Звезда-окраина

Пётр Абажуров

Говорят, что если прочитать этот сборник три раза слева направо, а потом ещё три раза с права налево вслух, стоя на автобусной остановке или в любом другом месте массового скопления людей, то ваши акции снова начнут расти в цене, на подоконнике сами по себе вырастут цветы, а юные девы снова станут искать в толпе ваш задумчивый и печальный взгляд.

4

Разрушен Карфаген? — спросил меня у брода

Одетый в тогу хмурый ветшанин.

— Как знать… вчера, я слышал, воевода

Среди платанов что-то с жаром говорил…

Но я на тракте, путь покрыт туманом,

Хоть и на гноище дороги все ведут,

Не различить — то Рим или Иваново?

Или пустырь, где будет кончен твой маршрут?

Спасительный твой образ вновь потерян,

Как упустив в ночи полярную звезду,

Усталый путник, хоть и был конечно беден,

Но новых бед обрящет череду.

Мы начали наш путь друг к другу с расставания

В начале лета, чтобы встреться зимой.

Такая доля у людей — почить в изгнании,

Из рая в то, что бес не назовёт тюрьмой.

И что нас ждёт в дали, за перевалом?

Каким мы будем отданы мучителям?

Всё нынче хуже, колют тонким жалом…

Был человек, а станет просто местным жителем.

Вот Карфаген отстроен в прежнем блеске,

И, заприметив мой унылый вид,

На перекрестке добродушный полицейский

Мне штраф назначить за проступок не спешит…

И блюз — от слова «blue», печаль — от слова «чаять»,

До времени не знал, покамест был глухим,

И угадать не мог, что бога повстречаю,

Когда его я имя заменю твоим.

Но ты не пишешь, и в твоём молчании

Не пляшут больше раненые птицы,

На горизонте тёмным очертанием

Пустыня не явит свои гробницы.

И травы не шумят под сводом белой ночи,

Не слышу больше скрежета ветров,

В безмолвии на гвозди заколочен

Твой посреди чащобы одинокий кров.

И едут на Урал за каменным углём

Товарные составы через мхи, болотины,

С которых мы тобой наверное не сойдем

На полустанке ветхом под табличкой «Родина».

Её, страну, которой, может, вовсе нет в природе,

На барахолке выменял на что-то пьяный вор,

Народных песен не поёт никто в народе,

И непевучим стал обычный разговор…

Но как бы отыскать избушку у реки,

Часовню на холме, одетую в сирень?

Но Китеж-града звоны близки-далеки,

Да и в бюро находок неприёмный день…

Твой сад не заскрипит во мне калиткой,

И тихим птицам не спою я нежных песен,

Но будет по камням моя блуждать кибитка,

И лишь извозчик будет вечно пьян и весел.

Любя тебя, благословлял и палача,

Любил тирана, всякое уродство,

Ведь если мир увидеть с твоего плеча,

То с веком Золотым во всём заметно сходство.

И Кострома была привычно на-Амуре,

Ростов — на-Темзе, а Нью-Йорк на Керженце.

И было зло всегда нескладно и понуро,

Пока созвездия читал в твоём лице.

Что не случилось, то придёт тревожным сном…

Кому спасибо, что была ты так светла

И что на паперти забытого Христом,

Хоть на мгновение, но всё-таки спасла?