Древний Рим. Честь преторианца

Регина Грёз, 2022

Валентина хотела провести отпуск в Абхазии, но оказалась в Древнем Риме. Гвардеец Борат был предан императору, невзирая на все его чудовищные привычки. Когда во дворце появилась привлекательная и общительная чужестранка, солдат не смог оставаться безучастным к просьбам о помощи. В сердце Бората идет мучительная борьба перед воинским долгом и желанием защитить ту, что разбудила почти забытые мечты о семейном очаге.

Глава 6

Представление на площади

Валия

По склонам холмов сбегали вниз узкие улочки с высокими многоэтажными домами — инсулами. Помню из истории, что в них проживает большая часть населения города, как бедняги, так и средний слой горожан.

Причем, многие комнаты и даже целые этажи сдаются внаем приезжим, а таких людей немало. Ведь купить себе дом или построить жилище в Риме могут только люди состоятельные — цена на землю невероятно высока.

На первых этажах инсул располагаются всевозможные торговые лавки и мастерские, а сами улицы часто названы в честь процветающих в округе ремесел и предлагаемых товаров: улицы Мясников, Кожевников, Виночерпиев, Менял, Сыроделов. Есть также улица Отбросов. Хорошо, что наш путь лежит мимо…

Древний Рим — город контрастов. Есть очень сырые и грязные переулки с пыльной немощеной дорогой, высокие дома там стоят тесно, заслоняют солнечный свет, давая обильную почву для таких болезней, как лихорадка, тем более, что многочисленное население таких «муравейников» испытывает крайнюю нужду.

Зато по соседству процветают публичные дома и питейно-игорные заведения. На пороках и голоде кто-то делает немалые деньги. Официантки местных таверн могут всего за семь ассов быстренько удовлетворить внезапную похоть клиента.

К примеру, кусок хлеба и кружка вина стоит всего три асса. А шестнадцать ассов составляют серебряный денарий. К слову, годовое жалование римского легионера примерно тысяча денариев. Ну, легионеры вообще-то почти на всем готовом живут. Правда, некоторые не очень долго, но такова их работа, что поделать, если Рим часто воевал в ту пору.

О, наконец-то пошли кварталы почище!

Шестиэтажные кирпичные инсулы словно коврами оплетены вьющимися растениями, на длинных балконах, объединяющих квартиры, также разбиты клумбы и на окнах стоят горшочки с цветущими фиалками. Вот это зрелище мне больше по душе. И даже развешенное между домами разноцветное белье напоминает пестрые флаги неведомых государств.

Также вплотную с домами растут деревья — лавры, акации, платаны и оливы. Часто встречаются апельсиновые деревья. Жаль, на домах нет ни табличек с указанием улицы, ни даже номеров. Видимо, люди ориентируются по памяти, ведь каждый округ города от Субуры до Этрусского квартала имеет свое неповторимое лицо.

Также Фарбий рассказывает, что неподалеку расположено Марсово поле — район богачей. Вот там имеется множество зеленых насаждений и мраморных построек, как частных жилищ, так и общественных мест, например площади с фонтанами и статуями, базилики правосудия и храмы различным божествам.

Кажется, приближаемся к Бычьему рынку. Место нашего выступления я безошибочно определяю по резкому запаху скота. Также слышен гул возбужденных голосов, толпа увеличивается, и Фарбий радостно потирает руки.

— Весь город для меня — одна большая сцена, но как же здешние подмостки я люблю!

Я только прикрыла ладонью нос, стараясь внимательно обходить остатки жизнедеятельности животных, привезенных сюда на продажу и непосредственный убой. Кстати, коровы и лошади у них удивительно низенькие, а куры тощие. Свиньи почему-то напоминают кабанов — клыкасты и покрыты черной щетиной, впрочем, я не зоотехник, могу не разбираться в местных породах.

Пока мы добирались до небольшого возвышения в центре площади, я едва не потерялась, заглядевшись на экзотических птиц. Ни разу не доводилось видеть вблизи живых павлинов и фламинго.

Они тоже будут проданы, как и попугаи в клетках и множество других певчих птах: щеглы, соловьи, зяблики. Надо же, аист… Почему-то его стало особенно жалко. Гамид сказал, что аистов покупают египетские жрецы для своих религиозных мистерий, но я перебила фокусника:

— Ах, Фарбий, смотри — там же настоящие черепахи!

— Лучше вспоминай достойные стихи для пресыщенной публики! — проворчал мой новоиспеченный «директор». — Я заметил тут преторианцев, а у парней водятся деньжата. Это же личная гвардия императора. После странной кончины Тиберия его царственный родственник трясется за свою безопасность. Я слышал, Фурий даже в нужник не ходит без охраны.

Рослый мужчина в желтой тунике грубо тряхнул гистриона за плечо.

— Попридержи язык, актеришка! За гнусные речи в адрес Цезаря недолго лишиться головы, хотя начать могут и с других частей тела.

Фарбий поклонился, пряча злую усмешку.

— Мы всего лишь репетировали свою пьесу, почтеннейший. Скоро начнется представление, известно тебе? Северная звезда немного волнуется. Она недавно прибыла из Сицилии и теперь желает покорить публику Рима.

«Северная звезда?! Это он обо мне?!» Я нервно сглотнула, в горле предательски пересохло. Читать стихи у всех на виду совершенно расхотелось.

Но Гамид уже запрыгнул на дощатый помост и прошелся по нему на руках. Физа достала из складок одежды маленькую лютню и заиграла, пока толстуха Кармилла почти грациозно поднималась на сцену, поддерживаемая Фарбием. Обо мне как будто на время забыли, и я запросто могла бы улизнуть, но куда…

Кругом снуют люди в длинных балахонах, плащах и накидках, все толкаются, порой наступают на ноги друг другу, зазывалы нахваливают свежее мясо и потроха, вдали верещат птицы и орет встревоженный скот, на кучках уличного мусора грызутся бродячие псы. Голова идет кругом…

Я устало сажусь на брошенный у помоста тюк с реквизитом и пытаюсь сосредоточиться на постановке. Скоро у четверки гистрионов появляются зрители, раздаются хлопки и смех, возгласы удивления ловкости Гамида и проделкам Кармиллы.

Фарбий играет отрицательную и притом смешную роль обжоры-богача, от которого жена убежала к тощему, но ловкому слуге. Через десять минут я уже хохочу во весь голос и пританцовываю следом за окружившей помост толпой.

Наша Физа двигается хорошо. Она сделала вид, что в ее тунику залетела пчела и теперь старается выгнать ее, потряхивая одеждой, бесстыже задирая подол и на время оголяя грудь.

Вскоре народ расступается перед плечистыми вооруженными людьми. Наверно, важный и солидный чиновник тоже хочет посмотреть на прыжки озорной девицы, а впереди идет охрана.

Я оглядываюсь через плечо и сейчас же встречаюсь взглядом с сероглазым дяденькой в шлеме с красной щеткой поверху. Преторианец — высокий, мощного телосложения солдат элитных войск. Типично римские черты грубоватого лица — орлиный нос, выдающийся вперед, резко очерченный подбородок.

Мужчина очень уж грозен на вид, даже в выходной день не может расслабиться и посмеяться. Ну, так кому выходной, а тут человек на военной службе.

Улыбаюсь и снова поворачиваюсь к сцене — Фриза закончила танец и стыдливо прикрывается плащом Фарбия. Толпа восторженно ревет и хлопает в ладоши, но позади меня раздается манерный голос с капризными интонациями.

— Они умеют только задницей трясти и полагают, что это и есть искусство. Грязное отребье! Правильно дядя изгнал гистрионов за пределы города. А теперь они снова вернулись, надеясь на поблажки с моей стороны. Да еще осмеливаются тревожить городские власти своим непотребным фарсом.

Я несколько оскорбилась за своих приятелей. Чем бы они на жизнь не зарабатывали, но Фарбий меня не обидел, помог с ночлегом и поделился едой. Раздумывать некогда, актер уже махал мне рукой, приглашая на импровизированную сцену. Вот так, прямо сейчас? Почему-то толпа поредела, смолкли громкие голоса, и слышен только шелестящий тревожный шепот.

Перед подмостками откуда-то возникло резное деревянное кресло, покрытое пурпурной тканью, а на нем вальяжно развалился мужчина примерно моих лет с тонкими, почти женственными чертами бледного лица.

Рядом стояла стража. Коренастый преторианец не сводил с меня желтовато-серых глаз, держа руку на рукояти короткого кинжала у пояса. Как будто я могла в любой кинуться на вверенного ему под охрану патриция. А вельможа презрительно усмехнулся и крикнул, обращаясь ко мне:

— Считаешь, что тебе будут платить за один милый вид? Не пора ли начать скакать по сцене, как горная коза, ужаленная осой? Или споешь о любовнике, невзначай сорвавшем цветок твоей невинности? Как старо и избито! Удиви меня, девушка, и получишь золотой ауреус.

Я глубоко вздохнула. Наверно, этот жеманный тип приходится родственником самого императора, раз его охраняют преторианцы. В любом случае, есть шанс заработать на приличный ужин всему актерскому коллективу. Где наша не пропадала… А, собственно, пока нигде не пропадала, так что — рискнем!

Ободренная жалкой улыбкой Фарбия, я взобралась на деревянную сцену, подошла чуть ближе к сановному зрителю и сделала краткое вступление, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно тверже и спокойнее.

— Благородный господин! Я в Риме всего второй день, но уже немало увидела. Впрочем, людские нравы, пороки и добродетели одинаковы в любой стране и во все времена. Хотя в некоторых государствах актеров куда больше уважают, строят для их выступлений роскошные театры и сцены, рукоплещут талантам и осыпают цветами и почестями. Но ведь и бедные и богатые люди часто играют роли даже в обыденной жизни. О том я и прочту свой стих.

— Все мы святые и воры

Из алтаря и острога,

Все мы — смешные актеры,

В театре Господа Бога.

Он восседает на троне,

Смотрит, смеясь на подмостки,

Звезды на пышном хитоне —

Позолоченные блестки.

Множатся пытки и казни…

И возрастает тревога:

Что, коль не кончится праздник

В театре Господа Бога?!

В установившемся молчании, стараясь смотреть куда-то выше высокого лба Жеманного, после стихов Гумилева я тотчас перешла к Пастернаку, всем видом изображая умудренного жизнью актера:

— О, если б знал, что так бывает,

Когда пускался на дебют,

Что строчки с кровью — убивают,

Нахлынут горлом и убьют!..

Но старость — это Рим, который

Взамен турусов и колес

Не читки требует с актера,

А полной гибели всерьез.

Я начала задыхаться, руки ослабели и безвольно повисли вдоль тела, голос мой дрогнул, начав изменять. Это все жара и обезвоживание, во фляжке Кармиллы оказалось только кислое разбавленное вино — я не смогла его пить. И даже одобрительный возглас важной персоны в кресле не доставил радости.

— Belle! Прекрасно!

Неужели римскому эстету понравилось мое чтение? Тогда пусть дает обещанную награду, и я с удовольствием выпью за его здоровье чистой прохладной воды. А еще я очень голодна.

Рыба на завтрак была слишком соленой, а в лепешке мне попадались колючие ости пшеницы и угольки, я почти ничего не ела. Пустой желудок сводит судорогой, не поэтому ли на просьбу жеманного богача что-либо спеть, я затянула именно эту незатейливо-красноречивую песню:

— Я начал жизнь в трущобах городских

И добрых слов я не слыхал.

Когда ласкали вы детей своих,

Я есть просил, я замерзал.

Вы, увидав меня, не прячьте взгляд

Ведь я ни в чем, ни в чем не виноват.

За что вы бросили меня? За что!

Где мой очаг, где мой ночлег?

Не признаете вы мое родство,

А я ваш брат, я человек.

Вы вечно молитесь своим богам,

И ваши боги все прощают вам.

Наверно, я слишком чувствительная. А еще плохо переношу вонь, духоту и провалы во времени. Не знаю, как меня угораздило шагнуть вперед на самый край сцены, помню только, как полетела вниз, и меня подхватил на руки мрачный солдат, стоящий у кресла с красной накидкой.

Еще позади раздался надтреснутый голос Фарбия:

— Умоляю ее простить! Валия просто разволновалась, не каждый день она выступает перед самим Цезарем.

«О чем он говорит? Какой еще Цезарь… Вот этот надменный кривляка?» Перед глазами мелькали черные кружки, я вроде бы все слышала, и не могла ни слова сказать от слабости. Меня куда-то понесли, а потом в ноздри ударил резкий запах уксуса, тут волей — неволей встрепенешься.

Когда я немного пришла в себя, то увидела, что лежу на алом плаще в повозке, а этот… который вроде бы римский Цезарь, сидит рядом и держит у моего лица открытый флакон с пахучей жидкостью.

— Куда меня везут?

— Во дворец, конечно! Хочу послушать твое выступление в более спокойной обстановке.

Я растерянно посмотрела в бледно — голубые глаза мужчины, и мне стало жутко. Потому что в них царил холод и любопытство вивисектора. Но, может, я ошибаюсь, и у всех императоров такой жесткий пронизывающий взгляд. Им по статусу положено иметь строгий вид.

— Мое имя Валия. А вас как можно называть или мне вовсе не выпадет этой чести?

Я пыталась улыбаться, а сердце трепетало подобно пойманной в сачок бабочке. Совершенно не представляла, как мне себя вести и что делать дальше.

— Зови меня Фурий, — он благосклонно кивнул, аккуратно закупоривая свою вонючую склянку.