Петрушка

Революция Исаева

Военный городок. Степная Украина. Недалёкое будущее, дошедшее до пика технологической сингулярности.Учитель оказывается со своим учеником в стенах подвала, как только Очаков начинают испепелять неизвестным оружием. Им повезло спастись, но предстоит ещё выжить. В реальном мире, где нет главного героя – есть только двое, смертных, как и остальные, погибшие жители городка. Или всего остального мира.Человек создал. Человек не смог контролировать. Человек выжил.Но останется ли он Человеком?

II

Юру разбудил ритмичный стук, доносившийся откуда-то сверху. Сперва он подумал, что ему кажется.

Биолог подошёл к стеллажу, который стоял как раз у дверного проёма в проходную комнату. Но стук продолжался, и отсюда его действительно слышно было лучше.

— Сколько так уже? — сказал преподаватель куда-то в воздух, хоть и обращался изначально к ученику.

Ответа не последовало. Тогда Юра бросился к тому месту, где засыпал пятиклассник, и принялся будить его, взяв за плечи.

— Петрушка, подъем, — тихо, но тревожно говорил он.

— Да, Юрий Григорьевич?

— Тихо, у нас похоже гости. — Биолог тревожно посмотрел Пете в глаза, страхом заблестевшие в едва уловимом свету. — Будь готов буквально ко всему.

Они вслушались; в люк всё ещё интенсивно и ритмично били. Внезапно удары прекратились, и через пять секунд раздался сильный взрыв. На рефлексах Юра отскочил вместе со школьником в противоположный угол комнаты, как раз туда, где стояла вытяжка, и благодаря этому они спаслись от небольшого обвала, частично покосившего ещё недавно разделявшую их и Есению Павловну стенку.

Бетон посыпался, обнажая железный каркас и поднимая в воздух облака пыли и побелки, что теперь светились странным белым светом, который сходил из пробитых в потолке дыр. Пятиклассник закашлялся, и биолог сразу же дал ему шарф, чтобы тот не надышался стертого в порошок древнего цемента.

— Там тётя Сеня! — воскликнул школьник, и хотел было сорваться к ней, но учитель его вовремя остановил.

— Тихо. Подожди, — Юра постарался избавиться от мыслей, возникающих одна за другой по нарастающей, которые даровала протекающая сквозь щели терпения паника. Сейчас он действовал, полностью отдавшись инстинктам самосохранения, ибо ничто другое спасти их не могло: после взрыва что-либо разумное приходило в голову крайне туго, а на логическое мышление требовалось, казалось, сил больше, чем на поднятие упавших сверху железобетонных плит. Только одно стояло целью, подобно естественному инстинкту: спасти жизнь свою, и жизнь мальчика. И ничего больше.

— Юрий Григорьевич, — шепнул Петя и потянул учителя за рукав, как маленький ребенок. — Взгляните! Это свет! Это ведь наши?

— Наши бы не молчали…

Прогремел ещё один взрыв. Он был рядом, настолько близко, что теперь и у Юры, и у Пети звенело в ушах, но раздался он точно не в этом помещении: звуковая изоляция исчезла, а значит, подняли в небо что-то другое. Что-то, что было снаружи.

Только придя в себя, Юра сумел разглядеть непривычный, яркий металлический блеск какого-то прибора. Неопознанный объект, вылетев на свет, биолог принял за небольшой дрон со встроенной камерой. Он бесшумно левитировал в воздухе, направив объектив туда, где ныне почила Есения Павловна.

Теперь раздался треск, и нечто более массивное стремительно спустилось вниз, ловко приземлившись на две железные лапы.

Биолог охарактеризовал данное чудо техники как «роботизированного гуманоида прямоходящего». И стало ему нехорошо как-то, больно смотреть на всё это, жалостно понимать происходящее, ведь чем больше понимаешь — тем отчаяннее себя чувствуешь; и эта отчаянность Юре совсем не понравилась. Он должен был собраться с мыслями и не боятся железного ящика, потому что всё, что вызывало страх до этого момента — были простые ассоциации. Что делать дальше — учитель не знал, уж очень похоже было на то, что роботы эти носят смерть. И вот он, стоит, закрыв собой пятиклассника; стоит и смотрит на этих двух металлических товарищей, и явно — не последних.

Всё ещё прятался в тени биолог, не понимая, с какой целью прибыли эти товарищи. Интуиция, работающая в паническом состоянии значительно лучше любой холодной логики, подсказала Юре, что их сканируют. Тихо, не шумя, не подавая об этом никаких сигналов.

Вот и познакомились. А где люди?..

Наверное, никогда ему страшно не было так, как сейчас. Это безжалостное существо, безобразное скопление проводов и стали, оно никогда не допустит какого-либо смягчения указаний своего господина. И теперь всё зависело только от того, каким распоряжение было дано железяке изначально.

Всё так же бесшумно вплотную к Юре подлетел. подобно назойливому оводу, алюминиевый дрон. Тихо жужжа, он сделал круг около учителя и ученика и остановился ровно между «прямоходящим» и молодым человеком. Дрон что-то прожужжал, после чего на верхушке железки загорелся синий светодиод.

— Diru ion, — донеслось оттуда.

Юра сразу опознал эсперанто, но блистать эрудицией в лишний раз предпочёл ненужным и задумался. Если эти роботы действительно американские, как в большинстве фильмов, то стоит ли с ними начинать разговор на русском?

— Well, what? — Биолог скорчил непонимающее лицо и постарался намекнуть пятикласснику, чтобы тот продолжал молчать. А потом подумал, насколько ведь это глупо, ориентироваться на фантастику, на выдумку, в условиях настоящей войны, и насколько глубоко ушло кино в повседневность, раз его рефлексы, чувства, ассоциации, все они — идут только от плода чужого воображения.

— Hello, earthlings, — начал говорить дрон. Как ни странно, речь его едва отличалась от обычной, человеческой. Робот что-то говорил, что-то внушал, но педагог не слушал, и не хотел слушать. Он уже вообще что-либо мало хотел. Ему снова стало страшно от одного лишь осознания диалога с неживым существом, которое говорит идентично обычному человеку — даже если бы эта железная коробка издавала лёгкий скрежет, может быть, Юра воспринимал бы это спокойнее. Всю речь покрывала пелена страха и отвращения, и биолог не мог её больше слышать.

— Befit to me, — вырвалось вдруг из монотонного скрежета программы.

— Okay.

Двое людей неуверенно отправились к выходу из подвала, повинуясь указанию машины.

«Это верная смерть, — думал Юра. — Но я не хочу быть верным машине. — Он уже готов был провести неоднократно воспетую в киноискусстве „антитехническую революцию“, но вспомнил, что уже вовсе не бунтовой семиклассник, и что теперь от его действий зависит не одна, а две жизни. А ещё он вспомнил, что не главный герой фильма, которому, согласно трейлеру, предстоит выжить — он самый обычный человек, а вокруг самая обычная война. Безусловно, война. — Посмотрим, что эти консервные банки захотят нам предложить…».

За биологом сразу стал «прямоходящий», и провожал последних среди живых до самой лестницы, которая на удивление осталась целехонькой даже после подрыва.

Здесь, снаружи, прожектора светили вовсю: что на землю, что в небо. Правда, Юра этого почти не видел. Словно слепой, бывший учитель смотрел несчастными глазами на погоревший, разрушенный мир, и думал, что сейчас самая ужасная из всех возможных ситуаций, когда ему приходится столько переживать, осознавать и делать выводы. Пожалуй, биолог сам не ожидал, что мог оказаться таким впечатлительным. «Возьми себя в руки, ты не один, у тебя ещё минимум Петя!», — кричала совесть внутри Юры, не давая заснуть раненому всем происходящим разуму.

Когда биолог прозрел, ему вновь захотелось ослепнуть. Больно смотреть на свой родной город омертвлённым, зная, что когда-то он был живым и красивым. Будто вместе с домами ушли в пепел воспоминания, а с тысячами жизней ушла и ещё одна, его. Но на самом деле ведь не ушла, и надо ещё немного пожить.

Была, кажется, ночь. Во всяком случае, тут стояла темень, как ночью. Судя по погасшим фонарям, электростанции не работали, если только не были заняты какими-то более важными делами…

Кругом царил хаос: напрочь разбитые и промозглые копотью потушенных дождём пожаров, чернели и блестели из-за влаги во мраке и в дыму квартиры. Педагог понял, что ему тяжело дышать, а на зубах скрипит песок и пепел. Вероятно, это всё из-за поднявшейся в воздух радиоактивной пыли.

Биолог набрался сил осмотреться. Людей вокруг не оказалось; только роботы, множество алюминиевых коробок и железных скелетов, бродящих или левитирующих между уничтоженных «хрущевок». Что-то эти неживые твари явно искали. Или кого-то. Стыла кровь в жилах от одной лишь мысли, что там кого-то ищут — и ещё холоднее в душе становилось от того, что самих их с Петькой только что нашли.

Кто-то пнул его в спину. Это был тот самый «прямоходящий». Кивнув, учитель последовал за дроном: он немного отстал, стараясь сориентироваться на местности.

Его руку держал маленький Петя, и Юра случайно, из привычки, посмотрел в лицо мальчику. Глаза у пятиклассника округлились от ужаса, весь он трясся, как осиновый лист. Преподаватель хотел утешить своего ученика, но боялся заговорить по-русски: сила предрассудков на основании просмотренной и прочитанной фантастики оказалась сильнее, чем он мог предположить, поэтому ни на английском, ни на любом другом языке предпочел не говорить.

Внезапно дорогу им перебежало двое человечков в белоснежных комбинезонах. Они так сильно не вязались в общую ситуацию, что Юра решил их даже людьми не считать. Не могут это быть люди, и всё тут.

«Интересно, какую дозу сейчас получаем с Петром, — снова подумал биолог. — Дивно, как мы ещё на ногах держимся. Что-то тут не то…»

Петя дёрнул учителя за рукав и показал куда-то пальцем.

Там, в руинах, освященные холодным светом, стояли люди, лишенные жилищ и вообще любого материального блага. Кажется, они что-то кричали, и кто-то из них махал руками. Вдруг биолог понял, что будет дальше, и, увидев, что пятиклассник смотрит туда же, закрыл ему уши. Раздался выстрел, потом — ещё один, и слышались эхом мольбы этих погибших людей сквозь черную пылевую завесу. Звучали выстрелы так громко, словно пули летели не в двадцати метрах от них, а тут, прямо у виска…

Сердце у Юры забилось чаще. Куда их ведут? Это не люди, это роботы, их нельзя сравнивать с нацистами Великой Отечественной: они мыслят рационально, каков их может быть мотив помучить человека прежде, чем убить?..

А спросить у машин, что тут произошло, было бы равносильно мгновенной смерти. Лучше идти за ними вот так, молча, пока на тебя устремляются тысячи других тепловизоров военных роботов, и пока ты ещё, слава Богу, можешь выносить этот неощутимый взгляд. Юра не хотел испытывать судьбу: как свою, так и мальчика. Ещё хотелось на земле пожить, какая-то странная надежда сдерживала отчаяние и не пускала делать смертоносные глупости. И хотелось ещё, чтобы у Петьки всё хорошо сложилось. Чтобы эта война ушла, словно страшный сон, и про этот страшный сон Петька, когда уже будет Петром Владимировичем, чтобы вот он сам, и его жена, рассказывали своим внукам про наше время, такое тяжелое, что еще попробуй расскажи…

Над городом горели звёзды. Только их никто сейчас не видел: пожары, немыслимо большие пожары, что погасли лишь недавно, пока шел дождь, они заставляли извергать клубни дыма из уничтоженных домов даже сейчас.

Группа шла вдоль обвалов и страшных, опустелых каркасов советских построек. Юра, живя в Очакове с младенчества и знавший здесь каждый квадратный метр, сейчас не узнавал ни улиц, ни домов. Да, безусловно, этот город разрушался. Разрушало его время, бросали на попечение природе люди. Человечеству свойственно строить себе антиутопию — для этого ничего не надо делать. Можно повиноваться, или сопротивляться, но и то — только когда скажут. Это естественно и нормально. Странно, когда индивид стремится достигнуть чего-то большего, и даже пугающе, когда хочет приставить к работе во благо будущего кого-то ещё. Много проще сидеть в офисной коморке и ждать пенсионного возраста, чего колыхаться? Но биолога это не устраивало. И, не способный что-либо сделать, он лишь с горечью смотрел на родной городишко. На его опустевшие пансионаты, обруженные санатории, поломанные береговые лестницы. Была раньше «Аллея сказок», её соорудили ещё в прошлом веке, и пытались реконструировать. Но в двадцать третьем перестали. Вероятно, от того, что туристы стали чуть наглее, и ежемесячно залатывать оббитый нос у доктора Айболита показалось просто невыгодным. Или кто-то из чиновников купил очередную виллу в Италии за те деньги, которые должны были пойти на перекраску домика трёх поросят…

Юра посмотрел направо: когда-то здесь был парк, а среди этого парка стоял большой, могучий памятник Горичу. «Не могли его снести», — думал биолог, пытаясь разглядеть среди выжженных деревьев старую чугунную птицу, которая ещё недавно упиралась на вершину правильной пирамиды, сложенной из пушечных снарядов. Возвышалась птица и над коммунистами, и над нацистами, и над националистами, и всегда, ещё с царских времен побеждала их.

Но нигде памятника педагог не увидел.

Вот они прошли автобусную остановку, которая ещё сравнительно хорошо сохранилась, а с другой стороны дороги, где ранее существовал главный рынок города, оказалось немерено мертвецов. «Сколько же они там лежат?», — подумалось Юре, но и этот вопрос он решил оставить на более мирные времена, а сам тем временем постарался, чтобы Петя не видел всего кошмара окружившего их родного мира. Пятиклассник и сам не хотел: качался из стороны в сторону, поникший весь, печальный, опустив нос и пиная носками ботинок попадающие под них камушки.

Хватило ему, значит, того расстрела на Бугской.

Склон пошел вниз, запахло морем — стало быть, спускаются на Детский пляж. Сам Юра никогда не понимал, отчего назвали так это место: порт рядом, а битого стекла, ржавой арматуры, которая незаметно торчит из бетона, залежавшегося где-то на дне, тут больше, чем в любом другом месте в Очакове. Кому-кому, а детям тут не стоило бы гулять или плескаться. Когда, конечно, плескаться вообще кому-либо можно было.

Вокруг пустовали маленькие домики. Взрывная волна, видимо, сюда докатилась слабовато, и только у некоторых среди них она поломала заборы и слегка подбила черепицу. Но людей в этих краях явно не было. «Что-то не так. Они не могли погибнуть так быстро, — хмыкнул про себя биолог, а потом подумал: — Могли. Ещё как могли. Мы, может, в том подвале полгода просидели».

Дроиды свернули влево, и среди дыма учитель рассмотрел зеленовато-серый силуэт: памятник Суворову. Великий полководец указывал рукой куда-то в море, а сам так прекрасно улыбался, и глаза у него так сияли, что казалось: вот-вот оторвёт ноги от камня да уйдёт на свою очередную, победоносную битву с турками. Только вот, Юра начал подозревать, что никаких турков Александр Васильевич больше не встретит.

Биолог знал эти края; знал, пожалуй, лучше любых других и без того хорошо известных ему мест в Очакове. Тут, рядом с памятником, возвышался над синими водами Чёрного моря Свято-Николаевский собор. Старинный, он сумел восстановиться после большевиков и десятков репрессий со сторон разных государств, окруживших храм уже в тридцатых годах двадцать первого века. Юра пока не видел его из-за плотного дыма, но знал, что церковь ещё есть, и что она точно стоит, и выстоит всё, что угодно — даже атомную войну.

Они шли всё дальше, обходя собор с южной стороны, где ветер, навеваемый морем, ослабил тёмно-серую пелену пожарищ слегка больше, чем в других местах. Когда-то тут стояли кипарисы; высокие, почти как тополи в центре города. Они благоухали, развеивая знойную жару, которая приходила летом на очаковские равнины с севера и востока, с сухих степей. Юре вспомнилось, как над этими кипарисами витали в синем небе белые чайки, красиво описывая фигуры высшего пилотажа, которые потом он видел в исполнении Веры на её воздушной практике. Маневры хохотуний, и даже лёгких, изящных ласточек, по сравнению с тем, как летала Вера, казались Юре совершенно неуклюжими. Пожалуй, он никогда не видел, чтобы чайки выполняли мёртвую петлю, а береговушки — бочку Нестерова. Но всё же он наблюдал за их полётами, и было это на закате одного удивительного дня. Очаковец уже не помнил, что именно тогда случилось; зато помнил, что заканчивался день очень красиво, тихо и спокойно, и ничего Юру тогда не тревожило, потому что рядом стояла его Вера. А сзади били куранты.

Биолог в одно мгновение возвратился в реальность. Штормовые тучи мрачно вертелись над компанией, а внизу, где-то за растворившимися в темноте очаковскими склони и погоревшими деревьями, в волнорезы у порта громко билась солёная вода. Юра повернул голову влево, чтобы посмотреть на храм, и тут же опешил.

Половина собора оказалось обрушенной. Холодный ветер зимних штормов вновь пробежался по разбросанным кирпичам, из-за чего Юре послышался печальный свист сквозняка, бродившего подле ликов святых, напоминающий о уже наверняка погибшем церковном хоре. Преподаватель поднял голову. Когда-то там стояла колокольня, а над ней сиял золотой крест. И чем дольше он смотрел туда, тем больше мрачнел и тем сильнее убеждал себя, что храм подорвали. Подложили у фундамента и вокруг колокольни динамита, или ещё какой взрывчатки, подожгли и подняли в воздух, как сто двадцать лет назад. Но кто?

«Роботы, — предположил Юра. — Снова, гады, искали кого-то».

Почти все проходы в храм оказались заваленными, потому дроиды провели своих пленных внутрь через одну из щелей, образовавшихся вследствие взрыва. У импровизированного порога биолог снова остановился и, убедившись, что на него не обратят внимание, перекрестился.

Их с Петей подвели к иконостасу. Тут пахло ладаном, как в те мирные времена, когда ещё можно было ходить в церковь. И ничем больше. Ни морской ветер, ни гарь не забредает сюда, за стены Свято-Николаевского собора.

Прямоходящий андроид появился за спинами двух маленьких людей, прежде совершенно нелепо бродивший около престола. Юра посмотрел туда, и изумился, что апсид над алтарём всё ещё стоял: из него выпало всего пару кирпичей. Вероятно, от того, что во время взрыва эта часть храма приняла на себя главный удар утратившей опору колокольни.

— What are we waiting? — спросил у робота педагог.

— The Order.

— What kind of order?

— One. Or Zero.

— And what does it mean? — Юра вернулся в роль. — Nobody didn’t prevent me.

— Humans don’t know about Lord.

— Can you explain it?

— No.

Что же, дроид — есть дроид. Но теперь биолог был почти полностью уверен: правит этими железными банками отнюдь не человек, а тот, кто дает обычное указание — бинарное, простое, и смертельное: «Да» или «Нет».

Он ощутил, что пора бы бежать. Бежать и думать, пускать свой мозг в работу сильнее, чем обычно: не в два, не в три, а в сотни порядков. Преподаватель ещё не до конца знал, куда, и туманным оставалось то, от кого — но человеческая сущность, вся, что была в Юре, не говорила, она кричала: «Уходи прочь, или лишишься свободы!»

Биолог осмотрелся, ещё раз на всякий случай проверив, не пришел ли никто на подмогу к сопровождающим железякам. Вероятно, нет — чего стоит убить двух безоружных людей, растерянных и ослабленных, совершенно беспомощных? Но ещё исполненных надежды и веры в своё будущее. Машине неизвестно, что такое вера; неизвестно, что такое свобода. Ей не понять, что правит чувством человека, и какую силу имеет надежда. Но Человек ещё не знал, что, предавшись развлечению, страсти, богатству, лени, он уже утратил всё своё естество. Поэтому Машина может победить.

«Идти к морю нет смысла, тем более, зимой, — между тем размышлял Юра. — Береговая линия, перекрытая военной базой, должна хорошо обороняться, особенно сейчас. Значит, придётся идти в степь. А там…»

О том, что будет дальше, преподаватель решил пока не думать. Главное — спасти себя и мальчика, которые, возможно оказались последними людьми на этой утраченной планете.

Он поднял глаза вверх. Там, где раньше красовалась настенная иконопись, сейчас среди тёмных туч время от времени мерцали яркие звёзды южного украинского неба.

Из мыслей биолога вывел неприятный, душераздирающий треск. Он обернулся. Оказалось, дрон разбил одну из икон, лик которой сейчас был обращён к полу. Потом ещё одну, и ещё, и бил их до тех пор, пока Юру не начало трясти. От чего-чего, а от гнева его до сих пор никогда не трясло. Кулаки у педагога сжались, он вот-вот смял бы дрона, словно алюминиевую банку, если бы с ним рядом не оказался Петя.

«Ну давай, подразни меня ещё, муха ты металлическая», — мысленно грозился роботу озлобленный биолог. Безусловно, уже оба дроида обратили внимание на изменение его настроения: начиная от внешней мимики, заканчивая температурой — теперь всё выдавало в учителе гнев.

Словно услыхав саркастическую просьбу, летающий робот сбросил со стены в алтаре ещё одну, последнюю икону.

— Господи, благослови. — Юра перекрестился, схватил Петю за руку и помчался к чёрному ходу, который вёл из алтаря в один из множества окружающих собор домиков.

Конечно, дроиды о нём не знали. О нём могли узнать только те, кто хоть раз заходил в алтарь по благословению: настоятель лично показывал биологу этот маленький, незаметный люк, скрывшийся за листами дешевого линолеума.

Когда пятиклассник запрыгнул в подвал, а роботы уже сообразили, что к чему, биолог со всей силы кинул в каждую машину по кирпичу из некогда обвалившейся стены. Как бы ему ни хотелось крикнуть напоследок что—нибудь пафосное, на манер «Мы русские, с нами Бог!», учитель поступил немного благоразумнее: поднял только что упавшую икону, и, взяв её с собой, помчался подземными ходами прочь, держа в одной руке лик, а во второй — уставшую ладонь своего последнего ученика.

Спустя несколько минут биолог без труда открыл крышку люка в одной из хат и, выбравшись, помог поднятся на поверхность закашлявшемуся от пыли Пете. Они тихо прошлись в тенях двора и побежали узкими очаковскими улочками на вершину берегового склона в центр городка. Пару раз прятались от проезжающих мимо дроидов, а передохнуть решили в одном из старых заброшенных универмагов, где почти не оказалось трупов — только охранник помещения лежал, опершись на стеклянную витрину, когда-то выполнявший свой последний в жизни долг.

Мародёрство Юра не уважал, даже ненавидел, но сейчас он понимал, что это единственный способ как-то выжить, потому, почти не стесняясь, набрал один найденный тут же рюкзак доверху местными товарами, которые, очевидно, никаким спросом уже пользоваться не будут. Оружия, само собой, тут никто не продавал — да и непонятно было, насколько оно могло оказаться продуктивнее сапёрной лопаты, одну из которых в сельскохозяйственном отделе нашёл Петя. Они собрали какую-никакую аптечку, взяли несколько консервов и самой разнообразной долгохранящейся крупы. Петра учитель нагрузил только водой, но её взяли побольше: непонятно, что там в мире сейчас с ней, а дозиметры в Очакове нигде не продавали. Хотя сам биолог уже стал сомневаться в верности первобытного менения, которого придерживался всё время до выхода из погреба: ядерной бомбардировки не было.

В окна начали пробиваться первые лучи восходящего солнца. Лёгкий туман, мешаясь с запахом гари, стал налипать на окна универмага, расползаясь по полкам, кассам и трубам.

Юра не стал мешкать — сейчас это было опаснее всего. Даже не смотря на усталость, нужно идти. Потому, как только надели сумки на плечи, учитель и ученик двинулись вперёд. На север.