Комендань

Родион Мариничев (2024)

Только в России муж и жена могут расстаться из-за разницы в политических взглядах. Это стало очевидным фактом со времен революции 1917 года, не изменилось и сейчас. Вот и брак Татьяны и Семёна трещит по швам: по-разному относятся они к памяти о Великой Отечественной войне, к вопросам национальной идентичности, к патриотизму. В чем причина разногласий? В том ли, что Татьяна — учитель истории, который призван быть бесстрастным, объективным, верным буквам и цифрам, а Семен — кадровый офицер, для которого служение Отчизне сопряжено с долгом, полным и абсолютным приятием правоты Родины?

5

У каждого человека есть отец. Вот и у Артура он «У тоже есть. Даже имя известно — Слава. «Как зовут папу?» — «Слава». — «Почему у него такое имя странное?» — «Имя как имя». — «А где он живёт?» — «А кто его знает?» Вопросы, которыми он когда-то донимал мать и бабушку. В той самой жизни, где были невысокие светлые дома с большими балконами, будто целые террасы, сосны на берегу моря, скальные выступы на обочине улицы…

Артур не слишком много помнит оттуда, но вот скальные выступы запомнил. И мамино лицо в тот момент, когда она произносит имя «Слава» — каменное, как та самая скала, хмурое, как низкое хельсинкское небо.

— Helsinki, — говорит Артур, чувствуя, что язык упирается в бугорки за верхними зубами.

«Бабушка, что такое Хельсинки?»

«Город, в котором мы живём».

Бабушку Хелену Артур тоже помнит смутно. Худенькая, как подросток, с очень короткими волосами. Она ходила неспешно и чаще лежала. Иногда варила суп из красной рыбы. Суп был белым, потому что бабушка добавляла туда сливок.

«Keitto^[4], — произносила она. — Maukas^[5]».

Бабушка научила его говорить по-фински. Перебравшись в Финляндию, она выучила язык так, будто говорила на нём с рождения, хотя в их обрусевшем роду финский с каждым поколением выветривался всё больше.

«Yksi, kaksi, kolme, nelja, viisi…»^[6]

В чём-то она заменила ему отца. Но это продолжалось так недолго, что от неё почти ничего не осталось, кроме вкуса рыбного супа, неспешных шагов и этих гулких звуков в белёсом пространстве комнаты: yksi, kaksi, kolme… У неё был рак, как и у многих в их роду, и Артур с самого начала знал, что она скоро умрёт. Он называл её Лена.

«Helena», — поправляла она его.

«Нет, Лена!»

«Леной я была в другой стране».

«В какой?»

«В России. Venajalla^[7]».

Россия сначала возникла в разговорах. Мама чаще говорила по-русски, бабушка — по-фински, в конце концов тоже переходя на русский. Иногда они спорили на белой кухне с окном во всю стену.

«Была бы учёным», — говорила мама, что-то мешая на сковородке.

«Я уже набылась учёным. Спасибо! — отвечала бабушка. — Мне зарплаты хватало на два раза в магазин сходить. Ты что, забыла, как мы жили? Тань, ну ты как девочка, ей-богу!»

«Зато в экспедиции ездила всё время: Куршская коса, Белое море…»

«Ну и что?»

«Тебе это, по-моему, больше нравилось, чем дома бывать. Я тебя месяцами не видела…»

«Дом у меня здесь…»

Артур слышал это из комнаты, не видя их, но совершенно точно зная: мама сейчас стоит у плиты и жарит картошку, а бабушка сидит за столом и запивает лекарства, которые она достаёт из шкафчика под самым потолком.

«А здесь тебе очень нравилось работать уборщицей в метро?» — снова раздавался мамин голос.

«Нравилось! Мне, главное, нравилось то, что после получки человеком себя чувствуешь, а не скотом, которому всё никак не дадут сдохнуть!»

Они какое-то время молчали, затем бабушка снова вступала:

«Тут и станции, и вагончики такие чистые! Никто специально тебе не мусорит, не плюёт, сиденья ножом не режет…»

«Очень даже режут!»

«Где?! Ну, может, какой-то единичный случай. А у нас же там, помнишь, на входе в метро — окурки под ногами, из урн вечно дым, потому что туда бычков незатушенных накидали?..»

Метро в Pietari^[8], куда Артура иногда возили к прабабке Сусанне, казалось ему подземельем из какой-то сказки. Туда нужно было долго-предолго спускаться мимо больших фонарей, и хотелось, чтобы поезд, выныривающий из тоннеля, отвёз ещё дальше, в большое подземное царство, где всё не так, как на белой кухне с окном во всю стену. Из всех этих ненароком подслушанных разговоров Артур понимал: Хелена не любила Россию и была счастлива, что больше там не живёт. А вот мама, наоборот, с радостью ехала в Pietari, и, кажется, ей жаль было возвращаться оттуда в Хельсинки. Так что вскоре она взяла пятилетнего сына и уехала в Pietari насовсем. «Возвращаемся», — говорила она. Артур уже плохо помнил, что было до, а что после: возвращение или смерть Хелены. «Бабушки нет, — однажды сказала мама. — Зато у тебя есть Сусанна». Кажется, это было уже на Комендани, которая была бесконечно огромной, как сам ветер и небо. Но в то испепеляющее лето ветер был жарким, а небо — яркоголубым, словно на детских рисунках. Где-то что-то горело, и Сусанна наглухо закрывала окна. Потом довольно быстро возник Семён — высокий, под потолок, широкоплечий, с большими руками. Встанет в дверном проёме — и целиком закроет его собой. Мама ему от силы по грудь. Подойдёт, уткнётся в его пиджак — вот оно «как за каменной стеной».

Вспомнив отчима, Артур ускоряет шаг. Будто Семён сейчас появится вот в этом проёме, отделяющем коридор от столовой и нужно успеть проскочить. В столовой пахнет супом, котлетами и пирожками. Артур берёт поднос и становится в очередь. Впереди, через несколько человек, с таким же подносом стоит Дана. Не сводя с неё глаз, Артур видит: она берёт суп, котлету с картофельным пюре, пирожок с повидлом и сок. А затем, подхватив поднос, направляется к свободному столику.

«А её чему в детстве учила бабушка?.. — думает он. — Хотя зачем бабушка, ведь у неё есть отец…»

Артур вспоминает её отца, которого он видел мельком. Он одет в тёплый свитер, на шее — фотоаппарат. Разве сейчас носят фотоаппараты на шее? Кажется, он из каких-то прошлых времён, и Дана совсем на него не похожа. Разве что сгибанием руки в локте… Она ставит поднос на стол и поправляет волосы. Садится. Одна.

— Ну ты ворон-то не лови! — Буфетчица возвращает Артура к линии раздачи с витриной, за которой в железных ячейках дымятся котлеты, картофельное пюре, суп… — Бери тарелки и проходи, перемена-то не резиновая!

На подносе у Артура появляются суп, котлета с пюре, пирожок с повидлом и сок. Готовила ли когда-нибудь бабушка картофельное пюре? Артур такого не припомнит. Он хватает поднос и идёт, держа в фокусе Дану, которая подносит к губам стакан с соком.

— Ты здесь одна? — спрашивает он, поравнявшись с её столиком.

Она молча кивает. Артур ставит поднос рядом с её подносом.

— Сейчас придут Барто и Кирюха. Тебе как раз достанется четвёртое место. — Она слегка и улыбается, показывая ямочку на щеке.

— А я думал, мы посидим вдвоём…

Она принимается за суп. «Я хочу, чтобы у моего ребёнка был отец, — мысленно говорит Артур. — Без отца ты как будто без одной руки». Но вместо этого он говорит:

— Поехали в Выборг…

Дана морщится, будто бы суп кислый-прекислый:

— А почему сразу не в Хельсинки?

— Виза нужна… — бормочет Артур, понимая, что завяз, как в чухонском болоте.

— Артурчик, мне есть с кем ездить в Выборг, — сочувственно улыбается она. — Я, кстати, была там недавно…

— К счастью, подходит Агния. Ставит поднос с тем же набором: суп, котлета с пюре, пирожок, сок.

— А Кирюха? — вскидывает брови Дана.

— Он не успеет. У него там что-то с этим спектаклем долбаным опять.

Густой грудной голос, совсем не похожий на голос пятнадцатилетней.

— С каким ещё спектаклем?

— С каким, с каким? Лосева, ты чего?! Кто у нас медсестра?

На последней репетиции Дана мерила белый халат медсестры, брала в руки сумочку с красным крестом, убирала волосы под длинный чепчик, при этом по-особенному изящно сгибая руку в локте.

«Дана, ты прямо вылитая медсестра!» — восхищённо говорила мама. От этого Артур чувствовал, как у него «горят» уши.

— Хоть бы написал! — рассерженно произносит Дана. — Я уже молчу о том, что позвонить мог!

— Его директриса срочно вызвала, — Агния переходит на громкий шёпот, — мне ребята сказали.

— Так он что, из-за этого даже не поест?

— Поест на следующей перемене, — машет рукой Агния. — Не оголодает, не волнуйся за него!

«Я разогревала тебе обед, а он уже опять остыл!» — вспоминает Артур слова прабабки, которыми она обычно встречает его в своей каморке под крышей, и пытается представить на её месте Дану. Она сочувственно улыбается, отчего у неё «загорается» ямочка на щеке.

— Меня уже тошнит от этого спектакля! — шепчет Дана, — Нафиг я согласилась во всём этом участвовать?

— А у тебя был выбор?

Агния с аппетитом доедает суп и принимается за котлету с пюре. Ногти у неё сегодня раскрашены, как шахматная доска.

— Я бы что-нибудь придумала. Кирюха тоже мне вчера говорит: давай нахер сбежим куда-нибудь, хоть больничный где-нибудь достанем…

Агния стучит кулаком по лбу и косится на Артура. Прилежный учительский сынок аккуратно отламывает вилкой кусок котлеты.

— Ты же хочешь здесь учиться?

— Ну, хочу…

— Вот и молчи в тряпочку! — шипит Агния. — И давай ускоряйся, а то перемена сейчас закончится.

Артур жуёт котлету, ещё тёплую, солоноватую — в общем, довольно вкусную, и ему кажется, что у него за спиной стоит Сусанна. Неужели она когда-то была такой же резвой и длинноволосой, так же изящно сгибала руку в локте? А может, у неё тоже была ямочка на щеке? А может, ямочки когда-то были у бабушки Хелены, у мамы?

Папа Слава только однажды появился около их хельсинкского дома с большими балконами.

«Я возвращаюсь в Выборг», — сказал он.

Папа был не очень высоким, куда ниже Семёна, но крепкий, коренастый и светловолосый. О чём они говорили с мамой? Какими были его первые слова, после которых мама пошла за ним?

Звенит звонок. Дана и Агния срываются, на ходу допивая сок и дожёвывая пирожки с повидлом. Артур тыкает недоеденную котлету, подхватывает поднос и медленно идёт следом. Звонок звенит и звенит.

Примечания

4

Суп (фин.).

5

Вкусный (фин.).

6

Один, два, три, четыре, пять (фин.).

7

В России (фин.).

8

Петербург (фин.).