Война и мир солдата Панкрата. Сказка-фарс

Пётр Лаврентьев

В Тридевятом царстве-государстве, во времена мудрого царя Гороха Гороховича, жил-поживал да славы и орденов наживал неунывающий солдат Панкрат. И так вдруг случилось, что именно он стал причиной многих событий, потрясших мир: неожиданная смена чернокожего короля в Заморском королевстве, борьба с Липовым халифатом в Южной стране и даже непонятная ситуация с цветущим полуостровом Грым – ниточки от всего этого тянутся непосредственно к Панкрату Акакьевичу Бармалееву.

Глава 1

Давно ли это было, недавно ли — по мне так не слишком давно, а по-вашему, наверное, сто лет назад — поэтому можете думать как угодно, а дело при царе Горохе было. Царство наше Тридевятое всегда выделялось экстравагантностью и нелогичностью поступков: то в собственных царей бомбами кидались без передышки, пока всех на корню не извели, то в наступившие после этого времена демократического равноправия начинали по покойному царю выть и с хоругвями вокруг его могилы бродить с песнопениями — в общем, непоследовательные мы, тридевятовцы, какие-то по натуре своей. И в очередной раз эта непоследовательность вышла нам боком: наевшись демократии до изжоги, решили мы однажды опять царя на трон посадить. Но теперь уже не абы как, не по-старорежимному, а всё чин-чином и в соответствии с международными правовыми нормами — предвыборная агитация на полу в подъездах, день голосования, наблюдатели на участках, битые морды оппозиции и прочая феерия.

С божьей помощью выбрали мы себе нового монарха. Скромный такой царь получился, по распущенным в народе слухам — из рабочей семьи, и имя простецкое — Горох Горохович. Сам ростом невелик, но крепенький и глядит на всех исподлобья суровенько — так глядит, что собеседники, бывает, и поджилками под этим взглядом затрясутся, а иной раз и в штаны надуют от нервного перенапряжения. В общем, для нашего государства, утомлённого демократическими нормами, на тот момент в самый раз царь.

После коронования, когда ещё даже корона на его голове нагреться как следует не успела, обратился он ко всем тридевятовцам с речью:

«Так, мол, и так, господа-товарищи-баре! Я царём поставлен не только для того, чтобы есть-пить, телевизор смотреть да при этом слушать, как вы орёте, что я даром свой царский хлеб жру. Собираюсь я заняться делами и навести порядок в нашей великой стране, измученной большими дозами демократии. Посмотрите, что вокруг творится — враг на наших пограничных землях уже хозяйничает как у себя в сортире, а вам хоть бы хны! Пора прекращать это никчёмное благодушие и начать планомерное уничтожение вражеских выродков, паразитирующих на теле нашей Родины. Уничтожайте их везде, где поймаете — поймаете в сортире наших южных границ, в этом сортире и мочите! Посему объявляю: каждому, кто запишется в моё войско и добровольно пойдёт на поле брани, отвешу свой личный царский поклон со всеми вытекающими при этом приятными последствиями!»

Это интригующее обещание последствий и подзадорило народ — повалили мы, мужики, записываться в царскую армию.

Я в тот день с работы краски украл, чтобы, значит, батарею дома покрасить. Уж больно давно меня Нюрка с этой батареей доставала, каждый день лишь одно — покрась да покрась, все жилы прямо вытянула и душу искровянила нытьём своим. Вот я и пришёл домой пораньше с этой краской, чтобы пока моей любезной супружницы дома нету выкрасить дурацкую батарею и забыть про неё до очередного нытья. Подстелил газету, присел, кисточкой вожу, телевизор слушаю. А там как раз вот эта горохова речь транслируется в прямом эфире. Слушаю я царя нашего, и начинают у меня в голове мысли роиться: а почему бы и мне не пойти в его войско? Службы воинской я не боюсь, опыт кой-какой у меня имеется, так, может, это мой дополнительный шанс на жизнь лучшую? А ну как повоюем да ещё вдруг и победим — ведь это же несомненно скажется на моём материальном благополучии и социальном положении тоже! Представил я себе размеры возможной благодарности от царя за мои будущие заслуги, и аж дух у меня перехватило. Ну, может, частично и от краски, — уж больно вонючая она попалась! — но легко так стало на душе и в голове моей, такая радость и эйфория внутри набухли, что просто петь захотелось. «А чего тянуть-то? — думаю весело. — Прямо сейчас пойду и запишусь! Пусть Нюрка сама батареи свои докрашивает, некогда мне…»

Бросил на пол кисточку, встал, покачиваясь от красочного нитроугара, и — в двери. Иду по улице к дому воеводы, а тут меня машина нагоняет — Митька-сосед на своей развалюхе. Страшней машины в жизни я не видел: ржавая «девятка» с просевшими пружинами, цвет когда-то был коричневым, а нынче стал на собачье дерьмо похожим. По окнам Митька бахромы разноцветной навешал и ездит по посёлку в любую погоду с опущенными стёклами, а из салона вечно «Модерн токинг» играет и поёт. В общем, лошара полный. И кричит мне этот Митька из своей дерьмовой «девятки» через «Модерн токинг»:

— Куда собрался, сосед? Садись, подвезу с ветерком!

Отказался я, не хватало мне ещё в родном посёлке позора на прощанье хапнуть — с Митькой проехаться, в бахроме оконной путаясь.

— Спасибо тебе, Митя, — отвечаю. — Храни тебя господь. Мне тут недалече, я только до воеводы и обратно.

— До воеводы? — удивляется он. — А зачем тебе воевода понадобился?

Соврал я наспех что-то, отвязался от него.

Добрался до воеводиного дома, стучу. Открывает старый прапорщик, толстый, краснорожий, и зевает во всю щель.

— Чего надо? — говорит.

Объясняю ему, что по государевому делу я пришёл — пополнить, так сказать, войско своим присутствием и умножить список геройских дел в войне против супостатов.

— А, — отвечает. — Тогда проходи внутрь, мурло неумытое… Да лаптями своими ламинат нам, смотри, не пошоркай!

Прошёл я в сени, стал ждать, когда меня воевода вызовет. Сижу, ёрзаю, лапти свои замызганные под лавку пытаюсь спрятать, да картинки на стенах разглядываю. На одной, помню, был нарисован солдат усатый — в одной руке у него винтовка с оптическим прицелом, и приклад у неё весь в зарубках — отмечает, значит, сколько врагов настрелял, — а за поясом штык-нож окровавленный. И сам солдат от этого весёлый такой, смотрит на меня с картинки задорно, будто вопрошает: а тебе, куриная задница, слабо вот так же, по-геройски жить? И прямо в душу мне взглядом своим проникает, теребит там что-то и щекочет. «Нет, — отвечаю ему мысленно, — это ты, брат, врёшь. Я ещё и похлеще тебя чего-нибудь отчебучу, только время дай».

Тут открылась дверь со скрипом, и прапорщик толстый пальцем меня поманил. Встал я и, помолясь, в кабинет вошёл. А в кабинете за столом дубовым под большим свежим портретом царя Гороха Гороховича воевода наш сидит и в зубе ковыряет мизинцем правой руки. А на левой руке у него пальцы имеются только до середины их обычной длины — наверное, в боях где-нибудь оторвало бедняге.

— Ну-с? — говорит он мне. — Желаете в войско наше определиться, милейший?

— Имею такое желание, — отвечаю. — При определённых взаимных выгодах очень даже вероятный расклад у нас может получиться. Сам я воробей стреляный, в своё время за Советскую власть на двух фронтах рубился — на трудовом и на туркестанском.

Хохотнул воевода радостно, в кресле закачался аки подсолнух на ветру, обрубками пальцев мне «козу» игриво делает и ласковым голосом говорит:

— Запишешься в войско — обмундирование выдадим какое следует. — Посмотрел на мою весьма печальную обувку, фыркнул брезгливо: — Ну и сапоги человеческие тоже, конечно. Всё, как положено: довольствие денежное, вещевое и фураж для лошади, коли в кавалерию тебя примут. А за то, что на войну пойдёшь, тебе причитается четвертной оклад плюс боевые, да ещё махорочные и дополнительные фланелевые портянки каждую неделю. Премии за разные геройства, ну и если, конечно, повезёт и убьют тебя, то квартира будет тебе в самой Москве Белокаменной. И ещё один немаловажный факт прими к сведению: ежели на этой войне тебе оторвёт что-нибудь из членов, то наши военные лекари вмиг тебе оторванное деревянным заменят, причём совершенно бесплатно, за счёт министерства обороны. Ну, как перспективы?

Смотрю я на него и думаю: про квартиру-то он малёха приврал — у меня двух приятелей в прошлые времена на войнах шлёпнули, и квартиры за это они получили не в Москве обещанной, а лишь в Нарофоминске. Там же обоих и закопали на нарофоминском кладбище — чтоб поближе к квартирам, значит… Я-то, конечно, на такое везение не рассчитывал, и мечтать о таком не осмеливался — мне в жизни даже в лотерею ни разу выиграть не удалось, и поэтому решил высоко не замахиваться, а мечтать лишь о том, что мне из казны денежного причитается. Ещё в детстве мне папаня говаривал: «Главное, меру знай, и жадности воли не давай!» И я этому совету в своей жизни постоянно следую.

Подумал и говорю:

— Яркую и красочную картину вы мне нарисовали, товарищ воевода. Коли примет меня армия в своё лоно, то будущее моё представляется вполне безоблачным и многоцветным. Рад буду послужить любимой стране за дополнительные льготы. Где подпись ставить?

Воевода мне контрактный листок подсунул быстро, после этого из кресла выбрался, сделал торжественное лицо, будто поп на Пасху, и сказал:

— Ступай с богом, служи верой и правдой Отчизне нашей!

И, повернувшись кругом, обрубками своими на портрет Гороха перекрестился и даже всхлипнул. А когда я уже в дверь выходил, он вослед крикнул мне:

— Медкомиссию пройти не забудь, чувырло!