Чаша Грааля. Софиология страдания

Протоиерей Сергий Булгаков, 2021

«Невместимый мыслитель, неуместный богослов», священник и философ, протоиерей Сергий Булгаков – без сомнения, одна из самых ярких, противоречивых и влиятельных фигур в пантеоне христианских мыслителей ХХ века. Его живая, острая и богатая мысль питалась прежде всего глубоким личным опытом Встречи с Христом, Который открывался ему как в радости, так и в страданиях. Обширное богословское наследие о. Сергия еще ждет своего глубокого и благодарного изучения. Вклад в это важное дело – настоящий сборник, посвящённый одному из главных аспектов богословия о. Сергия и составленный внимательным, вдумчивым и любящим читателем, писателем и публицистом, архимандритом Саввой (Мажуко). В настоящем сборнике представлены работы, написанные о. Сергием Булгаковым в последние годы его жизни: «Святой Грааль»,«Софиология смерти», «Христос в мире», «Размышления о войне», «Беседы о Божественной литургии» и фрагменты дневниковых записей. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

© Мажуко Д.И., составление, вступительная статья, 2021

© ООО ТД «Никея», 2021

Софиология страдания в творчестве о. Сергия Булгакова

Много лет назад я обратился к своему другу-философу с просьбой:

— Послушай, никогда не читал книги отца Сергия Булгакова. С чего начать?

— «Софиология смерти»! Отличное начало!

И я сел читать этот небольшой текст и очень старался понять. И ничего не вышло. Очень сложный автор. Сложная мысль. Трудный язык. «Софиологию смерти» в тот раз я так и не дочитал. Первая встреча закончилась сокрушительным поражением и сомнением в своих интеллектуальных способностях. Меня утешало только то, что не я один такой.

В 1933 году отец Сергий закончил книгу «Агнец Божий» и отдал её переводчице по фамилии Лебедева. Это была хорошо образованная женщина, но даже для неё это был очень трудный текст. Однажды отец Сергий спросил:

— Как идёт перевод?

— Отец Сергий, ничего не поняла! У вас тут имманентное сидит на трансцендентном и адекватным погоняет.

И тогда отец Сергий, может быть единственный раз в своей жизни, оскорбил женщину:

— Ну ты дура!^[1]

Когда вступаешь в разговор с великим человеком, поневоле приходится начинать с позиции дурака.

Отец Сергий Булгаков писал так много и так сложно, что «профессиональные богословы» предпочитают обходить его книги стороной или делать вид, что такого мыслителя и вовсе не существовало. Если о нём говорят, то в худшем случае это будут слова осуждения в ереси, в лучшем — сожаления о том, что такой умный человек потратил свою жизнь на совершенно бесплодную затею. Так, например, думал о творчестве Булгакова отец Александр Шмеман. Он оставил интереснейшие воспоминания — «Три образа». В этом очерке он говорит, что подлинная трагедия отца Сергия состояла в том, что богословская система, которую он создавал всю свою жизнь, не соответствует его опыту. Для студента Александра Шмемана профессор Булгаков был воплощением настоящего священника, который жил литургией и умел заражать окружающих своим молитвенным восторгом и подлинной радостью, но его богословие было чем-то ненужным, лишним, будто примешалось к образу этого светлого человека нечто чужеродное. Отец Александр Шмеман пишет:

«Если „софийный“ опыт [отца Сергия] не только глубоко православен, но, как я сказал уже вначале, являет что-то самое важное, самое глубинное в опыте Церкви, то „София“ как философско-богословское „оформление“ этого опыта не нужна, и не нужна, прежде всего, самому богословию. Она воспринимается, как это ни звучит странно, как какой-то чуждый и именно надуманный элемент в его писаниях… Не нужно „Софии“, ибо „достаточен“ Христос»^[2].

Если София — абстракция, философский каприз, то почему такой мудрый человек, как профессор Булгаков, так ревностно держался за свою софиологию? Почему он так серьёзно относился к Софии, что даже ужасы Второй мировой войны не поколебали его «софийной» взволнованности?

В июне 1942 года отец Сергий Булгаков пишет предисловие к «Невесте Агнца», которая стала последней частью его Большой богословской трилогии. В конце предисловия он говорит:

«Истины, которые содержатся в откровении о Богочеловечестве, в частности же в эсхатологическом его раскрытии, столь незыблемы и универсальны, что пред ними бледнеют, как бы изничтожаются в своём онтологическом значении даже самые потрясающие события мировой истории, которых свидетелями мы ныне являемся, поскольку мы их постигаем в свете Грядущего. А это Грядущее есть явление Церкви в силе и славе, вместе с преображением твари»^[3].

Но ведь это настоящий скандал! Просто подумайте: известный мыслитель утверждает, что то, что написано в его книге, гораздо важнее событий, сотрясающих весь мир. Ведь речь идёт об ужасах Второй мировой войны! Это 1942 год! Самый разгар кровопролития! Может быть, отец Сергий был отшельником и не знал о том, что творится вокруг? Не знал о геноциде евреев, о битве за Москву, о тысячах умерших от голода в блокадном Ленинграде? Однако близкие ему люди сообщают, что отец Сергий живо интересовался тем, что происходит в мире, а критике расовой теории и судьбе еврейства он посвятил несколько очерков. Неужели софиология так ослепила ему глаза, что он остался бесчувственным к людскому горю? Неужели теологические построения важнее детских слёз и страданий миллионов? Ведь христианская мысль была настолько чуткой к этой теме, что после войны родилось целое направление богословия — «богословие после Освенцима».

Недалеко от города, в котором я живу, стоит большой деревянный крест. Это единственная память о белорусской деревне Ала. Во время войны нацисты согнали в эту деревню жителей окрестных деревень и сожгли живьём 1758 человек. Среди них было 950 детей. Это одна из тысяч — я повторю: тысяч! — белорусских деревень, сожжённых нацистами. И я повторю вопросы, которые задавали богословам все послевоенные годы:

Где был Бог?

Почему Он позволил совершиться такому зверству?

Можем ли мы простить Богу то, что Он сделал с этим миром?

И добавим ещё от себя вопрос лично к отцу Сергию Булгакову: неужели лишняя и надуманная теория важнее детских слёз?

Отец Сергий может ответить нам только через свои книги. Вот что он пишет в «Свете Невечернем»:

«Основные мотивы философствования, темы философских систем не выдумываются, но осознаются интуитивно, имеют сверх-философское происхождение, которое определённо указывает дорогу за философию»^[4].

Для отца Сергия софиология не была выдумкой, ненужным придатком жизни, «игрой в бисер». Произведения Булгакова не дают оснований предположить, что этот человек испытывал некий раскол между жизнью и философией, для него это было единым целым, и более того, он всегда руководствовался принципом «primum vivere, deinde philosophare» — «сначала жить, а потом философствовать»^[5]. И в том же предисловии к «Невесте Агнца» он подчёркивает, что эта книга, написанная ещё в 1939 году, прошла проверку жизнью через испытания военных лет. Как же отец Сергий Булгаков отвечает на вопросы, поставленные «богословием после Освенцима»?

Здесь я позволю себе небольшое отступление и вспомню, что моя обычная аудитория — это не профессора из Оксфорда, а обычные школьники и студенты, современные подростки, с которыми я разговариваю о Христе и о Церкви. Когда мы начинаем с детьми разговор о Боге, я прошу их предварительно ответить на простой вопрос: кто виновен в убийстве родителей Гарри Поттера? Любой профессор знает, что убийца — Тот-Чьё-Имя-Нельзя-Называть. Однако хитрые школьники не торопятся отвечать, потому что родители Гарри Поттера — не единственные жертвы в этой книге, и, кроме жутких смертей и слёз отчаяния, там есть пытки, болезни, предательства, так что весь текст пропитан не только красивым волшебством и шутками, но и болью, и страданием. Вот почему разумные подростки считают настоящим виновником всех этих ужасов автора книги — Джоан Роулинг. Она придумала этот сказочно красивый мир, она населила его чудесными созданиями, но именно Джоан Роулинг позволила в этом прекрасном мире поселиться злу. Маленькие читатели хорошо знают, как опасен мир волшебников, однако всё равно мечтают сбежать в Хогвартс, чтобы не только увидеть все чудеса и превращения, но и сразиться с древним злом.

И я продолжаю: что должен сделать Гарри Поттер, чтобы высказать всё, что он думает о своей жизни, Джоан Роулинг в лицо, спросить с неё за всю ту боль, что она впустила в его жизнь? Как возможна встреча Гарри Поттера с его автором?

При чём же здесь софиология отца Сергия Булгакова? Как Гарри Поттер может помочь понять это сложное богословское учение?

Когда мы говорим о Христе, мы с восторгом и надеждой произносим имя Автора этого мира, который добровольно стал персонажем собственного произведения. Он не только создал этот мир — прекрасный и опасный, — но и взял на Себя всю ответственность за его боль и радость.

Как возможна встреча с Автором? Именно в этом безумном вопросе лежит ключ к софиологии отца Сергия Булгакова, потому что София — это событие встречи с Автором. Самый главный вопрос всей жизни и философии отца Сергия Булгакова в этом и состоял: как возможна София? Как это возможно, чтобы сотворённое существо могло пережить встречу с Автором, заметить Его следы, Его уникальный почерк в этом мире?

Гарри Поттер никогда не встретит Джоан Роулинг, и самой писательнице эта встреча не по силам. Эти миры разделены настоящей онтологической пропастью. Но наш Автор входит в этот мир, этот мир Ему не чужой в силу Богочеловечества, как сказал бы отец Сергий Булгаков.

София есть событие встречи с Автором. Прежде чем появилась софиология, была София. Сначала жизнь, потом философия. Сначала София, потом софиология.

Отец Сергий Булгаков был не просто кабинетным учёным. Он был настоящим мистиком, и его софиология есть мистическое богословие. Известно, что Булгаков вырос в семье священника и был воспитан в христианской традиции. Однако в возрасте 14 лет он утратил веру и прошёл долгий путь «от марксизма к идеализму». Он вернулся в Церковь после череды мистических откровений. Они не были такими яркими и эффектными, как описывают их жития древних святых, но это был подлинный мистический опыт, чудо встречи, чудо Софии. Булгаков описывает этот опыт очень осторожно, если хотите, целомудренно.

София есть откровение о Присутствии Бога в этом мире. София — это событие, пережитое Булгаковым лично, София есть неотъемлемая часть его биографии. Первым таким опытом для Булгакова было откровение о Присутствии Бога в природе. Он готовился вступить в брак и ехал навестить родителей своей будущей жены Елены Ивановны Токмаковой. Тогда он был ещё атеистом, но пережил реальный опыт Присутствия, потрясённый красотой южной природы. О следующей Встрече он пишет ещё сдержанней, потому что София открылась ему в красоте женщины. Упоминая об этом откровении, отец Сергий поставил многоточие, потому что богословская мысль того времени ещё не была готова говорить о таких вещах. Но самая известная Встреча, то есть София, была пережита Булгаковым перед картиной Рафаэля «Сикстинская Мадонна» в Дрезденской галерее. И таких Встреч в жизни отца Сергия, на самом деле, было немало.

Каждая литургия была для него Софией, то есть событием Присутствия Бога в сотворённом мире.

Каждая молитва была для отца Сергия опытом Присутствия, опытом Встречи.

И я позволю себе ещё больше: богословская работа была для отца Сергия событием мысли, поскольку труд богослова для него был частным случаем молитвы и продолжением литургии. Вот почему в его книгах так много, казалось бы, противоречащих одно другому определений Софии. Отец Сергий называет Софией и Христа, и Богоматерь, и Церковь, и Евхаристию, и икону, и Имя Божие. Это приводит к путанице и к справедливой богословской критике. Однако его тексты надо читать не просто как работы учёного-богослова и исследователя, но как свидетельства мистика.

Главный вопрос софиологии: как возможна встреча двух миров, между которыми должна быть онтологическая пропасть, непроходимая бездна? Строгие философские размышления не допускают этой встречи, но я её пережил. Что это было: обман, синдром Стендаля, детские травмы и нерешённые проблемы с отцом? Но если это подлинный опыт, какие для него есть метафизические основания? Между прочим, это очень современный вопрос, потому что нынешние критики религии умеют весьма убедительно редуцировать наш религиозный опыт к игре гормонов и недостатку кальция. Вы думали, что молитесь, а у вас просто не хватает йода в организме.

Софиология была для отца Сергия попыткой осмыслить и защитить подлинность лично пережитого опыта Встречи. Но этот опыт он сверял с богословской мыслью, а мысль, в свою очередь, испытывал религиозным опытом, так что сама мысль, само богословие превращалось в духовный опыт.

Как справедливо заметил отец Эндрю Лаут, «отец Сергий богословствовал не о литургии, а из литургии»^[6]. И я позволю себе продолжить эту мысль:

Отец Сергий богословствовал не о иконе, а из пережитого перед иконой опыта Присутствия.

Отец Сергий богословствовал не о Богоматери, а из молитвенного предстояния перед Ликом Царицы Небесной.

Отец Сергий богословствовал не о Имени Божием, а из опыта молитвы Иисусовой, которой он часто молился даже во время литургии.

И когда отец Сергий богословствует о страдании, его опыт боли — это тоже событие Софии, событие Встречи со Своим Творцом, переживание Присутствия Христа в этом мире.

Наиболее ярко о софиологии страдания отец Сергий пишет в одной из своих последних работ, в «Софиологии смерти». Это работа выстроена как ответ на вопрос: как Бог мог умереть на Кресте? Как это возможно? Обычный человек никогда не задаст таких вопросов. Но отец Сергий Булгаков — гений вопроса, и сила его гения проявляется не только в философской пытливости, но и в личной взволнованности, потому что в этой работе он признаётся, откуда рождается богословская проблематика. Его богословская пытливость — следствие Софии — встречи, пережитой в момент страшной боли и умирания.

Духовная дочь отца Сергия, сестра Иоанна Рейтлингер, вспоминала, как батюшка был потрясён рассказом немца, воевавшего на Украине. Однажды его окружила толпа голодных ребятишек, и он начал раздавать им конфеты, а они кричали ему вслед: «Хлеба! Хлеба!» На следующее утро отец Сергий служил литургию, и после службы в беседе со своими друзьями признался:

«Сегодня во время литургии я себя вопрошал — как я могу возносить Богу евхаристическое „благодарение“, как я могу благодарить за эти ужасы, за этих детей… но могу ли я искренне возносить Богу за это? — И вот во мне вдруг прозвучал ответ: да, могу… за Христа, страдающего в них и с ними!»^[7]

Могут возразить: каждый проповедник утешает больных и умирающих людей этими словами: «Христос страдает вместе с тобой», — но откуда нам знать?

Как сказал Блез Паскаль: «Я верю только тем свидетелям, которые дали перерезать себе горло». Относительно отца Сергия это может прозвучать буквально. В 1939 году у него был обнаружен рак гортани, и он пережил две мучительные операции на горле. В очерке «Софиология смерти» отец Сергий подробно описывает тот опыт боли и умирания, который он пережил в эти дни. И это был софийный опыт, потому что это было откровение о Присутствии Христа, «близость Божия, предстояние пред Ним лицом к лицу»^[8]. Вот как отец Сергий описывает это Присутствие:

«…ещё одно, чего я не ведал доселе и что явилось для меня настоящим духовным событием, которое останется навсегда откровением — не о смерти, но об умирании — с Богом и в Боге. То было моё умирание. Я — со Христом и во Христе, Я умирал во Христе, и Христос со мною и во мне умирал. Таково было это страшное и потрясающее откровение, которое тогда я, пожалуй, не мог бы выразить в словах и понятиях и осознал только позднее. <…> Я ведал Христа в своём умирании, мне была ощутима Его близость ко мне, почти телесная, но… как лежащего со мной „изъязвлена и ранена мертвеца“. Он мог помочь мне в моём страдании и умирании, только сострадая и умирая со мной. Я видел этот образ внутренним зрением…»^[9]

На мой взгляд, очень важным является признание отца Сергия, что в своей болезни он пережил своего рода «схождение в ад»: его покинули не только обычные заботы, но и философская взволнованность, он настолько опростился, что стал просто местом для боли, слился с болью:

«Но где была моя мысль, никогда во мне не угасавшая? Где „проблематика“, всегда меня сверлившая? Где комплекс идей, вдохновляющих и радующих, с которыми я переступил порог даже и этого госпиталя? Всё как будто угасло, перестало существовать. Я был пуст, мне была, очевидно, мысль уже непосильна. Моё существование оскудело, упростившись до телесного бытия, ставшего лишь возможностью страдания»^[10].

Некоторым читателям эти исповедальные строки могут напомнить слова, сказанные Фомой Аквинским незадолго до смерти: пережив таинственное откровение от Бога, великий богослов, написавший множество книг, вдруг всё это назвал соломой. Отец Сергий тоже говорит о том, что в момент умирания вся философская проблематика испарилась, Булгаков остался без софиологии. Да, не стало софиологии, но была София — опыт Присутствия, встречи со Христом лицом к лицу. Поэтому, оправившись от болезни, отец Сергий не только не отказывается от своих идей, но и с новыми силами продолжает начатое.

В этот период жизни он пишет очерки «Христос в мире», «Размышления о войне», «Софиология смерти», в которых пытается осмыслить опыт Присутствия Христа в страдании людей. «Богословие знает лишь искупительное страдание за нас, но не знает страдания Христа с нами, Его сострадания с человечеством»^[11] — так он заявляет проблематику в очерке «Христос в мире».

Христос присутствует в истории, и речь идёт не только о «больших цифрах», о значительных исторических событиях, о торжественном шествии неуязвимого и величественного Мирового Духа истории. Христос разделяет биографию каждого человека, его боль и радость, разочарования и сомнения, любовь и предательство. Эта идея вносит в софиологию экзистенциальное измерение, и именно в нём и через него софиология может быть правильно понята и принята.

Христос разделяет с нами нашу боль. Христиане привыкли к этой идее, но принимают её скорее как риторический оборот, красивый образ, часто используемый проповедниками. Но для отца Сергия Булгакова это не просто образ, но лично пережитый опыт, и, как честный богослов, он пытается ответить на вопрос: как возможен этот опыт реального Присутствия Христа в этом мире, если Писание говорит о реальности Его Вознесения? Эту проблему отец Сергий называет «антиномией Вознесения». Впервые он сформулировал и попытался разрешить эту проблему в «Агнце Божием» и статьях, посвящённых богословию Евхаристии.

Евхаристия есть опыт реального Присутствия Христа, но наряду с Евхаристией есть и иной образ Присутствия Христа в этом мире. В период создания «Агнца Божия» отец Сергий пишет очерк «Святой Грааль», в котором говорит о том, что Присутствие Христа на земле после Вознесения не ограничивается только евхаристическим Присутствием. Есть ещё и иной аспект Присутствия, который связан с таинственным событием, произошедшим на Голгофе: один из воинов копьём пронзил тело Христа, и из раны вылились кровь и вода, навсегда впитавшиеся в нашу землю. Так земля стала Чашей Грааля — хранилищем Присутствия Христа в нашем мире. Из факта этого Присутствия отец Сергий делает вполне практические выводы:

«…Господь пребывает и на земле в излиянной из ребра Его крови и воде. Наша жизнь причастна и Его жизни в человечестве Его, наши страдания — Его страданиям… Голгофская мистерия продолжается незримо в мире. Эта мысль страшна и потрясающа своей значительностью, но она сладостна и возвышающа своей утешительностью. Она воистину ставит нас перед Лицо Христово, делает Его присутствие не далёким и отвлечённым, но близким и конкретным. Христос принял на Себя грех мира и скорбь его, Он на страдание человеков ответствует Своим собственным страданием, Он, Бог, так оплачивает Своё дело сотворения мира ради любви к творению. С нами Бог!»^[12]

И далее отец Сергий размышляет о страдании русского народа, но эти слова можно отнести к страданиям человека любой эпохи и любой национальности:

«Твоя Голгофа есть и Его Голгофа, с твоей кровью изливается Его Кровь. В этом тайна твоего страдания, и смысл, и оправдание, потому что человеческое страдание есть и страдание Христово»^[13].

Это очень сильные слова. Но чем это отличается от утешительных слов, которые мы слышим в проповедях? Чем это отличается от сентиментально-чувственного «розового христианства»? Отец Сергий не просто декларирует возвышенные истины, ссылаясь на свой личный опыт, он ещё и пытается дать онтологическое основание этому опыту, опираясь на Священное Писание и данные патрологии. Однако я сознательно опускаю анализ его мысли, потому что моя задача — подчеркнуть экзистенциальное измерение софиологии, обнажить самое сердце этого богословского направления.

Отвечает ли софиология страдания на вопросы, поставленные «богословием после Освенцима»: где был Бог, почему Он допустил страдания людей, как мы можем простить Богу страдания невинных? На самом деле софиология отца Сергия Булгакова даже не знает этих вопросов, они чужды ей и непонятны, как непонятна детям возможная обида на Джоан Роулинг за то, что сделал лорд Волан-де-Морт. Однако у софиологии есть ответ на человеческие страдания и страдания всех живых существ: всю нашу боль вместе с нами несёт Христос, и тому, кто страдает, не надо других ответов. Это не заумная теория, это призыв к действию. Софиология — призыв к активному состраданию, к реальному действию в этом мире, и одна из духовных дочерей отца Сергия, мать Мария Скобцова, показала это своей жизнью. Если Христос страдает с каждым страждущим, значит, и тот, кто стал учеником Христа, должен учиться сочувствию и состраданию, облегчая страдания людей, делая мир лучше и добрее.

Софиология начиналась как апология этого мира, как жест благословения всему живому, как протест против гнушения и брезгливости, которые так естественно появляются там, где аскетическая борьба превращается в самоцель, а умерщвление плоти доводит до убийства всего живого вокруг. Софиология — это богословие радости, и это то, что осталось нам как завещание отца Сергия, потому проект софиологии остался незавершённым. Софиологии не хватает экзистенциального измерения, а оно есть самая суть софийного опыта. Отец Сергий Булгаков оставил нам не только гениальные прозрения, но и множество вопросов. Один из них звучит так: если Христос присутствует с каждым из нас в этом мире, если Он разделяет с нами Свою жизнь, почему мы говорим только о Его присутствии в скорбях? Разве Он не делит с нами и радость жизни, причём радость не только от высоких духовных состояний, но радость простых вещей — чашки кофе по утрам, улыбки ребёнка, ласковой кошки, которая взбирается нам на колени и поёт свою песню, когда мы изо всех сил пытаемся понять, что заставляло Гегеля писать такие толстые книги?

Нам нужна не только софиология страдания, но и софиология радости. По воспоминаниям современников, отец Сергий всегда светился неземной радостью и умел заражать ею других, а его «Духовный дневник» можно смело назвать дневником радости. Однако он был слишком серьёзным философом, чтобы признаться, что однажды нам понадобится не только софиология радости, но и софиология юмора, хотя бы для того, чтобы справиться с чтением длинных богословских трактатов.

В этом сборнике мы представляем вашему вниманию работы, написанные о. Сергием Булгаковым в последние годы его жизни. Открывает сборник богословский очерк «Святой Грааль», написанный в 1930 году, за ним идут работы сороковых годов: «Софиология смерти», «Христос в мире», «Размышления о войне», «Беседы о Божественной литургии», и замыкают сборник последние дневниковые записи отца Сергия. Такой подбор текстов может вызвать недоумение, однако мы осмелились собрать под одну обложку эти труднодоступные во всех смыслах работы, чтобы представить читателю один из аспектов булгаковской софиологии — софиологию страдания.

Некоторых читателей может насторожить слово «софиология». Отца Сергия Булгакова ещё при жизни довольно жёстко критиковали за его софиологические построения. Пик споров и обвинений в ереси пришёлся на 1935 год, однако окончательного вывода о еретичности так и не последовало. Отец Сергий Булгаков не еретик^[14]. Он очень чтил церковную традицию и высоко ставил послушание Церкви. Вместе с тем ему пришлось разрабатывать темы, которые потребовали создания нового богословского языка, и весь так называемый «спор о Софии» — это скорее результат «трудностей перевода», возникших, в том числе, и по вине самого о. Сергия. В частных беседах он неоднократно жаловался своим духовным чадам, как ему трудно выражать свои мысли ясно и отчётливо, и та форма, в которую облекаются его мысли, его самого не удовлетворяет. В любом случае наследие отца Сергия Булгакова требует глубокого и благодарного изучения. Издание этого сборника как раз и преследует цель познакомить читателя с одним из аспектов булгаковского наследия.

Работы о. Сергия Булгакова читать непросто. Автор ориентируется на образцы философских текстов XIX века, что создаёт определённые трудности для современного читателя. Ради удобства чтения мы увеличили число абзацев, а также позволили себе сделать рубрикацию наиболее сложных текстов, чтобы дать ориентир, который поможет структурировать то необыкновенное изобилие мысли, которым так щедро делится автор. Подзаголовки, данные в квадратных скобках, являются редакторской вставкой. Это не повредит оригиналу, но значительно облегчит чтение и изучение текста.

Особенностью булгаковских текстов является то, что автор довольно часто цитирует по памяти, что привносит в текст многочисленные огрехи. Все цитаты из Священного Писания были приведены редактором в соответствие с Синодальным переводом. Выдержки из святоотеческих творений и богословских текстов, по возможности, сверены с оригинальными изданиями, за исключением оговорённых случаев.

Особую трудность составила обширная работа «Христос в мире», которая издавалась один-единственный раз в «Вестнике РХД» с огромным количеством опечаток. Мы обращались в архив Свято-Сергиевского института в Париже, где хранится оригинал текста, чтобы произвести сверку, но нам было в этом отказано. Поэтому некоторые места этого трактата остаются сложными для понимания, однако они не являются принципиальными для уяснения основных идей этой работы.

Архимандрит

Савва (Мажуко)

Примечания

1

Цит. по: Козырев А. П. Гностическая тема в софиологических спорах 1930-х годов // Россия и гнозис: материалы конференции. М., 2001. С. 109.

2

Шмеман А., прот. Три образа // Шмеман А., прот. Собрание статей 1947–1983. М.: Русский путь, 2009. С. 857.

3

Булгаков С., прот. Невеста Агнца. М.: Общедоступный Православный Университет, 2006. С. 6.

4

Булгаков С., прот. Свет Невечерний. М.: Республика, 1994. С. 71.

5

Булгаков С., прот. Догмат и догматика // Живое предание. Православие и современность. М.: Свято-Филаретовский православно-христианский институт, 1997. С. 24.

6

Louth A. The Eucharist in the theology of Fr Sergii Bulgakov // Sobornost. Vol. 27:2, 2005. P. 38.

7

Сестра Иоанна Рейтлингер. Отрывки воспоминаний об о. Сергии // Вестник РХД. 1990. № 159. С. 66.

8

Булгаков С., прот. Софиология смерти // Наст. изд. С. 83.

9

Там же. С. 84.

10

Там же. С. 82.

11

Булгаков С., прот. Христос в мире // Наст. изд. С. 199.

12

Булгаков С., прот. Святой Грааль // Наст. изд. С. 40–41.

13

Там же. С. 41.

14

Справедливости ради, следует указать на Определение Собора епископов РПЦЗ от 17/30.X.1935, в котором учение о. Сергия Булгакова прямо называется еретическим. Среди тех, кто считал софиологию ересью, есть выдающиеся богословы (В. Н. Лосский), известные философы (И. Ильин) и даже святой, канонизированный Русской православной церковью, — святитель Серафим Соболев. В более мягких формулировках осуждает софиологию Указ местоблюстителя митр. Сергия (Страгородского), изданный на основе Определения от 24.VIII/7.IX.1935, признающий богословие прот. Сергия Булгакова «чуждым Святой Православной Христовой Церкви». Даже половины этих авторитетных имён было бы достаточно, чтобы безоговорочно заклеймить о. Сергия Булгакова именем еретика. Но есть и другая сторона. Честное имя и богословские заслуги о. Сергия защищали именитые философы (С. Л. Франк, Н. О. Лосский, Н. А. Бердяев, Б. П. Вышеславцев), выдающиеся богословы (прот. В. Зеньковский, прот. Н. Афанасьев, А. В. Карташёв, еп. Кассиан (Безобразов)) и уважаемые иерархи (митр. Евлогий (Георгиевский)). Наконец, была и третья сторона, представленная такими именами, как о. Георгий (Флоровский) и о. Сергий Четвериков. Они активно критиковали теологию о. Сергия Булгакова, спорили с ним, при этом никогда не опускаясь до обвинений в ереси. Мать Мария (Скобцова), святая, канонизированная Константинопольским патриархатом в 2004 году, считала о. Сергия Булгакова своим духовным отцом и великим богословом. Поэтому спор о Софии не может идти в стратегии «на чьей стороне больше авторитетов». Исследователи этого вопроса хорошо знают, что в этот спор тесно вплелись не только политические и юрисдикционные разногласия, но и культурные недоразумения. Кроме того, сам о. Сергий Булгаков давал повод для критики, не стараясь быть достаточно понятным для своих читателей, но этот упрёк смело можно бросить большинству философов и богословов. В наше время, когда раздробленные части единой Русской Церкви собираются воедино, очень важно искать пути к уважительной и спокойной дискуссии, потому что спор о Софии так и остался неоконченным, единого общецерковного решения или научного консенсуса по этому вопросу нет, что связано, в частности, ещё и с тем, что книги о. Сергия Булгакова мало издаются, а ключевые богословские работы остаются недоступны. По крайней мере, с этой проблемой и пытается справиться настоящее издание.