Картонные стены

Полина Елизарова, 2021

В романе «Картонные стены» мы вновь встречаемся с бывшим следователем Варварой Самоваровой, которая, вооружившись не только обычными для ее профессии приемами, но интуицией и даже сновидениями, приватно решает головоломную задачу: ищет бесследно исчезнувшую молодую женщину, жену и мать, о жизни которой, как выясняется, мало что знают муж и даже близкая подруга. Полина Елизарова по-новому открывает нам мир богатых особняков и высоких заборов. Он оказывается вовсе не пошлым и искусственным, его населяют реальные люди со своими приязнями и фобиями, страхами и душевной болью. Для Самоваровой этот опыт становится очередным испытанием, нарушающим хрупкую гармонию ее личной жизни. Алкоголизм, эгоизм, одиночество, манипуляция чувствами ближних – с этими вполне реальными демонами, столь знакомыми многим, приходится столкнуться бывшему следователю Варваре Сергеевне Самоваровой, которая и сама переживает непростые времена. В романе ярко и эмоционально выписана история давнишней, выжигающей все вокруг себя страсти. Могла ли такая страсть довести до преступления? Или все обстоит гораздо проще, и исчезнувшая – женщина с расшатанной психикой, которой место в психлечебнице?.. Все это – в новом психологическом триллере Полины Елизаровой «Картонные стены».

13

Из дневника Алины Р. 27 апреля.

С В. мы сошлись на почве вертебро-базилярной недостаточности.

Увидев меня впервые в палате отца, он почему-то сразу спросил, что у меня с шеей.

С шеей?!

Надо же, я никогда не думала, что вспышки моего безумия как-то связаны с шеей. И, конечно, я не думала, что у этой дряни есть конкретное заумное название — вертебро-базилярная недостаточность, сокращенно ВБН.

Из-за искривления шейных позвонков нарушается отток крови, что несет с собой кучу разных «прелестей». Ну кто в наше время не стоит в пробках и не работает за компьютером? И у кого, хотя бы время от времени, не возникают в шее боль и дискомфорт? Меж тем я действительно верю, что любая болезнь имеет соматическое происхождение и прогрессирует на фоне обстоятельств, связанных с серьезным внутренним конфликтом.

Случай В. куда более запущен, чем мой…

Но поскольку он заслуживает подробного описания, о нем позже.

Проявлений у этой «болезни нашего века» много.

Один из них называется красивым словом «вертиго». Даже фильм такой есть старый — «Vertigo». Там один мужик, который боялся высоты, вляпался в мутную историю с чужой женой, которая оказалась вовсе не женой, а изощренной аферисткой, залезшей в чужое платье. Почти как я. Только, в отличие от героев фильма, муки обоих достались мне одной.

Сначала становится тревожно, так, будто не можешь вспомнить наверняка, выключила ли утюг. Будто адская карусель, тревога быстро нарастает, и за какие-то считаные минуты ты уже уверена, что нет, не выключила. Начинает кружиться голова. Люди и предметы остаются на своих местах, голова как бы кружится внутри головы — но это сложно объяснить… И тогда рождается паника. Как будто кто-то костлявой длинной рукой отжимает у тебя воздух. Нет, воздух есть, но этот кто-то, издеваясь, выдает его скудными порциями — только чтобы сразу не сдохнуть. Кончики пальцев дрожат, а ноги с трудом двигаются и становятся ватными.

Вскоре паника поглощает все и захватывает над тобой абсолютную власть. Адскую карусель трясет из стороны в сторону. И каждой клеткой уже будто ставшего не твоим тела ты ощущаешь страх неминуемой смерти.

Собственно, ты ждешь ее каждую секунду.

А потом вдруг понимаешь, что просто ждешь и даже почти не боишься.

Это похоже на размытую границу между явью и сном.

Сон как состояние неизбежен, но точку перехода в него никто не может зафиксировать.

А после приятия неизбежного вдруг мучительно хочется спать.

Но надо заставить себя дышать!

Просто дышать!

Только не так, как обычно, потому что как дышишь обычно — ты не знаешь.

Можно выпить любую таблетку, неважно какую, главное — успокоить себя тем, что ты попыталась хоть что-то сделать.

Отпускает так же внезапно, как накатывает.

В следующие несколько часов ощущаешь полную апатию…

Паника не дает нормально мыслить, а когда она проходит и мысли возвращаются в свое русло, привычные действия словно теряют всякий смысл.

Принимать пищу? Наверное, надо. Отвечать на вопросы? Вроде бы тоже. Еще — одеваться, краситься, готовить, трахаться, садиться в машину и ехать по делам, считать деньги, звонить Андрею, готовить ему еду.

Осмысленными до конца остаются только действия, связанные с Тошкой.

Впервые это началось в одном нарядном торговом центре, за несколько дней до того, как я познакомилась с В.

Мне ничего там не было нужно, я просто, без всякой цели, остановилась возле до тошноты кичливого, всегда полупустого шопинг-молла и решила по нему прогуляться.

Как раз позвонил Андрей, и я попыталась поболтать с ним на отвлеченные темы, но он быстро закруглил разговор, сказав, что ждет меня вечером в новом японском ресторане, в компании нужных по работе людей.

Уже через полгода после начала нашей страстной любви мы никогда никуда вдвоем не ходили.

Проигнорировав лифт, я добралась до третьего этажа на эскалаторе.

В центре первого этажа бил красивый мраморный фонтан. Я подошла к чугунным перилам, чтобы сфотографировать его с высоты.

С приклеенными на губах победоносными улыбками мимо меня продефилировали две барышни восточной наружности. Они показались мне совсем юными, но даже при беглом взгляде можно было определить, что экипировка каждой в разы превышала стоимость подержанной «Шкоды» отца, которую мы с матерью уже месяц безуспешно пытались продать через инет.

Мне отчего-то стало неловко, и я, так и не сделав фото, поспешила убрать мобильный в сумку.

И вдруг, вместо того чтобы почувствовать, как рассеиваются тревожные, но хотя бы выстроенные в единую логическую цепочку мысли, я испытала свой первый приступ.

У любого действия есть противодействие.

Тогда это было мощным предупреждением свыше.

Но я его проигнорировала.

«Энергия, заблокированная в травме, рано или поздно выльется в телесный симптом».

Так считает психолог Анастасия Д., на чью книгу я совсем не случайно наткнулась несколькими днями спустя в приемной В.

Если в это поверить, становится странным, почему я все еще жива…

Но ведь во время беременности и после рождения Тошки приступов не было!

Это вернулось внезапно, вчера…

И без каких-либо особых предпосылок.

Да, я не слишком тепло рассталась с утра с мужем, но это в порядке вещей: он круглые сутки думает о своей работе, он напряжен, скуп на слова и ласки, — ко всему этому я давно привыкла.

После его отъезда на службу я хотела было разбирать бесконечные коробки, сваленные в цоколе, которые мы целых полгода привозили сюда с Жасмин, — с посудой, постельным бельем, подсвечниками, статуэтками и ворохом всего такого, о чем уже и не вспомнишь, пока не достанешь.

Пронумерованные маркером коробки под свою ответственность принимал у нас Михалыч и даже (по настоянию Жасмин) вел отдельную тетрадь их учета.

Жанка с утра пораньше успела зависнуть в телефоне и что-то хихикала себе под нос, не отреагировав на мой призыв на помощь, а Тошка, к счастью, еще не проснулся.

Я спустилась в цокольный этаж, подошла к здоровенному коробу под номером пять (предыдущие четыре были уже разобраны), с трудом сорвала с него тягучий скотч и сразу наткнулась на несколько тяжелых бронзовых фигур, которые мы с Жасмин удачно приобрели прошедшей зимой на распродаже имущества обанкротившегося ресторана.

Перед глазами тут же возник проклятый образ В., чей кабинет был густо напичкан похожими увесистыми безделицами — подарками коллег и пациентов.

Вроде бы там было «денежное дерево» на тяжелой малахитовой подставке, какие-то львы и пегасы…

Нет, прошлое никуда не ушло. Сначала оно обдало меня жаром, а потом, в считаные секунды, проникло в меня, заставляя снова испытать потерянность и, одновременно, липкий, мучительный страх — ощущения, которые были во мне, когда я впервые вошла в его кабинет.

В цокольном этаже (за исключением комнаты, где спала Жанка) было прохладно, но я почувствовала жуткую духоту, мне катастрофически не хватало воздуха.

Картонная свалка заплясала перед глазами, а на безносом лице мраморного атланта, подглядывавшего за мной из раскрытой коробки, застыла гримаса ужаса.

Едва удерживая равновесие и борясь с головокружением, я стала подниматься к себе в спальню.

Жанке, продолжавшей сидеть на лестнице с прилипшим к рукам телефоном, я на ходу сказала, что у меня скакнуло давление и мне нужно полежать.

Она поскреблась в мою дверь, затем — в мобильный, а потом, видимо, с головой погрузившись в эсэмэс-кокетство с Ливреевым (которого знала на тот момент всего пару недель), наконец оставила в покое. Я металась по комнате и молила Бога о том, чтобы сын подольше поспал. Пыталась дышать «по-йоговски», стояла под контрастным душем, бегала на месте и даже, придумав какой-то дурацкий повод, позвонила, чтобы отвлечься, своей свекрови. Минут через сорок паника начала отступать…

Когда я вышла из спальни, Тошка как раз проснулся и искал меня, бегая по дому в своей яркой клетчатой пижамке.

С самого его рождения я старательно делала так, чтобы сын не соприкасался с непонятным или отвратительным, исходящим от нас, родителей.

Я никогда не повышала в его присутствии голос (даже если Андрей провоцировал меня на скандал), не показывала своего дурного настроения и, если он был рядом, пила не больше, чем полбокала сухого вина.

Мой мальчик должен расти спокойным и счастливым, и только так!

Но вчера, когда он подбежал ко мне и прижался для утреннего поцелуя, я вдруг почувствовала себя самой грязной лгуньей. Наклонившись к нему, я почувствовала, что между нами выросла незримая стена, ведь то, что я переживала за минуты до его пробуждения, всю эту липкую, бессмысленную муть, вопящую о том, что я больная на всю голову дура, — отбирало у меня возможность насладиться им самим, его живостью, его чистотой.

Почему эти приступы снова вернулись?!

Я же почти победила… Я была хорошей женой, я родила сына, я построила всем нам красивое убежище.

Все, о хронологии дома завтра.

А то из моих записей никто никогда ничего не поймет.