Дарунино поле, или Сказ о том, как саратовский калач испекли

Пётр Петрович Африкантов, 2021

Этот сказ об одном из символов города Саратова и Саратовской губернии – саратовском хлебном калаче. О саратовском калаче написано много, а вот о том, как он появился на свет нет ни строчки. Автор восполняет этот пробел. Книга предназначена для широкого круга читателей.

Над Саратовом обеденный покой. Ни ветерка, ни голоса, ни полёта птицы. Старая развесистая ива укрыла от посторонних глаз группу мальчишек с прилегающих улиц. Тихо. Мальчишки, в разных позах, разместились под ивой; кто-то сидит на трухлявых пнях, кто-то шепчется с соседом. Один прислонился к стволу и улыбается с закрытыми глазами. Чему улыбается, бог весть. Что их ждёт сегодня? Возможно, кто-то удачно стянет кошелёк у приезжего купца, кто-то — крендель у зазевавшейся торговки, а кто-то сбегает посыльным в затон и за это получит честно заработанные копейки. Будут и те, кому не повезёт, кого поймают на воровстве и изрядно поколотят. У каждого из этих уличных бродяжек судьба сегодня сложится по-разному.

— Эй! Дружаны! Хорош нежится. Слухай сюда. — Проговорил высокий рябой мальчишка. Все повернули головы в его сторону. — Сегодня мы сделаем скачок, то есть совершим ограбление филипповской булочной. — Мальчишки сразу загалдели. — Ша! галдёж, босота… — остановил возникший шум Шмоня. — Слухать и не перебивать. Вопросы задавать по существу.

Шмоня — предводитель мелкой саратовской детской воровской шайки. Воришки — в основном, малолетки, из неблагополучных семей. Шмоня заметно старше других и является непререкаемым авторитетом. Заросли ивняка и сирени, в которых проходит собрание — есть штаб команды.

«А нас там не сцапают?» — спросил кто-то.

— Не сцапают, если всё хорошо продумать, — ответил Шмоня.

— Я видел, как рано утром к Филипповке подкатила красноколёсая Шмидтовская пролётка с крупчатником. К нему сел, по дорожному одетый, кондитер из хлебопечки и они укатили в сторону Соколовой горы. — Проговорил всезнающий Петька Шмыга.

— Эта информация не к месту, — заметил Шмоня. — Укатили и укатили. Гусиное перо им в зад. Нам какое дело до того, куда крупчатник с кондитером поехали. Мы у них что, разрешение на ограбление должны взять, а они раз и уехали, не подписав с нами бумаги…

Кто-то прыснул со смеха, а потом смех овладел всем собранием, разом прогнав царствующий здесь недавно покой и обеденную негу.

— И так, — продолжал Шмоня, — Ты, Санёк, делаешь отвлекающий маневр. Маневр должен быть таким, чтоб все рты раскрыли, понял? — обратился он к мальчишке лет одиннадцати с гармошкой на коленях.

— Сделаем! — ухмыльнулся Санёк и звякнул колокольчиком гармошки.

— Можно без этих твоих шуток, — осклабился предводитель.

— Можно. Только гармошка тоже подтверждает.

— Ты, Капрал, — обратился Шмоня к рыжему, веснушчатому мальчишке, — как мы с тобой обговаривали, сделаешь выпад. И чтоб руки, как в прошлый раз не дрожали… Понял?

— Так они дрожали тогда не от страха, а от того, что мы перед этим какой-то дряни с Кренделем накурились. Правда, Крендель!?

— Было дело, — выкрикнул сиплым голосом мальчишка с прозвищем «Крендель».

— Всё! Ша! Растявкались. — Приструнил мальчишек Шмоня. Остальные подыгрывают толпе известными способами. И чтоб всё было натурально… А теперь разбежались.

* * *

А жаль, что мальчишки из команды Шмони не обратили внимания на отъезд красноколёсой пролётки. Это был, так сказать, исторический момент в жизни Саратова, который не был зафиксирован и описан ни одним историком губернии. А надо было зафиксировать. Теперь же, когда команда Шмони готова что-то украсть из булочной, красноколёсая пролётка уже пылит по просёлочной дороге на севере Саратовской губернии. Две пегие лошади легко тянут четырёхколёсный экипаж с откинутым назад кожаным верхом. В пролётке покачиваются на рессорах двое средних лет мужчин. Один из них, что поплотнее и пониже, в кепке, сшитой на немецкий фасон — крупчатник с мельницы Шмидтов, Христофор Петрович Бушман, а рядом с ним сидит саратовский кондитер, заместитель управляющего хлебопекарным производством Дмитрия Ивановича Филиппова в Саратове и по совместительству главный кондитер пекарни — Вертягин Афанасий Матвеич. Мужчины знают друг друга не первый год и относятся друг к другу доверительно.

— Всё вдовствуешь? — спросил Христофор Петрович Афанасия Матвеича.

— Куда ж деваться… Отошла моя Клавдюшка в сыру землю не вовремя.

— Н-да… Господни пути неисповедимы. — Ответил крупчатник. — Женится-то, не надумал?

— Других, на месте моей Клавдюши, представить не могу.

Помолчали.

— А, что? — спрашивает Христофор Петрович. — Поделился бы, Афанасий Матвеич, своими задумками. Знаем мы друг друга не первый год, а ты всё молчишь и молчишь. Не будет же хозяин мельницы, снимать меня просто так с работы и посылать показывать тебе пшеничные поля, которые для него святее святых. Об этих полях только и знают два человека — я, да он. И тут на тебе — «Поезжай, Христофор Петрович, и покажи хлебопёку и кондитеру самое лучшее, что у нас есть». Я весь в недоумении… Андрей Иванович рассказал бы мне о вашем с ним разговоре, только ему некогда было. Наш же с ним разговор закончился словами «потом, потом, потом… Поезжайте, не медлите. У Филипповцев хорошая задумка…» — и даже пролётку свою выделил. Такого никогда не было. Так вот уж раз мы едем вдвоём средь полей, вы мне, любезный, Афанасий Матвеич, и разъясните, что к чему? Почему такая спешка?

— Секрета, Христофор Петрович, от вас никакого нет. — Начал говорить Афанасий Матвеич. — Какие могут быть от крупчатника секреты. Крупчатник — это такая на мельнице должность, которая обязывает про зерновые в округе знать всё и вся.

— Это правда. Только вот чем вы купили хозяина мельницы? Что вы ему за предложение сделали, не терпится узнать.

— Ну не я лично делал это предложение, а управляющий хлебопекарни. Хотя, не скрою, инициатива исходила от меня.

— Ну, а именно?

— Всё, Христофор Петрович, очень просто… Как я понимаю, мы остановились у того самого поля, которое вы хотели мне показать?

— И вокруг два-три поля тоже, — улыбнулся крупчатник.

— Очень хорошо. Вот эти два-три поля дают вам прекрасное зерно, которое вы перемалываете в отличную муку. А дальше вы муку продаёте, например, нам для выпечки хлебных изделий.

— Всё верно, Афанасий Матвеич. Так оно и есть. Так в чём же секрет?

— А секрет в том, что на этих полях, пшеничка разная растёт. Тут много причин. Какой света больше достаётся, у какой земелька получше, какая в низинке растёт, какая на бугорочке… Каждому из растений тепла, света, влаги по-разному достаётся. Так что по одному склону поля одна пшеница вырастет, а по другому — обязательно, немного, но другая. Вы, мукомолы, эту разницу не учитываете. Для вас важно общее качество. А для меня сейчас важно найти на этих полях те места, где пшеничка вырастает самая лучшая. Мне важно выявить потолок возможностей твёрдого сорта пшеницы «Белотурка». И вот с этим потолком возможностей мы в хлебопекарне и будем работать.

— А откуда такая мысль появилась?

— Всё просто, Христофор Петрович. Мне ведь иногда такая особенная мучка в помоле попадает, ведро или два, случайно. Вот отсюда и мысль родилась, что не используем мы нашу белотурку во всей красе и силе. Связались с Дмитрием Ивановичем Филипповым. Рассказали ему о своей задумке. А он на это говорит: «Обязательно этим надо заниматься. Хлеб, созданный из местных сортов, тем и велик, что он к собственной ниве привязан. Лучше всего о зерне знают крупчатники. Возьмите с мельниц знающего человека и, главное, найдите хлебопёка, с творческой изюминкой, чтоб этим делом занимался, чтоб душой горел. Не будет такого человека, то хоть самую лучшую муку в мире себе на производство привези — толку не будет».

— А нашей мельнице от этого, какая польза? — недоумённо спросил Христофор Петрович.

— А самая прямая… Если учесть то, что из отобранной пшенички нам с вами удастся создать новый продукт, которого нет ни в одном городе страны и не может быть, потому что зерно такое только есть у нас и больше ни у кого нет. Вот и польза…

— Неужели на Муромский калач желаете замахнуться!? — воскликнул удивлённо крупчатник.

— А это зависит от того какие сливки мы снимем с этих полей? Мука покажет, на что стоит замахиваться. Ясно только одно, что от этого нового продукта цены и на изделия и на муку обязательно поднимутся. В прибыли будут и мукомолы, и кондитеры. Вот так вот, Христофор Петрович. И вы мне в этом деле поможете. Походим по полям, сделаем выкосы, отметим точки, и обмолоченные пробы с бирками увезём в Саратов. В Саратове медлить не будем, тут же зерно перемелем, и булки в печь. Затем будем смотреть, и пробовать получившиеся экземпляры. Ту пшеницу, из которой получатся лучшие булки, скосим и обмолотим отдельно. В выборе ценных экземпляров пшенички я только на вас полагаюсь. В муке я разбираюсь, а вот в растениях, когда они в поле растут — тут я совсем не специалист.

— Вот оно что-о-о?! Интересно-о-о-о… — протянул крупчатник. — Новое изделие, значит, решили сотворить… Это другое дело… Это совсем другой оборот. Я с вами, Афанасий Матвеич! Мне это дело нравится. Поехали. Начнём не с поля, а с деревни. Так вернее будет. Эй! Федот, трогай! — сказал он кучеру.

— Куда трогать то, батюшка? — спросил кучер, обернувшись.

— Как всегда, к Дарье Филимоновне держи.

— Но-о-о! Милые-е, — не сказал, а пропел кучер, дёрнул вожжи и пролётка тронулась.

— Почему с деревни начнём, Христофор Петрович? — спросил Афанасий Матвеич.

— А потому что, в ней люди живут, эти поля обрабатывают. И твои эти отрезки, и квадраты они лучше всех знают, потому, как и сеют, и пашут, и убирают веками… Я знаю, поля в целом, а они — в частности.

— А кто такая, Дарья Филимоновна?

— Сейчас узнаешь. Это как раз слепок женщины из поэмы Николая Некрасова.

— Ну, друг, ты хватил… — со смехом проговорил кондитер.

— Ничего не хватил. Сам увидишь. Между прочим, стряпуха отменная. Её пирогов поешь — пальцев на руке не досчитаешь. А сегодня, как раз суббота, завтра воскресенье. Возможно, и удастся нам откушать её пирога…

— Хвалить ты, Христофор Петрович, горазд…

* * *

А в это время, пока добрейшие Христофор Петрович и Афанасий Матвеич путешествовали по полям вёрст за сто от Саратова, в городе события текли, как своим чередом, так и не очень. Например, извозчик задавил на улице Белоглинской курицу. Купалась курица в дорожной пыли, радовалась теплу и неге, а её раз и нет. Это бывает. Это то, что своим чередом идёт. Или вот на улице Московской подвыпивший дворник получил за нерасторопность от барина по физиономии. Это тоже бывает. А вот, что бывает крайне редко или является, можно сказать, единственным фактом, так это то, что около булочной, уже знакомого нам, хлебопёка Дмитрия Ивановича Филиппова, о котором мы недавно говорили, собралась толпа. А если собралась толпа, то, сами понимаете, дело там происходит совсем не рядовое, это не задремавшую курицу колесом переехать.

* * *

Погожий день. На крыше филипповской булочной стоит пацанёнок лет одиннадцати, наигрывает на гармошке с колокольчиками и припевает. Внизу толпится народ. Кто-то качает головой, глядя на проделки безотцовщины, кто-то боится, что он сорвётся с крыши двухэтажного строения и, если уж не разобьётся насмерть, то покалечится наверняка.

— Санька! Хватит комедь разыгрывать! — кричит дворник Сысой. — Слазь, а то ухи поотвертаю!

— А ты пымай! — кричит в ответ Санька, — Тогда и отвертаешь!

«А, хорошо, стервец, играет». — Заметил кто-то из толпы.

«Эта гармошка ему досталась после отца; помер сердешный. С гармошкой мальчишка не расстаётся» — сказала пожилая женщина в платке, завязанном на два конца.

Откуда-то появились два полицейских в белых кителях с длинной лестницей. Лестницу поставили на землю и прислонили к стене. Один блюститель саратовского порядка стал по ней подниматься, то и дело, грозя мальчишке всякими карами. Другой полицейский стал взбираться по пожарной лестнице. И вот, когда полицейский, что поднимался по пожарной лестнице, добрался до кровли и стал осторожно по ней на четвереньках двигаться в сторону нарушителя общественного порядка, а другой, таким же порядком стал продвигаться к мальчишке с другой стороны крыши, произошло неожиданное. Гармонист не стал дожидаться, когда его схватят, перешагнул через оголовок крыши и ступил на узкий фриз, отделяющий первый этаж от второго.Толпа ахнула и замолкла, Любое неосторожное движение и падение вниз неминуемо. Полицейский развёл руками. Однако всё разрешилось благополучно. Мальчишка, просто ухватился за привязанную, им же ранее, верёвку, сбросил её конец вниз и по ней соскользнул на землю.

— Представление окончено, уважаемые граждане! — проговорил он, галантно раскланявшись и ловко увернувшись от Сысоевых пальцев, которые пытались схватить его за ухо, скрылся в растущем неподалёку кустарнике. После этого нерасторопный полицейский ещё долго по приставленной лестнице спускался с крыши, а кучка ребятишек из команды Шмони, глядя, как он осторожно нащупывает перекладины, покатывалась со смеха. Вот такой произошёл случай. А теперь давайте вернёмся к нашим путешественникам.

* * *

Минут через пятнадцать пролётка уже стояла около небольшого, но добротного дома. На шум, подъехавшего экипажа, вышла хозяйка. Из-за её спины выглядывало смущённое личико девочки лет четырнадцати. Видно дочери.

Хозяйка была крупного телосложения, как на деревне говорят — широкой кости, с немного вьющимися каштановыми волосами, правильным носоми неимоверно лучистыми глазами и милейшей улыбкой.

— Опять мы к вам в гости, несравненная Дарья Филимоновна, — проговорил крупчатник и, как старый знакомый, обнял хозяйку.

Конец ознакомительного фрагмента.