Три цветка и две ели. Второй том

Рина Оре, 2019

Вторая книга из цикла «Меридея. Хроники Конца Света» непосредственно продолжает первую книгу, «Гибель Лодэтского Дьявола». Действия романа переносятся в «Самое северное королевство», в зимнюю столицу, на рыцарский турнир и конец года, то есть Конец Света… Посвящена эта часть рыцарскому братству и его непростым законам. Иллюстрации и обложка книги выполнены автором. Содержит нецензурную брань.

Глава XXII

Перемены

Согласно знанию, Огонь нес смерть, но без Огня не было жизни. Благой Огонь сравнивали с солнцем, очагом или светильником. А чем же освещали меридейцы свои дома? Во-первых, это плоские глиняные лампы с одним или несколькими носиками и ручкой для переноски; наполняли их растительным маслом или животным жиром. Лучшим маслом для ламп являлось оливковое, однако на севере оно стоило дорого, оттого повсеместно, даже в домах лодэтских аристократов, пользовались льняным, дававшим копоть. Второй вид масляных ламп — чаши или лампады. Их делали из металлов, стекла, горного хрусталя; их серебрили, золотили, чернили; расписывали красками, эмалями… Чтобы защитить стены и потолок от сажи, мастера придумывали затейливые держатели для ламп и крышки — уловители копоти; благовония избавляли жилища от запаха гари. Лампы с носиком ставили на что-нибудь, лампы-чаши подвешивали. Напольная подставка для подвесных ламп-чаш называлась «лампадарий», красивый потолочный светильник в виде кованого, узорного круга со многими лампадами — это лампадофор. Кроме того, были лампионы — комнатные подвесные светильники, покрытые стеклом или узорной решеткой; а от лампионов произошли фонари — светильники, с какими путники перемещались впотьмах по улицам, ведь те не освещались. Вместо стекла, также использовали пергамент или же вовсе обходились прорезями в металле.

Во-вторых, факелы и лучины. Березовые лучины не давали чада и небогатые меридейцы предпочитали именно их прочим домашним светильникам. Факелы же нещадно чадили, зато не затухали под мелким дождем и ветром; их использовали чаще всего для освещения крепостей, переходов, галерей, — словом, в хорошо проветриваемых пространствах, вдали от мебели, ковров, портьер. Если отряд аристократа появлялся с факелами в деревне — значит, жди беды: расправ, казней, задержаний. Так факел стал атрибутом воинов, рыцарей, владетельных особ. Еще с факелами меридианцы ходили по улицам в празднества, однако, во избежание пожаров, законы городов запрещали брать кому ни попадя факел в руки — для этого на маскарады нанимали «лампадофоров», то есть факелоносцев, которым надевали закрывавшие рот маски-воротники с замком — дабы те не пили.

И третий вид светильников — это свечи: сальные или из воска. Восковые свечи ценились, они являлись символом зажиточного дома и торжеств, даже огарки и те собирали, дабы сделать новые свечи. Умельцы изготовляли расписные свечи, свечи-часы или свечи-будильники с шариками. Кстати, масляные лампы тоже помогали следить за временем; такие «огненные часы» более всего любили ремесленники: когда огонь потухал — пора домой. Люстра со свечами в виде круга или колеса называлась «хорос». Роскошные, многоярусные хоросы, с позолотой и горным хрусталем, назвались «поликандило», если украшали храм, или «поликанделон», если украшали дворец аристократа.

Зимой жилища еще освещали каминами, иногда жаровнями, какими тоже обогревали дом. Когда в спальне имелся камин, то его разжигали до сна, а спали, оставляя горячие угли. Когда не было камина, для обогрева комнат использовали металлические корзины или горшки для углей. На крайний случай под тюфяк подкладывали горячие кирпичи, камни, грелки…

________________

О времени горожан Брослоса одновременно уведомляли пять разных храмов города — и к столь многоголосному звону еще нужно было привыкнуть, чтобы не перепутать часы и триады часа. Просыпались в Брослосе рано — «утренний колокол» звенел не на рассвете, не в четыре часа, как в Элладанне, а в три, в начале утреннего часа Кротости. Зато последний бой колоколов слышался здесь на час раньше, чем в Орензе, сообщая, что наступило шесть часов, что на дворе ночь и пора спать. Зимой в это время ночной мрак стоял уж часа два, поэтому женатые брослосцы отходили ко сну даже раньше — чтобы в час Целомудрия не грешить и не приближать Конец Света.

Утром, в три часа и триаду часа, Брослос начинал оживать — открывались лавки, горожане, покидая дома, сонно брели по темным улицам. Светлело зимой тоже поздно — в пятом часу утра. К рассвету город уж минимум час-полтора как бодрствовал: на улицах покрикивали, хлопали дверьми, раздавался собачий лай, на рынках вовсю торговали, в порту суетились носильщики.

Малый Лабиринт прозвали «руками Брослоса», так как здесь селились рукодельники — изготовители всевозможных мелочей: столяры, слесари, косторезы, ленточники, вязальщики, платочники… Многие из здешних обитателей числились в службах Лодольца и снабжали всем необходимым королевский замок — от сена для конюшен до роскошных ковров для парадных покоев; временную прислугу также нанимали в замок именно из этих двух округов, из хорошо зарекомендовавших себя семей. «Белая башенка» стояла в Третьем тупике Столярного проезда; соседи Магнуса и Марлены мастерили игрушки и безделицы, расписные шкатулки и лари, утварь для дома и кухни, резные ставни и могильные стелы, — словом, всё что угодно из дерева. Их жены и дочери занимались тем, что пряли, раскрашивали поделки, шили одежду для кукол. Причем девочке-аристократке дозволялось играть только с куклой-аристократкой, девочке-горожанке с куклой-горожанкой, девочке-сильванке с куклой-сильванкой. Зато свободно продавались статуэтки принцесс и принцев, одетые, словно ярмарочные лицедеи, в мантии без гербов, в платья без золота и меха, в тиары, вместо короны. И такие статуэтки, с алебастровыми лицами и ручками, для детских игр не предназначались: ими просто любовались. Механические куколки играли на органах, танцевали, кланялись, как и должно актерам. Порой подобная потеха не надоедала семейству годами — а все оттого, что жизнь, даже в столицах, у горожан протекала в душевной скуке. Появление нового романа, конечно, одобренного Экклесией, становилось значимым событием во всей Меридее.

Вообще, романы считались «низким чтивом», так как писали их не на меридианском языке и предназначались они для «неграмотного» городского сословия — дабы дать мирянам примеры для подражания. Героями чаще всего были рыцари с высокими идеалами и безупречно нравственные дамы, или же, наоборот, раскаявшиеся злодеи и блудницы. «Блудниц» покупали охотнее всего. К концу одиннадцатого века романы читали и аристократки, ведь в их уединенных замках бытие тоже протекало в однообразии и куда как в большей скуке, чем у горожанок, занятых от рассвета до вечера домашними хлопотами, заботами о детях и отнюдь не праздным рукоделием. Романы перечитывались по несколько раз, а книгами не менялись — хозяйка приглашала подруг на чтения романа вслух. Детям дарили яркие гравированные листы со сказками — эти листы собирали в одну книгу, переходившую затем от матери к дочери.

________________

Двадцать девятого дня Любви Аргус появился в Малом Лабиринте на рассвете, как раз тогда, когда «Белую башенку» покинул Сиурт. Здоровяк шел с котомкой, в какой свернулся белый плащ Маргариты. Аргус выехал из-за угла ему навстречу, сидя на броском темно-буланом в яблоках скакуне, и в Столярном проезде, у гигантской лужи, они поравнялись друг с другом. Сиурт окинул удивленным взглядом бежевый камзол Аргуса, его шляпу, тонкую черную тросточку, бархатистый темно-синий плащ с широким бобровым воротником, красный штаны и черные перчатки… Аргус выглядел успешным, столичным щеголем из третьего сословия — сытым холеным мирянином.

— Здравия, гасподин Нандиг, — поклонившись головой, сказал Сиурт.

— Здравствуй, Сиурт, — улыбался Аргус. — Но я не господин… вот куплю скоро дом, тогда… Ныне я просто — Аргус Нандиг, третий посыльный канцлера, — показал он кольцо, надетое поверх тонкой перчатки. — Его ближайшее, доверенное лицо, если ты не знаешь, кто такой посыльный.

— Да… Гасподин Нандиг, а вы жа падможате сыщать Мирану, раз такавай важнай сталися? А то герцаг Раннор не знаат, где сыщать…

— Сиурт, сделаю, что смогу, когда будет время.

— Но эта жа Мирана!

— Иди по своим делам, а я по своим поеду. Быстрее освобожусь — и для Мираны время, может, найду…

Аргус поехал вперед, но Сиурт пошел вместе с ним.

— Я падмагу, — сказал он. — Тама у варотов кричать нада…

Сиурт быстро добежал до забора перед «Белой башенкой», громко там заорал — и Аргус подъехал уж тогда, когда откликнулась Марлена (Магнус с час назад ушел в школу при храме Благодарения).

— Здравия вам, гасподин Нандиг, — широко улыбаясь, поклонился Сиурт и потопал прочь.

Темно-буланого скакуна привязали к яблоне в переднем дворике, гостя Марлена проводила в дом и ушла «на минутку» в кухню, предварительно позвав Маргариту — крикнула у лестницы громко и вполне достойно шумной лодэтчанки. Аргус распахнул плащ, нацепил на свою тросточку шляпу и, поигрывая ею (вращая шляпу на трости, как ныне делали модники) осмотрелся в гостиной. Из-за скромного размера залы, загружать ее мебелью хозяева не стали, да и вещи из Рюдгксгафца, опасаясь грабителей, они взяли скромные, ничуть не роскошные. Тем не менее Марлена обставила свою гостиную так, что в ней было любо находиться: светлые стены приятно расцвечивались недорогими шпалерами и зеленоватыми шторами. Взор сидящего на скамье упирался в два оконца с толстыми ставнями и вуалевыми занавесками, какие прятали раму с неизысканным бычьим пузырем, вместо стекла. Красивая трехъярусная полка между оконцами демонстрировала глазурную посуду, а по ее краям висели два масляных светильника, похожих на медные яйца. Обеденный стол поместили под полкой, покрыли его нежно-голубым атласным сукном и расставили безделицы — дешевые, но милые фигурки-куколки из раскрашенного дерева, купленные у соседей. Когда стол подвигался к скамье и посуда из полки перемещалась на стол, то безделицы занимали полку, и она не огорчала пустотой. Скамья же смотрелась эффектно из-за яркого покрывала с лебедями, сотканного самой герцогиней Хильде Раннор. Марлене, кстати, очень нравилось это цветастое покрывало, и лебеди тоже нравились, и она не понимала, почему сия красота так не нравится Рагнеру Раннору.

Справа к скамье выступал из стены портал кирпичного камина, но огня еще не развели, а гостиная за ночь промерзла, точно погреб. Кроме холода зимой в жилищах поселялся сумрак: до полудня старались зажигать не более одного масляного светильника, обходясь лучинами. Иные зимние напасти — сырость, влажность, резкая и частая смены погоды на побережье, убивали штукатурку снаружи дома и внутри — то тут, то там Аргус видел маленькие трещины, какие однажды вырастут в большие, и покрытие начнет осыпаться кусками.

Марлена появилась с поленом в одной руке и котелочком в другой.

— Я нэнадолга, — заговорил Аргус по-орензски. — Нэ нада ёгонь.

— К нам так редко приходят гости, Аргус Нандиг, да и Маргарита весьма мерзнет с непривычки, а ей сейчас застудиться никак нельзя.

Аргус вздохнул, откладывая на скамью шляпу и короткую, тонкую тросточку (покрасоваться не удалось). Он сам растопил камин; Марлена зажгла светильники на полке, но закрыла ставни, чтобы зала быстрее прогрелась. Еще она подвесила над огнем котелочек и велела следить за ним. Аргус подумал, что дожил — уже и котелок тоже надо держать под надзором, — если так пойдет дальше, то он будет скорее служить Рагнеру, чем в Канцелярии, и при этом не получая ни монеты.

— Порой мне кажется, что я и не переставал работать на него… — тихо пожаловался он котелку. — То о Миране разузнай, то за Енриити пригляди, то судью ему раздобудь, то школяра какого-то найди, то алхимиков где-то откопай. Будто бы это всё легко! Будто пустяки… Затем приезжает — и, вместо благодарности, говорит, что меня скоро погонят из Канцелярии, что это не я сам заслужил свою должность, а просто канцлер Кальсингог так развлекается!

Когда же Аргус увидел Маргариту, то подумал, что она проглотила луну, — большой, круглый живот спереди и будто легкое свечение от ее лилейной кожи. Волосы она прикрыла белесым платком из овощного шелка, единственное теплое платье, что она взяла, отличалось скромностью: коричневое, подбитое тонкой овчиной и свободное, как балахон. Девушка зябко куталась в белый шерстяной платок, в руке держала маленький мешочек из бархата, — выглядела более чем обыденно и едва ли привлекательно, но Аргус не мог отвести от нее взгляда — он даже приоткрыл рот.

— Брости, — сказал он, понимая, что таращится на ее чрево. — Я нэ зждать, дчто дак… много тэбя…

— Я очень рада тебя видеть, — улыбалась она. — Хотя в похвалах ты тоже не силен, если не ужасен. «Тебя так много» — это вовсе не похвала.

— Брости… И как тъи?

— Всё чудненько, только немного холодно: не хотелось вылезать из-под одеяла… Но мне крайне повезло, как сказала Марлена, ведь я не живу в каменном мешке, а живу в деревянном мешке. Еще она дает бой моей Лености, хотя я уверена, что Порок победит — и однажды я посплю аж до полудня!

— Ты нэ грусдтна? — улыбаясь, разглядывал ее Аргус. — Я думать, тъи в цлезах.

— А чего мне плакать? — держась за боковину скамьи, плюхнулась Маргарита на скамью, сев поближе к огню. — У меня же всё чудненько… А ты такой важный стал… Как служба в Канцелярии? Должно быть, успешна…

— Да, — перешел он на меридианский. — Я теперь там четвертый человек, — опускаясь с ней рядом на скамью, показал он перстень-печатку. — С восьмиды Любви стал третьим посыльным канцлера, его доверенным лицом. Мои указы с этой печатью, всё равно что его указы… Но, — улыбаясь, вздохнул Аргус, — на самом деле я просто хвастаюсь. Я так… на побегушках — что мне скажет канцлер, то исполняю.

— И что ты там исполняешь?

— Чего только не приходится делать. Почта, черновики грамот… Вот вчера из-за гостей из княжества Баро писал распоряжения до ночи. Им сегодня показывают Брослос, чистый от бродяг, зато полный, благодаря мне, восхищенных дам. Завтра их ждет Лидорос, потом они охотиться поедут, а еще принц Баро хочет встать на коньки. Надеюсь, пруд Лодольца скоро замерзнет, а то придется везти его на север. Может, я даже вскоре буду присутствовать при заключении грамот с баройцами, бронтаянцами и аттардиями. Послушать такие переговоры — это ценный опыт.

— А я и не знала, что ты так хорошо говоришь по-меридиански…

— О! — усмехнулся он. — Еще ты не знаешь, как я проклинал дядю за то, что засунул меня в семинарию, да на остров Роранс, откуда не сбежать. Но я сбежал вплавь! Победствовал потом, зато похудел — а то был как бочка с жиром. Работал в порту, а в двадцать седьмом году, в свои двадцать с половиной, решил, что пора повоевать с Бротаей. Лет через пять там с Рагнером сошелся… Тебе, наверно, неприятно, когда я его упоминаю?

— Да, — не стала лгать Маргарита. — Лучше этого не делай…

— Ну что же вы за котелочком не следите!! — появилась Марлена с подносом в руках, на каком стояли чашки и блюдо с выпечкой. Аргус сразу поднялся на ноги.

— Извините, но мне надо идти — еще много дел на сегодня.

Марлена не ответила — быстро поставив поднос на стол, сняла цепь с кипящим котелочком и ушла в кухню.

— Я могу что-то сделать? — посмотрел Аргус на Маргариту. — Помочь?

— Мне нужно продать жемчуг, — открыла она бархатный мешочек и достала две нити в редких жемчужинах, какие вплетали в волосы. — Жемчуг морской, но неровный… Я и золотой монете буду рада, а то чувствую себя нахлебницей, — передала она мешочек Аргусу. — Кушаю я сейчас и правда так много, что Марлена и Магнус скоро пойдут по миру. И с Енриити мне надо свидеться, поговорить о нашем будущем, — прошу, передай ей. А так — это всё.

Она попыталась встать, и Аргус подал ей обе руки — поднял ее, за что заслужил благодарную улыбку. Запахивая плащ и надевая шляпу, он задумчиво молчал и уже на улице, в переднем дворе, спросил:

— Мог бы я навязаться на обед? Мы так мило поболтали… А мне после службы некуда идти — вот я и торчу в Канцелярии… — вздохнул он. — Как раз принесу деньги за проданный жемчуг.

Пока он отвязывал от яблони коня, Маргарита стояла рядом с ним в новом плаще: скромном, коричневом с овчинным подбоем — плащом Соолмы (ненавижу тебя Рагнер! — другой плащ, конечно, нельзя было мне принести!).

— Да, приходи сегодня — расскажешь о придворной жизни или своих воинских подвигах. Например, про шрам на руке и шрам под подбородком…

— Шрам на руке — от бротаянского крюка, ничего занятного — сперва я был неопытен как воин. А про этот шрам, — провел он пальцами под подбородком, — я ни с кем не говорю. Хотя это он сделал меня мужчиной.

— Тогда я буду рада просто поболтать о чем-нибудь канцелярском.

Аргус тепло ей улыбнулся, лихо вскочил в седло, не ставя ногу в стремя, и направил своего броского скакуна к воротам, какие девушка для него отворяла.

Вернувшись в дом, Маргарита увидела, что Марлена сделала гостю горячий завар по-лиисемски, но тот сбежал, не отведав его.

— Не расстраивайся, — сказала Маргарита, снимая в передней плащ. — Аргус сегодня придет на обед.

— Да?.. — удивилась Марлена. — Уверена, придет он сюда явно не ради моей стряпни, — с досадой посмотрела она на готовый для трапезы стол. — А ты когда за него выйдешь? Скажи заранее, чтобы я ничему уже не дивилась…

— Марлена! — обиженно проговорила Маргарита, проходя в гостиную и садясь за стол. — Ну хватит уже! Аргусу просто надоело обедать одному, а я… Я же сказала, что никогда более не пойду под венец. Эти мужчины лишь любодеять и прелюбодеять умеют! Все они… ну кроме Магнуса, а так — все они нас, бедных женщин, обманываю, притворяются хорошими, а сами… — откусила она от пирога. — Зачем, вообще, их создал Бог? Лучше бы, к примеру, пирогов напек побольше, вместо них…

А Аргус меж тем, направляясь по набережной в Ордрхон, встретил отряд Рагнера у дороги Славы или Позора — у еловой аллеи к площади Ангелов, храму Пресвятой Праматери Прекрасной и дворцу епископа, — герцог Рагнер направлялся к Ноттеру Дофир-о-Лоттой, чтобы узнать подробности о своем разводе. Всего лишних пара минут — и друзья бы разминулись.

— Аргус, как же рад тебе! Ты не из Мягкого ли края? — спросил Рагнер, когда темно-буланый в яблоках скакун поравнялся с его роскошнейшим, вороным, да белогривым конем из королевской конюшни.

Тот кивнул.

— Баронесса Нолаонт желает продать жемчуг для волос и свидеться с девой Енриити. Более ничего ей пока не надо.

— Плачет?

— Вообще-то нет.

— То есть, — хитро прищурился Рагнер, — это вроде как нет, но всё же да? Как смех сквозь слезы?

— Извини, но слез нет, смеха тоже. Только улыбка. И еще она шутит — плохи твои дела, как по мне.

Рагнер перестал улыбаться.

— Мне нужно спешить, — сказал Аргус. — Может, ты ее жемчуг купишь и сбережешь мне время? Она согласна на золотую монету.

— Нет, — подумав, ответил Рагнер. — Я не знаю, что делать с ее тряпками, а еще и жемчуг для волос… Раз мы разошлись — то разошлись. Давай лучше напьемся сегодня вечером? Я Лорко позвать хочу.

— Да, но ненадолго — я приглашен на обед… — задумался Аргус. — Рагнер, у тебя с Маргаритой конец или нет? Хочу знать, раз я меж вами связной.

— Всё закончилось, — твердо проговорил Рагнер. — Ей и в Ларгосе не нравилось, и со мной было плохо. Раз она улыбается сейчас… Пусть улыбается.

Аргус еще помолчал и, когда Рагнер уж было хотел проститься, сказал:

— Я долго размышлял над твоими вчерашними словами. Про честь и службу. Служба в Канцелярии мне весьма нравится, и жалованье в триста золотых тоже. И я его заслужил. Не поверишь, но я каждый день снова как на войне. И в миру идет война, но более подлая и неблагодарная.

— Верю, Аргус. Очень верю.

— Я не люблю проигрывать, — хмурясь и глядя исподлобья, говорил третий посыльный канцлера. — Я хотел сказать, что раздумывал вчера и понял, что могу выбрать службу, а не честь. Даже более — я должен выбрать службу.

— Твое право… — вздохнул Рагнер. — И не мне учить кого-то чести, но… Ладно, — натянуто улыбнулся он. — Поступай как знаешь. Жду тебя сегодня. Как освободишься — сразу ко мне, в Малый дворец.

И они разъехались — Аргус погнал быстрой рысью своего темно-буланого скакуна по набережной вдоль моря, а Рагнер и его охранители неспешно свернули на еловую аллею, дорогу Славы или Позора.

________________

Рагнер любил дядю, но не любил бывать среди его знатных придворных, ненавидел скучные церемонные трапезы в Большой обеденной зале Лодольца, не разумел аллегорических речей светских дам и избегал раскланиваться с теми, кого едва знал. Зато Лодэтский Дьявол будто так и норовил поссориться с кем-нибудь, ведь к мирной жизни не привык, а привык воевать. Он дерзил не к месту, раздражал насмешками над уставом прочих рыцарей и заслужил своими «подвигами» столь мрачную славу, что при появлении его черной фигуры чаще всего воцарялось гнетущее молчание. Словом, Ортвин I с пониманием (даже радостью) отнесся к желанию племянника погостить у него, лодэтского короля, в тиши и побыть вдали от двора.

Рагнеру отвели покои в южном крыле, на самом верхнем этаже Малого дворца и с самого его края; попасть туда из вестибюля можно было по самой дальней лестнице. Зато господские залы убрали с королевской пышностью: фиалково-синие шторы, пурпурные и собольи покрывала, золоченые подсвечники и расписная посуда. Из гостиной еще две двери вели в спальни — правую, с видом на парк и пруд, Рагнер отдал Соолме, а сам занял левую, более холодную, с видом на море. Три больших окна гостиной показывали красную тюрьму Вёофрц, крепость Ксансё и кусочек Мягкого края. В прочих четырех спальнях жили охранители — всего двенадцать воинов. И так как Рагнер не ходил трапезничать в обеденные залы дворцов, то сам должен был заботиться о питании для своей «свиты». Вернее, об этом позаботился Аргус. Зайдя к другу днем, он достал бумагу и нудновато прочитал вслух:

— Герцогу Раннору ежедневно назначен такой стол: четыре пшеничные булочки, четыре буханки серого хлеба, двенадцать лепешек, два петуха, два кролика, шесть рыбин, тяжелого мяса на вес двух тысяч сербров, горшок похлебки, кувшин виноградного вина и два кувшина ягодного вина.

— А десерт да пироги? — удивился Рагнер.

— О сладеньком заботься сам… — положил Аргус бумагу на квадратный столик, уже щедро заполненный яствами. — Такое питание тебе будут приносить ежедневно к обеду, пока ты гостишь у короля.

— За девять сотен рон мог бы мой дядюшка кусок пирога-то мне дать! Всё же он жадина… — посмеивался Рагнер, кусая кремовое пирожное.

Еще поутру он распорядился купить в Ордрхоне хлебов, копченого мяса и, конечно, белого куренного вина, ведь собирался напиться. На широком закусочном столике даже лежали апельсины из оранжереи Малого дворца. Две скамьи поставили у стола буквой «Г», и на одной из них развалился Рагнер, на другой — Лорко, одетый в свой зеленый, что зеленее зеленой зелени камзол.

— Раз закончал, садися, а? — поднял чарку Лорко. — Давай жа, да?

Аргус сел рядом с ним и, пока наполнял свою чашу ягодным вином, какое предпочитал прочим винам, серьезно проговорил:

— Я еще на службе, Лорко. Закончу лишь через двенадцать минут — тогда же вас оставлю. Если бы я знал раньше… Но меня сегодня ждут на обед в городе самое позднее к трем часам и двум триадам часа. Не хочу опаздывать…

— Еще и трех нет! — удивился Рагнер. — Задержись хоть на триаду часа.

— Мне надо привести себя в порядок… — улыбнулся своими чувственными губами Аргус.

— Дама!

— Ну… Я бы выпил за любовь, — поднял он чашу.

— А я нет, — нахмурился Рагнер.

— А я — да! — чокнулся Лорко своей чаркой с чашей Аргуса.

— Тоже мне друзья и братья, — проворчал Рагнер, глядя, как они пьют. — Айада, — погладил он собаку, лежавшую рядом, у боковины его скамьи. — Одна ты знаешь, что такое преданность и верность! Ладно, — поднялся он на ноги. — Сейчас будет то, ради чего мы все собрались…

Он зашел в свою спальню, погремел железом, отпирая и запирая навесные замки с сундуков, а после вернулся с холщевым мешком и опустил его на скамью рядом с Лорко.

— Открывай. Твоя доля выкупа, рыжий гном.

— Поржать, чё ли, надо мнаю удумал, а? — говорил Лорко, развязывая веревку мешка. — Камнёв небояся наклал… Я жа не дурааак, — достал он из мешка небольшой глиняный горшок с золотыми слитками. — Горшочак золоту! — нежно прижал он к груди горшок. — Моёйнай! Моёёё золоту…

— За нового гнома-богача, — опускаясь на скамью, сказал Рагнер и поднял чарку.

Лорко не сразу его понял. Побледневший, испуганный, он сидел, обняв горшок, и озирался, думая, куда б его припрятать. Аргус в это время наполнил куренным вином чарку Лорко.

— Отставь горшок, а то ты смешон, как никогда, — улыбался он. — Давай же, я тоже хочу за тебя выпить и порадоваться.

— Ахнер… — тихо и хрипло прошептал Лорко, опуская горшок на пол и устраивая его меж ног. — А скока тама рон, а?

— Будь это обычное монетное золото, то было бы две тысячи рон, но у тебя будет где-то лишних пятьсот-шестьсот… Точно скажет или монетный двор, или банкир. Но банк сдерет с тебя за хранение где-то сотенную часть.

— А эта скока, а? — почесал макушку Лорко.

— Как договоришься с банкиром. Больше двадцати золотых не отдавай. Хм, — задумался Рагнер, — удивительная затея эти банки… Ты им золото — они тебе бумажку, — и ты же еще и счастлив!.. Ладно, ну давайте же пить!

Друзья шумно чокнулись, выпили, после чего Лорко стал выглядеть спокойнее, дружелюбнее и розовее.

— Рагнер, дча мне с ентим золотом теперя делавать, а?

— Вот бедствие-то у него! Не знаю, Лорко. Дом купи, скакуна приличного… Обязательно справь новый камзол! Не зеленый только… Здесь не так уж и много, когда во вкус войдешь. А остальное всё же в банк сдай.

— Вота уж нета! — расширил он свои мутные каре-зеленоватые глаза с искорками. — Обайдуся без банкиру. Двацать монетов! И за дча, а? Уплотить им за то, дча я своёйное жа золото назад, как выкуп, ворочу, да?!

— Лорко, ты не прав, — заговорил Аргус. — Ты ведь всё равно потратишься на охрану. Тебе нужен замок, чтобы столько золота хранить — иначе прознают, обокрадут или убьют. Мертвецу золото ни к чему! Не жалей несколько золотых ради спокойного сна… Тысячу отнеси в банк и не живи на них. Пятьсот потрать на земли, дом и обстановку. Еще пятьсот пусти в то, что даст доход. Дома можно купить, к примеру, и сдавать их… И остаток тебе на сытую жизнь, женщин и уплату податей. Трать с умом.

— А вот Аргус, как всегда, прав, — кивнул Рагнер.

— Лорко, тебе просто так не выйти из Лодольца с золотом, — добавил Аргус. — Я могу выписать разрешение на вынос и даже дать тебе охрану. А лучше, если ты передашь золото мне — я отправлю его завтра в монетный двор. Через триаду получишь деньги, вместо слитков, а может, еще раньше, серебром. Серебро для ежедневных трат нужнее.

— Ну ладная…

— Лорко, — вступил Рагнер. — Я тоже могу дать охранителей — доставят тебя до Ордрё и банка.

— Тады лучшая — Рагнер. И я с им, с золотум, ащя не наобжимался!

— Да и про то, как золото дома хранить, — добавил Рагнер, — я тебе тоже могу дать дельный совет, но на всякий случай лишь тогда, когда Аргус нас покинет.

Аргус странно посмотрел на Рагнера — в его от природы томных, карих глазах читался вопрос: «Ты мне уже перестал доверять? Я еще ничего не сделал, а ты на меня смотришь так, словно я подлец? И более того — что могу украсть?!»

— Тогда я пойду, — встал со скамьи Аргус.

— Не обижайся, — тоже встал Рагнер и удержал его. — Я ничего дурного не имел в виду. Просто это же тайна — где золото хранят, — и всё.

Раздался звон колоколов, оповестивший о начале четвертого часа.

— Теперь мне и правда пора, — вздохнул Аргус.

— Удачи с дамой. Надеюсь, красавица стоит давней мужской дружбы, — пошутил Рагнер и крепко обнял его.

В порыве чувств Лорко тоже крепко обнял Аргуса, чем разрядил грозовые тучи, что сгустились в гостиной. Но маленькие тучки будто остались. Одна ушла вместе с Аргусом, другая повисла над Рагнером.

— Не понимаю, — сказал он, возвращаясь на скамью и испивая добрым глотком вина. — Почему все вокруг стали обижаться? Я ведь всегда таким был.

— Ну Аргус-то помянялся, — ответил Лорко. — И ты теперя не егойный глава. А твоейный глава — дча радная голова.

— Даа, — протянул Рагнер, задумался и замолчал.

Лорко достал горшочек из-под стола, взял в руки узкий брусок — всего с палец в длину, и, уставившись на него, тоже задумался, поражаясь тому, что золото, оказывается, такой тяжелый металл. Их прервал Сиурт. Лорко так перепугался при его появлении, что накрыл свой горшок грудью.

— Ваш Светлость, можная мне в дозору? — спросил здоровяк. — Я в Ордрхону дозором будусь…

Рагнер кивнул, и чуть более радостный Сиурт вышел из гостиной, а Лорко спрятал горшок под пурпурное покрывало.

— Куды ента он? — качнул рыжеватой головой Лорко на дверь.

— Мирана пропала сразу после того, как Эорик по моей просьбе за ней последил. Она, Линдсп и Пенера Фрабвик куда-то переехали, и никто не знает куда. Я уж сам полагаю худшее… но Эгонна-хреногона нет в Брослосе. Я не знаю, где искать Мирану, и жду своего дядюшку Эгонна, чтобы прижать к стенке его золотой камзол. А Сиурт мается… Пойдет в Ордрхон, к дому хреногона, — пусть там померзнет, раз ему так легче.

— А у тя как? Кады под винца?

— Под венец. Сегодня говорил с епископом — он всё устроит. Меня вскоре пригласят в храм на церемонию развода. Сижу и этого тоже жду, — тяжело вздохнул он. — А Маргарита уже меня не ждет. И ладно…

— Другая баба!

— Не баба, а очень красивая красавица, — недовольно проговорил Рагнер. — И она тоже дама моего сердца, только никто об этом не знает…

— А Маргарита, а? Она ж мяне родней будёт! Ты как с моёйной мачахой, почти мамою, себя повел, да? Чаго тама за разлучняца, а?! Каго любвишь, а?

— Сам не знаю. Вроде сейчас Маргариту люблю. И когда ее вижу, то страшно сильно люблю. И даже ею горжусь за то, что бросила меня… и за то, что не прощает. А вторую, Лилию, я сейчас вроде люблю меньше, потому что дней пять как ее не видел. Но знаю, если она появится, то я опять ее полюблю. Вот так вот, Лорко, — вновь наполнил он чарки. — Не могу понять, которая мне нужна и кого выбирать. Боюсь и той, и другой обещать. Бабуля мне вчера сказала, что раз я изменил — то это Маргарита виновата. И, думаю, бабуля права. Значит: Маргарита не давала мне всего того, ради чего я желал бы хранить ей верность. Не достойна она моей верности, потому что недостойная.

— Ну и ну, вота ента мысля! — покачал головой Лорко. — Вины со своейного хера не перелаживай на моёйную мачаху. Так послухать — все дамочки недостойнае нас! Мысля сладка́я, но врака. Да мы, мужаки, изменим самай стойной и дикай красе… Ну, ежаля гаворить по-твоейному: ляпёшка ляпёшкой, а пярожного хотится! А посля — сызнову тянет к родной ляпёшечке.

— Маргарита обижается, когда я зову ее лепешкой, — вздохнул Рагнер. — А еще Лилия — она тоже лепешка. Была когда-то пирожным, то теперь — лепешка. Я был бы рад и дальше ими двумя закусывать, но, честно говоря, уже объелся за последние дни. Я бы даже немного поголодал…

________________

Аргус не стал переодеваться для «званого обеда» — сделал вид, что только со службы. Зато он успел заехать в Ордрхон, где снимал дом, и появился в «Белой башенке» с бутылью желтого вина, сластями и двумя кулебяками, — его вклад в застолье. Марлена обиделась из-за чужих пирогов, а еще больше ее задело то, что Маргарита высоко оценила рыбную кулебяку с медом, изюмом, фигами и яблоками (о ужас, а не вкус!), да почти всю ее умяла (не всю, а три кусочка!). Вино едва пили — тогда Аргус сказал, что сам не любит вино из винограда, и пообещал завтра принести ягодное вино, очень легкое и сладкое. Так, ему даже не пришлось проситься на следующий обед — он просто сообщил, что придет. Отказать ему не посмели, ведь, помимо прочего, он принес восковые свечи, какие ярко осветили дом, и две тысячи сербров за жемчужные нити, что равнялось двум золотым ронам. Енриити, по его словам, лишь надула губки и отмахнулась веером, когда узнала, что ее мачеха в Брослосе, но Аргус обязался надоедать ей и далее. Ну как, после стольких хлопот и услуг, можно было ему отказать? Марлена не решилась, а Маргарита не хотела вовсе, потому что не видела ничего особенного в обедах с приятелем.

К часу Трезвения Аргус еще весело болтал с Маргаритой в гостиной «Белой башенки», а в сине-пурпурной гостиной Малого дворца Рагнер и Лорко тоже уже напились и наелись, но не наговорились.

— Бабам без нас никуды, — разглагольствовал Лорко, пьяненький, взъерошенный, снявший свой ярчущий камзол и оставшийся в белой рубахе.

Рагнер сидел среди двух подушек, вытянув ноги, а рядом с ним, на скамье, притихла Айада, сытая и сонная. Рагнер медленно проводил пальцами по ее атласной спине, лаская и собаку, и свои руки. Лорко же полулежал на другой скамье и любовно поглаживал горшочек с золотом, обернутый, как тряпичный ком, зеленым камзолом и перемещенный к его правому боку.

— Ента мы без их могём, а они без нас — неа! — умничал он. — Вона — священняки живутся без баб и бед не знаат. Бабы енти всягда нашенский Огонь затушить Водой своейной норовятся — вота и сбёгаем мы от их, как от воды! Как огонь от воды сбёгаем.

— Вообще-то, Лорко, согласно знанию: Огонь — это смерть, а Вода — жизненные силы. Получается, по твоим словам, дамы нас лечат, Смерть от нас отгоняют… А мы всё бегаем и отнекиваемся дураки…

— Ну не знаю… Дча жа тада бегаем, а? Ну хоть кто-то жа не дурак, да?

— Не дураки и женятся, наверно… Хотя… Не знаю тоже. Я видел мало счастливых супружеских пар, а те, кто с виду счастливы, на самом деле ссорятся или вовсе не счастливы. А ты что? Сам же под венец собрался… Или как всегда? Обманешь и вылезешь утром в окошко?

— Не знаю, но я на ей сперва жанюся, дчаб поутрям не сбёгнуть. Вродя как быкоглазая тожа мне пярожным казалась вся и казалась, но теперя… Пярог она, рыбнай, как у мамочки… Пярожных уж неохота и тем боляе щас. Обдерут меня енти пярожные. Златовласка тожа всё норовила золу на золото подсменять…

— И что будешь делать? Так к часовне и продолжишь таскаться?

— Теперя — нет. Пойду в рыцаря́.

Рагнер расхохотался, а Лорко обиделся.

— Чаго, а? Я из воинов! Батюшка в Трицатьлетней войне ратовал, и я воин ащя с Бронтаи. Турнира скореча — победю всех… Впиши меня туды, а?

— Лорко… — перестал смеяться Рагнер, понимая, что тот серьезен. — Да ты себе хоть представляешь, что это такое — когда на тебя несется куча железа, куча коня и куча копья? Я не шучу — кажется, что к тебе с топотом летит не один всадник, а рать. И ты, такая же куча, трясешься ему навстречу! И страшно так, что обделаться можно. Вот так в первый раз. Потом привыкаешь.

— Значат: страшнае тока в первай раз?

— Нет. Потом тоже долго страшно. Так говорят, а я не знаю. Меня быстренько брат выбил из седла… А после Бальтина мне турнир уже забавой казался, причем глупой.

— Забавы я любвлю. Рагнер, ты не отговаривай, а лучшая подмаги, дчаб меня не прибили тама енти кучи. Чаго надобно куплять и в скока енто станятся?

— Много чего надо. Обычные доспехи для тренировки и красивые турнирные, крупный рыцарский конь, какой обучен бою и не испугается, меч нужен добрый — но ты меч не покупай. Если дойдешь каким-то дьявольским чудом до последнего боя, то я, клянусь, тебе своего Ренгара доверю. Надо уж начинать готовиться — нанять учителя, какой натаскает тебя на чучелах. И два взноса нужно заплатить. Если ничего не изменилось, то отдашь золотую монету за участие как соискатель и золотой рон в приз победителю. И я должен буду подтвердить, что ты мой оруженосец. Обойдется всё, если не роскошествовать, где-то в двадцать рон. Но тебе еще герб нужен. Художника требуется нанять, может, даже живописца, а тот по полтора рона в день с тебя снимать будет.

— Герба у меня имется, — ответил довольный Лорко. — Я ужа всё придумал и имею картинку: саламандра в огню, моёйный славнай ножичак и всё енто на чернам — я же из твоейных воинов.

— Чтоб ты знал, — усмехнулся Рагнер, — Черный — это позорный фон для рыцарского знамени: ты как бы ты скрываешь имя, потому что наемник.

— Переделававать не буду. Вышла́ дика краса! И тобою я восхищась…

— Спасибо, — расторгался Рагнер и украдкой смахнул пьяную слезу. — Только не «восхищась», а «восхищаюсь». Тебе, друг, молю, не обижайся, надо учиться грамотно говорить. Дева Енриити, конечно, лодэтского не понимает, но… Словом, рыцарь должен быть культурным. Я «Устав рыцарского братства» завтра тебе найду — почитай, что можно, а что нельзя. Придется от многого отказаться — вдруг передумаешь… Вот тебе, кстати, дельный совет: научись лучше играть на лютне — и всё. Всем дамам лютня нравится.

— Рагнер! Не хочу лютни, хочу в рыцаря́. Ежаля мне подмогёшь, то я и тябе подмагу — примирю тя с Маргаритою. Научу, дурака, дча делавать.

— Но… Лорко, — потормошил Рагнер ухо Айады, — я пока не знаю… не могу я выбрать — я же уже говорил. Вдруг Маргарита — это не она, а Лилия — она. Сама эта чертовая Божья воля ведь всё за меня порешила: Маргарита меня бросила, а Лилия — нет — ждет меня в Ларгосе. И Лилия даже кушает рыбу в водоросли, хотя толидонка, а Маргарита — опять нет. И Лилия вышивает — искусно, как и должно герцогине, Маргарита же… самая позорная, должно быть, вышивальщица в Меридее. И еще Лилия взрослая и очень умная, никогда не ведет себя глупо, смешно или недостойно… И не ревет мне без конца…

— Прям мячтааа, а не баба, — протянул Лорко. — Особлива ежаля любвит вашанскаю тухлаю рыбу в водорослях. Э-э, — передернуло его. — Тока вот скажи, коль Маргарита вся такая «нет», а ента Лилия — «да», чаго ты ащя обмысляшь? Не знаашь? Как по мне: маргаритка тябе любее ентих лилий, хотя она мельчае и прощае пахнит.

— Мне нравятся, как пахнут маргаритки, — задумался Рагнер. — А от благоуханий лилий голова болит… как в дурмане… Забавно… Но, Лорко, дамы это и не цветы тоже. Цветов можно любых в букет набрать и нюхать вволю всех сразу, а достойных дам — нет… только шлюх…

Он опять задумался.

— Значит, Маргарита — достойная дама, раз букеты не для нее… — негромко произнес он. — И, выходит, Лилия — нет, раз стала третьей и сама пошла в мой букет…

— Или ты — козел, — весело добавил Лорко. — Насовращал красулек и уж желашь поутру в окошко смыться. Не тябе меня учивать цалмудрию, сластолюбвяц! И да, я те ащя морду начищу за моёйную мачаху, как жанюсь!

________________

Аргус покинул «Белую башенку» в середине часа Трезвения. Едва за ним и Магнусом закрылась дверь, Марлена села на скамью к Маргарите.

— И почему ты ему не сказала, что не стоит завтра приходить? — строго спросила она подругу. — И не говори мне ничего — я уже всё слышала, — прервала она возражения Маргариты. — Слышала про Совиннака. Он так же ходил обедать в мой дом, а потом брата моего убил да на тебе женился.

— Марлена… — оторопела Маргарита. — Я вовсе… Я съеду раз так, — расстроилась она. — Я не хочу всё это слушать: что я виновата в предательстве Рагнера, в убийстве Иама и твоей, — дрогнул ее голос, — загубленной душе.

— Но нет… — сразу сменила тон Марлена. — Я не хочу, чтобы ты съезжала. Я лишь желаю, чтобы ты думала о последствиях… Я же люблю тебя.

— Так не любят, — заплакала Маргарита. — Мне нужна поддержка, чтобы говорили, что я права…

— Но если ты не права!

В этот момент зашел Магнус, и Маргарита, вытирая глаза, сказала:

— Магнус, Марлена, извините, но я хочу пожить одна. Найди мне, Магнус, какое-нибудь жилье, пожалуйста. Или я Аргуса завтра попрошу…

Магнус с укором посмотрел на Марлену, но после улыбнулся.

— Ну, пока ты не съехала, пошли к посуде, — сказал он Маргарите. — А Марлена приберет гостиную.

— Нет, я с вами пойду, — не согласилась Марлена. — Вы оба плохо отмываете жир с посуды и начищаете приборы.

— Я, вообще-то, посудомойкой была, — обиженно пробурчала Маргарита. — Сам герцог Лиисемский был доволен, а ты — нет!

— Любимая, прибери, пожалуйста, гостиную. Иное мне не по нраву, — строго добавил Магнус.

— Ну хорошо. Только… ладно, хорошо…

Марлена прежде всего начала наполнять углями металлическую корзину, какую ставили в спальне Маргариты, ведь та проживала в детской, значит, камина там не имелось. Маргарита и Магнус прошли в кухню — здесь господствовал не уют, а порядок: сковородки и разные поварские инструменты были развешаны на стенах по росту и размеру, в углу у очага встал еще один столик, и над ним собрались веники сухих трав, плетенки лука и чеснока, гирлянды сушеных фруктов, грибов и шишек. Далее, у стены, громоздился грубый буфет с кастрюлями и горшками на крыше. В середине узкой комнатки протянулся длинный стол для готовки — на нем дожидались хозяев лоханка с чистой водой и медный тазик, в каком мокла посуда. Еще одна дверь вела из кухни в темную кладовую; ее Магнус занял под кабинет — и там он, как возмущалась Марлена, «выжигал себе глаза», читая при свете лучины или что-то записывая. Магнус говорил своей возлюбленной, что просто привык к научному труду и то, что он «марает», это ничего не значащая писанина.

Магнус доставал из тазика посуду, споласкивал ее в лоханке, вытирал и давал Маргарите, чтобы она протерла тарелки льняным полотенцем насухо.

— Тебе не стоит никуда переезжать, — сказал он. — Я поговорю с Марленой, и она оставит тебя в покое. Ты должна понять, что ею движет любовь, что она строга к тебе как любящая мать, ведь детей у нас нет. Я объясню ей, что ты взрослая женщина и живешь своей жизнью. И раз ты взрослая, то должна думать о чаде, что носишь. Одной тебе сейчас никак нельзя жить. Тебе же придется таскать воду и дрова, разжигать очаг и топить камин… И ты уже заплатила нам за постой, — улыбнулся Магнус. — Эти средства нам чрезвычайно важны: я зарабатываю сущие пустяки в своей школе. Как Марлена умудряется вести хозяйство, я иногда поражаюсь…

Маргарита молчала, не возражая и не соглашаясь, — с печальным лицом она вытирала тарелки и отставляла их на стол.

— И против Аргуса я не имею ничего против, — добавил Магнус. — Пусть хоть каждый день приходит. Мы провели чудесный вечер. Раз ему одиноко и нам тоже, то… Лично я считаю, что он просто по-дружески зашел. Он вовсе не глупец и еще видит твое чрево.

— Брат Амадей, — задумавшись, произнесла Маргарита его прежнее имя, — а вы что скажете? Про Рагнера и про меня? Я же верно поступила? Или нет?

— Я не знаю, что сказать, — вздохнул Магнус. — И когда не знаю, то доверяюсь Божьей воле… Уверен, тебя не зря привело в Брослос. Значит: есть на то Его замысел.

— Ну хоть что-то же вы можете сказать?

— Зачем? Ведь ты ни разу не последовала ни одному моему совету.

— Это не так. Я всегда вас слушала. И мне важно сейчас поговорить… А с Марленой я не могу — она меня не слушает и не пытается понять.

— Как священник я поддержал бы Марлену. Ты жила в блуде и понесла, а твой муж не отказался от тебя и от дитя. Рагнер бы обвенчался с тобой, хоть завтра, поскольку успел привыкнуть к этой мысли. Но чем больше пройдет времени, тем меньше он будет этого желать. И не потому, что не любит тебя, а потому что привыкает к другой мысли и другой жизни. Брат Амадей сказал бы, что ты должна принять его, пока не поздно, ведь он раскаивается.

— Не раскаивается, — утерла глаз Маргарита. — Та дрянь приходила в порт с ним прощаться. И он подошел к ней. Я не видела, что он делал, но, возможно, он даже ее поцеловал. Она выглядела довольной… Почему мужчины лгут? Почему изменяют? Или это потому что это я скверная? С позорной славой… Недостойная имени Раннор? Ответьте честно, очень прошу.

— То, что ты достойна войти в род Раннор, Рагнер уже давно решил. И ты не скверная, а очень добрая и умеешь любить — ты будто объята светом, — не зря Рагнер сразу тебя заметил и полюбил, а до этого — Совиннак. А измены… Марлене не говори, — понизил он голос, — но и я не избежал соблазна. Только в своих мыслях, — уточнил он. — В мою школу по благодареньям приходят женщины… не самые нравственно строгие. Я думаю, они лупы или даже портовые девки. Желают научиться писать и читать хотя бы по-лодэтски. Из-за своего ремесла они не могут не посылать завлекающих взглядов — слишком привыкли. И среди них есть очень красивые дамы, просто очень… У меня порой появлялась мысль, что можно было бы уединиться с красавицей, ведь у меня была всего одна женщина, а Марлена ничего не узнает.

— Но вы же не уединились…

— Нет, но перед женскими чарами устоять весьма сложно — вот, что я хотел сказать. «Сопротивляться этим чарам — вроде как даже идти против своего мужского естества», — так я раз подумал, я — бывший священник, какой привык к праведной жизни, и какого учили, как справляться с подобными искушениями. Благодаря знанию, я могу объяснить позывы плоти и погасить их разумом или молитвой… А Рагнер — не бывший священник, да и не молится тоже. И, честно говоря, я считаю, что он повел себя с тобой очень недостойно — и скорее это он недостоин тебя. Как Магнус я бы посоветовал тебе его не прощать. И года не прошло, а он уже тебе изменил. Думаю, будет изменять и в будущем. Если ты его простишь, то должна быть к этому готова и принять его возможные измены вместе с ним. А если не можешь, то лучше вам не сходиться вновь. Впрочем, — улыбнулся Магнус, — ты же никогда не слушаешь моих советов…

— На этот раз я последую вашему слову, — твердо сказала Маргарита. — Как бы ни было больно и как бы ни хотелось иного, никогда его не прощу.

Но ночью к ней не шел сон, зато по щекам катились слезы — в эту ночь, на исходе двадцать девятого дня Любви, она осознала, что ее прежняя жизнь окончательно разрушилась — будто раньше в чаше была трещина, какая росла, а сегодня трещина расколола чашу, и вся вода, вся любовь, из нее вылилась. В новой жизни полыхали обиды и жгла боль — такая сильная боль, что хотелось вылезти из теплой постели и, не думая, прыгнуть из окна в вечный холод. Однако надежда в новой жизни тоже была — Маргарита мечтала быстрее познакомиться с человечком, которого она бесконечно любила и знала, что не разлюбит его никогда. Этот еще не рожденный человечек как Ангел Божий словно удерживал ее в воздухе, не позволяя рухнуть оземь и перейти за душегубительную черту. Ее ангел, ее Ангелика, ее дорогая дочка…

________________

Утром тридцатого дня Любви Маргарита уже не плакала, а Марлена оставила ее в покое: не будила, не тянула из тепла постели, не заставляла умываться и спускаться затемно вниз. Колокола Брослоса пробили начало шестого часа, через ставни пробивался свет и Сиурт тоже уж наведывался в «Белую башенку», но Маргарита всё лежала в постели, на маленькой кровати с коробкой в изголовье. Она лишь сняла покрывало с этого изголовья, дабы убедиться в том, что настал новый день. Она думала о том, как и на что будет жить до весны в Лодэнии — и твердо решила продать свадебный ларь, когда принц Баро покинет эти земли и ничего не узнает. Еще в ее ларчике хранился недорогой кулон с морионом, а также дорогое жемчужное ожерелье с большим рубином, но его она решила продать в самом крайнем случае. Еще можно было продать пару нарядов, другие же скромные платья переделать: утеплить их войлоком и пришить черную кайму к подолу юбки. Так, она нашла себе занятие на сегодня и, возможно, на завтра. А что будет послезавтра, в нову, в последнюю триаду Любви — она гадать не будет и доверится Божьей воле.

В Малом дворце Лодольца завтракали Рагнер, Лорко, Соолма и Айада. «Дамы» уж перекусывали во второй раз, мужчины — в первый, ведь пьянствовали до поздней ночи и недавно пробудились, причем Лорко заночевал в гостиной, на скамье, обнимая свой горшок золота.

Лорко и Рагнер вновь сидели у столика — оба сонные, хмурые и молчаливые, будто вчера наговорились на триаду вперед. Они накинули на плечи собольи покрывала поверх рубашек, так как камин только что растопили, а ветер с моря нагнал в гостиную противную, промозглую сырость. Мужчины пили горячие напитки, какие им сделала Соолма, и ненавидели белое куренное вино.

Сиурт постучался в тот момент, когда Соолма, увенчанная двурогим белым колпаком, накинула на себя белый плащ Маргариты и позвала Айаду прогуляться по парку. Сиурт сообщил, что верхние этажи особняка Эгонна Гельдора по-прежнему темны и выглядят нежилыми, передал Рагнеру письмо от Магнуса и вышел. Рагнер же, бегло пробежав глазами по записке, ошалело проговорил:

— Знаешь, Лорко, где вчера обедал наш Аргус? Он к Маргарите свои сапоги нынче подставляет… Ах ты, свиристелева трясогузка на побегушках! Аргус… Еще братом мне звался! Охереть… Лорко?!

— Ты вчара с десятку раз сказал, дча с Маргаритою у тя либа вся оканчалося, либа ты не знашь, но вся оканчалося, — хмуро пробормотал Лорко.

— Всё равно… Она же ныне как раненая мною. Ее сейчас легко прельстить: поутешать — и всё… И Аргус это отлично понимает.

— Ндааа… — почесал свою макушку Лорко. — Слухай, мы все были в Маргариту влюбвлёные. Мы — енто я, Аргус и Эорик. Похожа, Аргус боля всех нас. Кабы не быкоглазая любвовь моя, и я вчара, по правдам-та, тожа б к златовласке сбёг от тя… У Аргуса-та нету никага. С Эмильной он едва живаат — порою ходит к ею, как приспичат, но всё реже. Я бы не винял его, а бы поговорил.

— Магнус попросил меня не выдавать его. Как я с Аргусом поговорю, если я якобы ничего не знаю?.. Как же подло! Аргус! За любовь он бы выпил! В глаза мне смотрел и лыбился… Я бы с ним так никогда не поступил!

— Не зарёкивайся, — зевнул Лорко. — Бабы рушат самовую крепкаю мужью дружбу. И дча ты взвёлся? Маргарита — те ненужна́я, а в Ларгосе дика краса тябя ждет, какая любвит тухлаю рыбу и ащя вышивает. Аргусу жалкое, дча ли, уступить ненужнаю тябе женщину, а? Не себе, ни брату, да?

— Жалко, — хмуро ответил Рагнер. — Даже нет, не жалко: не хочу и не могу. У нее в чреве мой наследник… и… Ну не хочу я знать, что она будет с Аргусом лежать, улыбаться ему и… Фууу, — скривился он. — Гадость! Начищу ему морду как следует! Лишь представил — и уже он будто бы меня оскорбил!

— Слухай, Рагнер… — задумался Лорко. — А ента, Лилия… Ее б смогёл Вьёну щас отдать? Отойти и не мешатися?

Подумав, Рагнер не без удивления ответил:

— Мог бы. Не хочу, но мог бы. Даже был бы рад, хотя не рад. Даже не знаю, как объяснить… всё равно как если бы Вьён жил вместо меня в моем замке, всё там трогал и всем распоряжался. Но, Вьёну, я бы позволил — другой бы замок себе, скрипя зубами, построил, лишь бы он счастлив был. А Аргуса я на хрен прибью. Наверно, потому что я знаю Аргуса меньше, чем Вьёна.

— Ладнае. А отдал бы Вьёну Маргариту? Ежаля бы она былась замком, Вьён бы тама жился и распоря…

— Нет. Погнал бы прочь. Довольно с него Лилии.

— Ладнае… а Аргусу бы Лилию дал?

Рагнер снова задумался и еще более удивленным голосом проговорил:

— Да… в мыслях мог бы. И почему-то я теперь представляю Лилию не своим замком Ларгосц, а скорее как Рюдгксгафц, что продал. Лорко? Так я, выходит, Маргариту люблю сильнее и… не хочу ее терять. Что мне делать?

— Я тя выучу, — довольно улыбался Лорко. — А ты мяня в рыцаря́ вывядешь. Угавор, — протянул он ладони.

Рагнер молча ударил по ним своими ладонями.

Аргусу он «морду не начистил» — решил не портить отношений, а дать другу возможность самому отойти с его пути. Найдя третьего посыльного канцлера в Канцелярии, он сказал, что впредь купит всё, что Маргарита захочет продать, любые тряпки и драгоценности. И попросил приносить ее вещи ему.