Мой мир. Сборник стихов

Последняя Сайен

«Мой мир» – это дебютный поэтический сборник Последней Сайен, включивший в себя стихотворения, написанные в период с 2006 по 2016 годы. В книге представлены семь тематических разделов: «Раннее», «Героям меча и магии», «О том, что болит», «Родине», «Молитвы раненой души», «Посвящения» и «Чебоксарский цикл».

Героям меча и магии

Я чашу страсти пил до дна не раз

Я чашу страсти пил до дна не раз,

Её вино что цвет степной полыни.

Всё лживо в ней: и лик, и взор, и глас —

Они меня не трогают отныне.

Дорога мне достанется в удел,

По ней в рассвет уйду, мечту лелея.

Чтоб вечно снился мне сияющий предел —

Златой чертог певца и брадобрея.

Пройду сквозь хлад, дожди и нищету,

Оставив неги тяжкие вериги,

И всё, что сердцу дорого, в тщету

Вменю навек по зову древней книги.

Пусть будет небо крышей для меня

И мягким ложем — трав сплетенье сельных,

Хватило только песне бы огня,

Безумья снов и сумерек весенних.

Ведьмак и чародейка (Ночь на Танедде)

«Принципы можно нарушить, страх — преодолеть» (Йеннифэр из Венгерберга, А. Сапковский «Ведьмак»).

Она мечтала лишь о достижимом

И на наивное «Прости, но как же я?»

Ему шептала мягко, но с нажимом:

«А ты… ты — мой, как я — уже твоя».

Когда же он, измученный душою

В боях извечных и витках судьбы,

Просил: «Останься. Я тебя не стою,

Но вновь терять… Мне страшно.

Может быть…»,

Она лишь нежно гладила щетину

Небритых скул, не проронив и вздоха.

Она любила этого мужчину,

И врать ему — не ждущему подвоха?..

Как чародейка, может быть, морали

И лишена была она порой

(Как многих чувств лишён её герой),

Но одного уж, видно, не украли

У них ни люди, ни ужасный рок…

Разлука ж только закрепила тот урок,

Что им судьба всю жизнь преподавала,

И породила правило меж них —

Она надежд на счастье не давала,

А он не лгал, что вдруг оставит их.

Так, в тишине, тревожной от предчувствий

И неизбежной близости разлук,

Седой ведьмак, несведущий в искусстве,

И Королева Льдов не размыкали рук.

Он для неё прекрасные виденья,

Мечтой исполненные, в памяти рождал,

Она ж, как всякий раз в подобные мгновенья,

Читала мысли, зная, что он ждал.

И слёз непрошеных дорожки отирая

Ладонью с бледных исхудалых щёк,

О том не ведала, что пара месяцев ещё

И, на расчётливость былую невзирая,

Свободной волей на мучения пойдёт

За ту мечту, хоть верить и не смеет;

За дочь чужую, что своею назовёт,

И за любовь… И выстоять сумеет.

И даже если без счастливого конца

Та сказка страшная окажется в итоге,

В балладах вспомнят их отважные сердца,

Любить посмевшие у смерти на пороге.

Память огня

Память огня хранит

Светлые сны и лица,

Древних ступеней гранит,

Руны на жёлтых страницах,

Песни неспетой печаль,

Рыцаря пылкие речи…

Кто виноват, отвечай,

Что люди не помнят наречий?

Что больше в легенду не верят

И правду узнать не готовы,

Что жизнь сапогами мерят,

Поправ волшебство и слово…

Однажды, в полночный час,

Покинув проклятый город,

Бездушно-безликих вас

И ваши пустые сны,

Уйду я искать ответ,

Искать тот бессмертный повод,

Что вёл меня сотни лет

По светлым следам весны.

И я разожгу костёр,

Презрев суеверья смертных,

У дальних пределов земли

В таинственной чаще лесов;

И, к небу поднявши взор,

Развеяв золу по ветру,

Огню прошепчу: «Внемли!» —

И он мой услышит зов.

В тот час мне откроется всё:

Что было и что свершится;

Узнаю я, для чего

Пришли мы на этот свет,

И тайное знанье своё

Под сердцем сберечь как птицу

Мне будет важней всего

На многие сотни лет.

А если вопросят вдруг:

Зачем хоронить под спудом

Сокровище — дивный дар,

Доверенный мне судьбой,

Отвечу тому: «Мой друг,

Ведь люди не верят в чудо.

Для тех, кто душою стар,

Обманщики мы с тобой…»

Колыбельная для Беллы

По мотивам саги Стеф. Майер «Сумерки».

Ты как солнечный луч,

столь нежданный для этих широт,

Ворвалась в мою жизнь, разгоняя докучливый морок.

Тёплым ветром лесным,

Притяженьем родимых ворот,

Неуёмным желанием знать, что и я тебе дорог.

Неразумной овечкой проникнув в мой сладостный плен,

Ты для дикого зверя навеки осталась мечтою.

И тогда я узнал, сколь пленительным может быть тлен,

И как тесно венчает бессмертие нас с пустотою.

Спи же, Белла — творенье прекрасное мира людей.

Спи спокойно, ведь я в эту ночь твои сны охраняю.

И пусть жизнь быстротечна — ты будешь счастливою в ней,

Ничего обо мне и проклятьи подобных не зная.

Кто бы мне рассказал, что любовь так бывает слепа

И что столько прекрасного в ней безрассудства таится.

Но теперь ты со мной… Столь наивна, нежна и глупа,

Что не страхом, а страстью твоё подсознанье томится.

Мне так хочется крикнуть: «Беги и останься в живых!» —

Только руки всё крепче и крепче объятья сжимают.

Что ж, пускай будет так, как сама ты решишь за двоих,

А меня муки совести больше, чем «жажда» сжигают.

Спи, родная, теперь и не думай о завтрашнем дне.

Он в надёжных руках моих вместе с трепещущим сердцем.

Ну а ночью я вновь твой восторженный зритель в окне,

Жаль лишь только: ладоням твоим об меня не согреться.

Если б мареву сна был подвластен мой бдительный ум,

Если б древние веки сомкнула дневная усталость,

Мне приснилось бы море и дом, предназначенный двум.

Мне б приснилось, как ты в лунном свете нагая купалась.

Но сначала, пускай будет свадьба, алтарь и цветы…

Будет вальс при свечах… Всё, как память и сердце вещают.

Белла Каллен… Возможно, всё это — пустые мечты,

Только пальцы задумчиво перстень семейный вращают.

Спи, мой ангел, спи крепким младенческим сном.

Спи, моя ясноглазая хрупкая Белла.

Догорает последним виденьем рассвет за окном…

Эта вечность — для нас, если вечности ты захотела.

Селеста

Ты по пятам за мной ходишь, Селеста,

Как-будто сбежать от тебя могу.

Но есть ли от смерти укромное место?

Его для любимых своих сберегу.

В бою неравном, где стон и крик,

Над чёрной бездной, в стану врагов

Я снова вижу твой бледный лик

И чую лёгкость твоих шагов.

Печален взор твой и хладноок,

Аида сумрачного сестра!

Смотри: не дрогнет в руке клинок!

Не подоспела ещё пора.

Когда ты задуешь мою свечу,

Жалеть не стану — светло жила.

Я буду готова. Лишь знать хочу,

Что служат правде мои дела.

Содденский Холм

«Все стояли насмерть, и множество полегло. Но чародеи… Каждый ребёнок у нас знает имена тех четырнадцати, выбитые на камне, что на вершине Холма стоит» (Йурга из Заречья, А. Сапковский «Ведьмак»).

Обычный холм, с обычным лесом и рекой,

Своей прохладою манящей, у подножья.

Обычный лагерь пионерский и покой.

Здесь жизнь обычная струится бестревожно.

В бору зелёном, средь дубов и тополей,

Играет в прятки увлечённая орава.

Людские дети всех сословий и мастей

Слились в игре одним весёлым дружным сплавом.

И невдомёк им, что когда-то в этот час

На этом месте, под таким же небосводом,

В бою неравном пали тысячи из нас —

Людей и эльфов — за священную свободу.

За жизнь, за счастье в этой жизни, за любовь

Мы клали души, не желая бранной славы,

И как вода на том холме живая кровь

Ручьём стекала на соцветия и травы.

А камень тот, что столь усердно малышня

Ногами топчет, о минувшем не радея,

Плитой надгробною явился для меня

И для тринадцати содденских чародеев.

Но что за дело тем, кто «после», до певца —

Реликта времени, сокрытого под спудом?

Им — счастье, молодость, им — солнце и леса,

Им — их неверие в меня и даже в чудо.

Но если сыщется из тысячи такой —

С душою чистой, неиспорченной сомненьем,

Что остановится пред древнею плитой

И рун потёртых докоснётся в удивленье,

То, свято верю, он увидит как во сне

Мой светлый взор под непослушною копною,

Мерцанье молний, город, тонущий в огне,

И взрывы сфер над гордо поднятой главою.

Услышит крики, звон оружный, заклинаний

Обрывки в страшной и кровавой кутерьме,

Слова, поблекшие, последних обещаний

И стоны Йеннифэр, блуждающей во тьме.

Лётное

И даже если горб заменит крылья,

Я изловлю последнего фистрала.

Иль симурана оседлаю… Но бессилья

Не подпущу, в какой бы раз ни умирала.

Не важно, как, какою жертвой и когда —

Путь к Небесам для нас отыщется всегда!

О мудрости и безумии

— Скажи мне, наставник, а я повзрослею

И буду таким же, как ты?

— Мой мальчик, ты будешь гораздо мудрее,

Но скорби испьёшь и тщеты.

— Ответь же, учитель: неужто и знанье

Не сможет беды миновать?

— Поверь мне, мой мальчик, быть мудрым —

призванье,

Призванье — скорбеть и страдать.

— Увы мне, учитель! Иль боги жестоки,

Иль мир этот тонет во зле?

— Мудрец и философ всегда одиноки,

Мой мальчик, на этой земле.

Где знанье и мудрость, там сердца томленье

В гордыне и старость души,

А счастье и молодость там, без сомненья,

Где песни поют за гроши.

Где пляшет безумец в сердечном порыве,

Где льётся мелодия струн.

Где званье и чин растворяются в пиве

Как древняя повесть средь рун.

Не презри ж, мой мальчик, безумья убогих —

Бродяги, шута и певца.

Они в этом мире премудрее многих

И ближе к селеньям Творца.

— Зачем же, мой мастер, и нам на рассвете

Не двинуться в странничий путь?

— Ах, поздно, мой мальчик… Тот путь средь столетий

Затерян, и нам не свернуть.

Бэнджамину повелителю стихий

По мотивам саги Стэф. Майер «Сумерки».

Есть в мире чистые и жертвенные души,

Они не врут на правду, прячась за других.

Те, у кого от «я хочу послушать»

До непреклонного «И мы умрём за них!»

Всего лишь несколько секунд для размышленья,

Чтоб осознать, что верный выбран путь.

Они не требуют похвал и украшенья,

Не ждут наград, и их не повернуть.

Ты был таким, таким века пребудешь,

Смиренный сын трусливого отца!

Амун — создатель, ты его не судишь,

Но будешь верен правде до конца.

И что с того, что дар твой уникален?

Хранить его под спудом? Для чего?

Амун желает злата одного!

Другое дело — этот странный Каллен…

Он не похож на прочих, он иной —

Иным мотивам служит и стремленьям.

Его пример достоин удивленья,

И с ним готов ты встать к спине спиной.

Пусть шансов нет и бой неравным будет,

«Так правильно» — что может быть ещё?

Пускай «за всё» Господь тебя осудит,

Но лишь «за это» будешь ты прощён!

Что останется после нас

А после останутся память и честь;

Любовь — для «посмевших» дважды.

В этом мире не вечны ни слава, ни лесть,

Только сердца горящего жажда.

Занавесит пурга расплескавшийся день,

Мрак укутает север покоем,

И последние волки последней Сайен

Смерть прославят торжественным воем.

Нам недолго ещё в этом мире гореть,

Но сказаний листы не увянут.

Наши странные судьбы с улыбкой глядеть

Сквозь потёртые надписи станут.

Наших песен забытых тревожный напев

В шуме ветра несложно услышать —

В час вечерний ладони костром отогрев,

Ты сумей лишь прислушаться… Тише…

Габриэль посвящается

«А ты знаешь, что на свете хуже смерти? Умереть, так и не узнав, зачем жила!» (Алти, Зена Королева Воинов).

Древней истории мерная вязь,

Русых волос водопады…

— Знаешь? Возможно бы жизнь удалась… —

Выдох сквозь слёзы: «Не надо!

Ты не умрёшь, Иоллай! Не сейчас!

Скоро Геракл вернётся…»

— Габриэль… — Тихо! Дослушай рассказ.

Это преданьем зовётся.

Очень давно, в стародавние дни,

Боги людей сотворили.

Были немного чудными они,

Но неразлучными были.

Две головы и четыре руки

Было у этих созданий.

Дни протекали светлы и легки,

Люди не знали страданий.

Стали завидовать людям тогда

Боги и их разделили.

Был человек — получилось их два —

Души ж на части разбили.

Так мы и бродим по дебрям земным,

Ищем свою половинку…

Счастье порой улыбнётся иным… —

Тихо сглотнула слезинку, —

Верю, когда-то ты тоже найдёшь… —

Дрожь в побледневших ладонях.

— Я отыскал. — Значит ты не умрёшь?

— Нет. Я ведь только что понял.

*****

Кадры меняются, годы летят.

Лес, суматоха и стрелы.

Вновь перессорить народы хотят.

Рядом пронзённое тело

Девы прекрасной в пыли и крови,

Стрелы ложатся кучнее.

Воины в битве — зови, ни зови,

Ты ж всех слабей, но смелее.

Телом своим незнакомку укрыть,

Срочно! Не думать! Не трусить!

Важно другого чуть больше любить,

Совесть тогда не укусит.

Битва окончена. Стихла стрельба.

Голос ломается: «Кто ты?».

— Габриэль, — челку откинешь со лба, —

Рана кровит. За работу!

— Стой. Бесполезно… Она глубока…

Ты защитить попыталась.

Как Амазонка… Вот меч и рука.

Знай, мне недолго осталось.

Будь же сестрой мне и титул возьми

Мой, когда я… Обещаешь?

— Что? Хорошо… Только ты объясни!

— Кончено. Позже узнаешь, —

Голос из чащи, — она умерла.

Полно. Не плачь, Амазонка!

Конец ознакомительного фрагмента.