Луна-парк

Ричард Лаймон, 1989

Курортный городок Болета-Бэй славен своими пляжами и большим парком аттракционов Фанленд на берегу океана. Но достопримечательности привлекают не только отдыхающих, но и множество бездомных, получивших прозвище тролли. Зачастую агрессивные и откровенно безумные, они пугают местных жителей, в Болета-Бэй все чаще пропадают люди, и о городе ходят самые неприятные слухи, не всегда далекие от истины. Припугнуть бродяг решает банда подростков, у которых к троллям свои счеты. В дело вмешивается полиция, но в Фанленде все не то, чем кажется. За яркими красками и ослепляющим светом таится нечто гораздо страшнее любой комнаты страха, и ночью парк аттракционов становится настоящим лабиринтом ужасов, откуда далеко не все выберутся живыми. Книга содержит нецензурную брань.

12

Робин выползла из своего спального мешка. Утро было серым и туманным. Дрожа от холода, она уселась на мешок. Порывшись в рюкзаке, достала свежее белье и носки, синие джинсы и рубашку с обрезанными рукавами. Окинула взглядом верхушки окружающих ее лагерь дюн, никого не заметила и подумала, что если даже кто и есть поблизости, вряд ли ему удастся ее увидеть.

Одним быстрым движением она вытащила небольшую стопку купюр из трусиков, которые были на ней, и сунула их в передний карман джинсов. Потом сняла трусики с футболкой и переоделась в то, что достала из рюкзака.

Затем она подняла ветровку, которую использовала в качестве подушки. Прямо под ней лежал нож. Когда она надела ветровку, дрожь утихла.

Нож она сунула в боковой карман рюкзака.

Затем обулась в свои походные ботинки. Они холодили ноги даже сквозь носки, ну да ничего, скоро прогреются.

Она встала и поднялась по песчаному склону. Отсюда прекрасно просматривались голые дюны и плоская песчаная коса, уходящая в океан. В сером небе, перекликаясь, кружили чайки. Какой-то мужчина бежал вдоль берега, рядом трусил черный лабрадор. На пляже неподалеку от Фанленда какой-то чудак охотился за сокровищами с помощью металлоискателя. Еще дальше собрались кружком несколько серферов в мокрых костюмах; их товарищи в воде седлали волны, или лежали животом на своих досках, подгребая руками, или выходили из воды, волоча ноги; казалось, они готовы дневать и ночевать на пляже.

Она отвлеклась от серферов, заметив, что кто-то спускается по главной лестнице с променада. Девушка в белой рубашке и красных шортах, помахивающая сумочкой. Она находилась довольно далеко.

По той же самой лестнице вчера спускалась на пляж сама Робин; она была поражена, что так далеко забралась.

Мальчишка возле билетной кассы всерьез напугал ее. Он и дружки, которых он дожидался. Наверняка это были те самые троллеры. Кто еще устроит здесь сходку в столь поздний час?

Робин посмотрела в другую сторону.

Она тогда только и думала, как бы оказаться от этого парня подальше. Футах в сорока — пятидесяти впереди высился сетчатый забор, обозначавший границу общественного пляжа. За ним, на изрядном расстоянии от берега, стоял чей-то дом.

Сейчас наступило время прилива, и волны достигали края забора. Ночью, когда прилива не было, Робин могла бы спокойно обойти этот забор, даже не замочив ног, и обустроиться за ним, но она всегда забиралась на чужую территорию с огромной неохотой.

Ничего, местечко в дюнах тоже отличное, подумала она.

Подростки так и не нашли меня.

Если, конечно, вообще пытались.

— А это что еще за прекрасная незнакомка?

Робин обернулась на голос. На гребне дюны, сразу за местом ее ночлега, стоял мужчина. Бомж. Пожилой и тучный, в грязной одежде, с узловатым посохом в руке. При мысли о том, как долго он мог за ней следить, она содрогнулась. Неужели он подглядывал, как она переодевалась?

— Профессор Е. А. Поппинсак, — представился он, снимая шляпу — выцветший коричневый котелок. За ленту на тулье были заправлены красные перья, торчащие по бокам, точно крылышки Меркурия. Мужчина был лыс, зато обладал густыми усами, лихо закрученными на концах. Одет в грязную куртку из оленьей кожи с бахромой, трепещущей на ветру, и клетчатые штаны, которые уместнее смотрелись бы на игроке в гольф, чем пляжном бомже. — Доброго утра, дорогуша. Позволите составить вам компанию за чашечкой чая?

Робин покачала головой.

— Простите, — сказала она, — но у меня ничего нет.

— О, зато у меня все есть. Надеюсь, вы не станете отказываться? Усядемся, и грустные сказанья припомним мы о смерти королей…^[10]

Не дожидаясь ответа, мужчина спустился с холма, высоко подняв посох.

Странная птица, подумала Робин. Но ей понравились веселые искорки в его глазах, и вообще дядечка выглядел вполне безобидным. В своем наряде он чем-то напоминал эдакого знахаря, путешествующего из города в город и продающего чудодейственные эликсиры.

Заинтригованная, Робин последовала за ним через дюны. Его лагерь располагался прямо позади нее, на площадке в сорок или пятьдесят футов, окруженной песчаными наносами.

— Добро пожаловать в мои хоромы, — молвил Поппинсак и указал на лежащий рядом спальный мешок. Робин уселась на него, а старик поставил кастрюлю на газовую горелку, предварительно добавив в нее воды из фляжки.

— Да я смотрю, у вас тут есть все удобства, — сказала Робин.

— Притом нет такой мерзости, как ипотеки, налоги, страховки и счета за коммунальные услуги. Бог дал, Поппинсак взял. — Он достал из кармана пальто чайные пакетики, выключил горелку и закинул пакетики в кастрюлю.

— Итак, как же тебя зовут? Пак или Пип?

— Робин.

— О, Робин. Робин, птичка-невеличка без единого яичка. И без петушка. Хотя это, при желании, вполне можно исправить.

Это высказывание повергло ее в шок. Возможно, этот чудак не так уж и безобиден.

— И урожденный висельник порою все ж избегает петли. Слова. Слова — вот страсть Поппинсака. Музыка разума. Двадцать шесть букв^[11] — бесчисленное множество миров…

— Я пишу стихи, — сказала Робин, немного расслабившись. — Песни.

Его глаза загорелись:

— Бард?! — Он хлопнул себя по коленям, отчего из его клетчатых штанов в разные стороны полетела пыль. — Мы родственные души. Спой мне песню.

Робин улыбнулась и пожала плечами:

— Я не взяла банджо.

— Так сбегай же за ним скорей и песней мне отплати за этот сладкий чай.

— Действительно, почему бы и нет?

Она встала и побежала в свой лагерь, на ходу поражаясь, как близко друг от друга они, оказывается, спали. Интересно, думала она, знал ли Поппинсак этой ночью, что она спит неподалеку? Если да, то он и не пытался причинить ей вред. Теперь она была рада его обществу.

Какая-никакая, а компания.

Интересно, если бы троллеры все-таки отыскали ее, бросился бы Поппинсак на выручку, размахивая посохом?

С банджо в руках она вернулась в его «апартаменты», вынула инструмент из чехла и уселась на одеяло.

— Уж не твою ли игру вчера я слышал? — спросил Поппинсак.

— Вполне возможно. Вчера я играла на променаде.

— А я играл на берегу словами.

— Играли словами? — спросила она.

— Беовульф, Теннесси Уильямс, Микки Спиллейн. «Смиттинг Грендель как птица по свету летает и дамочек с радостью он ублажает…» Это было легко. А ты, моя дорогая, как раз поддержишь меня музыкой. Знала бы ты, как я рад с тобой познакомиться. Спой, светик, не стыдись.

— Это песня, над которой я сейчас работаю. Проверю-ка я ее на вас.

Поппинсак с улыбкой закрыл глаза и, положив руки на колени, привалился спиной к песчаной дюне.

Пальцы Робин летали по струнам банджо. После вступления она запела:

Я была там и тут, мой драгоценный?

Дошла за тобою до края Вселенной.

Выворачивалась наизнанку, стояла вверх ногами,

Сходила с ума и носилась кругами.

Низко падала и высоко летала,

Где бы я не была, я смеялась и рыдала —

Все потому, что я тебя искала,

Все потому, что я тебя искала.

Я не знаю твоего лица, не знаю имени,

Но я тебя найду, ты только жди меня.

Я узнаю тебя по величавой походке,

И как услышу в голосе дрожащие нотки.

В твоих глазах свет солнца яркий,

Твоя улыбка будет мне подарком.

Я буду искать тебя,

Да, я буду искать тебя.

Ты звезды, и море, и солнце, и луна.

Там-тарам и тра-на-на-на.

Хватит писать, пора остановиться.

Пам-парарам и лампа-ца-дрица.

Улыбаясь и кивая, Поппинсак начал аплодировать.

— Дева-менестрель, — сказал он. — Робин, королева бардов. А эта строчка: «В твоих глазах свет солнца яркий, твоя улыбка будет мне подарком», эх…

— В смысле, эта строчка отстой? — спросила она.

— Прелесть. Ты прелесть. И сейчас я принесу чай.

Он поднялся с песка и, подойдя к вещевому мешку, принялся что-то искать в нем. Через несколько минут Поппинсак вернулся с перчаткой и двумя пластиковыми кружками. Натянув на руку перчатку, он налил горячего чая в одну из кружек и протянул ее Робин. От него пахло так, будто он с головы до ног облился одеколоном, но даже это не приглушало не особо приятный душок. На щеках заметно проступали фиолетовые прожилки капилляров. Огромный нос картошкой был изрыт оспинами и напоминал Робин большую переспелую клубничину. В усах застряли крошки еды.

На расстоянии, подумала она, Поппинсак смотрится куда как симпатичнее.

— Предпочитаешь со сливками? — спросил он.

— А у вас есть сливки?

— Ни капельки. Сдобрить ложечкой рома? — Он достал из кармана пальто пластиковую флягу.

— Нет, но все равно спасибо.

Наполнив свою кружку, он щедро плеснул туда рому и вернулся на место.

Робин посмотрела на свой чай. К ее радости, ничего в нем не плавало. Она сделала глоток.

— Неплохо, — сказала она.

Отхлебнув из своей кружки, Поппинсак вздохнул и причмокнул.

— Поведай, дева-менестрель, какой судьбой-злодейкой ты занесена на этот проклятый богами пляж?

— Я просто путешествую, смотрю мир.

— Спасаясь от чего-то иль кого-то?

Она покачала головой:

— С чего вы взяли, что я от чего-то спасаюсь?

— Твою обиду с болью пополам в твоих глазах я вижу.

— Вы с ума сошли.

— Я видел все, что происходит на Земле и в Небесах; я видел самый Ад, и ты мне говоришь, что я свихнулся?

— Эдгар По, верно?

— По счастью, нет. Итак, раскроешь ли ты мне свое сердце?

Она не видела причин скрывать от Поппинсака правду.

— Мой отец умер. Мать завела хахаля, которого я интересовала гораздо больше нее. Я ударилась в бега. Конец.

— И как это ты так долго путешествуешь?

— Как, как… Ножками. Расскажите лучше о себе.

— Чтобы остроумье краткостью затмить, скажу просто, что я — бомж-книгочей.

— А вы правда были профессором?

— О да, но перестал преподавать: уж лучше бисер собирать, чем перед свиньями метать.

— То есть вы забросили преподавание и посвятили все время книгам?

Он кивнул и сделал глоток сдобренного ромом чая.

— И давно вы здесь, в Болета-Бэй?

— Быть может, день, быть может, вечность целую.

— А троллеров не боитесь?

Он взглянул на Робин, приподняв густые серые брови:

— А ты боишься троллей?

— Мы же тролли, так? В смысле, подростки наверняка нас ими и считают.

— Тролли, тролли, — затянул Поппинсак на манер Роберта Ньютона в роли Долговязого Джона Сильвера. — Бывают безобидные, бывают очень злые, но знает Поппинсак о них истории такие, что кровь застынет в жилах и сердце застучит…

— Вы что, пытаетесь меня напугать? — скорчила гримаску Робин.

— Ты прекрасный бард и менестрель, — сказал Поппинсак уже своим обычным голосом. — Умная леди, дерзкая и отважная. Но если отбросить все эти достоинства, то ты еще совсем ребенок и не знаешь жизни.

— Возможно, знаю больше, чем вы думаете. Я всякого навидалась.

— И была Божьим свидетелем на Страшном суде?

— О чем вы? — пробормотала она.

— Уноси ноги. Собирай вещи и уезжай. Доберись до Сан-Франциско или Лос-Анджелеса, а там садись на автобус до Палуковилля. — И с выражением добавил: — Уноси ноги к чертям из этого города, Робин. Если останешься, рискуешь просто-напросто исчезнуть.

Она уставилась на него.

— Все знали Робин-Пташку. Никто не знал, куда она пропала.

— Вы в самом деле меня пугаете.

— Если пташка упорхнет, может, завтра не умрет…

— Но если здесь так опасно, — спросила она, — почему же тогда вы остаетесь?

— В самом деле почему? Наверно, ради дивных песен, что здешние русалки мне поют. — Он допил свой чай и произнес одно лишь слово: — Прощай.

Робин кивнула:

— Мне уйти?

— Твоя компания для меня бесценна. Внемли моим предупрежденьям и беги.

— Думаю, я так и поступлю, — сказала она. — В любом случае у меня от этого места мурашки по коже, а вы уже четвертый человек, который предупреждает меня об опасности.

Она допила чай, поставила кружку на песок и убрала банджо в чехол.

— Спасибо за чай, — сказала она, вставая.

— А тебе спасибо за песню.

Она помахала ему на прощанье, повернулась и покинула лагерь Поппинсака.

В кафе двумя кварталами восточнее променада Робин заказала на завтрак яичницу с сосисками, картофельные оладьи и тост. Пока она ела, из головы не шел странный старик и его предупреждения.

Зловещие тролли. Исчезновение. Страшный суд.

Что за чертовщина? Впрочем, он вполне мог просто брать ее на испуг. Может, решил, что она вторглась на его территорию. Может, ему просто нравится людей пугать.

Но когда он это говорил, то и сам выглядел слегка испуганным.

Вообще-то нельзя исключать, что он нес полный бред, не имеющий ничего общего с реальностью. В конце концов, он явно любит заложить за воротник.

Как бы там ни было, а вчерашнее знакомство с троллями было не из приятных, да и подростки представляли серьезную угрозу.

Взорвать бы этот город к чертям собачьим.

Покончив с едой, Робин сверилась с меню. Завтрак стоил четыре восемьдесят, и Робин достала из кармана пачку банкнот.

Начала отсчитывать нужную сумму.

И разинула рот.

Желудок сжался.

Она смотрела на купюры, не в силах поверить своим глазам.

Однодолларовые.

Вчера, после того как она вышла из кинотеатра, у нее было шесть двадцаток и одна десятка.

Значит, в промежутке между кинотеатром и кафе кто-то вытащил у нее деньги и заменил двадцатидолларовые купюры на банкноты по доллару.

И она знала, когда это можно было сделать.

Только пока она спала.

Может, в кинотеатре?

Но она сильно сомневалась в этом.

Там было слишком много народу.

Кто бы осмелился обчистить ее при такой куче свидетелей? А если б кто и рискнул, он не смог бы запустить руку в карман ее джинсов, пока она сидела, не разбудив ее. Джинсы были слишком тесными.

Нет. Как бы ни хотелось ей верить, что ограбление произошло в кинотеатре, она понимала, что это не так.

Деньги вытащили после того, как она обустроилась на ночь.

Несмотря на то что в кафе было тепло, Робин почувствовала, как по спине ползут мурашки. Она стиснула ноги. Она представила Поппинсака, стоящего на коленях в темноте рядом с нею. Вот он расстегивает молнию ее спального мешка, наверняка обыскав уже рюкзак и даже обувь и полагая, что деньги она хранит ближе к телу. Представила его руки, исследующие ее тело, пока она спит, — не корысти ради, но удовольствия для, вот его рука проникает в трусики, нащупывает там деньги… и не только.

Птичка-невеличка, и ни одного яичка.

Грязный ублюдок.

И он поил меня чаем! И я для него пела! И все это время у него были мои деньги, а он вспоминал, что со мной проделывал!

Лицо Робин пылало. Сердце бешено колотилось. Ее всю трясло.

Он все у меня захапал, всю меня облапал, а потом еще прикидывался другом.

Так вот почему он советовал скорее покинуть город — надеялся, что я уеду раньше, чем обнаружу его проделки.

Она оставила пустую посуду на столе, накинула на спину рюкзак и, подняв банджо, подошла к кассе. После оплаты завтрака у нее осталось ровно семь долларов.

Она вышла на улицу.

Теперь мне не покинуть город, думала она, как бы ни хотелось.

Конечно, семь долларов — лучше, чем ничего. Но на дорогу все равно не хватит.

Дрожа от гнева и стыда, она поспешила к променаду.

Фанленд еще не открылся, но работники уже готовились к приему посетителей. Внизу, на пляже, бригада уборщиков сгребала мусор в кучи. Там же рылась и кучка бомжей. Поппинсака среди них не было.

Несколько бегунов трусили вдоль берега. Какой-то мужчина в трико делал зарядку, выкидавая такие трюки, что, глядя на него, создавалось ощущение, будто смотришь балет в замедленном действии. Какой-то малыш возился в песочнице, а родители его фотографировали. Загорающих не было, солнце еще не начало припекать. Серфингисты исчезли, купальщики еще не появились. Тем не менее на вышке уже сидела девушка-спасатель, одетая в белую блузку и красные шорты. Та самая, которую Робин видела до встречи с Поппинсаком.

Она поплелась дальше, оставляя всех позади. Наконец, миновав сорок — пятьдесят метров забора, отделявшего границу общественного пляжа, она свернула в сторону и продолжила свой путь через дюны.

Борясь с отчаянием, она опустила банджо на землю, скинула с плеч рюкзак, вытащила из него нож и сунула в задний карман джинсов.

Он же будет все отрицать, думала она. И что тогда? Зарезать его?

Там поглядим.

Черт возьми, никто не смеет проделывать со мной такие фокусы!

Она нашла место своего ночлега, где Поппинсак подкрался к ней ночью и… лапал ее.

Теперь она уже знала, где его искать.

Она помчалась через дюны. Добежав до последней, выхватила нож…

Взлетела на вершину…

Поппинсака и след простыл. Только два использованных чайных пакетика сиротливо валялись в песке.

Примечания

10

Шекспир, «Ричард II», акт 3, сцена 2; перевод Д. Михаловского.

11

Имеется в виду, разумеется, английский алфавит. (Прим. редактора.)