Чувства на продажу

Роман Афанасьев, 2023

В этом сборнике, под одной обложкой, собраны рассказы и повести, написанные автором за последние двадцать лет. В него вошли как старые, давно известные произведения, так и новые, не известные широкому кругу читателей. Произведения разбиты по темам – одна часть посвящена Научной Фантастике, другая – Фэнтези, в третьей собранные необычные и мистические рассказы. Даты создания – самые разные. От первых проб пера до современных повестей.. Такой широкий спектр тем дает возможность по новому взглянуть на творчество автора, на его попытки найти свою тему или сыграть на «чужом» поле.

Оглавление

  • Часть первая. Прекрасное далеко

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Чувства на продажу предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Часть первая

Прекрасное далеко

Мир будущего прекрасен и забавен. Иногда более забавен, чем прекрасен. Иногда уродлив, жесток и отвратителен. Но это наш мир. Наше будущее. И в конце концов он будет таким, каким мы его сделаем.

Запрещенная профессия

Павлов сидел за белым пластиковым столом, угрюмо разглядывая глубокую тарелку, до краев заполненную серой питательной массой. Серая комковатая гадость разрабатывалась лучшими диетологами Земли и считалась идеальным рационом для работников орбитальных станций. Но от этого не переставала быть гадостью.

Вяло потыкав ложкой в кашицу, Павлов поднял голову и обвел мрачным взглядом пищеблок, служивший команде и столовой, и кают-компанией, и залом совещаний. Небольшой круглый зал с белыми стенами был пуст и темен. Световые ленты на потолке были притушены, освещенным оставался лишь длинный центральный стол. Закругленные углы, без единой острой грани, утопали в полутьме. Стенные шкафы — такие же белые, как стены и такие же гладкие, робко светили из темноты индикаторами закрытых замков. Темнота. Одиночество. Невыносимая тяжесть на плечах. И безвкусная жижа в тарелке — вот удел тех, кто остался на орбите.

Тяжело вздохнув, Павлов зачерпнул ложкой кашу и решительно сунул ее в рот. Нужно подкрепиться. Скоро смена — придется выйти наружу и проверить, как роботы-сборщики установили новые секции оранжереи.

Яркий свет под потолком вспыхнул так внезапно, что Павлов чуть не подавился. Кашлянув, он обернулся, нашаривая взглядом виновника переполоха. Тот стоял в дверях, улыбаясь в рыжую бороду — почти два метра, девяносто килограмм, груда мышц, упакованная в серебристый рабочий комбинезон с оранжевыми метками технической службы на плечах. Семен.

— Салют! — пророкотал гость, двигаясь к ближайшему белоснежному ларю, растянувшемуся от пола до потолка. — Опять давишься этой гадостью?

Павлов нахмурился. Семена, техника-настройщика систем, он недолюбливал. Жизнерадостный юнец, считающий, что неопрятная борода каким-то образом добавляет ему солидности и возраста. Первый рейс, первые сто суток на орбите. Хороший инженер, но пытается вести себя как ветеран, да еще и ерничает над всем, чего не понимает. Это терпимо в быту, но на работе доведет когда-нибудь до беды.

Семен, тем временем, не дожидаясь ответа, распахнул дверцу низкотемпературного ларя, именуемого в обиходе просто «холодильником» и вытащил из него огромный зеленый огурец. С пупырышками. С глянцевым блеском. С крохотным иссохшим хвостиком.

Павлов нахмурился еще больше, глянул в свою тарелку. Семен взял огурец за хвостик, сунул в рыжую бородищу и смачно захрустел. Павлов вздохнул.

— Отличный урожай, — поделился впечатлениями Семен, подходя к столу. — Михаил Саныч говорит, что в этом цикле соберем овощей на двадцать процентов больше.

— Соберем, — буркнул Павлов, не поднимая взгляда от тарелки, — если кто-то, наконец, починит климатическую установку в третьей секции.

— Ой, да ладно, — Семен плюхнулся на пластиковый стул, взмахнул огурцом. — Все климатические отклонения в пределах нормы!

Павлов медленно поднял взгляд на радостного техника и сжал зубы так, что на скулах заиграли желваки. Ему было почти тридцать, он чисто брился, ненавидел небрежность в любой области. И только что потерял смысл жизни. Семену было двадцать, он был жизнерадостен, расхлябан, бородат, вечерами бренчал на гитаре и мечтал об аутентичном шерстяном свитере с высоким горлом. Павлову очень хотелось сказать Семену что-то плохое и резкое. Прямо сейчас.

— Мальчики, умоляю, прекратите кушать образцы для тестирования! В самом деле, что же это такое!

Грубые слова замерли у Павлова на языке. Он обернулся и немного смущенно глянул в сторону нового посетителя столовой. Михаил Александрович Зеленский, начальник биологической части, был милейшим человеком. Невысоким, чуть полноватым и абсолютно седым. Ему давно минуло шесть десятков, и поговаривали, что это его последнее дежурство на орбитальной станции. Дескать, на Земле его давно ждет кабинет преподавателя в родном институте Орбитальной Биологии и Экологии. Стандартный серебристый комбинезон делал его похожим на воздушный шарик и совершенно ему не шел. Ученому подошел бы строгий костюм с галстуком или домашний вязаный жилет. Человеком он был чутким, безупречно вежливым и аккуратным. Расстраивать его по пустякам Павлову не хотелось, поэтому он сделал над собой усилие и попытался улыбнуться.

— Семен, сколько можно, — укоризненно произнес Зеленский, подходя к столу. — Я же неоднократно предупреждал, что до завершения проверки тестовой группы, запасы нельзя трогать.

— Простите, Михаил Николаевич, — с виноватым видом отозвался Семен, не выпуская из рук огурца. — Но сколько уже тестов было. У вас все всегда идеально! Я точно знаю, уже и отгрузка новой партии запланирована на следующую неделю. Центральная выделила грузовой блок. Когда подгонят, будем отгружать для планетарной станции.

— Это еще ничего не значит, — мягко прервал его Зеленский и воздел к потолку пухлый указательный палец. — Я должен все проверить и дать разрешение. А если случиться так, что в расчет дозы удобрений случайно вкрадется ошибка? Никто не идеален. Тем более ваш покорный слуга. Мы должны учитывать любую возможность ошибки или трагической случайности. Это, Семен, все-таки, орбита Марса. И наши огурцы…

— И помидоры, — быстро вставил Семен, уже слышавший эту речь.

— И помидоры, — согласился Зеленский, — должны быть просто идеальны и безупречны во всех отношениях. Наша оранжерея не просто производит свежие овощи для рациона работников Первой Планетарной, но служит исследовательским центром…

— Для изучения изменений свойств органики в условиях орбитального производства, — быстро пробормотал Семен.

Зеленский укоризненно глянул на собеседника и опустил руку.

— Грубо, — печально сказал он. — Или я действительно настолько предсказуем?

— Вы, как всегда, абсолютно правы, Михаил, — пророкотал Павлов, поднимаясь на ноги. — А Семен просто дурачится.

— Спасибо, Николай, — отозвался Зеленский. — Вот вы, вижу, строго соблюдаете орбитальный рацион и дожидаетесь одобрения партии, как и положено по регламенту.

— В него просто огурцы уже не лезут, — наябедничал Семен. — Он сам об этом говорил неделю назад.

— И в самом деле, — спохватился Зеленский. — Я помню этот разговор… Кажется, вы жаловались на отсутствие аппетита?

— Не жаловался, а констатировал, — поправил Павлов. — Это все мелочи. Скажите лучше, Кириллов в оранжерее?

— Начальник станции утром взял управляемый бот и отбыл на совещание. На Центральную поднялся главный администратор Первой Планетарной, — произнес Зеленский. — Думаю, до вечера он не вернется. До нашего условного вечера, разумеется.

— Ясно, — сказал Павлов, нависая над столом. — А Петренко? Главный инженер?

— Он был в пятой секции, проверял газоотводящие системы. А что? Что-то случилось?

Николай взглянул на Зеленского. Тот выглядел обеспокоенным, даже взволнованным. Рассказывать ему о своей очередной заявке на перевод со станции не хотелось.

— Все хорошо, — мягко сказал Николай. — Не волнуйтесь. Я просто хотел уточнить задачу. У меня сейчас по плану осмотр строящейся десятой секции, нужно проработать пару вопросов.

— А! — обрадовано выдохнул Зеленский. — Превосходно. У меня большие планы на эту секцию. Надеюсь, вы с Петренко как можно быстрее проведете пуско-наладочные работы.

— Всенепременно, — выдохнул Павлов и покосился на рыжебородого техника, доедавшего свой трофей. — Как только кое-кто прекратит расхищать государственные огурцы и найдет ошибку в программном обеспечении климат-контроля.

Семен фыркнул и с возмущением воздел руки к потолку.

— Ну, сколько можно! — сказал он. — Нет там ошибки! Просто под каждую секцию приходится писать свою собственную конфигурацию! Лучше бы вы собирали их строго по стандартному плану, а не вносили изменения на ходу!

— Простите, это уже моя вина, — признался Зеленский. — Иногда внести изменения в стандартную конструкцию прошу я. После анализа эффективности работы предыдущих секций, для повышения урожайности я иногда…

— Прошу прощения, — сказал Павлов, направляясь к двери. — Мне пора.

Не слушая голоса за спиной, он решительно направился к центральному коридору, по привычке коснувшись кончиками пальцев белоснежной стены. Он торопился. Хотел снова увидеть звезды.

* * *

Десятая секция оранжереи выглядела почти так же, как и остальные десять — длинная труба в две сотни метров, напоминающая грозный указательный перст, устремленный в глубины космоса. Но в отличие от готовых секций, «десятка» еще не завернулась в гладкие отражающие листы пластали, и пока бесстыдно светила железными остовами — переплетением балок и крепежей. Сейчас она походила на схематичное изображение трубы, или, как выразился Семен, на обрезок Эйфелевой Башни.

Николай медленно двигался от центрального корпуса вдоль новой секции. Держась над центральной балкой, он медленно перебирал руками, отталкиваясь от пласталевых креплений, не забывая посматривать на показания датчиков. Данные с них поступали на внутреннюю поверхность прозрачного шлема, превращенного на время в монитор управления. Сборочные роботы, отвечавшие за автоматический монтаж конструкций, все еще находились на поверхности будущей оранжереи — скользили вдоль нее по направляющим, как огромные белые крабы с расставленными механическими клешнями. Они уже выполнили свою работу — собрали основной каркас — и теперь прогоняли третий цикл контроля прочности соединений.

Павлов посматривал на экраны, привычно выхватывая из потока данных самое главное. На первый взгляд, все было в порядке. Показали прочности и гибкости соединений в норме, расход материалов в норме, коэффициент производительности — в норме. Единственный подозрительный момент, требующий, по мнению автоматики, проверки оператора — время монтажа финальной конструкции. На самую обычную операцию роботы потратили вместо десяти минут целых двадцать. Процесс был выполнен идеально, результат более чем удовлетворителен, но лучше перепроверить. На Земле никто бы не обратил внимания на это сообщение автоматики, ведь работа выполнена хорошо. Но в космосе мелочей нет.

Добравшись до конца секции, Павлов обернулся, поправил толстый фал, тянувшийся ранца к шлюзу. Старая модель ремонтного скафандра его раздражала — в конце концов, давно в ходу полностью автономные модели, Ястреб или Пустельга, способные защитить космонавта от любой опасности. А тут приходится возиться с этим старым барахлом. Конечно, для прогулок вдоль монтажных конструкций не требуется самое современное оборудование. «Монтажник» — хороший скафандр. Прочный, с повышенной радиационной защитой, с дополнительным запасом кислорода. Вот только у него нет модулей для самостоятельного движения и со связью плохо. Приходится тянуть за собой длинный трос-фал, в котором скрывается провод связи с доком. Кроме того, по инструкции, монтажник-контролер всегда должен быть прикреплен к станции.

Поправив фал, Павлов нырнул в переплетение железных балок и, отталкиваясь от них руками, добрался до финального шва. Последний блок, на который должна была крепиться заглушка, выглядел вполне прилично. Николай внимательно осмотрел весь блок. Проверил швы и крепления с помощью датчиков скафандра. Потом выяснил, какой из роботов осуществлял монтаж, подключился к его системам, вошел в режим настройки и проверил все протоколы выполненных работ. Оказалось, что робот действительно потратил вдвое больше времени, потому что ему из-за внутреннего сбоя не удалось завершить операцию. В ход пошла стандартная дублирующая схема, и робот выполнил задание с самого начала — еще раз. Результат — идеален. Конструкции в порядке, проблема в роботе. Значит, это вопрос к техникам, к Семену и его кучерявому дружку Игнату, не вылезавшему из центра управления биологической станцией. Пусть они проверят робота, и можно будет запускать процесс монтажа обшивки.

Павлов отключил окно связи с роботами, закрыл все информационные окна на экране шлема, превратив его в обычный стеклянный шар и начал выбираться из паутины пласталевых балок. Достигнув поверхности, Николай выбрал провисший фал, повернулся спиной к оранжерее и замер, устремив взгляд в открытый космос.

Здесь на самом краю недостроенной секции, торчащей из Биологической Станции наподобие иголки дикобраза, можно было на пару минут зависнуть в пустоте, сделав вид, что и перед глазами, и за спиной, нет ничего кроме открытого космоса.

Черное бесконечное полотно. Внизу — а низ в космосе всегда там, куда смотрят ноги — огромный серый шар Марса. Дальний край горит, словно залитый расплавленным металлом — это Солнце скоро выглянет из-за безжизненного каменного шара, раскрасив серые тона планеты. Земли не видно, она с другой стороны. Но этого достаточно, чтобы вообразить, что ты снова вышел на орбиту после ускорения и ожидаешь связи с Центральной. Самый любимый момент Николая — эти несколько долгих минут, когда ты предоставлен сам себе. Позади нудный полет, впереди интересная работа по стыковке, а сейчас ты наедине с космосом, и воображение уносит тебя вдаль, к Юпитеру, Сатурну, к дальним рейсам и даже еще дальше — к невозможному, пока, прыжку за пределы Солнечной Системы. К настоящему Большому Путешествию, в котором ты остаешься наедине с вселенной.

Павлов непроизвольно сжал кулаки, пытаясь ухватиться за несуществующие рычаги управления. Два года. Два года он ползает по железным балкам, как большой блестящий паук. Да, это нужная и важная работа, но он все чаще ощущает себя одним из роботов сборщиков, навеки скованных однообразной программой. Два года…

Он должен был водить управляемые корабли с Земли на Марс, опускать модули на поверхность, поднимать катера на орбиту. Чувствовать всем телом рокот стартовых двигателей и содрогаться во время ускорения, когда пиковые импульсы пробиваются даже сквозь гравитационную защиту, предохраняющую пилота от превращения в жидкую кашицу. Несправедливо? Да. Еще как. Но решение Профессиональной Комиссии неоспоримо — запрет на профессиональную деятельность пилота, с сохранением звания. Еще через пять лет можно рассчитывать на пересмотр дела. Но к тому времени он превратиться в старую развалину, забывшую стартовую процедуру корабля и бесконечно отставшую в изучении новых систем. Несправедливо? Нет. Жестоко? Да.

Николай сжал зубы, со злостью окинул взглядом черную глянцевую пустоту. Вот же ты. Рукой подать. Но недоступна, словно звезда, которую видно, но до которой не долететь и за всю жизнь. А ведь сейчас он мог бы выводить управляемый Сокол на орбиту Марса, прикидывая, как бы лучше подойти к Центральной, так, чтобы расход горючего был ниже стандартного. Это, на самом деле, не сложно, если отключить автоматический расчет. Нужно просто точно идти по стандартной орбите на стыковку…

Взгляд Павлова с тоской скользнул по пылающему краю Марса, окинул видимый участок планеты, устремился в темные глубины пространства. И остановился. Лениво повернув голову, Николай прищурился, заметив какое-то несоответствие на самом краю диска Марса. Что-то постороннее, никак не сообразить, что именно.

Хмыкнув, Павлов активировал функции усиления и фильтры на экране шлема. Нет, так тоже ничего не видно, но… Резко выпрямившись, бывший пилот скорректировал изображение. Отключил усиление и взглянул на край планеты самым обычным взглядом, без всяких приборов. Вот оно. Вспышка. Еще. Очень похоже на двигатель. Но работающий в странном режиме. Да и орбита странная, тут только служебные орбитальные спутники, почему так…

Оттолкнувшись от железной балки, Павлов воспарил над оранжереей, до рези в глазах всматриваясь в черное пространство около Марса. И тут же выругался, сообразив, как глупо он выглядит. Вскинув руку к груди, он нашарил управление связью со станцией и сразу переключился на главный канал.

— Это Павлов, — быстро сказал он. — Кто дежурный?

— Это Игнат, — мрачно откликнулся низкий голос. — Сижу, вот, бдю. В смысле — дежурю. Вместо того, чтобы программировать климат-контроль.

— Где Смирницкий, зам начальника станции?

— Известно где, — хмыкнул Игнат. — Вместе с шефом на совещании. На Центральной. Небось, натуральный кофе сейчас хлещет. Литрами. А мы тут…

— Умолкни, — бросил Павлов, лихорадочно соображая, кто сейчас главный на станции.

Теоретически, следующий по званию — Зеленский. Но он начальник биологической лаборатории, у него своя епархия. Ладно. Инструкции для того и писались, чтобы разгребать нештатные ситуации. А по инструкции следует обратиться к непосредственному начальнику.

— А что такое? — обиженно протянул Игнат. — Что случилось то?

— Оставайся на связи, — отрезал Павлов и переключился на второй канал, на линию своего подразделения.

— Эльдар, — позвал он. — Это Павлов. Вы на связи?

— Что там? — тот час раздался приглушенный голос главного инженера.

— Кажется, нештатная ситуация, — отозвался Николай. — Эльдар, вы можете пройти в центр управления?

— Если только через полчасика, — сдавленно отозвался главный инженер. — Я в пятой секции, в самом конце. Разобрал двух роботов и крепления. Тут полный бардак, четырнадцатый номер при монтаже вскрыл систему обеспечения водой. Хаос и разруха, да. Так что там у тебя?

— Я сейчас снаружи, — медленно произнес Павлов. — Проверяю «десятку». Визуально наблюдаю странное явление в пространстве.

— Странное явление? — главный инженер хмыкнул. — Это вроде той летающей тарелки Семена?

— Нет, — серьезно отозвался бывший пилот. — Мне кажется, я вижу след от двигателя автоматического грузовика модели АГ8. Судя по интенсивности свечения, он работает в нештатном режиме. И, похоже…

— Что? — быстро переспросил Петренко.

— Похоже, он идет по нестандартной орбите. Приближается к нам.

Петренко не ответил. Но Николай слышал его тяжелое дыхание — шумное, влажное, как если бы главный инженер припал губами к самому микрофону.

— Это точно? — наконец, сказал он.

— Не могу точнее сказать без данных радара, связи и вычислителей, — мрачно отозвался Павлов.

— Так, — веско сказал Петренко. — Кириллов с замом на Центральной?

— Да.

— Ясно. Вот что, товарищ монтажник. Я эту чертовщину не вижу. Свяжись с Диспетчерской на Центральной, сделай запрос, обрисуй ситуацию. Делегирую, так сказать, полномочия. Для протокола: вызов по аварийному каналу станции разрешаю под мою ответственность. По исполнении — доложить. Доступно?

— Так точно, — отозвался Павлов и тут же переключился на главный канал станции.

— Игнат, — быстро сказал он. — Открой аварийный до центральной. Мне нужна связь с диспетчерами.

— А? — приглушенно откликнулся программист. — Чего? Что случилось?

— Нужна информация от диспетчеров, — спокойно отозвался Павлов, стараясь не повышать голос. — Эльдар берет ответственность на себя, занеси в журнал.

— Серьезное что-то? — спросил Игнат. — Жить будем?

— Будем, — совершенно серьезно откликнулся Павлов. — Подключай.

— Готово, — мрачно отозвался тот. — По нажатию клавиши аварийной связи, пойдет автоматическое подключение через наш передатчик к аварийному каналу Центральной. Дерзай.

Павлов взглянул в черную пустоту — в ней мерцала крохотная, едва заметная точечка. Песчинка на лике вселенной. Мелочь, кроха — в сравнении с другими объектами. Но ее тут быть недолжно. А мелочей в космосе не бывает.

Бывший пилот решительно коснулся красной клавиши, выждал положенные десять секунд.

— Аварийная, — позвал он. — Вызывает монтажник Николай Павлов с Биологической Станции номер один.

— Дежурный диспетчер Брагин, — тут же откликнулся звонкий мальчишеский голос. — Как там погода в оранжерее?

Павлов стиснул кулаки и задушил в себе желание наорать на юнца, посаженного на нудное и скучное дежурство.

— Я нахожусь на обшивке станции, — медленно сказал он. — Визуально наблюдаю странное явление, примерно в восьмом секторе финишной орбиты грузовиков.

— Явление? — насторожился юнец.

— Свечение, напоминающее нестабильную работу импульсного двигателя автоматического грузовика, — мрачно сказал Павлов. — В графике сегодня есть прибытие АГ8?

— Сейчас посмотрим, — беспечно отозвался Брагин. — Слушайте, даже если есть, то вы все равно его не увидите.

— Увижу, — сухо сказал Павлов, — и раньше, чем вы, потому что между вашей Центральной Станцией и этой частью орбиты висит Марс.

— Вообще-то, — со значением произнес Брагин. — Есть такая штука, как система спутников наблюдения, растянутая по орбите. И мы видим все и всегда. На то мы и Центральная…

— Ну и разуйте свои глаза и посмотрите, что там за штука летит на нас из восьмого сектора, — не сдержался Павлов. — Что за пустой треп! Это аварийный канал или студенческая болталка?

Дежурный сердито засопел в микрофон, но не ответил.

— Ничего, — наконец отозвался он. — Движения в данном секторе спутниками наблюдения не фиксируется.

— А что же я тогда такое вижу? — осведомился Николай.

— Вот уж не знаю, — резко ответил дежурный. — Может, отражение восхода от одного из спутников. В любом случае, визуально наблюдать приближение грузовика вы со своей станции не сможете.

— Смогу, — резко ответил Павлов. — Если автоматика вывела грузовик из прыжка раньше, чем положено, и промахнулась на треть орбиты. После чего пустила двигатели в аварийном режиме, пытаясь вернуться к точке назначения, к Центральной, игнорируя все ограничения по движению объектов на орбитах из-за программного сбоя. Именно в таком случае грузовой корабль пройдет вокруг планеты точно к Центральной, сметая все на своем пути.

— Ну конечно, — хмыкнул Брагин. — В кино все так и будет. Вам, товарищ инженер-монтажник, поменьше надо смотреть приключенческих фильмов про пилотов.

Павлов стиснул зубы, пытаясь сдержать крик ярости. Какой-то абсурд! Аварийная ситуация, а он пререкается с каким-то юнцом…

— Начальника смены, — прорычал Николай. — Аварийный код красный. Люди в опасности. Вызывает Биологическая Станция, инженер-сборщик станции Павлов. Код звания по единому реестру космофлота — три единицы сто, пилот первого класса. Вызываю начальника смены Диспетчеров…

Мальчишка попытался возразить, но его прервал мрачный тяжелый голос:

— Павлов? Это начальник смены, Баграмян. Вы действительно предполагаете, что это двигатель грузовика?

— Визуально похоже, — мрачно отозвался Николай. — Как будто работает половина двигателей, а автоматика пытается перезапустить второй блок, но безуспешно.

— У меня нет данных со спутников, — быстро сказал Баграмян. — А первый АГ8 должен прибыть только завтра. Можете переслать мне визуализацию или картинку?

Павлов молча включил видеорежим камеры скафандра, обычно используемую для протоколирования технических работ, и перенаправил поток информации в аварийный канал.

— Вот, — сказал он. — Но это просто камера, это же не телескоп. Я глазами и то лучше вижу.

— Получил, — отозвался Барграмян. — Странно. Похоже, нет отклика от двух спутников связи. Задержка пять минут допустима, при технических работах. Но сразу два… Минуту.

Треск на линии был настолько громким, что Николай дернул головой, чуть не стукнувшись лбом о прозрачное забрало шлема. Зашипев от ярости, он уменьшил громкость линии и активировал контур автонастройки.

Аварийный канал рычал и шипел, как масло на раскаленной сковороде. Сквозь совершенно нетипичный грохот и завывания Павлов успел разобрать шепот Баграмяна:

— Аварийный режим… Потеря сигнала…

В туже секунду треск умолк и на аварийном канале воцарилась тишина. Павлов висел в пустоте, не отводя взгляда от мерцающей яркой точки на орбите Марса, ставшей заметно больше, и слушал тишину на аварийном канале. Космос молчал. Павлов не дышал.

— Николай… — Павлов вздрогнул.

Он судорожно захлопал по клавишам настройки, пытаясь вернуть пойманную частоту, но в тот же миг сообразил, что внутренняя связь в порядке. Прерван контакт между Биологической Станцией и Центральной.

— Николай, — сдавленно простонал Игнат, следивший за беседой. — Что теперь делать то, а?

Павлов почувствовал, как напряглись плечи. Кровь хлынула к щекам горячей волной, неожиданно отрезвив бывшего пилота.

— Объявляй метеоритную тревогу, — сказал он. — Игнат! Немедленно переводи станцию на аварийный режим!

Оттолкнувшись от балки, Павлов воспарил над недостроенной секцией оранжереи. Сильно оттолкнувшись, он полетел над балками, оттолкнулся от угла и полетел обратно к белому шару Биологической Станции, паря над паутиной балок как безмолвная белая тень.

* * *

Николай едва дождался, когда за ним закроется дверь общего шлюза. Из тяжелого скафандра он принялся выбираться прямо в коридоре, отчаянно сдирая с себя громоздкие конструкции «Монтажника». Выбравшись из него, Павлов, в нарушение всех инструкций, бросил скафандр на пол и побежал по длинному белоснежному коридору к центру станции.

Уже на бегу, он успел отметить, что тревога так и не объявлена — никаких сигналов и предупреждений, двери блоков открыты настежь. Выругавшись, Николай запрыгнул в распахнутую дверь центрального сегмента станции, пробежался по кольцевому коридору мимо выходов в оранжереи, миновал пищеблок и, задыхаясь, ворвался в центр управления.

Большая комната, размером не меньше столовой, была ярко освещена. По стенным экранам бежали столбцы разноцветных цифр — система отчитывалась о своем состоянии. Пульт управления, располагавшийся в центре, напоминал белый пухлый бублик, от которого откусили здоровенный кусок. В центре, из ложемента управления, торчала кудрявая голова Игната.

— Игнат, — позвал Павлов, подступая ближе и сжимая кулаки. — Почему… Почему тревога еще не объявлена?

Дежурный обернулся. Его лицо было белее простыни, глаза запали, а длинный нос, казалось, стал еще тоньше и острее.

— Я вызывал… — пробормотал Игнат, касаясь крохотной капельки передатчика, прилепленной к левому уху. — Центральная не отвечает, а Петренко идет…

Павлов натурально зарычал, шагнул ближе и тут же шарахнулся в сторону, когда из-за пульта вынырнула плечистая фигура техника.

— Капец связи, — объявил бородатый Семен, копавшийся до этого в недрах пульта связи. — Но это не у нас, зуб даю. У нас все пучком.

— Конечно нет, — рявкнул Павлов. — Спутники разбиты. Почему еще тревогу не объявили?

Кучерявый Игнат вздрогнул, потянулся к пульту, но Семен положил ему руку на плечо.

— Погоди. А на каком основании объявлять тревогу? — спросил он, заглядывая в перекошенное лицо Павлова. — Почему мы должны остановить работу станции?

— Да потому, — резко ответил Николай. — По орбите идет неуправляемый грузовик. Он, похоже, размолотил уже пару спутников связи и скоро доберется до нас. Минут двадцать у нас есть, не больше.

— Это информация с Центральной? — спросил Семен, поигрывая шнуром аварийного подключения, свисающим с его плеча.

— Центральная сообщила, что потеряла два спутника связи, — сухо отозвался Николай, стараясь держать себя в руках. — Существует явная угроза повреждения станции.

— Существует явная угроза возникновения паники, — нахально перебил его Семен. — Хватит уже суетиться, Павлов. Перестаньте себя вести так, как будто мы все сейчас немедленно провалимся в тар-тарары.

В глазах у Николая потемнело, он шагнул вперед, к Семену, сжимая кулаки, но тот лишь усмехнулся, смерив противника вызывающим взглядом.

— Мальчики, что-то случилось?

— Михаил Александрович! — с облегчением воскликнул кучерявый Игнат. — Заходите скорее! Я вас вызывал, а вы…

— Я был в холодильнике, — с достоинством отозвался биолог, ловко протискиваясь между Семеном и Николаем. — Что тут происходит?

Павлов демонстративно отвернулся, коснулся передатчика на ухе, переключился на внутреннюю волну.

— Эльдар, — позвал он. — Вы где?

— Сейчас буду, — откликнулся главный инженер. — Уже на подходе. Что у вас там?

— Аварийная ситуация, — откликнулся Павлов. — Счет на минуты.

— Аварийная? — воскликнул Зеленский. — Игнат, что тут происходит? У меня процесс глубокой заморозки в полном разгаре!

— Паникует наш капитан звездочка, вот что происходит, — мрачно отозвался Семен. — Везде опасность, всех спасти. Это у него…

Павлов резко обернулся, но Зеленский успел встать между коллегами и укоризненно взглянул на техника. Николай взял себя в руки и отступил на шаг. Нельзя. Не сейчас. Это ребячество.

В проеме двери появилась плечистая приземистая фигура главного инженера. Невысокий, плотно сбитый, с бритой головой, он напоминал спортсмена — борца.

— Так, — сказал Эльдар, решительно шагая к пульту. — А ну, все назад.

Павлов попятился, рыжебородый Семен пожал плечами. Игнат тут же поднялся из кресла управления, освобождая место главному инженеру.

Эльдар опустился на его место, приложил ладонь к пульту идентификации, подтвердил свои полномочия и быстро защелкал клавишами. Центральный экран моргнул, поток цифр исчез. Вместо него появилось изображение Марса — сероватый полумесяц. И необычно большая мерцающая звезда на самом краю.

— Павлов, — позвал Эльдар. — Это?

— Да, — мрачно отозвался монтажник. — Я уверен, что это автоматический грузовик. Нарушена автоматика. Он вышел из прыжка раньше, чем положено. Идет юзом, теряет орбиту, рыскает, возвращается, пытаясь выполнить программу полета с аварийными двигателями. Если сказать грубо, то его швыряет из стороны в сторону. Но он движется в сторону Центральной. Пройдет мимо нас минут через десять.

— Что Центральная?

— Нет связи, — подал голос Игнат. — Внезапно оборвалась во время сеанса Павлова.

— Плохо, — отрезал главный инженер. — Связь нужно восстановить.

— Да у нас все в порядке, — бросил Семен. — Это что-то на их стороне.

— Аварийный?

— Забит наглухо, — буркнул техник. — Передавать можем, но неизвестно, принимают ли.

Павлов отвел взгляд от экрана и заметил, что Эльдар запустил аудиозапись его разговора с Центральной. Нахмурился.

— Николай, — тихо позвал он. — Полной уверенности нет?

— Данных о движении объекта нет, — неохотно признал Павлов. — И с нашим оборудованием мы их и не получим. Наши передатчики подхватят его, только если корабль подойдет для стыковки.

— Чем это нам грозит? — быстро спросил Эльдар.

— Да ничем! — вмешался Семен. — Шансов, что эта штука в нас воткнется — никаких! Подумаешь, рядом пройдет!

— Излучение, — сухо произнес Павлов, стараясь не обращать внимания на техника. — Резко повышенный фон от двигателей. Примерно как ядерный взрыв рядом со станцией.

— Но волны то от взрыва не будет, — подал голос Семен. — Тут вакуум.

— Зато излучение будет зашкаливать, — зло бросил Павлов. — Но это не главное.

— А что главное? — резко спросил Семен.

— Рой осколков, — отозвался главный инженер, сообразив, куда клонит Павлов. — Если грузовик действительно повредил несколько спутников связи, за ним идет рой осколков. Может быть, и его осколки тоже. Их мы не увидим и не сможем предсказать, по какой траектории они двигаются. И с какой скоростью.

— Там еще пара автоматических станций наблюдения за поверхностью, — мрачно сказал Павлов. — Они, конечно, пониже. Но если их зацепит роем, осколков явно прибавится.

— Ясно, — сказал Петренко.

— Это все гадания на кофейной гуще, — фыркнул Семен. — Не нужно паниковать из-за мелочей.

— Помолчите, — бросил ему Петренко. — Павлов, сколько у нас времени?

— Мало. До прохождения корабля, ну минут десять. Потом осколки, если они получили ускорение. Если корабль аварийный и рассыпается, то все вместе.

Бородатый Семен хотел еще что-то сказать, но молчавший все это время Зеленский положил ему на плечо свою пухлую руку.

Эльдар прикоснулся к своему передатчику, активируя общую волну, и наклонился над пультом.

— Внимание, — сказал он. — Говорит главный инженер. Возникла опасность метеоритной атаки. Персоналу станции предписывается немедленно занять места согласно инструкции. Внимание! Это не учебная тревога.

Петренко повернулся к правой части пульта, отстучал команду на запуск и приложил ладонь, подтверждая приказ.

Световые ленты тревожно замерцали, по станции разнесся настойчивый звонок тревожного зуммера. По коридору прокатился легкий ветерок — автоматика захлопывала двери модулей, в которых не было персонала. Эльдар обернулся к замершим коллегам и удивленно вскинул мохнатые брови.

— Вам что, отдельное приглашение нужно? — сказал он. — Все в спасательный модуль. Быстро.

Кучерявый Игнат сорвался с места, словно только и ждал этих слов, и вприпрыжку выскочил из центра управления. Мрачный Зеленский двинулся к двери и потянул за собой Семена.

— Эльдар, — тихо позвал Павлов. — Я…

— Все, я сказал, — отрубил тот. — Идите.

Сжав кулаки, Павлов развернулся и шагнул к выходу. Его послушали — как тогда, на Марсе. Но на этот раз ему не придется принимать решение — слава всем звездам галактики. Пусть будет так.

* * *

По коридору пришлось бежать. Времени оставалось в обрез и Павлову, по хорошему, нужно было бы сразу отправиться в спасательный модуль. Но он не мог бросить данные.

Ворвавшись в собственную каюту, Павлов разбудил рабочий терминал, открыл канал к личному коммуникатору, болтавшемуся на левом ухе, и запустил процесс копирования. Да, конечно, в инструкции сказано — «по возможности сохранить рабочие данные, если данное действие не сопряжено с риском для жизни сотрудника». Но бросить собственные наработки он не мог. Не сейчас.

К кваканью тревоги добавился странный гул — только через пару секунд Николай сообразил, что это включились дополнительные генераторы энергии — на полную мощность. Зачем Эльдару понадобилась дополнительная энергия, Павлов не знал, а гадать было уже некогда. Данные скопировались, и, погасив рабочий терминал, бывший пилот выскочил в коридор.

Развернувшись, он бросился по большой дуге, в сторону центра управления станцией. В пустом коридоре эхо шагов гулко отскакивало от белоснежных стен и рассыпалась по ребристому полу. Зуммер тревоги звучал все громче, и, наконец, Павлова проняло. Он забеспокоился по-настоящему, серьезно, осознав, что это не его паникерские настроения, а реальная опасность.

Спасательный модуль располагался точно в центре станции — огромная консервная банка, снабженная неприкосновенным запасом ресурсов, собственной системой двигателей и жизнеобеспечения. Строго говоря, это был крохотный корабль, шлюпка, замурованная в центре орбитальной станции. Когда Павлов учился, ему доводилось даже видеть прототип этой штуковины — и водить его. Ведь когда-то, сто лет назад, на орбиту пригоняли корабль и вокруг него уже возводили станцию. А сейчас спасательный модуль в центре — лишь дань той традиции…

Шлюзовые двери посреди большого коридора были распахнуты настежь. Павлов быстрым шагом подобрался ближе, заглянул внутрь. В центре, у ряда противоперегрузочных кресел, двое — Зеленский и его юный практикант Вадим Марченко, такой же пухленький безбородый очкарик — видимо, будущая звезда орбитальной биологии. Оба — начальник и подчиненный — пытались упаковаться в спасательные скафандры из набора модуля, при этом сосредоточено сопели.

— Михаил, — позвал Павлов, не переступая порога. — Где остальные?

Зеленский, натянувший жесткий оранжевый скафандр до половины своего объемистого живота и присевший на ложе, обернулся к монтажнику. Его пухлое лицо покраснело, на лбу выступили капли пота.

— Ох, — выдохнул он. — Не знаю. Игнат и Семен пошли за каким-то блоком, который нельзя оставлять на радиационном фоне. Эльдар в центре. А мы с Вадимом тут.

— А Марат где? Помощник директора?

Зеленский всплеснул пухлыми руками, приподнялся с ложа, схватился за сердце. Потом сердито глянул на бывшего пилота, погрозил ему пальцем.

— Тьфу на тебя, Коленька! Он же с утра улетел на центральную вместе с Кирилловым! Доклад делать…

— Кто только позволил, — зло сказал Павлов. — И директор, и зам, и помощник. А тут…

Замолчав на полуслове, бывший пилот бросил взгляд на часы. Время вышло. Теоретически, сейчас где-то рядом со станцией — по космическим меркам, конечно, — должен проходить аварийный грузовик. Вся команда станции должна сидеть за прочнейшими дверями спасательного модуля. Вместо этого все разбежались по разным углам. Если действительно случиться что-то плохое…

— Одевайтесь, — резко бросил Павлов, решительно шагнув в модуль спасения. — Быстрее.

Биологов и не нужно было подгонять. Оба дружно запыхтели, втискиваясь в спасательные скафандры. Откуда они такие упитанные берутся? Необходимый элемент обучения? Или Зеленский подбирал себе помощника похожего на себя?

Из стенного блока Павлов быстро достал спасательный скафандр универсального размера. Расстегнул его, бросил на пол, лег рядом и, не вставая, быстро натянул его на себя, как учили еще на первом курсе. Так быстрее и проще, чем прыгать на одной ноге.

Скафандр с кодовым названием «Спас», обнял своего нового владельца, активировал системы жизнеобеспечения, подключился к личному коммуникатору бывшего пилота и пискнул, предупредив, что шлем не закрыт. Павлов поднялся на ноги — уже не так быстро, как хотелось бы. «Спас» был тяжелым и не слишком удобным. Нет, конечно, это не «монтажник», но все равно, усиленная защита от радиации и дополнительные контуры регуляции термообмена давали о себе знать.

Выпрямившись, Павлов быстро провел руками по гладкой оранжевой поверхности скафандра, разглаживая складки. Потом подхватил из шкафа круглый шлем — вдвое меньший, чем у «Монтажника», нацепил его, зафиксировал в пазах, но не активировал. Глянул в сторону распахнутых дверей. Обернулся к биологам.

— Вот что, — сказал он, доставая из шкафа еще один «Спас». — Вы побудьте тут, а я схожу, посмотрю как там Эльдар. Может, и техников наших увижу.

— Конечно, — отозвался уже упаковавшийся в скафандр Зеленский, помогая своему подчиненному нацепить круглый шлем. — Коленька, только ты там осторожнее. Все разбрелись кто куда.

— Я быстро, — сказал Павлов, шагая к дверям. — Только отдам…

Пол так резко ушел у него из-под ног, что бывший пилот на секунду завис в воздухе. Потом его швырнуло назад и с размаха хлопнуло о кресла — в глазах у Николая потемнело, но в тот же миг в модуле вспыхнул алый свет. Павлов услышал, как рядом с ухом щелкнуло — «Спас» автоматически зафиксировал шлем, ощутив перепад давления. На глазах Николая огромная входная дверь в мгновенье ока захлопнулась, отрезая модуль спасения от остальной станции. Он попытался выругаться, но в тот же миг его подбросило к потолку. «Конец гравитатам» — успел подумать Павлов. Потом его швырнуло об пол, да так, что он почувствовал удар даже сквозь все контуры «Спаса». Сверху навалилось что-то тяжелое, закружилась голова, как от перегрузок, а потом вдруг стало легко, невыносимо легко. И душно. Перед глазами замельтешило, и Николай стал провалиться вниз, вглубь, в черный центр вселенной…

* * *

В лицо ударила струя холодного как лед воздуха, и Павлов вздрогнул, выныривая из черной пустоты, куда его чуть не затянули перегрузки. Перед глазами замелькали разноцветные пятна — это скафандр выбросил на прозрачное забрало шлема данные о своей работе. Николай раздраженно мотнул головой, прекращая поток данных… Невесомость!

Скосив глаза, бывший пилот обнаружил, что парит под потолком спасательного модуля, залитого алым светом тревожных ламп. Ниже, в дальнем углу, он заметил еще один оранжевый «Спас» — Зеленского, судя по размерам. Еще ему был виден пульт управления — большой белый гриб, выросший из пола посреди кресел защиты от перегрузок. Он ровно мерцал, сообщая о том, что спасательный модуль активирован и готов к использованию. Если его не трогать, через несколько минут включится автоматическая программа.

Прикусив губу, Павлов развернулся и попытался достать ногой до потолка. Не вышло. Далековато. Пришлось схватиться за левое запястье и активировать трость — телескопическую пластиковую палку-щуп. Она легко выдвинулась из паза на предплечье — белая, невесомая, невероятно прочная. Полтора метра, если разложить полностью. Николай ткнул тростью в потолок, осторожно оттолкнулся и поплыл вниз, к пульту управления. По дороге успел глянуть вбок и нашарить взглядом помощника Зеленского — Вадима. Тот парил в дальнем углу и активно шевелил конечностями, пытаясь дотянуться до стены. Похоже, про трость «Спаса» он забыл. А может, и не знал. Гуманитарий.

Ухватившись за пульт, Павлов завис над ним и первым делом хлопнул по одной из трех аварийных клавиш, расположенных сбоку. Пульт перестал мерцать и вспыхнул ровным белым светом, подтверждая готовность к получению команд. Павлов приложил перчатку к скан-панели и активировать протокол связи, надеясь на то, что беспроводные модули в порядке.

С этим повезло — пульт опознал сигналы «Спаса» Николая, установил двустороннюю связь и тут же вывалил на экран шлема визуальный пульт управления. Павлов активировал свой коммуникатор для управления системами и зашевелил пальцами в воздухе перед собой. Система, уловив его движение, передала данные на экран, и бывший пилот принялся шарить по пульту управления.

Первое — спасательный модуль цел и полностью готов к использованию. Прекрасно. Второе — в модуле три человека в «Спасах», повреждений не обнаружено. Прекрасно. Состояние Биологической Станции…

Павлов закусил губу, пробегая глазами сухие строчки данных. От центрального коридора осталась половина — остальная недоступна датчикам. Либо разрушена, либо повреждены датчики. Недоступны и пять оранжерей из десяти. Два подсобных модуля не отзываются, на карте вместо них черные пятна. Грузовой отсек в порядке, и в нем даже идет процесс глубокой заморозки биологических продуктов. Гравитаты, обеспечивающие искусственную гравитацию, отключились. Системы жизнеобеспечения повреждены. Энергосистемы повреждены. Системы отведения тепла повреждены. Системы…

Павлов прикусил губу, быстро листая отчетность. Биологическая станция выглядела так, словно ее изрешетили гвоздями из строительного пистолета, а потом попытались поджечь. Всплеск излучения поджарил большинство датчиков и компьютеров, отвечавших за автоматическую работу систем. Рой осколков — а это, по мнению Павлов, был именно он — разрушил половину модулей станции. Спасательный модуль — бронированная неповоротливая банка, рассчитанная на аварийные ситуации — не пострадала.

— Коля…

Павлов мотнул головой и включил общий аварийный канал «Спасов».

— Михаил? — спросил он.

Зеленского сейчас он не видел, но голос узнал. Плохой голос. Слабый, прерывающийся.

— Как там, Коленька? — спросил невидимый Зеленский.

— Плохо, Михаил Саныч, — отозвался бывший пилот. — Сильно станцию приложило, очень сильно.

— Люди, — прошептал Зеленский. — Что там…

Павлов пролистал несколько экранов, но система не видела обычных скафандров станции. Это же не «Спасы» с датчиками, просто комбинезоны.

— Нет данных, — глухо отозвался Павлов.

— Надо, — сказал Зеленский и вдруг шумно вздохнул.

— Что? — резко спросил Николай. — Михаил, вы как?

— Так себе, Коля, — отозвался биолог. — Не люблю я… невесомость.

— Сейчас, — бросил бывший пилот. — Держитесь.

Вызывав на экран панель управлением модулем, он активировал автономные системы и разблокировал управление гравитацией. Потом запустил гравитаты модуля и медленно поднял мощность.

Его потянуло к пульту, еще миг — и теперь он прочно стоял на ногах рядом с ложементом управления.

— Михаил Саныч?

Павлов обернулся и увидел, как Зеленский помогает подняться на ноги Вадиму — своему студенту. Судя по всему, они общались по личному каналу, не на общей аварийной волне. Что, учитывая ситуацию, очень правильно. Кашлянув, Павлов прочистил горло, смешал аварийные каналы станции и модуля спасения.

— Это аварийная волна, — громко сказал он. — Меня кто-нибудь слышит? Эльдар? Семен? Игнат?

Краем глаза Николай заметил движение, обернулся. Точно. Зеленский уже снял шлем, и со студента своего тоже снял. И теперь вытирал тому салфеткой кровящий нос. Потрясающе. Разбить нос внутри спасательного скафандра — это уметь надо! Как только ухитрился.

Павлов отвернулся, переключился на волну техников, смешал ее с аварийкой.

— Это Павлов. Кто-нибудь слышит?

— Коля…

Бывший пилот обернулся. Зеленский, оказывается, подошел ближе, встал за его спиной. Шлем он так и не надел, и теперь круглая щекастая голова биолога выглядывала из скафандра, как игрушка из упаковки.

— Так не пойдет, Коля, — твердо сказал Зеленский. — Надо посмотреть.

— Надо, — согласился Павлов.

— Что с атмосферой за шлюзом? — спросил биолог. — Давление?

— Половина коридора сохранилась, — отозвался бывший пилот. — За дверью все в порядке. А дальше… нет данных. Но, может быть, просто датчики пожгло.

— Надо посмотреть, Коля, — твердо повторил биолог и надел шлем. — Надо посмотреть.

— Я посмотрю, — мягко отозвался Павлов. — А вы, Михаил Саныч, лучше за Вадимом присмотрите. В шкафу есть аптечка, помогите ему. Похоже, у него кровь все еще идет.

Зеленский обернулся — неуклюжий, почти шарообразный, смешно смотрящийся в оранжевой упаковке «Спаса». Да, неуклюжий и смешной. Готовый прямо сейчас отправиться на поиски людей в разбитой станции.

Павлов поежился, вдруг почувствовав себя виноватым. Почему он сам сразу не подумал о людях?

— Вадим, — позвал Зеленский. — Ты как?

— Нормально, — прогундосил практикант на общем канале. — Только салфетка того. Уже.

— Михаил Александрович, — строго произнес Павлов. — Займитесь пострадавшим.

— Да-да, — тут же откликнулся Зеленский, направляясь к шкафам. — Я сейчас, сейчас.

Бывший пилот перевел управление на свой «Спас», сделал запрос на открытие шлюза. Система проверила внешние условия, признала запрос безопасным, и разрешила активировать шлюз.

Павлов подошел к дверям, открыл их, вышел в небольшой тамбур. Потом отдал команду на герметизацию. Может, конечно, снаружи и все в порядке, но рисковать не нужно. Как только внутренняя дверь модуля заблокировалась, Павлов открыл внешнюю, шагнул в коридор и тут же поплыл по центру, покинув независимую зону гравитации спасательного модуля.

— Плохо, — сказал сам себе Павлов, плывя по белоснежному коридору, залитому тусклым аварийным светом. — Но будем посмотреть.

* * *

Коридор, ведущий к рубке управления, выглядел неплохо — так, словно ничего и не случилось. Притушен свет, осветительные полосы работают в эконом-режиме. Дверь, разделяющие герметичные отсеки коридора тоже в порядке — круглая, чуть выпуклая, она прочно стояла на своем законном месте.

Николай положил руку на автоматический замок и послал стандартный запрос на датчики с другой стороны двери. Атмосфера в норме, давление понижено, но восстанавливается. Температура тоже в порядке — значит, открытого огня нет. Помедлив секунду, Павлов дал команду открыть дверь. Замок, опознав спасательный скафандр, подчинился.

Круглая дверь бесшумно скользнула в сторону и исчезла в стене. Павлов оттолкнулся от стены и нырнул в открывшийся проем. И сжал зубы.

По всему коридору плавали мелкие предметы. Осколки пластика, бумажные листы, мелкие контейнеры… Неподалеку виднелось темное пятно — проход в третью оранжерею. Люк наполовину открыт, словно у двери не хватило сил, чтобы закрыться. Павлов, чувствуя, как нарастает тревога, быстро пролетел мимо, бросив в темноту прохода лишь быстрый взгляд. Сейчас его интересовала рубка.

Оттолкнувшись от стены, бывший пилот быстро полетел по коридору, огибавшему центральные модули. Запасной «Спас», упакованный в массивный тубус, болтался у пояса. Коммуникатор тихо пискнул, сигнализируя о подключении беспроводного сигнала. Павлов пошевелил пальцами, переключаясь на общую волну станции.

— Эльдар, — позвал он. — Семен. Игнат…

От приближающейся стены он оттолкнулся ногой, пытаясь вписаться в поворот. Неудачно. Отнесло в сторону, пришлось скорректировать направление тростью, оттолкнувшись от пола. На этот раз поворот удался, и Павлов увидел дверь, ведущую в центр управления. Она была распахнута, а напротив проема плавало облако мелкого мусора.

— Эльдар, — прохрипел Павлов, резко отталкиваясь от стены. — Эльдар! Семен! Игнат!

Он с размаха влетел в облако мусора у двери, чуть не промахнулся — пришлось цепляться тростью за край люка. Остановив движение, Павлов активировал магнитные подошвы скафандра, и с лязгом встал на пол, на линию контакта. Тяжело, словно водолаз на дне океана, он шагнул вперед и вошел в рубку. Замер.

В тусклом аварийном свете, он заметил то, чего опасался больше всего. Эльдар неподвижно парил над погасшим пультом управления, медленно вращаясь вокруг своей оси. Его окружало облако осколков, а из руки беспомощно свисал обрывок страховочного леера.

Зарычав, Павлов двинулся вперед, с усилием переставляя ноги. Лязгая магнитными подошвами по контактному пути, бывший пилот добрался до центра, ухватил своего начальника за ногу и подтащил к себе.

— Эльдар, — прошептал Павлов и замолчал.

Главный инженер безвольно висел в его руках. Голова неестественно сдвинута на бок, правая сторона лица покрыта алой коркой крови, растекшейся по смуглой коже. Над правыми виском даже простым взглядом заметна большая вмятина. Правый глаз закрыт, левый распахнут.

Глядя в него, Павлов ощутил, как внутри разливается омерзительное чувство бессилия и отчаянья. Так не должно быть. Не должно.

Спохватившись, бывший пилот развернул прихваченный с собой «Спас» и натянул его, как перчатку, на тело главного инженера. И этому тоже учили на первом курсе. Пришлось немного повозиться, но руки, казалось, сами по себе вспомнили все нужные движения.

Застегнув костюм и надев на Эльдара шлем, Николай активировал скафандр и подключил к нему свой. Встроенные датчики тут же выбросили на забрало шлема ворох цифр и графиков. Лишь глянув на них, Павлов закусил губу. Эльдар мертв. Повреждение головного мозга, отказ дыхательной системы, сердца… Скорее всего, не успел пристегнуться, ударился головой, когда отказали гравитаты. Проклятье!

Сжав зубы, Павлов послал команду аварийного режима и «Спас» инженера отвердел, превращаясь в контейнер для эвакуации. Бросив последний взгляд на побледневшее лицо Эльдара, Николай отвернулся и направился к пульту. У него нет времени на скорбь. Ни на что нет времени.

Пульт принял сигнал его «Спаса» и разрешил главное подключение — из-за аварийного режима станции. На забрало шлема ручьем потекли данные и бывший пилот затаил дыхание, пытаясь быстро отфильтровать самое главное. Повреждения в пяти модулях. Половина оранжерей не откликается. Вакуум в заблокированных сегментах коридора, в лаборатории, в резервном управлении. Повышенная радиация, отказ системы связи. Отказ систем искусственной гравитации, отказ основных генераторов энергии, отказ системы теплоотведения, отказ системы кондиционирования, производства кислорода, потеряны водо-генераторы, активированы дублирующие системы…

Шумно задышав, Павлов прикрыл глаза. Проще было перечислить то, что уцелело. Грузовой трюм цел. Рубка управления, спасательный модуль, пять оранжерей. Там все в порядке, но почти вся автоматика поджарена излучением. Кое-где запустились резервные системы, но… Станция почти уничтожена. Еще немного, и она впадет в кому, как смертельно раненный человек.

— Николай…

От неожиданности Павлов резко обернулся к телу главного инженера и только потом понял, что это внутренняя линия. Зеленский.

— Тут, — коротко отозвался он, запуская режим консервации станции.

— Как там, Коля? — спросил биолог. — Нашел… что-то?

— Станция почти разрушена, — медленно произнес Павлов. — Нужно уходить.

— А ребята?

Помолчав, Павлов запустил резервное копирование данных пульта на свой «Спас» и лишь потом отвел.

— Я нашел Эльдара. Он погиб.

Зеленский тяжело задышал в эфир, всхлипнул, но потом, через силу, произнес.

— А ребята? Семен и Игнат?

— Не нашел, — коротко отозвался Павлов. — Возвращаюсь.

Погасив канал, бывший пилот развернулся, подцепил тело главного инженера и отключил магнитные подошвы. Тихо оттолкнулся.

Он выплыл в коридор, толкая перед собой тело Эльдара как простой контейнер. Облако мусора, потревоженное живым и мертвым, разлетелось в стороны, как шрапнель.

Канал к центру управление остался открытым, и Павлов следил за работами систем всю обратную дорогу. Он пытался понять — что именно произошло. Как и почему станция получила повреждения. Да, ее обожгло вспышкой радиации от двигателей грузовика — но не такой сильной, как казалось на первый взгляд. Системы защиты приняли на себя основной удар. А вот метеориты… Нет, рой осколков. Серьезных пробоин было не так уж много. Судя по данным центрального компьютера, сквозных было всего три. Десяток мелких, когда пробитая стена автоматически затянула вязким составом, были почти незаметны на их фоне. Стрелы оранжерей — вот они то, выворачиваясь из креплений, сталкиваясь, разворотили половину борта. В принципе, все было не так уж плохо — с технической стороны. Станция сохранила живучесть и могла бы служить персоналу убежищем до прибытия спасательного корабля. Но…

Павлов прикрыл глаза, отрешаясь от вороха разноцветных цифр, скачущего перед глазами. Спасательного корабля в ближайшее время ждать не приходится. Центральная, скорее всего, тоже пострадала, или пострадает в ближайшее время. Бот с поверхности Марса сейчас пристыкован к Центральной — как и бот биологической станции. Первый пилотируемый корабль прибудет через сутки, да то, это грузовик. Настоящий спасатель, отправленный с лунной станции, будет через пару недель. Идеально будет, если наземная станция поднимет на орбиту свой второй катер и снимет всех со станций и доков. Но поднимет ли… По орбите несется взбесившийся корабль и рой смертельных осколков. Да, ребята рано или поздно, получат полные данные, рассчитают безопасные траектории и, конечно, попытаются поднять второй катер. Но аварийный грузовик идет с ускорением. Он непредсказуем, пока работают его двигатели. И черт его знает, что у него еще там не так — это темная лошадка, черное пятно. Зато можно предположить вот что — рой осколков рядом с ним, вовсе не последний. Следом идет второй — те осколки, что не получили достаточно ускорения. И когда они будут здесь — не известно. А если грузовик пойдет на второй круг? Вместе со старыми осколками, и с новыми. Что если он сам развалиться на части, или распылит еще пяток автоматических станций наблюдения? Слишком много «если». Нужно убираться отсюда.

В шлюзе аварийного модуля Николай опустил тело Эльдара на пол. И лишь потом включил режим перехода. Когда появилась гравитация он твердо стоял на ногах и как только распахнулась внутренняя дверь, вошел в модуль таща за собой отвердевший «Спас» инженера.

Зеленский, стоявший у пульта управления, тихо ахнул, всплеснул руками. А его практикант, сидевший на одном из кресел, вскочил на ноги. Его и так белое лицо, перемазанное брызгами крови из носа, побледнело еще больше.

— Вот, — сухо сказал Павлов. — Михаил Саныч… Подготовьте все к экстренному старту. Станцию нужно оставить. Процедуру помните?

— Да, конечно, — пробормотал биолог, не отводя взгляда от оранжевого свертка у дверей. — А ребята?

— Иду за ними, — сказал Павлов, разворачиваясь. — Отсек технической поддержки почти не пострадал. Шансы есть.

— Ты уж постарайся, Коля, — тихо сказал Зеленский.

— Попробую, — отозвался Павлов. — Будь на связи.

Он задержался у шлюзовых дверей. Прежде чем закрыть их за собой, обернулся и серьезно сказал Зеленскому:

— Михаил Александрович. Если пойдет вторая волна… Если что… Немедленно активирует аварийный сброс. Уходите. Модуль прочный, должен выдержать.

— Посмотрим, — сухо сказал биолог, мрачно глянув на Павлова. — Это мы еще посмотрим.

Бывший пилот покачал головой и активировал шлюзовую дверь. Она резко захлопнулась, отрезая бывшего пилота от спасательного модуля.

* * *

Отдел техников располагался ниже основной палубы, огибавшей центр станции, и Павлову пришлось повозиться с защитной плитой, разделяющей этажи. С той стороны все было в порядке, но механизм двери отказывался подчиняться приказам, намертво заблокировав проход. Время уходило. Павлов злился. Два тубуса с резервными «Спасами» болтались в невесомости у него над головой, страшно отвлекая.

Потратив пять минут на разблокировку запоров, Николай потерял терпение и вломился в управление замка, размахивая аварийным приоритетом «Спаса», как кувалдой. «Угроза жизни человека» — приоритетный код, смог достучатся до вшитых в замок алгоритмов. Быстро пробежав по управлению, бывший пилот отключил всю автоматику и вывел засовы на ручной режим управления. Это было строжайше запрещено инструкцией, ведь это ставило под угрозу работоспособность аварийной автоматики станции. Но другого выхода Николай не видел.

Разблокировав встроенные ручки двери, Павлов уперся ногами в стену и потащил плиту в сторону, пытаясь сдвинуть ее обратно в пазы на стене. Дверь открылась легко — механизм не был сломан, просто не хотел подчиняться приказам компьютера. Когда дверь приоткрылась ровно наполовину, Павлов бросил ее и скользнул в получившуюся щель, чуть не забыв в коридоре «Спасы».

Одним прыжком Николай миновал короткую лестницу, ведущую на нижний этаж, и очутился у второй двери, ведущей в сегмент техников. На этот раз повезло — замок отчитался о том, что с другой стороны давление и атмосфера в норме и разрешил открыть дверь.

Когда массивная плита скользнула в стену, Павлов невольно вздрогнул. Этой части станции повезло меньше. Длинный коридор, открывшийся перед бывший пилотом, был погружен в полумрак. Из трех полосок аварийного освещения светилась лишь одна, да то еле-еле. Весь коридор был забит парящими облаками осколков. Крепления, провода, осколки теоретически небьющегося пластика, мелкие приборы, пульты дистанционного управления, бумаги, чехлы — все это плавало в коридоре единым месивом, напоминая морские водоросли.

Спохватившись, Павлов включил внешние микрофоны и прислушался. Шорох вращающегося мусора, треск панелей. Где-то далеко электрический разряд. Все — человеческих голосов не слышно. Нахмурившись, он толкнул вперед оба «Спаса», отправив их в самый центр летающей кучи мусора, а потом двинулся за ними сам.

Пробираясь сквозь переплетения выпавших из треснувших стен кабелей, проходя сквозь облака мелких осколков, он прислушивался и внимательно изучал двери. Вот одна открыта — автоматика не сработала. За ней — технический отсек, набитый корпусами ремонтных роботов и кучей приборов, о назначении которых Николай и не догадывался. Вот с другой стороны дверь — приоткрыта, за ней ряды шкафов. Многие распахнуты и барахло, выскочившее из незакрепленных ящиков, медленно бродит по комнате колючим варевом. Вот закрытая дверь. Вот еще одна. И — конец.

Добравшись до конца коридора, Павлов уперся в плиту, отделяющую эту секцию от следующей. Там, за ней, должен быть отдел с управляющей автоматикой и проход к механизмам. Большая белая плита в тусклом свете выглядела серой. Николай, помрачнев, подключился к замку. Так и есть. За ней — вакуум. Там не выдержала обшивка. И это не просто пробой. Судя по резко возросшему уровню излучения, в обшивке огромная дыра.

Сжав зубы, Павлов с ненавистью уставился на плиту. Неужели это все? Игнат и Семен… Но они не должны были идти в отдел механики. Как их туда могло занести? Пытались спрятаться? Нет, врешь, это еще не все!

Развернувшись, Павлов подплыл к первой закрытой двери. Замок был исправен. Датчики с заметной задержкой доложили, что в комнате за дверью отсутствует атмосфера, резко понижено давление, чуть повышенный фон радиации. Видимо, крохотный осколок добрался до этой комнаты, пробил стену, но пластик успел затянуть пробоину. Хоть и не сразу.

Хмурясь, Николай подплыл к соседней двери. Здесь все показатели были в норме, каюта, судя по показаниям датчиков, в полном порядке. Вот только та же проблема что с плитой — открываться замок отказался. Автоматика продолжала считать окружающую среду слишком опасной, чтобы открывать двери. Можно было попробовать отменить общий сигнал тревоги, дать понять контурам безопасности, что опасности больше нет. Наглая ложь, на которую способен только человек. Робота обмануть не сложно, но для этого нужно вернуться в центр управления станцией…

Вздохнув, Павлов активировал аварийный контур, и принялся отключать автоматику. Дело, между прочим, подсудное. Ладно. Ему нечего терять. Особенно сейчас.

С этим замком он управился быстрее, чем с прошлым. Автоматика, выдав ворох предупреждений, отключилась, и Павлов, выдвинув из двери рукояти, потянул ее в сторону. Дверь открылась в темноту. Бывший пилот машинально зажег фонарик «Спаса» и медленно шагнул вперед.

Луч света заметался по комнате, выхватывая из темноты отдельные предметы… Стол, мобильный вычислитель, ворох мусора, разбитый экран на стене… Пусто. Обычная рабочая комната техников, абсолютно пустая.

Павлов попятился и выплыл спиной в коридор. Прикрыл глаза. Сейчас в душе у него было так же пусто, как в этой последней уцелевшей комнате. Все. Теперь действительно все. Он нарушил все возможные инструкции, все предписания, писанные и неписаные законы эвакуации. В спасательном модуле люди. Живые, настоящие люди. Модуль должен стартовать. По-хорошему, давно уже должен был. После объявления тревоги, весь персонал должен собраться в модуле, а не болтаться по станции, подбирая забытые вещи. Это космос. Здесь нельзя медлить, счет всегда идет на секунды.

Нельзя медлить. Но он должен знать. Должен.

Стиснув зубы, Павлов двинулся по коридору к выходу — быстро, пролетая, как ракета, сквозь груды парящего мусора. В шлеме пискнул сигнал — внутренняя связь.

— Николай…

— Не сейчас, — резко ответил Павлов. — Пока пусто. Позже.

Биолог, помедлив секунду, отключился. Бывший пилот подлетел к двери, ведущей на площадку, с налету хлопнулся об нее плечом, отскочил, завертелся, как новичок, первый раз попавший в невесомость, и, выругавшись, выпустил трость. Остановив вращение, он нырнул в открытую дверь, поднялся к броневой плите, ухватился за рукоять и задвинул дверь в пазы. Включил замок и заблокировал дверь. Потом, торопясь, спустился вниз, вернулся в разбитый сегмент, обернулся и подключился к замку. На этот раз автоматика сработала безупречно — дверь скользнула в пазы и встала намертво, отрезав Павлова от уцелевшей части станции.

Сердито сопя, Павлов развернулся и поплыл к последней запертой каюте. К той, внутри которой не было атмосферы. Нужно все сделать быстро. Как можно быстрее.

У двери бывший пилот опустился на пол, включил магнитные подошвы. С лязгом утвердившись на ребристом полу, осмотрелся, высматривая крупные осколки рядом с собой. Вроде бы, ничего опасного. Мелочь, напоминающая рой мошкары, и только.

Замок сопротивлялся дольше обычного. Ситуация действительно была опасной — за дверью нет атмосферы и радиационный фон. Павлову пришлось активировать свой аккаунт монтажника и подтвердить полномочия на выполнение ремонтных работ в проблемной зоне. Аварийный код «Спаса» помог обойти блокировку безопасности и, в конце концов, замок сдался. Павлов ухватился за рукояти двери, потянул в сторону… Ничего. То ли перепад давления, то ли направляющие повреждены. Еще раз. Дверь даже не шелохнулась.

Выругавшись во весь голос, Николай отдал команду «Спасу», переводя его в режим активных действий. Внешняя оболочка скафандра затвердела, активировались полосы искусственных мускулов. Перчатки разом огрубели, превращаясь в зажимы. Павлов уперся ногой в рамку двери, взялся за рукояти на двери и потянул изо всех сил, нагружая и спину, и ноги, и руки. Дверь дрогнула, поддалась, и внешние микрофоны уловили нарастающий свист. Атмосфера коридора через крохотную щель устремилась в пустую комнату. Павлов рванул еще раз, раздался хлопок, и дверь легко распахнулась.

Он даже не успел ничего сделать — из полутьмы комнаты на него вылетело тело и сшибло с ног. Павлов, все еще упиравшийся одной ногой в рамку двери, отлетел назад, и забарахтался в куче летающего мусора, борясь с раздутым, словно пузырь, телом. Лишь секунду спустя он вдруг понял, что тело активно размахивает руками. Комбинезон!

Вскрикнув, не веря своим глазам, Павлов оттолкнул его. Раздутый комбинезон полетел к раскрытой двери, а Николай — к противоположной стене. Оттолкнувшись от нее ногой, бывший пилот бросился на человека, как коршун на добычу. Столкнувшись с ним, Николай царапнул ногой по полу, с лязгом прилип к нему магнитной подошвой и впечатал пострадавшего в стену. Они очутились лицом к лицу.

Рабочий комбинезон, наполненный воздухом, был раздут, словно надувная игрушка. Стандартный капюшон, спрятанный в воротнике, заменявший шлем, сработал на все сто. Активировался после перепада давления, и его хозяину оставалось только натянуть его и пристегнуть к креплениям комбинезона. И он успел это сделать.

Сейчас, сквозь прозрачный гибкий пластик капюшона, превратившегося в надутый шарик, на Николая смотрел Семен. Белый, как простыня, выпученные глаза — красные, в полопавшихся капиллярах. Щеки и борода багровые, кажется, из носа все еще идет кровь из лопнувших сосудов. Рот раскрыт в крике.

— Семен! — рявкнул Павлов. — Семен! Связь!

Техник забился в своем надутом комбинезоне, замотал головой. Глаза его горели безумным огнем, он что-то кричал, но бывший пилот его не слышал. В рабочем комбинезоне нет встроенной системе связи, а личного коммуникатора не видно.

— Где Игнат! — крикнул Николай и внешние динамики скафандра разнесли его голос по пустому коридору. — Игнат!

Семен не ответил. Он вдруг начал вырываться из хватки бывшего пилота — сосредоточено и деловито. Взгляд его блуждал, брызги крови собирались в шарики и оседали на рыжую бороду. Павлов ослабил хватку. Комбинезон — не скафандр. Да, у него есть минимальная защита и аварийней запас кислорода — таблетка на поясе. Но сколько осталось времени…

Отодвинувшись, Николай развернул Семена и толкнул его в сторону выхода — пусть попробует выбраться. В этом сегменте еще достаточно воздуха, нужно просто снять шлем. А у него есть дело.

Техник, как огромная комета, полетел сквозь коридор к закрытой двери на площадку, а Павлов нырнул в открытую каюту. Ремонтная мастерская!

Станки термообработки, пластиковой печати, объемные принтеры — все оставалось на своих местах. Из распахнутого шкафа вывалилась куча мелких деталей напоминавших шестеренки, и теперь плавала в пустоте, медленно рассеиваясь по комнате. Но где же Игнат?

Быстро пролетев всю мастерскую, Павлов резко обернулся, и зашарил по углам, помогая себе фонариком. Пусто! Но вот тот огромный белоснежный куб, судя по всему, напольный аппарат сварки, странно сдвину. Сорвало с креплений. А он большой, в половину человеческого роста, напоминает обычный холодильник…

Перестав дышать, Павлов нырнул в угол, к аппарату. Тот влетел в дальний угол, разбив обшивку и намертво в ней засев. Из-под него торчала нога. Раздутая нога стандартного комбинезона. Застонав, Павлов нырнул головой вниз, заглянул под белый прямоугольник аппарата и снова выругался.

Судя по всему, во время аварии, огромный блок сварки сорвался с креплений, сшиб Игната с ног и втиснул его в угол комнаты. Техник лежал прижатый к стене, а сварочный аппарат почти стоял на нем. Одним углом он прошиб правую стену, вторым — левую, и намертво заклинился, заперев техника в самом углу. Но комбинезон раздут, и на вид выглядит целым.

Уперев магнитные подошвы в пол, Павлов ухватился за блок сварки и дернул на себя. Еще раз. Крепко сидит, зараза.

— Семен! — позвал и тут же понял, что тот не слышит.

Тяжело дыша, бывший пилот увеличил мощность механизмов скафандра. Его руки и ноги одеревенели, превратившись в прочные балки. Перчатки застыли, превращаясь в захваты. Павлов выдохнул и вцепился в сварочный аппарат. Белая обшивка поддалась, крошась под перчатками «Спаса». Павлов, зарычав, ударил в крошащийся пластик, пробил его, запустил руку в недра аппарата и сжал кулак, хватаясь за что-то железное и прочное. Еще рывок. Еще!

Белый аппарат с хрустом вырвался из стены и отлетел в сторону, как невесомая картонная коробка. Отскочил от стены, чуть не снес Павлова, и застрял между двух плавильных станков. Николай этого даже не заметил — уже склонился над Игнатом, лихорадочно осматривая его раздутый комбинезон. Повреждений не видно. Только правая нога отогнута под странным углом, а левая рука выглядит так, словно по ней топтался слон.

Павлов наклонился еще ниже, заглянул в прозрачный шлем. Бледное лицо Игната тоже было испачкано кровью — она текла из носа и ушей. Но глаза его были закрыты.

— Игнат, — прошептал Павлов, — Игнат…

Тот не ответил. Бывший пилот осторожно взял техника за плечи, потянул на себя, легко поднял в воздух, как надувной шарик, потянул на себя и вскрикнул. Игнат шевельнулся. Его рот открылся — видимо, парень, застонал от боли. А потом открыл глаз — левый. Алый, от лопнувших сосудов, он смотрел прямо перед собой, и, казалось, ничего не видел. Секунду спустя глаз снова закрылся, но Павлов почувствовал, как с его плеч словно гора упала.

— Жив, — выдохнул он. — Живой…

Развернувшись, Николай ухватил едва живого техника за пояс, оттолкнулся, и медленно поплыл со своим драгоценным грузом к двери. У нее пришлось повозиться — было не очень понятно, какие повреждения получил Игнат, и, выволакивая его в коридор, Павлов осторожничал, как мог.

По коридору он поплыл первым, раздвигая груды мусора. В висках бился пульс, давление явно подскочило, но на душе было светло. Живы. Оба.

Семена он нашел на лестнице, у запертой плиты, закрывавшей выход на верхний этаж. Тот, вжавшись в пласталевую панель, лихорадочно ощупывал плиту и даже не обернулся, когда рядом появился бывший пилот.

Павлов осторожно затащил на лестницу Игната, закрыл за собой дверь, ведущую в технический отсек, заблокировал ее, а потом оттолкнул в сторону Семена. И включил канал связи.

— Михаил Саныч, — устало сказал он, берясь за рукоятки панели. — Готовьте мед-блок. Мы идем.

* * *

Зеленский встретил спасательную экспедицию у дверей модуля. Заботливый биолог, узнав о травмах Игната, отключил гравитацию в модуле и когда Павлов осторожно втащил за собой драгоценный груз, бросился помогать. Пока они вдвоем укладывали очнувшегося Игната в противоперегрузочное ложе у пульта, Вадик подплыл к Семену. В руках практикант сжимал аптечку — большой белый шар с алым крестом. Техник успел сорвать с себя шлем и медленно дрейфовал у стены, тяжело дыша. Они тихо о чем-то заговорили, Вадик полез в аптечку, но Павлову сейчас было не до них.

Устроив Игната в мягком ложе, Павлов снял с него шлем. Тот открыл уцелевший глаз, увидел склонившихся над ним коллег и улыбнулся разбитыми губами.

— Ты как? — спросил Павлов. — Можешь говорить?

Зеленский без долгих разговоров активировал медицинский модуль ложа. Поверхность затвердела, приняв техника в свои объятья. Загудел сканер.

— Так себе, — прошептал Игнат и скривился от боли. — Ноги… Плохо. Руку не чувствую.

Зеленский с тревогой коснулся руки бывшего пилота и показал на экран ложа. Медицинский датчики выдали первые результаты обследования. Павлов не был врачом, но воспоминания о курсе первой помощи позволили ему выделить из мешанины данных главное. Многочисленные переломы, разрыв сосудов, разрыв мышц, шок, опасно высокое давление, сотрясение мозга. Достаточно, для того, чтобы программа зажгла тревожный красный свет.

— Игнатик, — ласково позвал Зеленский. — Послушай, ты, дорогой, сильно пострадал. Я сейчас закрою купол, система сделает тебе укольчик. Ты просто поспишь немного.

— Я, — Игнат мотнул головой. — Остальные? Семен?

— Все хорошо, — быстро ответил Зеленский. — Коля вас обоих привел. Семен здесь. Ты поспи. Тебе нужно.

— Ладно, — выдохнул курчавый техник. — Немного.

Зеленский быстро набрал нужную команду на пульте спасательного ложа. Прозрачный купол из прочнейшего пластика тут же скрыл пострадавшего техника, превратив ложе в спасательную капсулу. В дело вступил авто-медик, и запустил две длинных иглы в бедро Игната. Бедняга даже не вздрогнул.

Пока Зеленский программировал модуль, Павлов огляделся. Все чисто, раскиданные вещи прибраны. Покойный Эльдар лежит в соседнем ложе, превратившимся в капсулу. Биологи не теряли зря времени, пока его не было. Время.

Взглянув на часы, Николай нахмурился. Он быстро подключился к компьютеру станции, вызвал управление на забрало шлема. Быстро пробежался по данным. Отключились еще два модуля — одна оранжерея и грузовой шлюз. Либо повредились датчики, либо не выдержали заплатки из липкой пластали. Упали показатели производства энергии, уцелевшие блоки начали отключаться даже от аварийной сети. Станция разваливалась. И, похоже, пока он ходил в экспедицию, она обзавелась парой новых пробоин. Это значит, мусор все еще продолжает движение по орбите. И кто знает, когда появится грузовик. А связь — глухо. Никаких сигналов. Даже с поверхности. Но связь с планетарной базой осуществлялась через мощные передатчики Центральной. А она не отзывается. Может, развалилась вся система связи спутников. А может, Центральной больше нет. Вообще.

Павлов бросил взгляд на бледное лицо Игната, перемазанное кровью, и вдруг понял, что все уже решил. Точно как тогда. Как два года назад, когда он увидел собственными глазами воронку пылевого дьявола, приближающегося к разведочному лагерю.

— Михаил Александрович, — тихо позвал Павлов. — Нам нужно уходить.

— Уходить? — биолог обернулся к коллеге. — В каком смысле?

— Нужно отстыковать аварийный модуль и покинуть станцию, — ответил Павлов. — Пока у нас есть такая возможность, и мы не застряли в ее обломках.

— В самом деле? — Зеленский нахмурился. — Разве не лучше остаться здесь? Станция еще держится. Хоть немного, но производит энергию.

Краем глаза Павлов заметил, что Семен и Вадик оттолкнулись от стены и подплыли ближе, прислушиваясь к разговору.

— Михаил Саныч, — быстро сказал Павлов. — Станция разваливается. Сегменты отключаются. Зафиксировано две новых пробоины. Это значит, по орбите все еще идет мусор. И если грузовик не остановился, он вернется по орбите. Второй такой удар станция не переживет. А если повреждения будут значительны, аварийный модуль может быть заблокирован. И мы тут застрянем.

— И будем ждать помощи? — подал голос Вадик.

— Как и положено по инструкции, — добавил Семен.

Павлов обернулся к нему. Техник был еще бледен, но уже пришел в себя, и вновь обрел самоуверенный вид, несмотря на потеки крови на бороде.

— Инструкция предписывает в случае опасности покинуть терпящее бедство судно на аварийно-спасательном модуле, — отозвался Павлов. — И то, что мы этого еще не сделали, уже нарушение.

— Но, в самом деле, — смущенно произнес Зеленский. — Мы же не могли бросить ребят. Надо было посмотреть…

— Посмотрели, — отрезал Павлов. — Спасли. Весь экипаж станции находится на борту спасательного модуля. Нам угрожает…

— Пока ничего не угрожает, — угрюмо отозвался Семен. — Мы в защищенном отсеке и нам просто нужно дождаться помощи.

— Помощи? — Павлов обернулся к нему всем телом. — Какой помощи? Центральная не отвечает, связи нет. Это значит у них свои проблемы. По орбите идет рой осколков, и я уверен, что вскоре нас накроет второй волной — из разбитых спутников связи и наблюдения. Ведь грузовик шел с ускорением, а осколки нет. Они отстают и…

— Уверен, — Семен хмыкнул. — Уверенность, это не факты.

Вадик взмахнул рукой и тут же взмыл под потолок модуля. Зеленский, спохватившись, склонился над центральным пультом, и плавно поднял мощность гравитатов. Практикант медленно опустился.

— Оставлю на уровне Луны, — извиняющимся тоном сказал биолог. — Так будет проще.

Павлов демонстративно взглянул на часы.

— У нас мало времени, — резко сказал он. — Надо стартовать.

— И что? — насмешливо произнес Семен, опираясь руками о прозрачное стекло капсулы Игната. — Допустим, вы правы, капитан. Отстыкуемся от станции и будем болтаться рядом, дожидаясь спасательной операции. Разве в этом случае нас не накроет этими вашими осколками? Разве не разумнее остаться внутри станции? Хоть какая-то, но защита.

— Мы не будем болтаться, — сухо отозвался Павлов. — Спасательный модуль обладает независимой системой двигателей.

— Да, знаю, — отмахнулся Семен. — Это, фактически, бот по вашей классификации. И что? Отойдете в сторону, смените орбиту? Как далеко нужно отойти? Найдут ли нас там спасатели?

— Какие спасатели! — рявкнул Павлов. — Оба бота на Центральной! Даже если они уцелели, то это вовсе не спасательные суда! Но скорее всего они повреждены, потому что иначе, хотя бы один был бы на пути сюда, подавая сигналы.

— На Планетарной есть еще один катер, — быстро сказал Вадик и шмыгнул носом. — Они прилетят.

— На орбите рой осколков и взбесившийся грузовой звездолет, — отозвался Павлов. — Они не будут рисковать единственным катером и его экипажем.

— Будут! — зло отозвался Семен. — Они придут и вытащат нас из этих обломков!

— Или погибнут, попав в рой! — так же зло отозвался Павлов.

— Тише! — сказал Зеленский, прислушивавшийся к разговору. — Тише, мальчики. Я, все-таки, старший. Замолчите оба.

Павлов нехотя отвел взгляд от выпученных глаз Семена. Тот взглянул на Зеленского.

— Я вижу, к чему он клонит, — с вызовом произнес техник. — Пусть скажет! Пусть скажет вслух, ну!

— Николай, в самом деле, — тихо произнес биолог. — Вижу, что у вас есть какая-то идея. Извольте рассказать все до конца.

— И расскажу, если меня не будут перебивать, — сухо отвел Павлов. — План прост. Я не знаю, придет ли помощь в ближайшее время или нет. Не знаю, скоро ли будет новый удар по станции. Зато я знаю, что мы в беде, а одному из членов экипажа требуется срочная медицинская помощь.

— Так, — сказал Зеленский, косясь на капсулу Игната. — Понимаю. Что вы предлагаете?

— Предлагаю отстыковаться от станции и совершить экстренную аварийную посадку на Марс.

Семен хмыкнул и ткнул пальцем в бывшего пилота.

— Я же говорил, — сказал он. — Опять! Да он маньяк!

— Перестаньте, — резко сказал Зеленский. — Николай, это в принципе, осуществимо?

— Осуществимо, — спокойно сказал Павлов. — Модуль рассчитан на посадку, на планету. А на взлет — нет.

— Идти по орбите безумие! — быстро сказал Семен. — Там же эти ваши рои и сумасшедшие звездолеты!

— Я не собираюсь облетать планету, — сказал Павлов. — Пойду на посадку из этой точки.

— И сожжешь в атмосфере спасательный модуль! — крикнул Семен. — Он нас всех поубивать хочет!

— Не сожгу, — мысленно сжимая кулаки, ответил Павлов. — Не путай атмосферу Земли и Марса. Прямой путь посадки, падение с орбиты, вполне осуществимо. Для Марса.

— В самом деле? — Зеленский, нахмурившись, повернулся к бывшему пилоту. — Николай, кажется, это непростая задача.

— Да просто невозможная! — рявкнул Семен. — Он опять рвется в герои! И опять поубивает…

Павлов молча двинулся на техника, но биолог успел ухватить его за рукав. Бледный как простыня Вадик вцепился в плечи Семена и потянул в сторону.

— Нет уж, — рявкнул техник. — Я жить хочу! Тогда, два года назад, на Марсе, ты тоже геройствовал, а, Павлов? Экстренный старт с планеты на малом боте в условиях пылевой бури, да?

— И я поднялся! — потеряв терпение рявкнул бывший пилот. — Я поднялся, и спас дюжину жизней!

— И убил двоих своим стартом, — крикнул в ответ Семен. — Два трупа, да?

— Да! — крикнул Павлов. — У первого не выдержали крепления, а второй отстегнулся и полез ее спасать… Ника и Тим, мои друзья! Это был старт в бурю, швыряло так, что не выдерживали гравикомпенсаторы! Нас всех едва не размазало по стенам! Но я поднял катер, я спас людей и все результаты исследований! А лагерь был уничтожен пылевой бурей!

— Спас! — крикнул Семен, сжимая кулаки. — Ты убил двоих! И пошел под суд. Что тебе впаяли, запрет на профессию, да? Нельзя летать и даже садиться за штурвал? Легко отделался! Ведь все могли переждать бурю в катере, на поверхности!

— Не могли! — закричал Павлов. — Нет, не могли! Лагерь в пыль стерло, и катер бы тоже разобрало бы на мелкие части! Это не бронированный линкор!

— Если бы да кабы! — крикнул в ответ Семен, раздувая ноздри и сжимая кулаки. — Все от твоего геройства! И сейчас героем хочешь заделаться? Ну, уж нет, я жить хочу!

— Не сметь! — громкий голос заставил Павлова замереть на полуслове.

Он обернулся, пытаясь понять, кто это сказал. И лишь секунду спустя понял, это Игнат — динамики спасательной капсулы изуродовали его голос до неузнаваемости.

— Не сметь, — задыхаясь, повторил Игнат, пытаясь приподняться на своем ложе. — Он… тебе… жизнь. Спас. Уже. Сейчас.

Зеленский отпустил рукав бывшего пилота и бросился к капсуле. Быстро защелкал клавишами, следя за состоянием пострадавшего техника. А тот, белее прежнего, без сил откинулся обратно на подушку из белой пены, уже украшенную каплями крови.

— Ждать помощи, — из последних сил выдохнул Игнат. — Это правильно. Это хорошо. Но сесть самим — лучше. Мы можем помочь себе сами. Пусть спасатели помогут тем, кто не может. Ресурсы… спасательной операции… Может, Центральная пострадала сильнее. Может, им нужнее… Сесть… Это правильно. Это лучше.

Обессилев, Игнат замолчал, закрыл уцелевший глаз и откинулся на подушку.

— Плохо, — пробормотал Зеленский, косясь на бывшего пилота. — Нельзя ему волноваться с таким давлением. Ой, нельзя.

— Вадим, — позвал Павлов, чуть успокоившись. — Что скажешь?

Пухлый практикант замялся, глянул на своего начальника, но тот был занят модулем.

— Я как все, — пробормотал он. — Я не знаю…

— Как все — плохо, — отозвался Зеленский, не отрываясь от пульта капсулы. — Сколько раз говорить. Плохо, студент, плохо.

Вадим выпрямился, втянул щеки и взглянул Павлову прямо в глаза. Паренек выглядел неважно — на лбу блестели капли пота, на щеках выступил лихорадочный румянец. Еще немного, и ему самому понадобиться медицинская помощь. Аптечку — белый круглый блок, — он все еще сжимал в руках.

— Игнату плохо, — сказал он. — Я за посадку.

Семен хмыкнул, отвернулся от студента и впился взглядом в Зеленского, колдовавшего над приборами.

— Михаил Александрович, — сказал он. — Вы заместитель начальника станции…

— По биологической части, — скромно напомнил Зеленский.

— Заместитель начальника станции, — упрямо повторил Семен. — Обращаю ваше внимание, что монтажнику Николаю Павлову решением Коллегии Суда по профессиональным правонарушениям запрещено пилотировать любые суда.

— Спасибо, Семен, — спокойно отозвался Зеленский. — Я уже в курсе.

— Надеюсь, вы учтете это при принятии решения! — зло сказал Семен, косясь на Павлова.

— Решение? — задумчиво произнес Зеленский, не отрываясь от монитора. — Могу ли я принимать решения? Ах да. Наверное, могу. Но я так плохо разбираюсь во всех этих железяках, орбитах, посадках…

— Вот именно, — возликовал Семен. — А по инструкции положено…

— Для принятия решения, мне срочно нужен консультант по техническим вопросам, — твердо сказал Зеленский, резко выпрямляясь и выпячивая вперед объемистый животик. — Коллеги, кто из вас наиболее компетентен в сфере пилотирования межпланетных кораблей? Учтите, я включил аварийную запись разговоров в модуле.

— Я, — быстро сказал Павлов. — Николай Павлов, пилот первого класса. Школа пилотирования Новосибирска, Академия Космонавтики, Москва. Допуск к межпланетным перелетам, допуск к пилотированию малых судов. Стаж — восемь лет. В настоящий момент по решению Коллегии Профессионально Суда лишен права пилотировать любые космические аппараты.

— Но уж советы то вам разрешено давать? — громко осведомился Зеленский, вскинув брови. — Как консультанту?

— Нет, — рявкнул Семен, сжимая кулаки. — Нет!

— Да, — спокойно отозвался Павлов. — Я часто консультировал действующих пилотов и руководство Марсианской экспедиции по различным вопросам моей профессиональной сферы деятельности. Разумеется, лишь по запросу со стороны руководства.

— О! — сказал Зеленский. — В связи со сложившейся аварийной ситуацией на Биологической Станции Номер Один, я, Зеленский Михаил Александрович, заместитель начальника станции, директор биологической части, в настоящий момент руководящий экипажем, прошу вашей консультации. Что, по вашему мнению, товарищ Павлов, следует предпринять?

— Следует немедленно отстыковать спасательный модуль от обломков станции и совершить на нем посадку на планету Марс. После связаться с Планетарной Станцией Номер Один и запросить помощь.

— При настоящих условиях это осуществимо? — громко спросил Зеленский.

— Вы не посмеете, — прорычал Семен, подаваясь вперед. — Павлов! Под суд пойдете! Опять!

— Это осуществимо, — отозвался Павлов. — Операция сопряжена с риском для экипажа из-за роя обломков на орбите планеты. Сама посадка должна пройти в стандартном аварийном режиме, предусмотренном для модулей данной модели.

— Вы можете выполнить такую операцию? — спросил Зеленский, совершенно спокойно и равнодушно, словно речь шла о поливке огурцов.

— И вы! — крикнул Семен. — Зеленский, что вы делаете? Тоже пойдете под суд! Если выживете!

— Конечно, могу, — тихо отозвался Павлов, стараясь выглядеть как можно увереннее. — Я профессиональный пилот.

— Бывший, — крикнул Семен. — Бывший пилот, прошу учесть! Его действия привели к смерти членов экипажа!

— Я, Зеленский Михаил Александрович, — торжественно произнес биолог. — От имени руководства поручаю вам, бывший пилот Николай Павлов, провести аварийную посадку спасательного модуля Биологической Станции на поверхность планеты Марс. Всю ответственность за данное решение я беру на себя. Прошу начать исполнение поручения немедленно.

— Нет, — рявкнул Семен и подался вперед, поднимая руки. — Не позволю!

Павлов сжал кулаки, шагнул ему навстречу, прикидывая, насколько сложно будет скрутить этого здоровяка, но опоздал.

Практикант Вадим, стоявший за спиной техника, подался вперед и легонько стукнул Семена в основание шеи. Тот взревел, схватился за плечо, обернулся, потянулся к Вадиму и вдруг обмяк. Захрипел.

— Мать, — выдохнул Павлов, бросаясь вперед и хватая Семена за плечи. — Вы что тут…

Вадим поднял руку и продемонстрировал бывшему пилоту стандартный тубус инъектора.

— Успокаивающее, — бодро сказал он, помахивая аптечкой. — Очень быстро успокаивает и расслабляет мышцы. Чтобы они не повредились в случае судорог.

— Ага, — сказал Зеленский. — Чудесно. Опасный приступ паники у члена экипажа прекращен благодаря медикаментозному вмешательству. Одобряю. Практикант Марченко, напомните мне, по результатам экспедиции поставить вам зачет по действиям в аварийных ситуациях.

— Михаил, — позвал Павлов, заглядывая в прикрытые глаза Семена. — А я…

— Так, — сказал Зеленский. — Дайте его мне. Техника я положу в модуль перегрузок, под контроль авто-медика. Марченко, займите свое место согласно предписанию об эвакуации. Павлов, начинайте операцию.

— Есть, — пересохшим горлом захрипел Николай и тут же поправился. — Есть!

* * *

На этот раз все было намного проще. Прежде чем запустить процедуры старта, Павлов убедился, что экипаж размещен в спасательных креслах. Игнат впал в забытье и лежал в затемненной капсуле спасательного ложа. Рядом, в точно таком же блоке, лежал Семен. Зеленский ввел ему еще одну дозу успокоительного и заблокировал спасательную капсулу кодом медика. Своего практиканта, Вадима, биолог лично устроил в спасательную капсулу рядом с центром. И сейчас молодой человек лежал откинувшись на мягком ложе, сжимая пухлые руки в кулаки. Над ним возвышался прозрачный укрепленный купол, позволявший своему обитателю видеть все, что, происходит в модуле. Проверив черную герметичную капсулу с телом Эльдара, Зеленский устроился в ложе рядом с Павловым. Прочно пристегнулся страховочными ремнями, но купол поднимать не стал — внимательно следил за Николаем.

Павлов же занял центральное ложе у пульта управления. Он поднял его верхнюю часть, превратив в подобие кресла, и взялся за пульт. Пока Зеленский устраивался в своем ложе, Павлов прогнал основные тесты систем и вывел модуль на стартовую готовность.

Когда все было готово, Николай поднялся на ноги, обошел модуль и лично убедился в том, что все члены экипажа пристегнуты согласно инструкции и находятся в безопасности. После этого он вернулся на свое место, пристегнулся сам и обернулся к биологу.

— Михаил Саныч, — тихо сказал он. — Опустите купол. Я начинаю.

— Давай, Коля, — просто отозвался тот. — Я посмотрю.

Бывший пилот ответил мрачным взглядом, но промолчал. Зеленский поступал так не из баловства, не из глупости. Он был готов перехватить ручное управление, если что-то случится с ним, с Павловым. Справиться ли биолог с модулем — другой вопрос.

— Старт, — вслух произнес Павлов, коснувшись большой кнопки аварийного старта. — Процедура эвакуации персонала станции начата.

Модуль ощутимо дрогнул и пол легонько толкнулся в подошвы бывшего пилота. Павлов откинулся в кресле, перевел управление на поручни, вывел данные на забрало шлема. Теперь нет нужды склоняться над пультом. Можно управлять и лежа, но Павлову этого не хотелось. Сидя он чувствовал себя уверенней.

Внутри модуля ничего не изменилось, но Николай следит за его движениями по датчикам. Он даже подключился к видеокамерам станции — беспроводная связь пока позволяла сохранять контакт с центральным компьютером. Отдельным окном он вывел данные с камер самого модуля — хотел взглянуть на станцию со стороны.

Спасательный модуль выглядел как плоская консервная банка. Белый, с яркими красными полосами, он медленно выплыл из центра Биологической Станции, оставив после себя заметное углубление. Павлов пошевелил пальцами, вызвав на экран процедуру запуска основных двигателей. Сейчас работала автоматика — спасательный модуль медленно удалялся от брюха станции, пылающего гроздями аварийных светильников.

Пока все шло отлично, Николаю оставалось лишь наблюдать. Он этим и занимался. Модуль отошел от станции, беспроводная связь стала прерываться, Павлов окончательно переключился на камеры модуля. И чуть не присвистнул.

Биологическая Станция Номер Один, раньше напоминавшая шарообразного дикобраза с десятком иголок, выглядела неважно. Двух оранжерей не было вовсе и неизвестно, куда они делись. Еще две были обломаны точно по центру. Остальные уцелели, но торчали в разные стороны, словно их погнуло ветром. Круглый шар самой станции превратился в надкушенное яблоко — на месте лабораторий и грузовых отсеков красовались черные провалы. И вся белоснежная поверхность станции была покрыта мелкими черными точками, словно ее поливали из шланга с краской. Или расстреливали из пулемета.

Рядом тяжело вздохнул Зеленский — биолог тоже следил за передачей с камер.

— Все, Михаил Саныч, — сказал Павлов. — Закрывайте купол. Будем снижаться.

— Плохо, — сказал биолог. — Все плохо, Коленька. Столько работы погублено. Данные, конечно, я сохранил. Но станция… Это же заново его нужно строить. Столько сил, столько времени. А Эльдар…

Зеленский тяжело вздохнул. Павлов хотел поторопить его, но не успел. Он ничего не почувствовал — модуль даже не дрогнул. Только вот перед глазами вспыхнули алые тревожные огни. Бесшумно. Спокойно. Без лишней суеты и воплей. Но Павлов почувствовал, как шевельнулись волосы у него на голове.

Модуль принял на себя удар — два… Три! Три попадания. Осколки или метеориты, пес его знает что, все еще гуляли по орбите и нашли себе новую мишень.

Затаив дыхание, Павлов принялся лихорадочно листать отчеты о состояние систем, выискивая данные о повреждениях. Так. Внутри все цело, осколки мелкие, многослойная броня выдержала. Внешние повреждения. Обшивка. Термоизолирующий слой… Плохо. Марс не Земля, конечно. Но и у его атмосферы трение будь здоров, особенно при падении с орбиты. Двигатели! Два тормозных не отзываются. Два из восьми — это немного, но маневр и так будет сложным, а сейчас…

— Коля, — позвал биолог, косясь на пилота. — Что там?

— Все хорошо, — быстро ответил тот. — Готовлюсь перейти на ручное.

— Так скоро? — удивился Зеленский. — Вроде бы, нужно подойти к атмосфере.

— Надо уходить, и быстро, — сказал Павлов. — Осколки идут по орбите.

— Что-то серьезное? — встревожился биолог.

— Так, — строго сказал Николай. — Товарищ Зеленский, быстро закройте купол и зафиксируйте крепления ремней. Это приказ.

Михаил Александрович укоризненно глянул на пилота, но без лишних слов подчинился — закрыл купол, откинулся на спину и замер в защищенной капсуле.

Павлов убрал с экрана все лишнее, постарался сосредоточиться. Пошевелил пальцами, разминая суставы, словно ему предстояла схватка на борцовском ковре. А потом, неуклюже, толстыми перчатками, повернул большой тумблер аварийного перевода управления на ручной режим.

Пискнул предупреждающий сигнал, экран на забрале шлема дрогнул. Толстые перчатки, погруженные в пенные подлокотники, сжала фиксирующая система. Павлов пошевелил пальцами, чувствуя упругий отзыв, и система подчинилась.

Огромный диск спасательного модуля, белый, с красными полосами, бесшумно ухнул вниз, уходя от разваливающейся космической станции. Его охватила полоса голубого пламени — основные двигатели отработали штатно, и без всяких проблем подчинились приказу пилота.

Павлов, закусив губу, упрямо вел свой корабль вниз, к серой планете. Да, если смотреть с поверхности, из-за пыли в атмосфере небо Марса кажется розоватым. Но отсюда, снаружи, он казался безжизненным космическим камнем, в который предстояло врезаться спасательному модулю.

Пискнули системы ложа, предупреждая о нарастании ускорения и предлагая занять горизонтальную позицию. Павлов не послушался. Он повысил мощность, и модуль ухнул вниз под россыпь предупреждающих сигналов. Самая опасная зона — до начала атмосферы. Тут еще можно встретить рой обломков, разлетевшихся по непредсказуемым траекториям. Нужно пройти этот участок как можно скорее.

Чувствуя, как лоб покрылся липким горячим потом, Павлов углубился в вычисления. Скорость была большой, так входить в атмосферу опасно. И все-таки надо заложить небольшой угол — падать камнем, несмотря на озвученные планы, — Павлов не собирался. Компьютер выдал расчет скоростного режима. Когда нужно сбросить скорость, когда увеличить, так, чтобы оптимально войти в атмосферу Марса почти под прямым углом. Проклятая атмосфера — и не Земля и не Луна, нечто среднее. Ни то, ни се. Главное, чтобы работали компенсаторы перегрузок и тормозные двигатели. Но у них тоже есть свои пределы, это не волшебная палочка, исполняющая желания. У каждой системы есть свой потолок, и шагнуть за него нельзя. Отказ компенсаторов или генераторов, питающих их энергией, убьет экипаж. Конечно, капсулы примут на себя часть перегрузок но… А если разом выжечь топливо посадочных двигателей, их мощности может не хватить на посадку.

Это было самое страшное время. В модуле царила тишина. Он был неподвижен, словно все еще висел в центре станции. Казалось, ничего не происходило — вообще. И только алые тревожные сообщения, мелькавшие на забрале шлема, свидетельствовали о том, что происходит снаружи.

Павлов сопел, покрывался холодным потом, шумно сглатывал, и быстро шевелил пальцами, отрабатывая разные программы. Сейчас с ним не мог сравниться ни один пианист Земли. Пилот играл концерт — сольный концерт пульта управления с оркестром вспомогательных аварийных систем при поддержке вычислителей спасательного модуля. И он — импровизировал. Сейчас все, как и сотни лет назад, все зависело только от человека.

Пузырь раскаленного газа обнял спасательный модуль так неожиданно, что Павлов вздрогнул. Он не был готов к входу в атмосферу. Быстро. Слишком быстро. Нужно тормозить.

Его пальцы выдали россыпь тревожных нот и пару сложных аккордов. Главное сейчас поймать нужный ритм. Вписать свою мелодию в сложнейшее произведение векторов тяги и ускорения. Взять правильную ноту, вписывающуюся в общую тональность. Нельзя взять неверную. Даже одну.

Модуль ощутимо затрясло. Компенсаторы гравитации работали на пределе мощности, вырабатывая ресурс. Их уже не восстановить — но это и есть их работа — спасать людей.

Всем телом чувствуя сотрясение модуля, раскаленным болидом падающего сквозь разряженную атмосферу Марса, Павлов вдруг совершенно некстати вспомнил свой последний взлет. Паника. Крики. Он был так сосредоточен на управлении, что не обращал внимания на то, что твориться в кабине. А там спорили, кричали до хрипоты, кто-то стонал, а ему не было дела, он слился в одно целое с системой, делая невозможное — поднимая легкий катер сквозь пылевую бурю.

Зарычав, Павлов мотнул головой, страшно жалея, что в скафандре нельзя дать пощечину самому себе. Нельзя отвлекаться. Здесь и сейчас… Пора включать тормозные. Старт.

Алой строкой всплыло предупреждение — пора было лечь, принять горизонтальное положение. Компенсаторы нагрузки на пределе, если порог будет превышен, сидящему человеку не поздоровится. Нет. Не сейчас…

Модуль дрогнул, и пилот всем телом почувствовал как он рыскнул в сторону. Забрало шлема залило красной волной тревоги. Еще два двигателя вырубились! Перегрузка… Павлов лихорадочно отключил два на противоположной стороне, выровнял падение. Два не работают, два вырубились, видимо, из-за повреждений. Можно сесть и на четырех, но не при такой скорости! Посадка будет жесткой. Очень жесткой.

Растет температура. В слоях терморегуляции пробои. Растет радиация. Хорошо, что все в капсулах и скафандрах. Надо тормозить. Больше мощность! Не жалеть топлива. Второй попытки не будет. Не жалеть технику, жалеть людей. Старт! Повтор! Заводись, зараза. Заводись, сволочь! Повторный старт! Общий стоп, перезагрузка пятого и шестого, снова старт! Дублирующая система. Аварийные тормоза! Почему так гнет к полу, что с компенсаторами? В красной зоне. Слишком резкое торможение. Но скорость нужно снижать, нужно снижать…

Павлов провалился в экран перед глазами, растворился в нем, сам превратившись в набор цифр и светящихся линий. Он метался по системам падающего модуля, пытаясь удержать его силой мысли, силой воли, одним лишь желанием. Превознемогая тяжесть и боль, он раздвигал рамки реальности, паря среди чисел и знаков, сливаясь в единое целое с дрожащими от перегрузок механизмов. Связи все еще нет, но сейчас пора… Пока еще может… СОС. Аварийный маяк запущен, он уцелеет в любом случае. Поверхность! Поверхность!

Стало легко и свободно. Николай нырнул в черную пустоту, наполненную плавающими цифрами и парящими графиками. Остался тут, где так легко и просто. Светящиеся точки водят вокруг него хоровод, кружатся, как рой осколков. Рой осколков на орбите. Все быстрее и быстрее, сливаются в сверкающие пятна, шумят, превращаясь в ураган, в бурю! Буря! Пылевая буря грозит опрокинуть катер, сбить его с курса! Второй попытки старта не будет. Сейчас. Прямо сейчас.

Застонав, Павлов открыл глаза. Он лежал на спине и что-то яркое, как солнце, светило ему в глаза. Ничего не видно. Ничего.

— Кровообращение, — вдруг услышал он. — Обеспечение мозга. Перегрузки.

Павлов застонал. Внезапно свет потух. Что-то большое и темное надвинулось на него, заслонив источник света. Большое, круглое, пухлое. С глазами и открытым ртом.

В лицо ударил поток ледяного воздуха. Кислород! Спятили, они, что ли! Зачем кислород…

— Михаил, — отчетливо произнес Павлов, вдруг узнав лицо того, кто склонился над ним.

— Лежи, — шепнул биолог, вытирая рот пилота мокрой салфеткой. — Лежи. Надо было сразу лечь, а не сидеть всю дорогу…

— Что? — хрипло каркнул Павлов, заметив, что салфетка в руках биолога стала красной от крови. — Модуль? Сели? Все?

Серьезное лицо Зеленского наклонилось ниже.

— Сели, — шепнул он одними губами и едва заметно улыбнулся. — Все целы, пилот. Сигнал СОС приняла исследовательская станция в этом районе, передала на Планетарную. Они уже летят. Все хорошо. Отдыхай.

— Сели, — прошептал Павлов, откидываясь на подушки из пены. — Сели.

Он тоже постарался улыбнуться — искусанными до крови губами. И, кажется, успел это сделать, прежде чем позволил себе расслабиться и провалиться в черное ничто.

* * *

За окном шумели деревья. Настоящий лес, густой, еловый. Ветер гуляет по вершинам, треплет елки, заставляя их скрипеть на разные голоса. У открытого окна холодно, но зато отсюда, со второго этажа коттеджа, отлично виден лес. И небо. Хмурое, серое, но — настоящее.

Павлов поерзал на широком подоконнике, устраиваясь поудобнее. Как мальчишка подтянул под себя ногу, скрестил руки на груди, устремил взгляд вдаль. На мокрые разлапистые ели. Ждать — это самое тяжелое. Ждать и догонять, кажется так? Догонять, правда, нечего. Да и ждать тоже. Все уже ясно.

Обернувшись, Павлов легко спрыгнул на пол, подошел к заправленной койке, окинул взглядом пустые белые стены. На столике, у окна, тарелки с нетронутым завтраком. Перевел взгляд на правое запястье — широкая лента браслета контроля никуда не делась. Так положено. Не то, чтобы он собирался бежать, но… Неприятно. Могли бы обойтись и без этого. Впрочем, все правильно. Он преступник. Рецидивист. Осталось лишь дождаться официального вердикта, распечатанного, подписанного, занесенного в анналы мировой истории.

Браслет, словно почувствовав, что на него смотрят, пискнул и дрогнул. Кто-то приближается. Странно, так быстро? Кажется, решение должно быть опубликовано только завтра.

Павлов одернул спортивную куртку, поправил отросший чуб. Провел рукой по щеке — да, чисто выбрито. И двинулся к двери.

Спустившись по лестнице со второго этажа, бывший пилот прошел маленькую прихожую, прошел мимо открытой двери на кухню, остановился у двери. Простой деревянной двери, в деревенском стиле. Желтое дерево, немного шкурки, немного лака. Да, тут не до дизайнерских изысков, в этих краях. Но мило. Очень мило. Вздохнув, Павлов распахнул дверь и вышел на крыльцо.

Дорога, уходящая в лес, была бурой от влаги. Покрытия нет, все по-простому, по-деревенски. И вон, черная мыльница, отдаленно напоминающая городское такси, бесшумно переваливается по кочкам. Странно. Судейские, вроде, на серых служебных Иглах раскатывают. А то и вовсе на флаерах.

Николай нахмурился и уставился на приближающуюся машину. Нет, не такси, точно. Обычная гражданская «Сетунь». Гости? У него?

Сердце дрогнуло — может, Зеленский? Как он бился на заседании, как был красноречив. Стоял до последнего. Сделал все что мог, но… Действительно. Это не первый раз. Да нет, он был три дня назад, а сюда, на Север, путь неблизкий.

Машина остановилась в пяти метрах от бревенчатого крыльца. Дверца водителя скользнула в бок, и на дорогу выбрался высокий и худой человек. Кучерявый, с длинным носом и веселыми глазами.

— Николай Петрович! — крикнул он прямо от машины. — Я к вам! Разрешите?

— Да, — помедлив, ответил опешивший Павлов, — конечно.

Незваный гость вытащил из машины сверток и, даже не закрыв дверцу, бодро зашагал к крыльцу. Он был высок и худ, черный строгий костюм был ему явно велик и болтался на широких плечах как на вешалке. Кудрявый и носатый он немного напоминал Игната. Может, родственник? Благодарить пришел? Мама Семена уже звонила, извинялась. Очень неловко вышло.

Павлов посторонился, пропуская гостя. А тот взлетел на крыльцо, с искренним интересом, с улыбкой, сунулся в прихожую.

— Ба! — сказал он приятным баритоном. — Царские хоромы!

Обернувшись, гость протянул Павлову свободную руку. Николай молча пожал широкую крепкую ладонь с длинными пальцами.

— Я Оганесян, — представился гость, так веско и кратко, словно это все объясняло. — Давно хотел с вами познакомиться. Где изволите завтракать?

— Наверху, — отозвался Николай.

Фамилия незнакомца ничего ему не говорила. Странный тип. Может, репортер? Или какой-нибудь модный писатель, чье имя, по его собственному мнению, должен знать любой обитатель планеты?

Странный тип быстро поднялся по лестнице, помахивая пакетом, и хозяину не осталось ничего иного, как последовать за ним. Наверху Оганесян, едва переступив порог, развел бурную деятельность. Тарелки были сдвинуты в сторону, из пакета появилась большая зеленая бутыль с красной этикеткой, два больших бокала, огромная гроздь желтого, как масло, винограда.

— Прошу! — пригласил Оганесян. — Из личных запасов. Из моего личного сада!

— Не пью, — сухо ответил Павлов, присаживаясь за стол и хмуро наблюдая за тем, как гость разливает по стаканам темно-красную влагу.

— А вы попробуйте, — улыбаясь, предложил гость, присаживаясь напротив хозяина. — Давайте.

— Мое здоровье… — Павлов замялся, бросил взгляд на браслет. — Да. Наверное, теперь можно.

— Вот именно, — подхватил кучерявый гость. — Ваше здоровье!

Отсалютовав стаканом, он сделал быстрый глоток и отщипнул крупную виноградину.

Павлов осторожно поднес стакан к губам. Странный запах. На вкус как… Да это же гранатовый сок!

Бывший пилот опустил стакан, строго глянул на визитера. Шутки, значит, шутим.

— Спасибо за угощение, — сказал Николай. — А теперь извольте объясниться. Что вам угодно?

Улыбка сошла с узких губ гостя, он нахмурил широкие брови, словно прикидывая что-то в уме.

— Прошу прошения, — серьезно сказал он. — Видимо, вы не получили мое сообщение. Как неловко получилось. Еще раз — мои извинения.

Он поднялся на ноги, вытянулся во весь рост. Совершенно серьезно протянул руку.

— Позвольте представиться, — сказал он. — Карен Оганесян, пилот второго класса, заместитель руководителя административной части экспедиции «Гром».

Павлов тоже поднялся, вторично пожал руку гостю — уже с уважением и пониманием. «Гром»! Ну конечно. Уже три года готовится дальняя экспедиция. По слухам, это будет масштабное исследование за пределами Солнечной системы. И еще года три будет готовиться, — к делу подошли обстоятельно, серьезно, с размахом.

— Садитесь, — пригласил Карен, опускаясь на стул. — Пробуйте виноград, сам растил. Ну, когда время свободное было.

Павлов опустился на жесткое сиденье, отщипнул виноградинку, помял в пальцах.

— Итак? — сказал он. — Чем могу?

— Решил познакомиться лично, — серьезно сказал Оганесян. — Получить информацию из первых рук, так сказать. Как у вас дела?

— Дела? — изумился Павлов. — Ну как сказать. Жив, здоров. Жду официального решения комиссии. Скорее всего, оно будет завтра.

— Да, полный запрет, — Карен с серьезным видом кивнул. — Конечно, я слышал. Запрещено покидать Землю. Ограничение на профессиональную деятельность. Чем думаете заняться?

Павлов немного помедлил. Помрачнел.

— На орбите Марса хаос, — тихо сказал он. — Биологическая станция уничтожена. Грузовик на втором круге стер ее в пыль. Центральной повезло больше, половина станции функциональна. На втором круге они успели перехватить управление грузовика, дали ему команду уходить в открытый космос. Он уже выработал все топливо, но все еще летит. Может быть, его еще перехватит служба дальней разведки. Орбита забита мусором, обломками спутников. Там столько работы. Хорошей, правильной работы. Но мне… Мне нельзя.

Оганесян кивнул — молча, понимающе.

— На Чукотке строят новый перерабатывающий завод, — устало сказал Павлов. — Конечно, все автоматизировано. Но монтажники, работающие с роботами, и там нужны. Мне уже прислали приглашение.

— А для души? — Оганесян вздернул кустистые брови. — А?

— Рыбу буду ловить, — угрюмо отозвался Павлов. — Сетью.

— Слушайте, Павлов, — оживился Карен. — Вы азартный человек, а? Любите риск?

— Не люблю, — мрачно отозвался Николай и нахмурился. — А в чем дело?

— Я изучил все материалы по вашим делам. И по первому, и по второму. Николай, вы же прирожденный пилот. Вы людей спасаете. Рискуете своей жизнью, ради спасения чужой.

— К чему все это? — осведомился Павлов.

— Бумаги мало что говорят о человеке, — печально заметил Карен, отщипывая виноградину. — Живое общение ничего не заменит.

— Не люблю я риск, — отозвался Павлов. — В космосе рисковать нельзя. Но иногда… Иногда необходимо. Просто так получилось. Я не мог сидеть сложа руки и ждать приближения беды. Я же мог что-то сделать! Я и делал. Мог — и сделал. Вот и все.

— Мог — и сделал, — задумчиво повторил Оганесян, разглядывая виноградинку. — Послушайте, Николай. Я хочу вам кое-что предложить. Только не отвечайте сразу, подумайте немного, ладно?

— Что за таинственность? — раздраженно спросил Павлов. — Послушайте, Карен, мне очень приятен ваш визит, но у меня сейчас не самое лучшее настроение. Надеюсь, вы понимаете почему.

— Все прекрасно понимаю, — Оганесян всплеснул длинными руками, чуть не сшиб бутылку сока со стола. — Мне нужна только одна минута вашего времени.

— Слушаю, — буркнул Павлов.

— Нам нужен пилот, — напрямик сказал Оганесян. — Нет, не так. Нам нужен человек с навыками пилота, который готов рисковать, такой, который если может, то сделает.

— Пилот? — Павлов покачал головой. — Это не ко мне. Уже не ко мне.

— Ерунда, — бросил Оганесян. — Это можно уладить. Но есть другая заковырка. Во всякой бочке меда есть ложка дегтя.

— Какая заковырка? — быстро спросил Павлов.

Его сердце забилось сильнее, к щекам прилила кровь. Он старался не подать виду, но его словно охватило пламя надежды. Пилот. Это «Гром»? Значит — корабль. Звезды! Экспедиция за пределы Солнечной Системы! Нет, невозможно. Остынь! Кто пустит туда рецидивиста, любителя нарушать законы и инструкции.

Оганесян задумчиво почесал длинным пальцем кончик носа.

— Ладно, — сказал он. — Давайте напрямую. Но если что, этот разговор останется между нами. Я тоже, наверное, сейчас нарушу пяток инструкций. Но у меня нет времени. Совсем.

— Я слушаю, — повторил Николай, незаметно вытирая вспотевшие ладони о спортивные штаны.

— Экспедиция «Гром» на самом деле состоит из нескольких частей, — быстро сказал Карен. — Это большой проект. Планетарного масштаба. Через несколько дней начнется его первая фаза, условно называемая «Молния». Сначала ударит молния, потом раздастся гром… Ох уж эти романтики от канцелярии… Но, тем не менее, действительно, планируется предварительная разведка. Испытание экспериментальных прыжковых двигателей. В полевых условиях. В экстремальных условиях. Разведка боем. Выжать максимум из новых технологий, испытать их на излом, на прочность. И если двигатели выдержат…

— Нет, — сказал пораженный Павлов. — Не может быть! Такие двигатели только разрабатывают для «Грома».

— Разрабатывают, — согласился Оганесян. — Но испытания никто не отменял.

— Прыжок за пределы системы, — пробормотал Павлов. — Вы серьезно? Вам нужен пилот?

— Не просто пилот, — серьезно отозвался Карен. — Сейчас я не могу рассказать все подробности. Это настоящая первая дальняя экспедиция. Несколько прыжков. Обзорное изучение планет и систем. Испытания новой техники. Испытание пределов человеческих возможностей. Сбор данных. Отправка их на Землю. Установка вешек, по которым потом деловито пойдут настоящие исследователи. Первопроходцы, разведчики, бесстрашные авантюристы и немного безумцы. Понимаете?

— Да, — медленно произнес Павлов, чувствуя, как у него кружится голов. — Понимаю. А в чем заковырка?

— Это, скорее всего, билет в один конец, — совершенно спокойно сказал Оганесян. — Скорее всего, никто не вернется на Землю. Сначала будут прыжки, на максимуме возможностей двигателей. Если все пройдет хорошо, исследовательский корабль будет превращен в дальнюю станцию связи, чтобы проверить экспериментальный дальний передатчик на гравитационных волнах. Если… Если все пройдет хорошо, то дальше будет пауза. В глубинах космоса еще не поставили заправок с топливом для наших космолетов. Дальше остается лишь исследовать окружающее пространство и ждать когда следом, по проложенному пути пойдет «Гром». Вернее, одна из экспедиций этого огромного комплекса освоения внеземелья. Возможно, один из кораблей, усовершенствованных благодаря нашим исследованиям и испытаниям, догонит нас. Но… это глубокий космос, Николай. В первый раз. Мы все попрощались со своими семьями. Навсегда.

Павлов медленно встал из-за стола, на негнущихся ногах зашагал в дальний угол комнаты, к шкафам. Звезды. Штурвал. Дальний Космос! Запрет на профессию? Комиссия разрешит, найдутся и аргументы, и защитники. Может, Иванюк, глава дисциплинарного комитета даже обрадуется — отослать беспокойного Павлова прочь с Земли, пока он и тут что-то не нарушил. Но родители…

— Значит, нужен звездный пилот? — задумчиво спросил Николай. — Я, надо признаться, не участвовал в этой экспериментальной программе.

— Ну, не звездный, не тот, что будет управлять прыжками, — нервно произнес Оганесян. — Но пилоты нам нужны. Позарез. Малые суда, исследовательские боты, транспорт обеспечения… Мгновенная реакция и способность быстро принимать сложные решения. Импровизировать на лету, столкнувшись с тем, с чем еще не сталкивался никто.

— Понимаю, — веско сказал Павлов, открывая шкаф и доставая китель. — Значит, пилоты. И когда нужно приступать?

— Завтра, — тихо сказал Оганесян, поднимаясь на ноги. — Николай, я же просил подумать…

— Я подумал, — твердо сказал Павлов, оборачиваясь к гостю. — Что от меня требуется?

Оганесян печально улыбнулся, подошел к пилоту, похлопал его по плечу.

— От вас требуется делать то, что вы можете, — тихо сказал он. — Можете — и делаете. Я пришлю завтра за вами машину. После обеда. Хорошо?

— Хорошо, — сказал Павлов. — Я буду ждать.

Карен снова улыбнулся, картинно помахал рукой и быстро вышел. Вслушиваясь в его шаги на лестнице, Павлов едва сдерживался, чтобы не закричать от радости. Когда внизу хлопнула дверь, Николай медленно выдохнул, обернулся к шкафу. Смахнул с черного кителя пилота невидимую пушинку.

— Звезды, — побормотал он, поворачиваясь к окну. — Космос. Штурвал. Пилот.

За окном шумели мокрые ели. Скрипели на разные голоса, качая лохматыми макушками. Павлов знал — они будут ждать. И они дождутся. Он вернется. Он же может вернуться? Может. Значит — сделает.

2017

Чувства на продажу

Горькие слова поднимались к горлу тугим комком. Выплавлялись из самого сердца, выплескивались в мир и мертвыми птицами падали к ногам. Чувства превратились в пламенный ком, обжигающий душу. Я не слышал своих слов, не видел ничего кроме ее печальных глаз. В них не было отклика. Ни огонька, ни искорки, ни сочувствия… только печаль и горечь. Я шептал ласковые и глупые слова, умиравшие едва успев вырваться в большой мир. Я ждал ответа, но видел только глаза, в которых печаль сменилась жалостью. Я не мог остановиться. Так бывает во сне, когда мчишься к пропасти, но не можешь остановиться. Уже близок обрыв, за ним бездонная пропасть, но ты не можешь остановиться, продолжаешь шагать вперед, понимая, что через секунду провалишься в бездну. Но я все говорил и говорил, шагал вперед, холодея от ужаса и понимая, что она тоже не слышит слов, а видит только мои глаза. Она тоже шагала к пропасти, понимая, что иначе нельзя.

Слова кончились. Я разом выдохнул последнюю фразу и застыл, балансируя на краю, словно акробат на проволоке, ожидая приговора. Ее глаза… Вместо печали я увидел в них боль — отражение той боли, что цвела в моем сердце. Ей было жаль, очень жаль меня. И только. Ее губы дрогнули, собираясь сказать об этом. Ветер засвистел в ушах, обрыв остался за спиной, и черная бездна распахнулась под ногами…

* * *

— Запись стоп!

Чужой голос прогремел в ушах иерихонской трубой, заставив нервы кричать от боли.

— Запись стоп! Снимите с него шлем!

Темнота навалилась темным покрывалом, а горло обжег сухой воздух.

«Неужели ослеп?» — мелькнуло в голове. Но следом из темной бездны сознания всплыл тяжелый ком памяти и я шумно вздохнул. Позволил стащить с себя тяжелый шлем и неохотно разлепил глаза.

— Генрих, с тобой все в порядке?

Я вяло шевельнул рукой в ответ, и поднял взгляд. Высокий белобрысый парень в цветастом модном пиджаке. Тощий, как сухая ветка, паренек. Суетливый проныра. Лет двадцать на вид, улыбающиеся голубые глаза, отдающие холодком деловых отношений. Мой агент по продаже чувств, — так он обычно называет себя. Ричард Клео, для друзей — просто Ричи.

— О, старик, вижу, что ты в порядке, — сказал Ричи и потрепал меня по плечу.

Недовольно хмыкнув, я заворочался в кресле, пытаясь выбраться из путаницы проводов. На меня навалились привычные звуки студии записи. Я услышал, как переругиваются звукооператор и режиссер, как нервно кашляет техник. Вставая, я неловко повернулся и кресло, больше похожее на зубоврачебное ложе, недовольно скрипнуло. Маленькая подвальная комната, опутанная проводами вдоль и поперек. Стены и потолок выкрашены в белый цвет, провода тянуться от кресла к стеклянной стене. За ней стоит режиссерский пульт и записывающая аппаратура. Запись.

Ричи подхватил меня под локоть и помог добраться до стеклянной стены. Я прислонился к ней спиной, игнорируя гневный крик режиссера, и помотал головой.

— Порядок, — хрипло сказал я, — Ричи, как там?

— Старик, десять единиц чувствительности по шкале Рейнолдса. Десять из десяти! Это купят. И я даже знаю, куда это пойдет. В парижском отделении сейчас запустили новую мелодраму с умопомрачительным бюджетом. Я успел посуетиться, — они возьму твою запись на пробу.

Я с сомнением покачал головой, оттолкнулся от стены и побрел к двери. Очень хотелось курить.

— Да что я говорю, — продолжал Ричи, — никаких проб! Старик они оторвут это пленку вместе с моими руками! О, как мне жалко мои руки.

Ричи довольно захихикал и хлопнул меня по плечу.

— Просматривая твои записи я вспоминаю великого Лоуренса. Твои сцены ничуть не хуже. Ты записывал этот фрагмент десять раз, и каждый раз ты привносил что-то новое. Какой надрыв! В следующий раз ты переплюнешь большого «Л», честное слово. Твоя сцена останется в веках.

Я остановился. Резко обернулся и ухватил Ричи за отвороты пиджака.

— Заткнись, — тихо сказал я, четко выговаривая каждую букву, — сегодня я потерял себя в одиннадцатый раз. Остался там. А Лоуренс, между прочим, умер в двадцать восемь лет, в клинике для душевнобольных.

Улыбка сползла с узких губ Ричарда. Он осторожно отвел мои дрожащие руки в сторону, подальше от своего драгоценного пиджака. Он не обиделся, но искренне расстроился — знал, как мне тяжело после каждого сеанса.

— Ладно, старик, — тихо сказал он, — тебе нужно отдохнуть. Давай я подброшу тебя домой.

Я отвернулся и зашагал по длинному коридору без дверей. Половина ламп в нем не горела, и я шагал из белой полосы в черную.

— Генрих, постой! — донеслось мне вслед. — Я договорился об одном просмотре в студии «Орион»! Завтра, после съемки последней серии «Любовь на побережье». Тебя будет записывать сам Дирт, представляешь? Вот и расслабишься. Прогонишь самое лучшее воспоминание, и тебе станет легче.

Я остановился и снова обернулся. Ричард догнал меня, и на его устах снова расцвела довольная улыбка. Да. Это просто работа. Ничего личного.

— Извини, Ричи, — сказал я, улыбаясь через силу. — Не хотел тебя обидеть.

— Все в порядке, старик! Я же не новичок, я знаю как тяжело сенсетивам после сеанса.

Улыбка получилась кривоватая. Я повернулся, и мы зашагали по коридору рядом — плечо к плечу. Сенсетив и его агент.

— Что с качеством? — спросил я, нащупывая в кармане пачку сигарет.

— Полный порядок, — заверил Ричард. — Сегодня Ламберт выложился на все сто, и аппаратура не подвела. Ни одной помарки. Все записалось идеально.

Я резко моргнул и замедлил шаг, — передо мной появился черный провал пропасти. Нет. Это всего лишь дверь. Ричард нудил о каких-то гигагерцах и шкале Фройда. Но мне было все равно. Сейчас я хотел скорее попасть домой, туда, где все знакомо и где тебя не преследуют воспоминания из чужой жизни. Я затаил дыхание и шагнул в черный провал двери.

* * *

Взяв ключ у консьержа, я поднялся по лестнице на третий этаж. Старый дом в старом квартале Праги чудесно сохранился, несмотря на веянья архитектурной моды. Здесь хорошо помнят прошлое и умеют его хранить. Сто лет, двести — тут все останется как раньше. Дом в отличном состоянии и квартиры в нем стоят довольно дорого. Но я мог себе это позволить. Теперь.

Вставив брусочек магнитного ключа в замок, я набрал код. Дверь послушно распахнулась, пропуская хозяина, и только тогда я облегченно вздохнул. Мой дом. Моя крепость.

После каждого сеанса у меня паршивое настроение и мне нужно немного покоя. Главное — ни с кем не общаться, чтобы не сорваться и не обидеть случайно собеседника. К счастью, Ричи довез меня от студии прямо до дверей дома. И на прощанье крикнул, чтобы я готовился записать завтра с утра эпизод для детского фильма. Эпизод, черт возьми.

Я бросил ключи на столик в прихожей и направился в гостиную — к огромному деревянному бюро, внутри которого таился мой персональный бар. Обозрев баррикаду из полупустых бутылок, я захлопнул дверцу, и направился на кухню. К холодильнику. Сейчас мне не нужен коньяк, слишком жарко. Пусть будет пиво.

Выудив из холодильника две бутылки темного пражского пива, я вернулся в гостиную, и завалился на диван, закинув ноги на журнальный столик. Закурил, открыл первую бутылку. Все в порядке. Можно успокоится. Я дома.

Пиво холодным и приятно охладило надсаженное горло — по дороге, я снова наорал на Ричарда. А он, как всегда, не обиделся. Ведь я — Сенситив. Моя работа — выворачивать душу наизнанку перед жадными зрителями, обнажать свои чувства и записывать их на пленку. Создавать мнемозапись. А работа Ричи — продавать мои чувства.

После появления объемного телевидения с запахом и эффектами присутствия, вскоре стал востребован еще один эффект — сопереживания. С помощью обычного шлема для трехмерного просмотра волновая техника передавала в мозг зрителя чувства актеров. Теперь можно было чувствовать, что происходит в душе главного героя фильма. Или второстепенного. И как это обычно бывает, новые технологии породили новое искусство. Следом за первопроходцами, ставившими опыты на себе, появились и профессионалы — режиссеры, что конструировали мнемозаписи, сращивая их с обычными фильмами. Возникла, правда, небольшая проблема — не всякий актер, чье лицо мелькало на экране, был способен проецировать нужные эмоции. Это не устраивало режиссеров, и вскоре у актеров проявились дублеры, что «озвучивали» их игру своими чувствами. Сенсетивы.

Вскоре они стали равноправными участниками фильмов. Появились и звезды мнемозаписей, те, кто чувствовал тоньше и глубже остальных, те, что были способны за пару минут экранного времени заставить зрителя прожить чужую жизнь. Их не узнавали в лицо на улицах, не снимали в рекламных роликах — просто покупали их оцифрованные чувства отдельно от видео. Взять того же Лоуренса. Пять лет назад его эпизод из фильма «Серенада» потряс мир. В этом эпизоде главный герой просит руки своей возлюбленной в летнем лесу, сразу после грозы. Непередаваемые ощущения. Разумеется, это было одно из реальных воспоминаний Лоуренса, а не его фантазия, поэтому вышло настолько достоверно, что эта запись побила все рекорды по продажам. Не всем, правда, нравилась романтика. Многие считали образцом мнемозаписи другой фильм, с Рикардо, где смертельно раненый солдат водружает флаг на захваченную крепость. Это была фантазия, — Рикардо никогда не служил в армии, и тем более не был смертельно ранен. Но все было сделано на таком высоком уровне, что запись воспринималась как реальное воспоминание. В этом и заключалось мастерство Рикардо — выдать фантазию за реальные события.

Я потянулся за второй бутылкой и в бок впился «Вампир» — прибор для записи эмоций. Простая и надежная штука размером с пачку сигарет. Висит на поясе, почти не мешает. Пара поводков крепиться к коже — это позволяет вести непрерывную запись эмоций и переде давать их сразу в электронное хранилище агента. Это одно из главных условий контракта — всегда носить с собой включенного «вампира». Запись с него, конечно, нельзя использоваться при съемке — не тот уровень качества. Эту запись, если получиться хорошее воспоминание, «прослушивают» перед очередным сеансом, чтобы воскресить в памяти ощущения, которые затем лягут на чистовой трек. А еще этим записи могли помочь психологу, что наблюдает за сенсетивом.

Бутылка опустела, и я потянулся за следующей. Еще пара глотков должны сгладить неприятный осадок. Всего пара глотков и все — честное слово. Я не стану очередным сенсетом, проигравшим битву с зеленым змием. А их было много — и безызвестных дублеров, спивавшимся на окраинах киностудий и звезд, умиравших в дорогих клиниках.

Звезды. Подумать только — их уже сотни. А ведь это недавно началось — лет десять назад. В то время я был еще мальчишкой, что засматривался приключенческими фильмами и влюблялся в главных героинь, не отличая игру актеров от первых экспериментов с мнемозаписями. Потом, когда все стало ясно, я был сильно разочарован — как же так, ведь те герои, которым я хотел подражать, были обычными сотрудниками киностудий. Работягами. Магия кино ушла. Я перестал смотреть фильмы, отрастил длинные волосы и ходил на вечеринки со старым плоским кино, называя новомодные ощущения «искусственной жизнью».

Все шло прекрасно. Но… Сенсетивы «горели» на работе. Их нервная система разлеталась в клочья после каждой записи, а внутренний мир рассыпался гроздью хрустальных брызг. Они сходили с ума, стрелялись, спивались, резали вены. Умирали от передозировки наркотиков, пытаясь найти новые ощущения. Лоуренс — двадцать восемь лет. Рикардо тридцать. Софи Монро — двадцать пять. Игорь Вивальди — двадцать шесть. Нет, конечно, многие остались в живых. Более того, они продолжают работу. Но только те, что не выкладывались полностью, а сдерживали чувства. Не отдавали их полностью, не позволяли этому безумию затянуть себя в водоворот. Многие называли их посредственностями, но это было неверно. Это были талантливые люди, но слишком острожные. Теперь я знаю это наверняка. Я сам попал в их число.

Это вышло совершенно случайно, — как часто бывает в этом бизнесе. Все началось с едва знакомой девушки по имени Роза. Одно из моих мимолетных увлечений. Ее отчим оказался режиссером чувств в одной из микроскопических фирм звукозаписи, что записывали эпизоды для второстепенных персонажей из ужасных картин. Это дешево и просто, здесь не нужны звезды, здесь требуются крепкие ремесленники. Или откровенные халтурщики. Три человека — вот и вся фирма. Из интереса я записал у них трехминутное воспоминание о том, как я первый раз попробовал коньяк. Записал для себя, чтобы похвастаться записью на одной вечеринке. Случайно эта запись попалась отчиму Розы, и неожиданно понравилась ему. Он предложил мне записать еще один ролик, познакомил меня с неким «агентом». Тот нанял меня делать записи для рекламы стирального порошка, но реклама не пошла. Это был провал — разорились и агент, и режиссер. Они не хотели больше заниматься сенсетами, переключились на обычные записи, но я был уже отравлен этим сладким ядом.

С Розой мы расстались, фирма ее отчима закрылась, но я заводил новые знакомства, записывался, получал деньги — небольшие, хватало только на еду и на оплату грошовой комнаты в клоповнике на окраине Праги. Так прошло три года. А потом я встретил Ричи.

Он искал меня. Именно меня. И разыскав, сразу предложил свои услуги агента. Его расценки показались мне грабительскими, процент отчислений агенту был слишком высок. Об этом я ему и поведал в довольно грубой форме. Но в ответ Ричард лишь задорно, по-мальчишески, рассмеялся, и сказал, что мои гонорары возрастут настолько, что моих процентов хватит на безбедную жизнь. И я поверил ему — потому что мне больше ничего не оставалось. Самому искать работу становилось все труднее: рынок разрастался, и теперь почти все сенсеты работали на крупные агентства. Одиночкам вроде меня перепадали жалкие крохи. Сенсетивам вообще трудно находить общий язык с другими людьми, а тем более с режиссерами, капризными и нервными типами. И режиссеры, и актеры — очень нервные особи, что с трудом переваривают друг друга. Но и жить друг без друга не могут. Мне нужен был агент — свой собственный. Поэтому я и пошел за Ричи. Кроме денег, он гарантировал мне безопасность, — что было весьма кстати. В последнее время все чаще случались неприятные происшествия, на которые я не мог не обращать внимания. Едва мне удавалось перехватить выгодный контракт, или получить пару мелких заказов, как в баре ко мне подсаживалась пара крепких молодцов, и предлагали защитить от вымогателей. То есть от самих себя. Ричи же, по-видимому, находил с такими типами общий язык. А быть может быть, регулярно платил крупному деляге, чтобы его не трогали мелкие прохвосты. Слава богу, теперь эти вопросы меня не касались. Это забота агента — улаживать такие проблемы.

Пиво кончилось. Пришлось подняться и снова брести на кухню. Одна бутылка. Еще только одна бутылка. Ведь сегодня выдался трудный денек, но завтра с утра запись. Только одна.

Когда с помощью Ричи я получил первые настоящие деньги и понял, что у меня на носу крупный контракт, я страшно обрадовался. Будущее казалось мне светлым и безоблачным. Я снял эту квартиру и осуществил детскую мечту — купил белоснежный костюм. В нем я отправился в ближайший бар и надрался до потери памяти, разумеется, напрочь погубив свою покупку. Но я никогда не жалел об этом. Моя мечта осуществилась.

Когда за дело взялся Ричард, заказы посыпались как из рога изобилия. Мелкие, но надежные контракты. Тонким ручейком прибывали деньги — немного, но постоянно. Все было хорошо, вот только долгожданный покой так и не пришел. Человеку всегда мало. Нет, оплата меня устраивала. Я понимал, что на данный момент просто никто не заплатит больших денег, ведь я — не звезда. Большие гонорары платят не за игру, а за имя. За марку. Мне захотелось сделаться маркой. Сделать что-то такое, чтобы и через десять лет меня вспоминали. Встать на одну ступеньку с Лоуренсом. И не из-за гонораров, нет. Это не жадность, это честолюбие. Я хотел быть звездой. Но не мог ей быть. И отчетливо понимал это. Нет у меня такого таланта, что необходим звезде. Нет и все. У меня нет сильной стороны. Кто-то специализируется только на воспоминаниях, кто-то — на фантазиях. Я хватал понемногу и оттуда, и отсюда. Уверенный такой середнячок я подтверждал старую истину — все многофункциональное хуже специального. И еще одна проблема не давала мне покоя — у меня никогда не выходили радостные моменты. Те самые светлые романтические сцены, по которым сходят с ума девчонки и домохозяйки, которые в основном и оплачивают труд актеров. От таких сцен меня клонило в сон. Я не мог вспомнить ни одного счастливого момента из своей жизни и не мог придумать подходящее чувство. Иногда казалось, что меня всю жизнь преследовали только горести и печали. Это, конечно, было неправдой — светлых дней в моей жизни хватало, просто острее всего я переживал именно тяжелые моменты. Они запоминались мне больше всего. А радость оставалась расплывчатым светлым пятном, которое мне никак не удавалось воскресить. Потому я и копошился в своей горестной нише, не пытаясь играть на чужом поле.

Порой это сводило с ума. Одно дело переживать искрящееся чувство радости каждый день, вспоминая все самое лучшее, и совсем другое — регулярно впадать в депрессию. Так можно очень быстро сойти с ума. И это, наверняка, уже случилось, просто я пока не знаю об этом — нет денег на личного психотерапевта, который наблюдал бы за мной день и ночь, знал все мои записи, все мои страхи. Пусть. Это не самой главное. Больше всего меня беспокоило, что Ричи, кажется, начинал понимать ситуацию. Начинал догадываться, что эта звезда никогда не вспыхнет по-настоящему.

Он неоднократно просил меня сделать кое-какие записи для разных фильмов или для сопровождения музыки. Те самые радостные моменты, что так высоко ценятся на рынке. Говорят, они даже продлевают жизнь, и некоторые богатые старички делают специальные заказы популярным сенсетам — чтобы каждый день прокручивать позитивные записи вместо зарядки. Мне приходилось отказывать Ричи, мы даже с ним поругались пару раз. Потом мне все же пришлось сделать подобную запись. Она вышла неубедительной, такой сырой, что Ричард на время отстал от меня. Хотя ругались мы по крупному, — он тыкал мне в лицо контракт, и довольно грубо рассуждал о конкуренции и моем таланте. Боюсь, что скоро он поймет, что происходит, и бросит меня ко всем чертям. Есть актеры моложе, талантливее и скромнее. Я сам знаю парочку ребят, что хотят познакомиться с Ричардом. Пока что я не решался представить их своему агенту. Но однажды они сами на него выйдут, Ричи займется их раскруткой, вот тогда у меня и начнутся проблемы.

Я не умею ничего делать. У меня нет образования, я никогда не занимался физическим трудом. И меня не изменить. Есть, конечно, сильные люди, что могут сломать хребет судьбе и развернуть ее на сто восемьдесят градусов. Но я не из этой породы. Слабак и плакса — вот кто я такой. Мой путь окончится очень просто: бутылка, общественно-полезные работы, бесплатная клиника для бездомных, крохотная ямка на заднем дворе крематория.

Жадно припав к бутылке, я со шкворчанием высосав из нее остатки пива. Настроение ни к черту. Придется, наверно, взяться за коньяк. Снова приходят в голову дурацкие мысли. Надо о работе думать, а не плакаться в собственную жилетку. Ричи попросил посмотреть пару новых эпизодов, и лучше бы мне это сделать, если я хочу и дальше пить натуральный коньяк а не синтезированный спирт.

Пальцы сами коснулись нагрудного кармана. Там лежал маленький диск для мнеморекордера. Чужие чувства, — быть может, они подстегнут мои собственные. Но не сейчас — слишком хочется спать. Вытянуться на диване, не раздеваясь, и закрыть глаза. Но сначала — капельку коньяка. Всего лишь один глоток.

* * *

Дерево едва заметно качалось. Здесь, на самой вершине, очень тихо. Слышен только шелест влажных зеленых листьев, пряно пахнущих солнцем. Сладко замирало сердце от страха и гордости — кто из мальчишек сможет залезть на самое высокое дерево в парке? Никто.

Ветер упругой рукой качнул дерево, и я вцепился в тонкую ветку над головой. Кроссовки скользили по влажной коре, было трудно удержаться на одном месте. Можно, конечно, сесть и поболтать ногами, подразнить приятелей, оставшихся внизу. Но это не серьезно, я не малек, чтобы так поступать. Мне надо подняться к самой верхушке и привязать там черный платок — такое условие нашего спора. Платок в кармане, до верхушки осталось совсем немного… Пора.

Шмыгнув носом, я подтянулся, заелозил подошвами по мокрому стволу, пытаясь найти опору. Не удалось — кроссовки обдирали кору, но и только. В животе заворочался маленький зверек — жутко холодный и противный. Лягушка. Мокрая, склизкая, вонючая лягушка. Только не это!

Я взглянул на живот, заметил краем глаза крохотную фигурку Мика у подножья дерева. Задрожали руки. Наверно это от волнения. Так всегда говорит мама, когда у нее начинают по утрам трястись руки, а отец из-за этого злится.

Кроссовки соскочили со ствола, и я вздрогнул. Наверху затрещала ветка — пронзительно и чисто, словно птица. Я вскрикнул и вдруг понял, что повис на одной руке — левая соскочила. Я попытался дотянуться до соседней ветки, пытаясь охватить ногами ствол. Зря отвлекся. Не надо было думать о доме, надо было думать об этой ветке, ведь она такая тонкая что…

Мне стало вдруг легко и свободно. Как птице. Я видел, как огромная крона уплывает вверх, в безоблачное синее небо. Нет, не так. Это я лечу. Вниз. Сердце перестало биться. Все замерло на секунду, так бывает во сне, когда летаешь. Спиной я почувствовал землю, словно уже упал. От страшного ожидания боли заныло в паху, по спине пробежал холодок. «Мама» — прошептал я, и мир снова ожил.

Мимо пролетела огромная зеленая ветка. Задыхаясь от страха, я раскрыл рот, чтобы закричать, но сильный удар…

* * *

— Стоп! Записано! Снимите с него шлем!

Яркий свет ударил по глазам. Я замычал от боли и опустил веки, погружаясь в спасительную темноту. Запись. Проклятье.

— Старик, ты жив?

— Жив, — промычал я, не разжимая губ.

Отстегнув с запястий браслеты датчиков, я поднял руки, и помассировал виски. Почему у меня всегда болит голова после сеанса? Ни у кого не болит, а у меня — всегда.

Я почувствовал, как с меня снимают ремни. Кто-то хлопнул меня по плечу, и мне пришлось открыть глаза. Пора возвращаться в реальный мир.

— Отлично, старик, — одобрил сияющий Ричи, — превосходная запись.

— Ненавижу детей, — прошипел я, осторожно поднимаясь из кресла.

В глазах потемнело и мне пришлось ухватиться за мягкий подголовник.

— Знаешь, — сказал Ричард, все еще улыбаясь, — так обычно говорят сами дети. Те, что постарше.

— Наверно, — вяло отозвался я и направился к выходу. В голове гудело, и мне было все равно, что там говорит мой агент.

За прозрачной стеной суетились два оператора. Режиссер задумчиво сидел за пультом, смотря на экран перед собой. На метания подчиненных он не реагировал. У него странное лицо — мягкое и задумчивое. Наверно он что-то вспомнил. Вот он поднял руку и коснулся затылка. Точно. Наверняка он упал в детстве с дерева и крепко стукнулся головой. Иначе никогда бы не стал режиссером мнемозаписей.

— Генрих, — Ричи взял меня под руку, — пойдем, поговорим. Я знаю, что сейчас не время, но это очень важно. Тут прекрасный бар, прямо в студии, только для своих. Посидим, выпьем пива, а?

— Ричи, — простонал я, отнимая руку, — не сейчас.

— Старик, я все понимаю, просто надо поговорить. Я угощаю.

— Хорошо, — обречено согласился я.

Если уж Ричард решил пожертвовать своими деньгами, значит, дело серьезное, и он все равно не отстанет.

Длинный коридор вывел нас в соседнее здание. Это уже другая студия, — европейское отделение Диснея. Я даже не знал, пойдет ли моя запись в кино или в анимацию. Представив, что моим героем будет мультяшка, я сморщился. Конечно, у такой студии должна быть своя забегаловка — с фастфудом и сладкой водицей в пластиковых стаканчиках.

У поворота Ричи остановился и потянул меня вправо, к стеклянным дверям. Внутри все чисто, аккуратно, вдоль стен стоят картонные персонажи старых диснеевских мультфильмов. Корпоративный дух.

Ричи отпустил мою руку и рванулся к стойке. Я с облегчением плюхнулся за ближайший свободный столик. Здесь мало людей, в основном одиночки, торопливо глотающие кофе. Все верно — сейчас самый разгар рабочего дня. Лишь у самой стойки сидели два бородача, что яростно орали друг на друга, размахивая руками. Наверняка режиссеры. Не поделили сюжет или актера. Я попытался прислушаться — в баре можно раздобыть полезную информацию — но так ничего и не услышал. Голова просто раскалывалась от боли.

— Вот твое пиво, — сказал Ричи, подходя к столику.

Он поставил передо мной запотевшую бутылку. Дорогое пиво, натуральное. Интересно, какой сегодня праздник? А, плевать. Раз угощают — надо брать. Я быстрым движением свинтил пробку и приник к горлышку.

Ричи опустился в пластиковое кресло напротив меня и осторожно поставил перед собой крохотную чашечку кофе и высокий бокал с пивом.

— Неважно выглядишь, — сказал он, — ты бы побрился, а то смотреть страшно.

— Что ты хотел? — прямо спросил я. — Знаешь, у меня страшно болит голова. Давай побыстрей, а?

— Слушай, — вдруг оживился Ричи, — а почему ты не пьешь водку? Русские сенсеты говорят, что это помогает.

— Не знаю, что там им помогает, — мрачно отозвался я. — От водки я становлюсь агрессивным. Крепкие напитки возбуждают. А от пива становиться так спокойно, оно для меня как успокоительное.

— Ага, — веско сказал Ричи и аккуратно глотнул из бокала, — а ты знаешь, что это путь к безразличию? К твоей профессиональной смерти? В конце концов, тебе станет очень спокойно, и твои записи потеряют яркость.

— Ба, — пораженно сказал я, отрываясь от бутылки, — ты что, читаешь мне мораль?

— Да нет, старик, расслабься, это я так к слову. Но разговор будет именно о твоей профессии.

Я откинулся на пластиковую спинку, держа бутылку в руке. Опять он за свое. Ну почему именно сейчас, когда у меня голова как чумная?

— Сколько ты со мной работаешь? — лицо Ричи вытянулось и вдруг стало серьезным. Таким я своего агента еще не видел, обычно с его губ не сходит ослепительная улыбка.

— Полгода.

— Ты всем доволен?

— Да, — отозвался я, осторожно пригубив пиво. — А что?

— Контракт у нас на год. Как думаешь, мы продлим его?

— Еще рано об этом говорить, — уклончиво ответил я, пытаясь понять, куда он клонит. — Но, наверно продлим. Я же говорю, — всем доволен.

— А я не всем, — веско уронил Ричи.

Он подался вперед и поставил локти на стол, едва не раздавив чашку с кофе. Я невольно подался назад, подальше от этого острого взгляда.

— Тебе пора понять, что мнемозаписи не искусство, а ремесло — тихо сказал Ричард. — И что с художествами пора кончать. Если я приношу тебе заказ его надо выполнять. Твой дар — средство получения денег. И для тебя и для меня.

Я не ответил — у меня просто язык отнялся от неожиданности. Ричард Клео еще никогда не говорил со мной таким тоном. Обычно он просил сделать какой-то эпизод, а я отвечал ему да или нет.

— У меня есть несколько клиентов твоего класса, — продолжил Ричи, — но ты потенциально самый талантливый. Неужели тебе доставляет удовольствие перебиваться эпизодам? Почему капризничаешь, когда я приношу очередной заказ? Хватит этих страданий — мое, не мое… Ты должен работать. Тебе надо расширять диапазон ролей. Почему ты занимаешься только негативом? Какого черта?

— Потому что это у меня получается лучше всего, — честно ответил я.

Все та же песня. Что ж, этого следовало ожидать. Ричард, конечно, неплохой парень. Но он никогда бы не пробился к деньгам, если бы у него не было деловой хватки. И на самом деле он не парень. Не паренек, не кореш, не друган. Он — профессиональный агент мнемозаписей, что зарабатывает деньги, продавая чужие чувства.

— Нет, Генрих, — отозвался он, — вовсе не поэтому. А потому что ты не хочешь постараться и сделать, наконец, что-то серьезное. Тебе проще плыть по течению, не напрягаясь. Это неправильно. Тебе нужно начинать работать, если ты хочешь чего-то достичь. Скажи, если я достану тебе полную роль в каком-нибудь фильме, ты справишься?

— Не знаю, — мрачно ответил я, хотя прекрасно знал ответ.

Я не потяну. Не справлюсь. Это не эпизод, это целая жизнь. В фильме нужно быть таким разным, то грустным то веселым… Нет. Это не для меня.

— Подумай об этом, — попросил Ричард. — У меня на примете есть пара ролей. В этом месяце я жду от тебя минимум два эпизода, в которых не будет твоей обычной тоски. Потом поговорим о ролях. И помни — пора, наконец, становится на ноги. Время уходит, Генрих. Если не сейчас, то уже — никогда.

Он одним глотком опустошил свой бокал и поднялся из-за стола, отодвинув в сторону пластиковый стул с рисунком мышонка, что смеялся как круглый идиот. Смеялся надо мной.

— Подумай над этим, — серьезно сказал Ричард. — Посмотри чужие ленты, сходи в бордель, набей кому-нибудь морду. Покури травки. Изменись.

Он смотрел на меня — цепко и зло, ожидая ответа. Пришлось кивнуть в ответ, чувствуя в груди неприятный холодок. Я словно увидел Ричи в первый раз. Он стал другим. Улыбчивый щеголь исчез, и на его месте появился бизнесмен, холодный и расчетливый деляга. Лицо Ричарда побледнело и заострилось. Голубые глаза стали ледяными — холодными и прозрачными. Резко выступили скулы, а короткая стрижка наводила на мысли о военных. Я вдруг отчетливо увидел, как в руке Ричи появляется пистолет. Его рот сжимается в тонкую полоску, он наводит ствол на чей-то затылок и с невозмутимым видом спускает курок.

— Генрих?

Я вздрогнул и поднял глаза. Ричард все еще стоял у стула, внимательно всматриваясь в мое лицо.

— Извини, — выдавил я. — Мне немного не по себе. Трудная запись была. Я все понял и обязательно подумаю над твоими словами. Я все сделаю как надо.

Губы Ричарда расплылись в широкой улыбке, и вместо бизнесмена на меня снова взглянул довольный паренек.

— Отлично, — сказал он и засмеялся, — тогда до завтра, старик!

Он хлопнул меня по плечу и направился к выходу.

— Ричи — окликнул я его.

Он обернулся.

— У тебя есть пистолет?

Его улыбка дрогнула и исчезла. Ледяной взгляд агента по продаже чувств кольнул меня острым копьем. Рот сжался в тонкую полоску и вытолкнул наружу слова:

— Есть. Пластиковый Глок. А что?

— Ничего, — отозвался я, внутренне содрогаясь, — так, подумалось просто. Все в порядке, до завтра!

Я шутливо отсалютовал ему бутылкой с пивом. Ричи ухмыльнулся и, развернувшись, вышел из забегаловки.

У меня задрожали руки. Так сильно, что пришлось поставить бутылку с пивом на стол. Это все запись — только запись и ничего больше. Но теперь я знал, что больше никогда не повернусь спиной к своему агенту. Больше никогда.

* * *

Вернувшись домой, я уселся на диван и попытался честно посмотреть старые ленты. Но уже на второй меня затошнило. На третьей я решил, что на сегодня с меня хватит, а остаток дня лучше провести в каком-нибудь кабаке. Какого черта, ведь именно это посоветовал мой агент. В конце концов, он прав. Пора бросить размышлять о смысле жизни и начинать просто жить. Зарабатывать деньги. Играть главные роли, записываться, давать интервью… Пора. Я клятвенно пообещал себе, что буду записывать все что попросят, или хотя бы пытаюсь это делать.

Я вышел из дома, когда летнее солнце уже опускалось на черепичные крыши. Привычно поправил на поясе «Вампира». Пусть записывает, может потом пригодиться. Порадую агента.

На улицах оказалось довольно много народа. Люди улыбались, хмурились, радовались, печалились… Звенели древние трамваи, превращенные в движущиеся кафе, по мостовой шныряли юркие электрокары. Жизнь продолжалась. Это не запись, это — жизнь.

Позвякивая мелочью в кармане, я привычно направился к подземке. Не обзавелся я еще личным каром. Хотя деньги есть. Просто мне это не нужно. А может и правда, — купить машину? Не очень дорогую, но чтобы смотрелась хорошо. Похвастаться — у меня есть деньги на такие глупости. Хмыкнув, я достал сигареты из кармана и нахмурился: в пачке оставалась одна штука. Придется вернуться к магазину.

Мимо прошмыгнул «Медан» новой модели, черный, стремительный, бесшумный и гладкий, как все электрокары. Я посмотрел ему вслед. Все-таки надо купить машину, завести подругу — блондинку под два метра ростом и наслаждаться жизнью. Вот только не утрачу ли я тогда свою ценность? Ведь главное в моей профессии — именно чувствовать. Переживать. Терзаться. Только тогда ты представляешь ценность для компаний. А, гори оно все огнем!

Я плюнул на сигареты и на подземку. Встав у бортика тормознул общественный кар и отправился в тот самый кабак, где не был уже давно — темную, грязную и на редкость подозрительную забегаловку. В ней я был всего пару раз, но дорогу помнил хорошо. Это очень своеобразное место, бывшее когда-то легендарным, а потом одряхлевшее и пережившее свою славу. Бар — пенсионер.

Раньше там собирались сенсетивы, еще в то время когда мнемозаписи были окутаны легендами и слухами. А потом… Потом удачливые актеры перебрались в шикарные рестораны а в кабаке остались только неудачники. Но и они со временем перестали заходить в бар — тяжело еще и вечером пялится на свое собственное отражение за соседним столиком. Нет, это не выход. Сенсеты полюбили другие бары, те, в которых не встретишь коллег. Там где нормальная жизнь, в которой не сходят с ума к тридцати годам.

Я толкнул двери из темного стекла с истертой надписью «Текила Бум» и внутри звякнул колокольчик. Мне он ужасно нравился, я и забыл уже какой у него нежный и приятный звук. Я улыбнулся начал спускаться по узенькой лестнице в зал.

Там царили полумрак и тишина. Клубы табачного дыма медленно плавали вокруг столов, застилая белый свет. Кажется, это последний бар в городе, где можно курить в общем зале. В остальных либо запрещено вообще, либо есть отдельное помещение. Но тут — можно. Это старый бар, и его уже никто не сможет изменить.

Я подошел к стойке и поздоровался с барменом. Тот кивнул в ответ. Я заказал бочковое пиво и сигару. Сегодня будем форсить. Заняв свободный столик, я сделал первый большой глоток. Потом поставил кружку на стол, раскурил сигару и откинулся на спинку деревянного стула.

Где-то я слышал, что чем больше человек думает, тем больше у него неприятностей. По-моему это верно. Но ведь встречаются такие люди, кто не может прекратить думать. Можно забыться, но это только на время. Спорт, выпивка, женщины… Но все равно мысли возвращаются, заставляя сжиматься от боли виски. Плохо быть чувствующим. Сенсетивом. Иногда мне казалось, что я отдал бы все, чтобы стать обычным человеком. Но при этом я знаю — я лгу самому себе. Нет, это лишь кокетство, игра ума. Сенсетив ни за что не отдаст свой талант за новую машину. Даже самый плохенький сенсет, и даже за самую шикарную машину. О, черт. Опять!

Торопливо отхлебнув из кружки, я постарался выбросить из головы все мысли. Нет, в самом деле, хватит на сегодня. Прикончив пиво, я поднял пустую кружку. Бармен немедленно налил новую, и поспешил ко мне — этот универсальный знак знали везде. «Бармен — повторить!»

Стряхнув хлопья белого пепла с кончика сигары, я откинулся на резную спинку деревянного стула, и осмотрел зал. Может, стоило пойти развеяться в ночной клуб? Туда где громкая музыка, танцы, девчонки в прозрачных топиках и пареньки в модных футболках… Черт возьми, а ведь я не знаю таких мест. Те дискотеки, что я посещал десяток лет назад, наверно, все закрылись. Надо будет попросить Ричи показать пару популярных клубов. Думаю, он с радостью согласиться.

Медленно выпив вторую кружку, я снова откинулся на спинку стула и огляделся. И удивился — за то время пока я расправлялся с пивом, в баре прибавилось народа. Оказывается, это не такое уж и забытое местечко, как мне казалось. Правда, компаний почти не было — посетители садились по одному за столик, предпочитая оставаться с выпивкой наедине. Я даже узнал некоторых. Коллеги. С ними я встречался на записях, но не был близко знаком. Вот, скажем, двое парней за столиком у стены — я их помнил. Веселые ребята, обычно работают с молодежными комедиями. Один из них поймал мой взгляд и, улыбнувшись, поднял кружку. Я повторил его жест. Как-то мы пили пиво в баре перед студией «Орион». Я приходил туда на пробы, а Майк, кажется, так его зовут, забежал глотнуть пивка после сеанса. Интересно, а о чем грустят они? Быть вечным шутом тоже не легко.

— Свободно?

Я обернулся, удивленно приподнимая брови. Над столиком навис высокий человек в строгом костюме. В темноте не разобрать лица… Кто это? Неужели во всем баре не осталось свободного места?

— Да, пожалуйста, — растерянно ответил я.

Мужчина кивнул и тяжело опустился на свободный стул и только тогда я понял, почему не разобрал в темноте его лица. Он был черным, как смоль. Афро-европеец, как принято нынче говорить. На вид лет за тридцать, а черная бородка, аккуратно подстриженная, делает его еще старше.

Подавив любопытство, я отвернулся — нехорошо так откровенно разглядывать человека. Невежливо. Бармен выбрался из-за стойки и принес моему соседу по столику пиво. Тот одним глотком ополовинил высокий бокал и повернулся на стуле, оглядывая зал. Невольно я скосил глаза и заметил характерную выпуклость под пиджаком. «Вампир». Ага, значит, все же, это не случайный посетитель. Свой парень. Я посмотрел на его темный профиль и попытался вспомнить — быть может, я его знаю? Неожиданно он обернулся и поймал мой взгляд.

— Ник. Меня зовут, Ник, — сказал он.

— Генрих, — представился я.

— Твое здоровье, Генрих, — сказал Ник и снова припал к своему бокалу. И только тут я заметил, что мой новый знакомый уже навеселе — видно успел опрокинуть не один стаканчик по дороге в бар. Что же, не мне его осуждать. Все мы одинаковы, все мы заложники нашего дара.

— Твое здоровье, Ник — мягко сказал я и приложился к кружке.

Сенсетив поставил кружку и демонстративно взглянул на мой пояс. Конечно, он сразу заметил под пиджаком моего «Вампира» и подмигнул мне.

— Как жизнь, брат? — спросил он.

— Идет понемногу, — отозвался я. Почему не поговорить с человеком? Мы вовсе не такие уж одиночки, какими нас порой выставляют журналисты. Мы общаемся между собой, дружим. Просто чаще предпочитаем одиночество, чем шумную компанию.

— Это хорошо, — отозвался Ник и икнул. — Слыш, парень, а тебе никогда не хотелось снять шлем?

— Что, простите? — удивился я.

— Содрать с головы поганую железку и вынырнуть из этой трахнутой жизни?

И тут я его узнал. Он так эмоционально произнес фразу, что я ощутил отголоски его дара и сразу узнал интонации знакомые по записям. Это был Николай О’Нил, сын русской эмигрантки и черного ирландца. Известный сенсет, чья слава уже пошла на убыль. В основном он работал с боевиками, в которых очень мало крови. Я его никогда не видел раньше, но смотрел несколько фильмов, где он работал с главным персонажем. Похоже, и у него сегодня у него трудный день.

— Нет, Николай, — я покачал головой. — Эта жизнь еще не настолько мне опротивела.

— Мы знакомы? — спросил Ник, блеснув в темноте белками глаз.

— Нет. Но я смотрел пару твоих работ.

— Узнал, значит, — Николай махнул официанту. — Тебе чего? Пива или водки?

— Светлого, любого, — отозвался я.

Отказаться от угощения — значит обидеть.

Сенсетив показал бармену два пальца. Тот кинул и взялся за кружки. Похоже, он неплохо знал Николая и его вкусы. А может, даже, помнил и меня. Эти ребята — профессионалы в своем деле.

Получив новый бокал, черный сенсетив откинулся на спинку стула, точно как я, рассматривая меня слезящимися глазами.

— Посмотри кругом, — сказал он, обводя рукой зал. — Что ты видишь? Бар? Нет. На самом деле ты лежишь сейчас привязанный к креслу, а проклятые режиссеры сосут из тебя твои чувства.

— Ник, у тебя был трудный день? — спросил я.

— Нет, у меня чертовски трудная вся жизнь, — мрачно отозвался сенсетив.

Он достал из кармана мятую пачку и закурил. Я молчал. Пусть человек выговориться. Сейчас он даже не слышит моих ответов, да и не нуждается в них. Сейчас он живет в своем мире. Такое бывает и со мной.

— Эта трахнутая жизнь на самом деле просто фильм. Понял? — сказал Ник, затягиваясь сигаретой. — Представь парень, что сейчас раздастся крик «Запись»! С тебя снимут шлем, и окажется, что ты давно спятил, подыхаешь в клинике от цирроза, а режиссеры делаю запись твоих последних впечатлений.

— Брось, Ник, это не запись. Она такой чистой не бывает, — отозвался я, пытаясь вдавить из себя улыбку.

Николай засмеялся.

— Брат, не думай, что я сошел с ума. Не надо меня жалеть. Просто и тебе однажды очень захочется снять шлем. И захочется оказаться зрителем, а не актером. Захочется, чтобы у тебя была совсем другая жизнь. И чтобы шлем всегда можно было откинуть в сторону.

У меня защемило сердце. Вот болван! Я же хотел на сегодня забыть о работе, и тут… Вот поэтому мы и не общаемся. Каждому вполне хватает собственных проблем. Слушать о чужих, — перебор.

Я поднялся, не допив пиво, бросил на стол мятую купюру.

— Извини Ник, мне пора. Удачи.

И не дожидаясь ответа, я направился к выходу.

— И тебе, брат, — донеслось в спину, — помни о проклятом шлеме!

Я взбежал по лестнице, распахнул двери и вылетел на улицу. С наслаждением втянул вечерний воздух, стараясь унять сердце, что колотилось в груди безумным барабаном. Этого следовало ожидать. Надо было пойти в ночной клуб и снять шлюху, а не изображать из себя звезду мнемозаписей. Почему у меня всегда все получается так по идиотски?

До дома я решил пройтись пешком. И старался ни о чем не думать. Просто шел по улице, разглядывая витрины. Пару раз я ловил на себе взгляды молоденьких девчонок и старательно улыбался в ответ. Прекрасно. Значит, не все потеряно. Можно еще жить, не думая о самом главном шлеме, — шлеме жизни.

Так. Хватит. Вот уже и название подобрал. Не будем об этом. Лучше о девушках. Вот, например, какая симпатичная! Идет одна. Не торопиться. Интересно куда он идет? Домой к мужу и детям? Нет, не похоже. Такой походкой идут на свидание. Не могу представить, что она идет с работы. Может она художница? Актриса? Интересно, не делает ли она записи? Такая выразительная походка прекрасно бы подошла сенсету. Она ведь даже спиной может передать свои чувства. А, черт! Не будем о работе.

Я ускорил шаг и обогнал девушку. Пойдем-ка мы лучше домой. Если не умею радоваться жизни, то хоть погрущу немного. Но завтра, прямо с утра, я насяду на Ричи, — пусть сводит меня в ночной клуб. Причем на свои деньги, ведь это была его идея.

Когда я подошел к дому, на город уже опустились сумерки. Мягкий неоновый свет не был ярким — все-таки ночь на дворе. Но лампы, вмонтированные в бортик тротуара, прекрасно освещали дорогу. Я привычно нырнул в арку и направился к подъезду. Наверно консьерж отчитает меня за столь позднее возращение. А может и нет — Луи мой поклонник. Он всегда осведомлялся о моем здоровье и о моих творческих планах. Причем он выражал искрению озабоченность, а не просто спрашивал из вежливости. Наверно, ему льстило, что в его подъезде живет сенсетив.

Миновав арку, я вошел в темный двор. Едва я сделал шаг вперед, как мне на встречу вынырнула серая фигура человека.

— Деньги давай, — приказала она.

От удивления я даже отшатнулся. Уличные грабители в нашем районе? Немыслимо!

Сзади раздался шорох и я оглянулся. Довольно крепкий парень в короткой майке шагнул мне за спину, отрезая путь к бегству.

— Деньги, — повторил первый и шагнул мне на встречу. Он был превосходно сложен, как настоящий спортсмен и совсем не походил на грабителя из фильмов. Тощий, высокий, с длинным хвостом волос, перевязанных кожаным шнурком. И с совершенно бешенными глазами.

Меня толкнули в спину, и я задрожал.

— Сейчас, — выдавил я трясущимися губами, — подожди. Сейчас…

Длинноволосый довольно ухмыльнулся. Он заметил, как меня трясет, но немного ошибся. Это не страх. Я так разволновался, что почти не понимал, что происходит. Я сенсетив и все ощущаю острее, чем обычный человек, мои эмоции это огонь, выжигающий и меня и зрителя.

Сияющая пелена затянула глаза. Дрожь добралась до рук, и я ощутил сильную потребность сжать кулаки. До боли. Меня объял дикий восторг, — это и есть жизнь! Захотелось бить, резать терзать! Пусть меня ударят, пусть! Я хочу чувствовать боль! Хочу чувствовать вкус жизни!

Закричав от восторга, я бросился вперед. Длинноволосый отшатнулся, и я успел заметить гримасу страха на его лице. Потом я выбросил вперед руки, и он с криком отпрыгнул в сторону. Я увидел, что он прижимает обе руки к лицу, а из-под пальцев течет что-то темное. Мои руки сами вскинулись, сжимаясь в замок, но тут меня обхватили сзади. Второй! Он схватил меня, прижав руки к телу. Я дернулся вперед, но он держал крепко. Тогда я с размаху подался назад, и что было сил, запрокинул голову. Мой затылок ударился обо что-то твердое, да так, что зазвенело в голове. Меня отпустили. Не теряя времени, я повернулся и словно клещ вцепился в крепыша. Повалил его на землю и обхватил его горло, яростно сжимая ладони. Грабитель захрипел и стал извиваться, словно уж. Ударил меня по лицу. Но мне было уже все равно, я не чувствовал ни боли, ни ударов. Ярость душила меня, и я выплескивал ее наружу, чтобы не задохнуться.

И даже когда меня ухватили за плечи, я не разжал онемевших пальцев.

— Генрих! Генрих! Это я! Отпусти его!

Луи? Нет, у него другой голос.

Вокруг стало шумно и людно. Меня потянули назад, и я вдруг понял, что я делаю. Руки сами разжались, и я отпустил горло неудачливого грабителя. Меня оттащили в сторону и положили на землю. Я потряс головой и сел. Вокруг было много народу. Десяток человек бегали, кричали друг на друга. Неужели полиция?

— Генрих! — надо мною склонилось знакомое лицо.

— Ричи! Матерь божья, Ричи!

— Как ты Генрих? Успокойся, все в порядке! Это мои люди!

— Ричи, — прорычал я.

В руке моего агента появился пластиковый шприц, и когда игла впилась мне в плечо, я вздрогнул.

— Тише, Генрих, — мягко попросил Ричард. — Это всего лишь успокоительное.

Я оглянулся по сторонам. Грабители стояли метрах в пяти от нас. Рядом стоял один из людей Ричи. Они кричали друг на друга. Тот что был похож на спортсмена не отнимал правую руку от лица.

— Ричард, — простонал я, — что за хрень?

— Все в порядке, — отозвался он, — все хорошо. Просто посиди спокойно пару минут, ладно? Ричи все уладит.

Оставив меня на земле, он поднялся и заорал во все горло:

— Пит! Быстро сюда! Забери «вампира» и немедленно отправь его в офис.

У меня перед глазами поплыли темные пятна. Я почувствовал, как чужие руки снимают с моего пояса мнеморекордер, и недовольно заворчал. Укол подействовал, — я расслабился, из головы ушла жаркая волна гнева, и в глазах прояснилось. Я ощутил, что у меня болит ушибленный бок, и страшно ноет левая скула. И тут меня словно ударило.

— Ричи, — булькнул я, еще не веря сам себе. — Зачем тебе «вампир»?

Мой агент обернулся. Его глаза светились от счастья. Он был похож на кота, попавшего на колбасный склад.

— Ричи! — крикнул я.

— Завтра это уйдет в Голливуд! — отозвался он. — Я думаю, что все вышло отлично! Это будет на рабочий материал, а полноценная запись.

Я застонал и попытался подняться на ноги.

— Не вставай, — забеспокоился Ричи и обнял меня за плечи. — Не нужно напрягаться. Ты уже все сделал. Признаться, не ожидал от тебя такой прыти.

Я окинул двор безумным взглядом. Двое грабителей закончили кричать и теперь спокойно что-то обсуждали с ассистентом Ричарда. Он сунул руку в карман, вытащил пухлый пакет и протянул его моим противникам. Длинноволосый схватил пакет, что-то буркнул и оба, развернувшись, растворились в темноте.

Конец ознакомительного фрагмента.

Оглавление

  • Часть первая. Прекрасное далеко

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Чувства на продажу предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я