать товарищей и отправляться в деревню. Да и дорогу, по правде сказать, Фёдор подзабыл.

«Буду баранов считать» — он нашёл выход. Улёгся на бревно и закрыл глаза. «Раз баран, два баран, три…».

12

На 45-том баране невидимая воздушная пуля прошила голову. Фёдор очнулся, но так и не пришёл в себя. Он не думал ни о друзьях, ни о штанах — вообще ни о чём. Туловище приняло вертикальное положение. Ноги медленно, попеременно шли в ведомом только им направлении. Полянка с друзьями вскоре вообще скрылась из виду. Хвойные ветки чертили на лице узоры, но в итоге освобождали путь, как швейцар приглашает в открытую дверь. Фёдор продолжал идти, заарканенный духом леса — это пришло бы в голову, сохрани он рассудок. Бревно и спящие вокруг него превратились в маленькую точку, бережно укрытую загромождением сосен. Широко открытые глаза смотрели на меняющийся ландшафт, но, казалось, хранили полнейшее недопонимание, будто до сих пор спали.

Трудно сказать, как далеко в чащу забрался Фёдор, вернее, его тело, но разбуженные первыми лучами солнца и утренними позывами Шура и Василий долго бегали вокруг той самой полянки, чтобы найти хоть какую-нибудь зацепку. Они посчитали, что Фёдор, наплевав на них, добрался до посёлка и давно уже обдувал подушку перегаром. Плюнув на поиски, парни выбрались на колею, на годами протоптанный маршрут. Вдвоём. В деревне сказали, что ни одна собака не озвучила появление Фёдора. На спинах друзей выступил холодный пот. Они в ужасе переглянулись. Тогда вряд ли кто-нибудь взялся предсказывать, сможет ли тройка в полном составе снова добраться до Семёна из соседней деревни.

Пока Шура и Василий пребывали в безмятежной стране сновидений, их приятель, подчиняющийся неведомой силе, забрёл туда, куда бы не отважился отправиться ни один заскучавший подросток.

Если бы Фёдор мог напрячь голосовые связки, то он бы описал подозрительного вида скалу, больше напоминающую укрытую чёрными соснами юрту, где уже лет 500 не жили люди. Деревья казались живыми, но выглядели так, будто пережили страшную угольную бурю, способную стереть с лица земли целые города. Они предупреждали и одновременно отпугивали путников.

Сквозь ветви, похожие на лапы костяного дракона, прослеживался проход внутрь.

В детстве Фёдора пугали ведьмами, колдуньями, он мог поклясться, что слышал оборотня, и часто рассказывал, как в ночи приходилось убегать от этих тварей, когда воображаемые шабаши бушевали поблизости от родного посёлка. Но то были сказки, вызывавшие приятные мурашки и напоминающие, что ты находишься здесь, сейчас, живой и в меру здоровый, а все враги просто питаются силой слов, нет повода их бояться. Но вы точно не думаете о «приятных мурашках», когда становитесь плотвой на крючке, которой дарована единственная способность — следовать за блесной в ожидании грядущей участи. И загробная, потусторонняя аура этого места, где из убитой засухой земли пробивается каменный бункер, затягивающий любого своими лапами из чёрной хвои, могла предвещать скверный исход.

Эмоции молчали. Фёдору не давали думать. Вдруг ноги снова пришли в движение. Он приблизился к разлому, благодаря своей худобе, протиснулся в трещину и исчез в непроглядной тьме. Далёкий собачий лай должен был послужить предупреждением, но… как эта несчастная марионетка могла его услышать?

13

Экспедиция деда Тихомира и Джека уже начала убаюкивать обоих. В сердца полагавшихся на интуицию старца путников потихоньку прогрызался червь сомнения. Исхоженные вдоль и поперёк тропинки, повторяющиеся лесные ландшафты с шоколадных конфет, сонное царство вокруг и никаких зверей под пристальным взглядом полной Луны. Уныло болтающийся хвост Джека показывал, что пёсик скоро потребует возвращения в более уютное место. Дед не соглашался.

Без карт и зацепок, кроме головы Иваныча, вооружённые фонарём скитальцы проблуждали ещё один час, сильно замедлив темп. Разочарование усиливалось. Но старец чувствовал, знал, что не смесь безысходности со страхом вытолкнула его вместе с четвероногим другом посреди ночи. Чтение знаков помогло ему в войну, поможет и сейчас. И знаки эти определённо были. Где-то в сплетённых линиях эфира, под слоем кучевых облаков, почти слившихся с тьмой. Что-то было. Оно расплывалось пульсирующей вспышкой, а затем пропадало. Через десяток-другой шагов появлялось снова. Вряд ли Джек мог видеть эту путеводную кляксу гигантских размеров, это была забота Тихомира.

Тьма поглотила путников. Они слились с ночью. Лунное сияние едва помогало различить стволы деревьев, весь обзор вокруг был залит вышедшим из берегов нефтяным месторождением. Внутренний барометр стал подавать тревожные сигналы, будто невидимый гигант накрыл их огромным куполом. Поднялось давление. Участился пульс. Из-за преследования кляксоподобного сигнала рассудок прогонял обыденные размышления. Мысли сжались, они легли на один единственный вектор и только…

— Туда, Джек! — старец внезапно ободрился и ускорил шаг. Пёс побежал за ним.

Обманывая свой возраст, Тихомир ловко проскальзывал меж препятствий. Его спутник старался не отставать, хотя под таким напором, надо признать, это давалось нелегко. «Старик обезумел! Он нашёл золотую жилу? Дверь в лучший мир? С цепи сорвался!» — возможно, думал про себя Джек.

— Не отставай, мы почти добрались! — подогнал зверька Иваныч.

Шустрые удары хвоста и натужное дыхание послужили одобрительным ответом.

Они отсчитали 20 сосен, пробежали полянку с пеньками, добрались до густых зарослей поразительно чёрных деревьев, и, вместо того чтобы осмотреться и проложить нормальный маршрут, дед Тихомир, подобно отчаянному юнцу, нырнул в хвойное озеро, залитое углём. Джек последовал за ним.

Только чудо помогло им остановиться на краю холма, которого отродясь не было на этом участке, как и ужасных деревьев чёрного цвета, сочащихся первобытным злом. Справившись с гравитацией, старец начал всматриваться вдаль, однако, собачье чутьё опередило — Джек начал громко лаять в сторону каменного изваяния. Эта площадь, на удивление, лучше освещалась, поэтому можно было разобрать, что к этому скальному «шалашу» приближается тень, обычная тень, совершенно обычного человека.

Пёс продолжать лаять. Всё сильнее и сильнее.

Тихомир Иваныч изменился в лице, его охватила тревога и ужас одновременно. Он рванул прямиком с холма и закричал:

— Кто бы ты ни был — остановись! Не заходи внутрь! — вопль был пропитан сумасшедшей энергией.

Лай Джека вторил мощным словам.

Но человек (это совершенно точно был человек) не подавал виду, будто специально игнорировал крики. Он приблизился к разлому, который уже бросался в глаза. Человек замер.

Мчащимся с холма оставалось преодолеть каких-то 150 метров, чтобы оказаться перед незнакомцем. Они из последних сил быстро перебирали ноги — последний раз Тихомир так спасался от минометного обстрела в 43-тьем. Расстояние сократилось до 50 метров, и тень растворилась. Добравшись до того места, где стоял таинственный человек, они увидели лишь разлом, в котором растворился незнакомец. Недолго думая, дед Тихомир последовал за ним.

14

Джек не смог. Пёс прыгал в довольно широкую трещину, но у него никак не получалось оказаться внутри. Похоже, колдовство опять было связано с мыслями, ибо Джек раз за разом упирался в воздушную заслонку, для пробития которой не хватало силы энергетического поля собаки. Наконец, он остановился, плюхнулся на убитую засухой землю, попытался отдышаться. Если бы только ему позволили.

Джек встрепенулся. По его вечно спадающей шерсти прошлись разряды статического электричества. Верный друг, как это ни странно звучит, оказался под напряжением. Паника закрутила его. Пёс забегал по кругу. Со стороны казалось, что он носится за собственным хвостом, как любят делать все собаки, но, на самом деле, на Джека обрушилось всё окружающее пространство. Графитовые деревья, стоящие на защите разлома, где скрылся неизвестный человек и дед Тихомир, скрутились в форму сферы и стали зажимать Джека в свою ловушку. По псу бегали микроскопические разряды, они жалили его. Гневный лай понемногу вытеснило испуганное взвизгивание. Джек заскулил. Он не понимал, что происходит. Никто на его месте не понял бы, что происходит. Чёрные драконьи крылья уже накрывали его, не помогал даже лунный свет — ночное светило предпочло не смотреть на ужас, разворачивающийся на полянке около скальной юрты. Давление, которое на момент безумного рывка сдвинулось на второй план, вернулось с утроенной силой, достигнув пика. Находящийся в осаде тысячи электрических пик пёс припал к земле, затянув едкий запах сгоревшего леса. Он испуганно прижал уши и пал вниз. Сфера сжалась до предела. Невидимые когти впились в него, после чего он уже не видел ни света, ни намёка хотя бы на блеклый лучик. Тьма поглотила его, и мучения Джека закончились.

Теперь лишь тот несчастный, который лишь по чьей-то злой воле мог оказаться на выжженной поляне около скальной юрты, увидел бы обладателя некогда развивавшейся шевелюры, бездвижно лежащего около большой каменной глыбы. Джек не убежал, хотя был шанс. Он остался ждать своего верного друга, прыгнувшего в неизвестность. И ему было страшно жаль, что не получилось последовать за ним.

15

Кровь деда Тихомира закипала. Во время погони он забыл обо всём: о возрасте, о костях и остатках мышц 90-летней давности, об этом дьявольском окружении, от которого вода могла покрыться коркой льда, а зубы — превратиться в кастаньеты, отбивающие нервный ритм. Даже Джек, бедный Джек, сам вызвавшийся в это приключение, окончательно отошёл на второй план. Только незнакомец. Только мрачная тень, приковавшая к себе внимание с того проклятого холма, на которую они обратили внимание, когда человеческая сущность, призывающая уйти, развернуться и бросить это место к чёртовой матери, проиграла, и расплывчатая клякса увлекла их за собой. И они поддались. Почему?

Потому что один из них знал жуткую правду, которая могла последовать за исчезновением человека в проломе с энергетическим барьером. И если бы он достиг своей цели, покуда до этого поглощения уже был совершён сбор необходимых человеческих душ, пришлось бы готовиться к судному дню.

— Мракобесие! — прорычал старец, как только его тело переместилось на другую сторону. — Где ты? И кто ты, человек?!

Человек не спешил с ответом. Окружение было на его стороне. Казалось, что тьма свисает с едва заметных стен пещеры сгустками и вот-вот начнёт капать и пачкать одежду; сейчас эта жижа зальёт глаза и тогда шансов выбраться отсюда живым не останется вообще. Такого пленения Иваныч не пожелал бы и злейшему врагу. Можно ли было двигаться через подобную пелену, не боясь оказаться в волчьей яме или ловушке, испепеляющей тебя заживо, как ту полянку около входа? Выбора не оставалось. Вернее, его уже сделал незнакомец, чьё дыхание должно было доноситься поблизости. Должно, но не доносилось! И тут Тихомир Иваныч крепко задумался: «А человек ли это вовсе?»

Старец пошёл вперёд. Тяжелый пещерный воздух больно бил по разгоряченным от беготни лёгким. Он выставил руки вперёд, делая каждый шаг так, будто пересекает кишащую аллигаторами Амазонку ночью, под лунным светом и по головам рептилий. Один аккуратный шажок. Другой. Воображение рисовало картины из пещеры троллей, где пол устлан костьми вперемешку с останками убитых животных. Сами тролли, прекрасно чувствовавшие себя в ночное время, давно промышляли снаружи в поисках свежих жертв, а он, старый дурак, забрался в их логово, чтобы докопаться до истины и, возможно, предотвратить конец света.

Сделав ещё пару шагов, дед Тихомир понял, что подстроился под темноту, так как давление больше не терзало трещащую по швам голову, и глаза могли сфокусироваться на мелькающих силуэтах вдалеке. Сказать, что они не понравились ему — отнюдь; старца терзали совершенно иные тревоги, и теперь сердце забилось так, как никогда прежде. Из-за поворота стали выглядывать отблески мистического свечения, раскрывшие наскальную роспись — целая россыпь рунических знаков, с виду насчитывающих не одну тысячу лет до нашей эры. Пещера, как потом догадался старик, была воплощением заклинания такой силы, что легко бы заставила планету крутиться в обратном направлении. Знаки питали её, как плутониевый стержень насыщает энергией атомный реактор. И в самом центре этого колдовства сейчас оказался он и его дорожный мешок, переброшенный через плечо.

Ландшафт уходящих вдаль стен понемногу стал меняться, а плотность знаков возрастала. Вскоре он дошёл до участка, когда, спрятавшись за выступом, увидел настоящую гирлянду из символов, стекающихся к — Тихомир слегка высунулся из-за каменной преграды — огромной двери! Прямоугольное изваяние чуть подавалось наружу. Оно было скорее похоже на саркофаг, замурованный в стене, а вовсе не на обычную «Калитку в другой мир», как подумал про себя дед. Саркофаг отличался мощной защитой, способной выстоять против любого оружия. Помимо внушительного вида, его вдобавок окутывала полупрозрачная аура, которая считывала каждого, кто осмеливался приблизиться к этому проходу. Если бы не она, не плотный воздушный поток, Джек мог оказаться рядом, в этой смертельно опасной пещере, но живым. Как пролез сам Тихомир — остаётся загадкой.

Зачатки мыслей насчёт пропавшей собаки были изгнаны появлением призывателя. Тихомир ужаснулся, когда к двери приблизился не кто иной, как Фёдор из соседнего посёлка. Старик правильно делал, что выжидал и держался на расстоянии — лицо Фёдора исказилось, впало, изо рта капала слюна, а сам он шаркал, загребая ногами.

Когда Фёдор начал медленно проговаривать одному ему ведомые слова на каком-то мистическом наречии, Иваныч понял, что перед ним самый настоящий призыватель, потерявший человеческую природу, и приближаться к нему — обрекать себя на гибель.

Тихомир Иваныч не покидал укрытия, хотя зло, скрывающееся в недрах такого жуткого места, возможно, совсем рядом, уже знало о его присутствии. Возможно, даже само вело старика, чтобы отомстить после случая с вторжением в деревне. Фёдор, вернее, то, что когда-то было им (правда, человеческие черты он не потерял — стрижка «Горшок», целая рубашка со штанами, кроссовки с тремя полосками и кожа без единого прыща, натянувшаяся на продолговатом лице) тоже чувствовал чужую, но по-своему родную энергетику, ибо манящая его сила резко отличалась от привычного, скажем так, доброго мира. Однако, сопротивляться не было сил.

Губы Фёдора едва шевелились, ему не требовалось кричать, чтобы запустить реакцию, которая не заставила себя долго ждать. В первые мгновение не было ничего, кроме невнятного бормотания. Через минуту рунического диктанта по всем поверхностям пошла легкая вибрация. Дальше она начала бешено нарастать. Когда у Тихомира затряслись кишки, а весь обод двери расчертил мертвецкий синеватый луч, старец понял, что промедление и страх, сковавший тело, превратят в пепел всю их экспедицию и гибель Джека, о которой он ещё не догадывался, станет напрасной.

Потребовалось чудовищное усилие, чтобы рука деда добралась до мешковидной походной сумки. Он прощупал содержимое, удостоверившись в наличии нужной ему вещи, и на какой-то момент переключил мысли на Фёдора, сильно зажмурившись, будто собирается разорвать его на части. Тщетно. Между призывателем и саркофагом установилась слишком прочная связь, чтобы кто-нибудь извне смог нарушить её, чересчур прочная. Лоб старика разгладился, и его взору предстало зрелище, куда хуже, чем было до опущенных век.

Огненный свет проник в тело Фёдора. Тот неестественно прогнулся назад, не выдержав напора. Зарево циркулировало энергетическим потоком от двери к призывателю и обратно. Тем временем, дрожь превратилась в землетрясение. Ещё пара мгновений — и навсегда замурованное нечто по ту сторону выбралось бы наружу.

Рука Тихомира на этот раз гребком нырнула в сумку и вернулась в прежнее положение уже с запасным планом — обрезом. Старец не особо доверял этому способу, несмотря на то, что проговорил тонну молитв и окропил ствол святой водой. Он и сейчас перебирал всех святых, мучеников и обращался ко всем известным богам, вплоть до африканских племенных, параллельно взводя курок.

Иваныч выпрыгнул из укрытия в полный рост, будто приготовившись к последнему бою в своей жизни.

(Федя, прости меня) — проговорил он про себя.

Раздался грохот выстрела, за ним сразу же последовал второй, после которого дед машинально забросил ещё пару патронов 12-го калибра.

И не зря — первые залпы достигли цели: картечь разнесла часть головы, отбросив ошмётки из волос с кожей в дальний угол; челюсть превратилась в месиво, а из свежих ран хлестала кровь.

(Вдруг всё это плод его воображения? Вдруг я стал убийцей? Вдруг меня одурманили?)

Однако, яростный свет выстрелы не остановили. Теле по-прежнему было пронизано энергетическим потоком.

— Господь Всемогущий! — Тихомир Иваныч в открытую пошёл на врага, произнося молитву стальным голосом.

Дуло обреза извергло две новых порции дроби. Выстрелы прошли чуть ниже, обнажив шею и раздробив плечи призывателя. Свет не ослабевал.

— Отец наш небесный! — дуплет снова пополнил дуло.

Громкие хлопки эхом разнеслись по всему гроту. Казалось, что в любой момент рухнут стены. Уши деда Тихомира заложило, но ему было всё равно.

Фёдор стал совсем не похож на себя. От головы практически ничего не осталось. Рубашка свисала лохмотьями, кровь била фонтанами.

— Дай нам сил!

Окружение завибрировало с новой силой, перейдя в мощное землетрясение! Что-то произошло! Казалось, пещера начала стонать, однако, низкий гул издало то, что находилось по ту сторону саркофага, то, что всеми силами старалось оттуда выбраться. Вибрации нарастали.

Кисти рук выполнили заученное движение. Тихомир Иваныч погрузился в подобие транса. Он стрелял и перезаряжал. Стрелял и перезаряжал, пока не кончились все патроны. Он понимал, что силе, сдерживающей остатки того, что было Фёдором, 12-тый калибр всё-таки причинил вред, и их связь разорвалась. Дедушка даже не осознавал (или не хотел осознавать) свою цель, куда вылетела уже десятая пара смертельной дроби. Под градом выстрелов призыватель больше не говорил — он потерял физическую возможность. Поза резко изменилась — сейчас вместо Фёдора в воздухе повисла некая биологическая масса, чудным образом налипшая на поломанные кости. В ней уже не теплилась жизнь. Душа покинула тело пару минут назад — в запале Иваныч не мог точно зафиксировать время смерти, но продолжал стрелять, как умалишенный, при этом, сам того не замечая, издавая истошный вопль.

— И убереги от лукавого! — последовал насыщенный яростью крик старца, когда тот разрядил последнюю пару патронов уже практически в воздух и увидел, что безжизненная масса рухнула на пол. Фёдора не ждали пышные похороны.

По потолку и стенам поползли трещины — дед проводил их глазами, у него чуть не закружилась голова от такого манёвра — опять напомнил о себе упадок сил. Трещины расползались с невероятной скоростью. Они усеяли весь грот так быстро, будто разом началось несколько землетрясений. Мешкать было некогда, поэтому дед сразу рванул обратно, причём как раз в тот момент, когда часть свода пещеры обрушилась на останки Фёдора.

(Вряд ли кто-нибудь отважится навещать его на этой могиле)

Мрак по-прежнему застилал глаза подобно тягучей жидкости, но рефлексы взяли верх — Тихомир быстро преодолел несколько поворотов, стараясь умчаться подальше от завалов за спиной, где нарастал грохот от падающих глыб, готовых в любой момент погрести его под собой. В кровь снова влили галлон адреналина. Стопы перебирали темноту, каждый шаг в которой казался пробежкой по органической субстанции, оставшейся позади: где-то в голове отдавалось звонкое эхо от ломающихся костей; в ушах по-прежнему стояло гудение бесконечной череды выстрелов (он ещё долго не забудет их); лодыжки вязли в воображаемом болоте чёрной слизи, с аппетитом поглощающей всё живое. Дед Тихомир убегал не из пещеры — он спасался из сеней чистилища, не иначе. Хотя на самом деле грот ни капли не поменялся. С тем лишь отличием, что существовать ему оставалось каких-то жалких пару минут. Горы, появившиеся там, где со времён первых жителей возникали только холмы да сосны, неожиданно вздрогнули. Рядом со старцем прошёл отбросивший его в сторону импульс. Справа образовался проход. Без лишних раздумий он тут же нырнул в него.

16

Если бы кто-нибудь взялся расспрашивать Тихомира Иваныча насчёт прошедшей ночи, о его возвращении, то в ответ получил бы пару колких фраз про крепкий сон и любопытство, сгубившее кошку. Отчасти это было правдой, потому что последствия спасительного рывка в голове старца отпечатались не иначе, как обыкновенный обморок. Дед Тихомир отключился, хотя во время бегства он заведомо готовился спасаться от дьявольских угольных сосен, казавшихся ему ожившими, и перебирать онемевшими от ужаса ногами, пока не наткнётся на точку выхода. И тогда он бы вспомнил про Джека и осознал, что больше никто не придёт прятаться от грозы под его сенями.

Когда Иваныч продрал глаза, перед ним предстал собственный дом, который никак не мог быть чистилищем. Хотя назвать по-другому едва не поглотившее его место, не поворачивался язык.