Чаша Ваала

Роберт Беннет, 1917

Во время археологической экспедиции, в глубине Аравийских пустынь, американский студент Ларри О’Брайен обнаруживает затерянный мир, расположенный в природном углублении, известном как Чаша Ваала. Здесь, среди лишенных жизни песков цветет плодородный зеленый оазис – сад Ирема. В нем живет богиня-жрица Истара и злобная жрица Тигра. Обе женщины – дочери народа, который более двух тысяч лет отрезан от всего остального мира. Здесь так же обитают племя воинственных пещерных людей и огромный ящер, которому поклоняются люди этого забытого мира. Похоже, что казавшаяся незначительным развлечением экспедиция превращается для Ларри в самое настоящее полное опасностей приключение.

Robert Ames Bennet

«Bowl of Baal», 1916–1917

(перевод с английского А. Грузберг)

© перевод с английского А. Грузберг

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

1. Самум

Его звали Лерóй. Но для друзей он был Ларри, потому что фамилия его О’Брайен. Золотисто-каштановые или морковного цвета волосы на безрассудной беспечной голове и голубые, как глаза озера Киларни [Город в Ирландии. — Прим. пер.] под летним ветром, — таковы внешние проявления того, что скрывается внутри человека. Он родом из Миссури, и его небольшое состояние настолько плотно увязано в специальном фонде, что между ежеквартальными поступлениями денег ему часто приходится заглядывать в пустой бумажник, когда нужно заплатить за поддержание своего внешнего вида.

Ему удалось поступить в Гарвард, где он провел неполных два года, изучая курсы, такие же нерегулярные, как и его посещаемость. Будучи Ларри О’Брайеном, он в качестве сожителя в комнате общежития выбрал самого последнего, кого можно было ожидать от него. Сиринг, невысокий, с покатыми плечами, молодой, но выглядящий старым, сухой, неромантичный археолог, который родился и вырос в Аравии и чьей специальностью были арабские руины и надписи. Для О’Брайена он был само воплощение непостижимого востока и «Тысячи и одной ночи».

Когда у него были средства, О’Брайен чествовал Сиринга, как принца. Между такими периодами они жили на овсянке и финиках. В обмен человек из Миссури кое-что получил. Он научился бегло говорить по-арабски и расшифровывать маймиритские, сабейские и еще более древние арабские письмена и иероглифы. Независимо от этого, он завоевал несколько призов и кубков в стрельбе из пистолета, провалил почти все экзамены и, пройдя короткий курс, получил лицензию пилота моноплана.

Война нарушила планы «старины Сира»: он собирался снова побывать с археологической экспедицией в Аравии и отыскать старинные руины, которые, как сообщалось, были замечены в пустыне к северу от Хадрамаута. Ни один белый человек, даже араб с побережья, теперь не мог проехать по территории горных племен к северу и востоку от протектората Аден. Сиринг вынужден был на неопределенное время отложить свою экспедицию.

Примерно в это же время факультет намекнул О’Брайену, что колледж считает желательным его постоянное отсутствие на занятиях. И поскольку ему все равно приходится уезжать, О’Брайен спросил себя, а почему бы не отправиться туда, куда хочется поехать его приятелю. Сирингу необходим новый запас древних материалов. Он должен провести исследования истории и образа жизни султанов, правивших между Йеменом и Хадрамаутом задолго до того, как их прапраправнучка Билкис, царица Савская, отправилась в Иерусалим, чтобы предстать перед Сулейманом ибн Даудом.

Что может быть проще и интересней, чем проехать по Аравии и привезти Сирингу несколько сотен футов надписей? Горные племена останавливают все караваны? Тем лучше! Верблюды — всего лишь неуклюжие животные. Он играл роль араба в одном из фильмов, снятых в Южной Калифорнии, и от одного воспоминания у него начинала болеть спина. Самолет летит быстрее птицы и значительно быстрее, чем знаменитые лошади Неджда. А самая высокая арабская крепость для летчика не больше, чем просто воздушный замок, если он выше дальности полета пули.

Возражений Сиринга он не слышал. О’Брайен удалился — из колледжа навсегда — в поисках новых археологических открытий. Через несколько недель он высадился в Адене со снаряжением, включавшем лучший американский невоенный самолет.

И сразу увяз в бюрократии, из-за которой пришлось в ужасной жаре окруженного кратерами Адена провести две недели. Наконец даже подозрительные англичане капитулировали перед его ирландско-американской улыбкой и подмигиванием голубых глаз. И он получил разрешение лететь из Адена в сторону пустыни.

Вначале от него требовали, чтобы в полете его сопровождал младший офицер. Это требование было неохотно снято, когда американец заметил, что должен нести запас еды, воды и бензина на несколько дней, если ему предстоит долгий поиск неизвестно где расположенных руин.

Подлинная причина, по которой он хотел лететь один, связана со случайным замечанием младшего офицера, что большая пустыня в центре Аравии никогда никем не пересекалась, кроме как в далекие древние времена. Это действовало на дух искателя приключений, и О’Брайен планировал, если условия будут благоприятными, пролететь на восток-северо-восток через сердце огромного обиталища пустоты вплоть до британских территорий у Персидского залива.

Такая авантюра заставила бы степенных британцев усомниться в его здравом рассудке и — что еще хуже — немедленно запретить полет. Поэтому О’Брайен ничего не сказал. Но он избавился от всего абсолютно необходимого и добавил запас бензина так, чтобы можно было пролететь больше двенадцати сотен миль.

К этому времени его смелость и постоянная кельтская улыбка вызвали доброе отношение всего Адена и восхищенную зависть большинства младших офицеров. В последний вечер он по-царски поужинал на банкете, устроенном английскими военными, и через полчаса после наступления полуночи оставил стол своих дружелюбных хозяев и приготовился к подъему. О’Брайен сел в заднее сидение и надел летный шлем. В резком свете, залившем поле, гротескно сверкнули большие квадратные стекла очков.

— Благополучного полета! — сказал горец в кильте. — Не надевайте шлем с очками, когда встретитесь с сыновьями Исмаила! Они примут вас за джинна, прилетевшего на птице рок.

Грохот мотора заглушил вызванный шуткой шотландца смех провожающих. О’Брайен посмотрел вниз и увидел машущих руками людей, хотя услышать их крики не мог.

Несмотря на тяжелый груз, самолет по спирали легко поднимался. Через несколько минут он поднялся на тысячу футов над Аденом, гаванью и большим шлаковым кратером, в котором расположен город. Наконец О’Брайен перестал кружить и, продолжая постепенно подниматься, полетел на северо-восток в высокогорные районы Хадрамаута.

Полет можно было вести по компасу и Полярной звезде, а ночь предоставляла преимущества прохлады и незаметности. Если не подведет двигатель, к началу дня он благополучно минует плато, на котором обитают свирепые горные племена, и окажется над необитаемой пустыней. Расстояние ему известно. Нужно только регулировать скорость и выбрать верный курс, чтобы преодолеть туманные горные хребты, которые смутно виднелись в черной ночи над плато и долинами.

Его мотор не раз могли услышать внизу стражи племенных границ. Но если кто-нибудь из арабов и видел темные очертания самолета, быстро проносящиеся по сине-черному, усеянному звездами небу, вероятно, эти наблюдатели пригибались и бежали в укрытие, считая, что вернулась легендарная птица рок из их фольклора, чтобы впервые со дней Синдбада грозить Аравии.

По оценке О’Брайена, между рулем его самолета и Аденом было чуть больше трехсот миль, когда появились первые предвестники рассвета. Через несколько мгновений призрачный свет позволил ему видеть, что он пересекает большую полусухую долину, усеянную тем, что казалось рощами и полями. Он снизил высоту и увидел, что летит над окруженным стеной городом с несколькими мечетями и множеством высоких с плоскими крышами домов из высушенного на солнце кирпича.

Бросив один взгляд, он начал удаляться от города. Он увидел достаточно, чтобы сориентироваться. Размер поселения говорил, что это Шимбам, главный город северного Хадрамаута. Долина, должно быть, большая Вади Хадрамаут, граничащая с пустыней. За этой вади находится обширный океан песка, который тянется через всю Аравию от Йемена до Омана.

О’Брайен повернул самолет и полетел прямо на Полярную звезду, пока абсолютная тьма, наступившая после ложного рассвета, не сменилась настоящим рассветом.

Первый перламутровый свет сверкнул розовыми оттенками и вспыхнул алым, красным и золотым цветами, когда на восточном горизонте показалось солнце. Но как ни быстро разворачивался тропический рассвет, самолет уже давно оставил позади Вади Хадрамаут, миновал сухие пастбищные земли и летел над пустыней.

Новое солнце озарило страшную пустыню, покрытую волнами огненного красного песка, уходящего на запад, восток и север. Это уже настоящая пустыня, район вечно движущихся, вечно меняющихся песков, которые арабы очень уместно называют Роба эль Кали — Обитель Пустоты.

О’Брайен широко раскрытыми глазами через очки шлема смотрел на эту пугающую сцену, но она скорее привлекала его, чем пугала. В этой беспредельной безжизненной пустыне была красота, захватившая кельтское воображение. И он все дальше и дальше углублялся в волны этого океана с такой же беззаботностью, с какой ласточка летит над прудом.

Пурпурная туманная дымка на горизонте замкнула за ним кольцо. Насколько хватал глаз, его со всех сторон окружала пустыня. О’Брайен повернул на запад, намереваясь сделать широкую петлю, а потом повернуть на восток, надеясь, что солнце поднимется достаточно высоко и не будет слепить его.

С полчаса он улетал от солнца. Наконец, охваченный нетерпением из-за неспособности увидеть что-нибудь, кроме волн песка сквозь пурпурную дымку на горизонте, он снова повернул на север. Спустя всего минуту он увидел неяркий синевато-белый отблеск справа и сразу повернул туда самолет.

Отблеск потерял синеватый оттенок и превратился в ряд белых точек. По мере того как О’Брайен снижался, точки росли и превращались в массу развалин. Еще через несколько мгновений он смог разглядеть мраморные стены и колонны, и от этого великолепия у него захватило дыхание. Он кружил над развалинами дворца, не менее величественного, чем в Пальмире. На север и на восток огромное здание наполовину погрузилось в высокие пески столетий, но стена с южной стороны оставалась открытой почти до самого низа.

О’Брайен легко посадил самолет перед величественным главным портиком. Выбираясь из кабины, чтобы размять затекшие мышцы, он подготовил длинноствольный автоматический пистолет. Но на гладком песке не было никаких следов, и, насколько он мог судить, вокруг вообще не было ни следа диких зверей, или змей, или бродячих бедуинов. Даже ящерицы не прятались среди мраморных блоков.

— Сдается в аренду, — сухо заметил О’Брайен. — Любопытно, предыдущие обитатели оставили какие-нибудь записи.

Выбравшись из тесной кабины, О’Брайен решил, что проголодался, и, прежде чем начинать исследования, удовлетворил голод холодным цыпленком и кофе из термоса. Перед самым отлетом из Адена один завидующий ему офицер заставил летчика принять коробку манильских сигар, кофе и холодную птицу.

Поев и убрав сигары в шкафчик, О’Брайен снова накинул летный капюшон со шлемом. Держа в руке небольшой фотоаппарат, он прошел через большой портик и по широкой присыпанной песком лестнице поднялся в большой зал.

У входа он резко остановился, охваченный необычным чувством одиночества. Огромное помещение без крыши, в котором он стоял, было еще более одиноким и пустынным, чем сама пустыня снаружи. Когда-то это был заполненный людьми двор царей, теперь это могила Времени и Обитель Пустоты. Покрытое пылью возвышение в конце зала стало троном смерти, победительницы всего. Прошли века с тех пор, как безжизненные пески этого мрачного уничтожителя погребли то, что когда-то было большим оазисом, и с приходом пустыни надменные правители оазиса и их народ исчезли.

Исчезла вся жизнь — но не записи о ней. Каждый большой храм и дворец — это книга о прошлом, полная историй, рассказов и иллюстраций. Когда взгляд О’Брайена упал на ближайшую стену, американец, охваченный возбуждением, забыл и об одиночестве, и о благоговении. Колонны, стенные панели, антаблементы — все было покрыто выгравированными надписями и изображениями богов и людей, птиц, и животных, и демонов.

Это не один том, а целая археологическая библиотека, которую с помощью объектива своего фотоаппарата он отвезет Сирингу. О’Брайен улыбнулся и начал систематически фотографировать все различимые надписи в большом зале.

Солнце поднималось к середине неба, жара становилась сильней, но почему-то она переносилась легче, чем удушливый зной Адена. О’Брайен продолжал работать, быстро делая один снимок за другим. Надписи сделаны на протосабейском алфавите, и он развлекался, отгадывая значение отдельного слова или фразу. Наконец один фрагмент надписи заставил его остановиться и задуматься.

— Богине, — прочел он. — Нет, жрице… богине-жрице из Ад… из Бени Ада… жилища… Чаши Ваала, Ирема.

Он попытался смягчить пересохшие губы.

— Коротко и точно. Богиня-жрица. Когда Сиринг услышит об этой богине-жрице…

Он замолчал и стоял, глядя на те места надписи, где были слова Бени Ад и Ирем. Он вспомнил арабскую легенду о Саде Ирема, посаженном в пустыне Шеддадом, сыном Ада. Сад соперничал с раем, и поэтому Аллах наказал Шеддада за надменность, уничтожив его и весь его народ страшным самумом.

Древняя надпись на стене дворца в пустыне свидетельствовала о том, что у легенды было реальное основание. Здесь, среди лишенных жизни песков, когда — то был зеленый оазис. А в каком-то природном углублении, известном как Чаша Ваала, возможно, еще глубже в пустыне, когда-то цвел еще более плодородный оазис, который назывался Ирем.

Все еще думая о необычной ссылке в старинной надписи на богиню-жрицу и затерянный легендарный сад, О’Брайен возобновил фотографирование. Существуют и другие большие развалины, которые нужно исследовать и сфотографировать, и он работал с удвоенной энергией.

Однако к полудню жара, пыль и крайняя сухость заставили его сделать перерыв и пойти за водой. Недалеко находилась большая трещина в восточной стене, и он начал подниматься по груде песка, наметенного через отверстие. Он собирался обогнуть юго-восточный угол развалин, но, когда он выбирался из трещины, знойное спокойствие пустынного полудня нарушилось сильным порывом воздуха. Это был жаркий, как из печи, порыв ветра, который мог бы прилететь с песчаных валов на северо-востоке, если бы их красные вершины были раскаленной вулканической лавой.

Мгновение спустя О’Брайен услышал далекий гул. Он посмотрел на северо-восток и увидел гигантскую массу пыльных коричневых облаков, которые быстро катились на него с горизонта. Одного взгляда было достаточно. Он повернулся и побежал за угол так быстро, как мог по наклонному песку. Ему необходима была максимальная скорость. Прежде чем он добежал до угла, гул перешел в далекий рев, и беглый взгляд назад показал ему яростную тучу, страшной угрозой накрывшую и землю, и небо за ним.

О’Брайен миновал южную стену дворца; он бежал, как никогда раньше. Страх укрепил его мышцы, и даже вязкий песок его не задерживал. Он добежал до самолета и забрался в кабину, когда солнце исчезло, сменившись тусклым красным свечением. Он скорчился в каюте и накрылся с головой большим бедуинским плащом. И в то же мгновением самум ударил по дворцу с громовым ревом, словно с неба на добычу опустился гигантский ифрит.

Если бы самолет находился в открытой пустыне, его тут же швырнуло бы в небо, разбило бы на куски и снова бросило вниз, в пене и брызгах движущегося песка. Даже под прикрытием высокой дворцовой стены порывы ветра, несущиеся над развалинами и вокруг них, раскачивали и наклоняли машину.

Но гораздо хуже были страшная жара и пыль. Уже и так страдающему от жажды О’Брайену стало еще хуже от ужасающего сухого жара и почти неощутимой пыли, которая пробивалась сквозь толстую ткань из верблюжьей шерсти. Казалось, удары воющего демона самума не могут разрушить самолет, но могут задушить человека яростно горячим, полным пыли дыханием.

Ноздри, рот и горло пересохли и покрылись коркой. Язык начал разбухать. Пыль забивалась в легкие. Он задыхался. И как ни старался, казалось, но может набрать воздух в легкие. Он опустился еще ниже и прижался к фюзеляжу. Потом все потемнело.