Революция в стоп-кадрах

Питер Уоттс

Их отправили в космос, чтобы они проложили путь во Вселенную для человеческой цивилизации. Их создали специально, чтобы они могли выжить вдали от людей, на «Эриофоре», космическом корабле размером с целый астероид, который находится под управлением искусственного интеллекта. Они верили в миссию всем своим сердцем. Это было шестьдесят миллионов лет назад. Теперь же с Земли не поступает сигналов, из межпространственных врат, что создает команда, появляются лишь странные артефакты, а порой настоящие чудовища, и ничто не может подготовить строителей к чужому разуму, который ждет их в глубинах космоса. Вдобавок самый страшный враг уже давно живет на их корабле. Только как сражаться, если бодрствуешь лишь один день из миллиона? Как спланировать заговор, если крохотная горстка потенциальных союзников меняется с каждой сменой? Как победить того, кто никогда не спит, кто видит твоими глазами, слышит твоими ушами и всегда, неумолимо, искренне желает тебе лишь добра? В формате a4.pdf сохранен издательский макет книги.

Революция в стоп-кадрах

В память о Банане/Чипе.

Они ненавидели друг друга.

Когда мы только отправились в путь, я придумала для себя игру. Оттаивая, каждый раз подсчитывала, сколько мы уже в пути; а потом смотрела, где бы мы оказались, если бы «Эриофора» была машиной времени и уходила вглубь земной истории, а не летела сквозь космос. Только взгляните: за срок, который нам понадобился, чтобы достигнуть первой сборки, мы бы уже добрались до Промышленной революции. Еще две сборки — и мы в Золотом веке ислама, еще семь — и вот уже династия Шан.

Возможно, таким способом я старалась создать хоть какую-то связь, измерить самое бессмертное из свершений линейкой, которую бы мясо чувствовало нутром. Но ничего не вышло. На самом деле эффект получился обратный, меня грубо ткнули носом в то, насколько абсурдна моя гордыня, лишь из-за нее я пыталась замкнуть Диаспору в жалких границах земной истории.

Для начала Шимп никого не размораживал до седьмых врат, когда прошло уже шесть тысяч лет; я проспала всю человеческую цивилизацию, даже не пошевелилась до самого падения минойцев. Наверное, Кай был на палубе во времена пирамиды Хеопса, но когда Шимп вызвал меня из склепа, мы уже оказались в последнем ледниковом периоде. А потом двигались через палеолит: «Эриофора» собрала пять тысяч врат — лишь триста потребовали присутствия мяса на палубе — а мы едва закончили первый цикл по Млечному Пути.

Я сдалась после австралопитеков. Глупая была игра, детская, обреченная с самого начала. Мы — всего лишь пещерные люди. И только наша миссия трансцендентна.

Не знаю точно, что подвигло меня снова взяться за это нелепое развлечение. Я прекрасно усвоила урок и в первый раз, а сам космос стал за это время куда обширнее. Но я дала ей еще один шанс, когда все пошло наперекосяк: вызвала часы, вычла столетия. Мы прошли по галактическому диску уже тридцать два раза, оставили за собой больше ста тысяч врат. Мы обработали столько сырья, что Бог, взглянув на нас сверху, смог бы отследить наш путь по зазубренной спирали из начисто высосанных, крохотных пузырьков, избавленных от льда и камней.

Шестьдесят шесть миллионов лет, если по старому календарю. Вот сколько мы провели в дороге. Добрались до самого конца мелового периода.

Плюс-минус пара тысячелетий, революция случилась именно в тот день, когда один из крошечных родственников «Эриофоры» ударил Землю по лицу и стер с нее динозавров.

Не знаю почему, но мне это кажется забавным.

Случайные демоны

Она сломалась во время сборки в созвездии Единорога. Через долю секунды после того, как мы запустили врата, из них выскочил гремлин; ублюдок как будто ждал нас, и пока мы ползли сквозь пустоту, чтобы освободить эту тварь, в ней столетиями каждую секунду росли голод и ненависть. Может, таким стало человечество после того, как «Эриофора» отправилась в полет. Может, чудовище появилось позже, сожрало всех людей и понеслось по покоренным шоссе, решив порвать уцелевших.

Неважно. И никогда не будет важно. Мы породили врата; врата породили монстра. Конкретно этот отозвался во мне каким-то слабым эхом воспоминания, которое я никак не могла распознать. Такое случается чаще, чем вы думаете. Когда за плечами порядочно гигасек, то довольно скоро начинаешь видеть в зеркале заднего вида одни и те же модели.

Нас спасли стандартные протоколы. Торможение после запуска врат — синоним самоубийства. От новорожденной червоточины идет такая радиация, что она испепелила бы нас задолго до того, как гремлину представился бы шанс нас съесть. А потому мы преодолели все трудности как обычно: провели нашу неоседланную сингулярность сквозь кольцо диаметром максимум в два раза больше «Эриофоры», замкнули контур со скоростью шестьдесят тысяч килопарсеков, соединили «здесь» и «там», даже не притормозив. Мы верили, что правила не изменились, что математика, физика и спасающая наши задницы геометрия квадратов расстояния смягчат волну, когда та нас нагонит.

Мы опередили излучение, опередили гремлина, и когда два вида неясной смерти уже исчезали за кормой, я краем глаза зацепилась за желтую иконку Шимпа, предназначенную лично мне:

МЕДИЦИНСКАЯ ПОМОЩЬ?

И я не понимала, чего ему нужно, пока не повернулась к Лиан и не увидела, что ту трясет.

Я протянула к ней руку:

— Лиан, ты как…

Она отмахнулась. Дышала быстро и неглубоко. Жилка билась на горле.

— Со мной все нормально. Я просто…

МЕДИЦИНСКАЯ ПОМОЩЬ?

Я видела, как она пытается установить хрупкое подобие контроля. Видела, как сражается, слабеет, как побеждает, но не до конца. Но дыхание Лиан выровнялось.

МЕДИЦИНСКАЯ ПОМОЩЬ?

МЕДИЦИНСКАЯ ПОМОЩЬ?

Я отрубила иконку.

— Лиан, в чем дело? Ты же знаешь, оно нас поймать не сможет.

Она посмотрела на меня так, как никогда прежде.

— Ты понятия не имеешь, на что эти штуки способны. Ты даже не знаешь, что это такое. Ты вообще ничего не знаешь.

— Я знаю, что им примерно за десять килосек надо с нуля ускориться до двадцати процентов световой, и это только для того, чтобы просто попытаться поймать нас. И если хоть кто-нибудь смог бы выкинуть такой трюк, то он бы давным-давно размазал «Эри», как жука, если бы захотел. И тебе об этом прекрасно известно.

Так было раньше, по крайней мере.

— Значит, вот так ты делаешь? — Она тихо хихикнула, звук был слишком близок к истерике.

— Что?

— Так справляешься? Если ничего еще не было, то и не будет?

Во время сборки на палубе находится пять человек, и угораздило же именно меня оказаться рядом с ней, когда ее сорвало.

— Ли, ты чего? В девяноста пяти процентах врата просто запускаются и все.

— Как будто от этого лучше, — она раскинула руки в парадоксальном жесте одновременно поражения и отрицания. — Сколько мы этим уже занимаемся?

— Ты об этом знаешь так же хорошо, как и я.

— Расширяем Человеческую империю. Ну или то, во что она сейчас превратилась, — как будто она сказала что-то новое. — И вот мы строим очередные врата, и оттуда ничего не появляется. Они вымерли? Им наплевать? Они просто забыли о нас?

Я открыла рот.

— Или, — продолжила Лиан, — мы строим врата, и что-то пытается нас убить. Или мы…

— Или мы строим врата, — твердо сказала я, — и происходит что-то чудесное. Помнишь пузыри? Помнишь эти роскошные пузыри?

Они пробились сквозь кольцо, как радуги, переливающиеся и прекрасные, они танцевали друг с другом, выросли размером с целый город, а потом просто исчезли.

От моего возгласа Лиан лишь еле заметно, криво ухмыльнулась.

— Да, точно. И что это было?

— Они нас не съели. Вот в чем смысл. Даже не пытались. Мы до сих пор живы, Лиан. У нас все прекрасно… даже лучше, мы превзошли себя по любым показателям, какой ни назови. И мы исследуем галактику. Ты что, забыла, насколько это удивительно? Там, на Земле… они даже помыслить не могли о том, что видели мы.

— Мы живем в немыслимом, — она снова захихикала. — Просто заебись, Сандей.

Я наблюдала за тем, как странное биомеханическое чудовище исчезало вдали. Как рой иконок мерцал и обновлялся в оперконтуре. Как поблескивала обшивка палубы в тусклом свете мостика.

— Почему они не могут… просто поговорить с нами? Хоть иногда передать «привет»? Хотя бы раз.

— Не знаю. А ты до отлета когда-нибудь моталась на Мадагаскар, смотрела там на тупай, благодарила их за помощь?

— Ты это к чему?

— Ни к чему. Просто… — я пожала плечами. — Думаю, сейчас у наших потомков другие приоритеты.

— Наша миссия должна была закончиться. Они должны были отозвать нас миллионы лет назад. Нет… — Лиан подняла вверх дрожащую руку. — Мы не должны были торчать тут вечность. Сколько раз мы уже пролетали сквозь это блядское кольцо? — Она развела руками; Шимп, неверно истолковав ее жест, рассыпал местный звездный покров перед нашими глазами. — Возможно, кроме нас никого уже не осталось. А мы все равно увешали весь галактический диск вратами.

Я нарочито усмехнулась:

— Галактика большая. Нам еще пару кружков придется сделать, прежде чем твои слова станут правдой.

— И мы сделаем. На это можешь рассчитывать. Пока не испарится движок, Шимп не останется без энергии, а последние из нас не сгниют в склепе, словно заплесневевшие фрукты. — Лиан снова оглянулась на оперконтур, хотя все его данные плавали у нас в голове. — Мы свою работу сделали, Сандей. Срок нашей миссии давно вышел. «Эри» не должна была протянуть так долго. Мы сами не должны были, — она перевела дух, глубоко вздохнула. — Мы достаточно потрудились.

— Ты хочешь себя убить? — Я честно не понимала, к чему она клонит.

— Нет. — Лиан покачала головой. — Разумеется, нет.

— Тогда чего ты хочешь? В смысле, мы находимся здесь; где еще мы можем быть?

— Может, на Мадагаскаре? — Она так странно, абсурдно улыбнулась. — Может, нам оставили местечко. Прямо рядом с тупайями.

— Уверена, точно оставили. Судя по той штуке, которую мы недавно видели.

— Боже, Сан. — Ее лицо потухло, словно провалилось в себя. — Я просто хочу домой.

Я решила дать физическому контакту еще один шанс:

— Лиан… это и есть…

— Да, так и есть, — по крайней мере сейчас она не стряхнула мою руку.

— И больше ничего нет. Земля, даже если она все еще существует… она больше не наша. Мы теперь…

— Тупайи, — прошептала Лиан.

— Да. Вроде того.

— Ну тогда, может, для нас еще остался теплый влажный лес, где бы мы могли спрятаться.

— Ты, блядь, неисправима. Оптимистка по жизни. — А потом, когда она не ответила: — Сборка закончилась, Лиан. Пора на отдых. Обещаю: через пару тысяч лет все будет казаться лучше.

Парк и Виктор, изнуренные бесчисленными сборками, решили на запуск не смотреть, а уединились в каюте. Все вместе мы собрались позже, под лазурным небом, чтобы слегка расслабиться перед возвращением в склеп.

Точнее, только трое из нас. Лиан, как обычно, предпочла свое собственное окружение: испещренную солнечными бликами опушку в девственном лесу, сгенерированном на основе какого-то давно помершего южноамериканского архива. Система была достаточно умна, чтобы примирить несовместимые реальности, стратегически разместив нас в чужих сценариях так, чтобы не было неловких накладок. Так мы и сидели — раскинувшись на псевдоподиях в стратосфере или расположившись на заросшей поляне в лесу, — потягивали наркотики и поздравляли друг друга с очередной успешной сборкой. Парк и Виктор — все еще во власти посткоитальной нежности — лежали, закинув ноги друг на друга, Парк рассеянно рисовал пальцем на своем скролле, Лиан сидела в позе лотоса на поде (в этом мире, по крайней мере; в своем она сейчас вполне могла дрейфовать на огромной кувшинке).

Калли нигде не было. Когда я о нем спросила, Виктор ответил:

— Рано ушел спать.

Я махнула бокалом в сторону парковского скролла:

— Что-то новенькое?

— «Заводной механизм в ре миноре».

— И получилось хорошо, — сказал Виктор.

— Да чепуха вышла, — буркнул Парк. — Но я еще не закончил.

— Не чепуха. — Виктор посмотрел на Лиан. — А ты слышала…

Та сидела на месте, сгорбившись, не сводила глаз с плит перед собой.

— Ли?

— У нас был, можно сказать, неприятный инцидент, — объяснила я. — После запуска.

И метнула им запись с гремлином.

Парк посмотрел:

— Однако.

— Это что, челюсти? — поинтересовался Виктор.

— Может, манипуляторы? — предположила я.

Виктор собрал пальцы в щепотку, изображая коготь:

— Может, теперь они так говорят «привет», — потом замолк и через секунду продолжил: — Я, правда, не думаю, что оно реально с нами разговаривало…

— Мы ни на одной волне ничего не слышали.

— Это постчеловеческий брачный ритуал, — предположил Парк.

— А что? Ритуал не глупее прочих, — я пожала плечами. — Если бы они хотели надрать нам зад, то по идее уже могли бы додуматься до пучкового оружия или ракет. В них-то побольше смысла, чем в погоне за нами с разинутой пастью.

Весь этот разговор, разумеется, был для Лиан. Но та по-прежнему молчала, не сводя глаз с земли. Или с какого-то кошмара, который видела под плитами.

Неожиданно замолчали все.

Щелкнуло, оформилось смутное воспоминание:

— А знаете, на что это реально похоже? На тарантула, как там его зовут, не помню, которого пронесли на борт.

Непонимающие взгляды.

— В смысле, спереди. Ну вот тут, где клыки. А эти мелкие каплевидные штуки походят на глаза.

— На борту есть тарантул? — спросил Парк, для начала отпинговав архив и посмотрев, о чем идет речь.

— Необычный. Сконструированный. Он с ним в гробу спит между сменами. Говорит, паук проживет двести активных лет, если на него никто не наступит.

Виктор:

— Да кто говорит-то?

— Ну парень этот, Тарантул, — я окинула взглядом террасу. — Что, его никто не знает?

— Он из другого племени? — предположил Виктор. Иногда Шимп откалывал такой номер, выкидывал члена одного племени на вахту с другим, на случай, если из-за какой-нибудь катастрофы социальная группа уменьшится. Легче интегрироваться в коллектив, который уже знаешь, или типа того.

Я подняла глаза к небесам:

— Шимп? Ты-то знаешь, о ком я?

— К экипажу «Эриофоры» не приписан человек по имени Тарантул, — отрапортовал Шимп.

— Это не имя, у него просто есть тарантул.

— А ты можешь его описать?

— Темные волосы? Среднего роста? Белесый? — я пыталась вспомнить детали. — Ну красивый такой?

Виктор закатил глаза.

— Он на плече тарантула носил! Достаточно примечательный факт. Разве он не сужает круг поисков?

— Извини, — ответил Шимп. — Не нахожу совпадений.

— Это же контрабанда, — резонно заметил Виктор. — Он как минимум подкрутил настройки собственной приватности.

И он был прав. На «Эри» царила довольно мелочная регламентация экологического баланса и вечного движения. ЦУП, страдающий клинической паранойей, явно без всякого энтузиазма отнесся бы к любому живому существу, смахивающему на инвазивный вид.

Лиан встала, колеблясь.

— Ли? Пойдешь спать?

Она покачала головой:

— Нет, думаю… я сначала прогуляюсь. Побуду в реальности для разнообразия.

— Пещеры и туннели, — сказал Виктор. — Они ждут тебя.

— Кто знает? — она с трудом улыбнулась. — Может, я найду остров Пасхи.

— Удачи.

Она исчезла.

— Еще одна странница, — вздохнул Парк.

— В смысле?

— Ты же понимаешь, что она по твоим стопам идет?

А я этого не понимала. Хотя действительно любила побродить по коридорам после сборки, потрепаться с Шимпом, прежде чем отправиться на боковую.

— Вам Лиан странной не показалась? — спросила я.

Виктор потянулся, зевнул:

— Например?

Я задумалась о том, как бы себя почувствовала, если бы кто-то начал болтать о моем срыве всему племени, и потому решила обойтись без подробностей.

— Она вам не показалась какой-то… подавленной?

— Не без того. Особенно после твоей остроты про стреляющих гремлинов.

— Хотя немудрено, — добавил Парк. — Странно ожидать иной реакции от человека, в которого гремлины стреляли.

— Я… что?

— Так она же была на палубе, когда… — тут Парк все понял по моему лицу. — Ты что, не знала?

— Чего не знала?

— По нам кто-то стрелял, — объяснил Виктор. — Пару сборок назад.

— Чего?

— И попал, — добавил Парк. — Массивный кратер получился по правому борту. В двадцать метров глубиной. Еще бы пару градусов влево, и нам конец.

— Ебать! — прошептала я. — Да я же понятия не имела.

Парк нахмурился:

— Ты что, совсем логи не проверяешь?

— Если бы знала, то проверила бы, — я покачала головой. — Хотя кое-кто мог бы мне и рассказать.

— Ну вот мы и рассказали, — заметил Виктор.

— Это было пятьсот лет назад, — пожал плечами Парк. — В ста световых годах отсюда.

— Да пятьсот лет — это же ничто, — сказал Виктор. — Вот пара миллиардов пройдет, тогда и поговорим.

— Да, конечно, но… — Вдруг стало понятно, почему все мои ободряющие речи не имели успеха. — Боже, может, нам стоит пару пушек построить или вроде того?

Парк фыркнул:

— Точно. Шимпа твое предложение позабавит.

У нас, обитателей «Эриофоры», ходила легенда о пещере — глубоко на корме, почти там же, где находились пусковые двигатели, — забитой бриллиантами. И не обычными бриллиантами, а неограненной, гексагональной хренью. Лонсдейлитами. Самым твердым веществом во всей треклятой Солнечной системе — ну, по крайней мере, так было в те времена, когда мы оттуда отчалили — а еще он подходил для лазерного считывания при загрузке.

Если взять для бэкапов любой другой материал, то с тем же успехом можно вырезать их из масла.

Когда путешествуешь миллиарды лет, ничто не вечно. Вселенная стоп-кадрами разворачивается вокруг, а потому даже для бэкапов бэкапов нужны бэкапы. Корректирующие стратегии репликации, выклянченные у биологии, не могут постоянно предотвращать мутации. Это справедливо для нас, мясных сосулек, которые каждую тысячу лет получают в реальном мире жизнь поденки; но так же справедливо и для харда. Мысль столь очевидная, что я о ней никогда не думала. А когда она впервые пришла мне в голову, Шимп уже существовал в восемьдесят третьей реинкарнации.

Его узлы плодились, словно мухи, и добирались до самых дальних уголков астероида, но этого было недостаточно. Не спасала даже палеолитически грубая проводка; когда в ИИ упаковано в два раза меньше синапсов, чем в человеческом мозге, что-то там мутить на наноуровне — чистое позерство. И тем не менее, распадается все. Разлагаются кабели. Провода толщиной с десяток молекул со временем просто испаряются, если только энтропия и квантовое туннелирование не превращают их в губку первыми.

Периодически приходится обновляться.

Так родился Архив: библиотека бэкапов, грандиозный алмазный памятник из кубистских плит, прославляющий незапятнанное изначальное состояние системы. Когда-то на заре времен мы прозвали его островом Пасхи: из любопытства я отпинговала архивы и нашла ссылку на какой-то убогий островок черт знает где, известный в основном тем, что его дотехнологические обитатели подчистую разрушили окружающую среду родного дома для того, чтобы построить кучу уродливых статуй в память о своих давно умерших предках.

И действительно, как еще нам было его назвать?

А потому, когда запасы резервных Шимпов иссякали — и не только Шимпов, а еще гравлинз, кондиционеров и любых других критически важных артефактов, которые распадались быстрее протона, — «Эри» отправляла неуклюжих редакторов на тот самый секретный остров Пасхи, где они могли прочитать неорганические чертежи. Такие обширные, такие стабильные, те могли пережить даже Млечный Путь.

И тут надо помнить: это место не всегда было тайной. Во время строительства и даже во время тренировок мы там толпой ходили. Но однажды, во время то ли третьего, то ли четвертого прохода по Рукаву Стрельца, Гхора после смены решил заняться спелеологией, пока остальные трупами лежали в склепе; он потом говорил, что просто хотел убить время, небольшой разведкой потехи ради хоть немного отсрочить неизбежную отключку. В общем, он добрался до зоны с повышенной гравитацией, прополз по соединительным туннелям и трещинам туда, где большим Х было отмечено то самое место, и выяснил, что остров Пасхи выскребли начисто: осталась лишь темная зияющая полость в скале с торчащими обрубками болтов и креплений, срезанных в паре сантиметров над поверхностью.

Пока мы спали в межзвездной бездне, Шимп куда-то перенес весь свой треклятый архив.

И не сказал куда. Просто не мог, так он утверждал. Сообщил лишь, что следовал заранее записанным инструкциям от ЦУПа, о которых даже не знал, пока не щелкнул какой-то таймер и не ввел пару новых указаний в пакет задач. Он даже не мог сказать, зачем это сделал.

Я ему верила. Когда в последний раз программисты что-то объясняли коду?

— Они нам не доверяют, — Кай тогда закатил глаза. — Восемь миллионов лет в дороге, а они боятся, что мы можем… что? Сломать систему жизнеобеспечения? Написать «Отсоси, Савада» на их моделях?

Время от времени мы отправлялись на поиски острова, когда было время и желание. В поисках неизвестного грота устанавливали в камень небольшие заряды, считывали эхо, проходящее по нашему крохотному миру. Шимп нас не останавливал. Ему и не надо было: с открытия Гхоры прошли терасекунды, а мы так ничего и не нашли.

Может, Лиан считала, что в этот раз ей повезет. А может, просто искала предлог уйти от нас.

В любом случае я желала ей удачи.

— Ну что, нашла?

Она как раз проводила обычные похоронные обряды, убирала комнату для того, кто вселится туда в следующий раз. Мне на это хватило минуты две: пара любимых комбинезонов, к которым я необъяснимо прикипела за тысячелетия, маленькая, полностью независимая скульптурная установка, которая принадлежала исключительно мне (и не важно, что у оборудования в залах отдыха разрешение было в десять раз выше, а скорость — в двадцать). Парочка книг — настоящих раритетов, они даже за движениями глаз не следили, приходилось скроллить текст вручную, — которые мама и папа дали мне при выпуске, эти редкости хранила, как бесценное сокровище, хотя никогда не читала. Паршивые карандашные наброски с портретами Кая и Измаила, наследие моих неумелых экспериментов в живописи, ими я увлекалась во время нашего третьего прохождения по Килю. А больше ничего.

Но у Лиан все было иначе. Она паковала вещи, которых хватило бы на половину племени: ковры, куча одежды, местные виархивы, которые куда эффективнее было бы доверить библиотеке «Эри». Подобранные по цвету ветхие чехлы, украшенные мозаикой Пенроуза, для спальных мест и псевдоподий. Что-то похожее на коллекцию, блядь, камней. Она даже упаковала свои собственные секс-игрушки, хотя с теми, которые и так по стандарту лежали в каждой комнате, можно было возиться хоть до самой тепловой смерти.

Чего доброго, она набивала хранилище всем этим барахлом с тех самых пор, как ушла с вечеринки.

Лиан вскинула голову, глаза у нее были остекленевшими; они даже не сразу остановились на мне:

— А?

— Остров Пасхи. Повезло на этот раз?

— Не. Может, в следующий раз, — она вбила последнюю скатанную в шар пару носков в рундук и захлопнула крышку с громким щелчком. — А я думала, вы все уже в склепе.

— Да я уже на пути. Хотела только проверить, как ты тут.

— Ну, у меня просто… сама знаешь, как. Я психанула. Все в порядке.

— Уверена?

Лиан кивнула, выпрямилась, указала пальцем на чемодан; тот от внимания сразу подкатился ближе.

— В каком-то смысле добыче повезло. Она бежит, спасает свою жизнь, а не просто хочет пообедать. — Слабая улыбка. — Мотивация у нее получше, согласна?

Я, разумеется, уже проверила логи. Гремлин атаковал через врата, словно какой-то чудовищно мутировавший фаг. Он вибрировал — полностью отражая свет, походил на дрожащую каплю ртути — выталкивал из себя и тут же всасывал тысячи игл, словно выбирая их по размеру: двадцатисантиметровые стилеты, чтобы пришпилить человеческую голову к переборке, и тысячеметровые копья, которыми можно было и спутник пробить.

Парочку таких он и метнул в нас.

Тогда «Эриофора» уже ушла вперед на тридцать световых секунд. По идее, мы были неприкосновенны. Один снаряд прошел мимо и упал за кормой; а вот другой нацелился прямо на форсажную камеру, приближался к ней медленно, но все же приближался. Шимп провел расчеты, изогнул червоточину чуть влево — на долю от доли градуса, но даже этого хватило, чтобы вытолкнуть изолинии напряжений за пределы жестких ограничений. Треснул камень, раскололся из-за вращения. Как только выходишь на околосветовые показатели, от малейшего изменения курса можно пойти по швам; еще до того, как до нас добралось копье гремлина, «Эри» уже кровоточила из-за ран, которые сама себе нанесла. Но маневра не хватило; снаряд прошел по касательной, испарился, но оставил пятикилометровый шрам по правому борту.

Я пребывала в блаженной несмерти века до и после инцидента. Лиан Вей была на палубе и видела все своими глазами.

— В общем, эта штука, которая по нам выстрелила… ты же понимаешь, что на самом деле она ничего не меняет?

Лиан посмотрела на меня:

— Это еще почему?

— Преимущество по-прежнему за нами, вот почему. Даже Злая капля не смогла добраться до нас, пока мы не запустили врата. Пока гремлины разгонятся и атакуют, мы уже улетим на десять миллионов километров вперед.

Чемодан последовал за Лиан в коридор. Я пошла вслед за ними. Позади с тихим шипением затянулся люк; за ним покинутые апартаменты Лиан начали отключаться, готовясь к долгому сну.

— И да, эта штука действительно нагнала на нас страху, и через врата действительно может пройти нечто с излучателями или ракетами побыстрее. Все возможно. Но подумай вот о чем: у нас за спиной уже сотни тысяч сборок, а попали в нас лишь однажды, и даже в этом случае мы фактически отделались легким испугом. Ты должна признать: шансы явно на нашей стороне.

— Откуда ты знаешь, что по нам больше не стреляли?

— Из логов, разумеется.

— И ты им веришь.

— Ли, это логи.

— Вот только мы не можем их подтвердить, так как Шимп большую часть сборок проводит в одиночку.

— Ты хочешь сказать… но зачем ему подделывать записи?

— Потому что он запрограммирован на успех миссии, а она может пострадать, если мы каждый час бодрствования будем сидеть и думать, не убьет ли нас кто-нибудь. Может, мы уже тысячи раз были на волосок от смерти, а Шимп переписывает историю ради нашего боевого духа.

— Ли, он нам жизнь спас. И ты это знаешь лучше кого бы то ни было. И даже если ты права — даже если по нам палили куда чаще, чем показывают логи, — это значит лишь одно: Шимп спас не единожды.

Показался утес личных шкафчиков, темно-серый металлический улей, простершийся от палубы до потолка вдоль изгиба коридора.

— Значит, ты ему веришь, — сказала Лиан, — и, честно сказать, я удивлена.

— Разумеется, верю.

— Хотя он, возможно, нам врет. — Она подняла багаж с пола с тихим кряхтеньем, вставила его в пустой ящик на высоте талии. Загерметизировала его и закрыла отпечатком пальца.

— Ты же сама мне сказала. Он запрограммирован на успех миссии. — Из шкафчика послышалось шипение откачиваемого воздуха. — Ты знаешь, что он за нас умрет.

— Возможно, — Лиан вернулась в коридор.

— Эй, мы до сих пор живы, — я поравнялась с ней. — А значит, Шимп явно все делает правильно.

Мы какое-то время шли молча, пока на глаза нам не попалось странное граффити, заляпавшее переборку.

— О, Художники опять за дело взялись, — сказала Лиан.

Я кивнула:

— До сих пор не знаю, кто эти долбоебы.

Понятно, конечно, что это племя, решившее пометить стены «Эриофоры» какими-то странными иероглифами. Но кто конкретно этим занимался, Шимп не говорил. Может, они сказали ему держать их личности в тайне. Ни один Художник не попался нам во время культурных обменов Шимпа — по крайней мере, никто в этом не признался — и это всегда казалось мне слегка подозрительным.

— Наверное, я себя накручиваю, — сказала Лиан, и я даже не сразу поняла, о чем она. Потом вспомнила: Шимп, гремлины, жертвы и хищники.

Я признала ее уступку и слегка поддалась:

— Скажу так: у тебя есть на то причины. Я бы на твоем месте вообще обделалась, если бы тогда была на палубе.

— Сандей… — она остановилась.

— Да?

— Просто… спасибо.

— За что?

— За то, что решила проверить, как я. Никому другому даже мысль такая в голову не пришла бы.

— Споры, сама знаешь, — я пожала плечами. — Нас же спроектировали на одиночество.

— Да, — она положила руку мне на плечо. — Это я и имела в виду.

Срыв

Вот как можно понять, что на «Эриофоре» аврал: ты просыпаешься и не понимаешь, зачем тебя воскресили.

— Какого…

Во рту сухость, веки как наждачка, все тело дергается от конвульсий нервной системы, которую запустили по-быстрому, хотя все синапсы уже давно заржавели.

— Интерфейс…

— Извини, Сандей. Воскрешение экстренное: не было времени ввести тебя в курс дела.

— Как… быстро?..

— Чуть больше двух часов.

От оживления с такой скоростью клетки могут разорваться, а мозг — обморозиться.

Я открыла рот, закрыла его. Где-то в глотке назревал сокрушительный кашель, грозящий разворотить мне грудную клетку.

— Расслабься, — сказал Шимп. — Ты вне опасности.

Не поднимая веки, я сглотнула, горло, казалось, было выложено разбитым стеклом. Что-то ткнулось в щеку. Я ухватила сосок губами, рефлекторно начала сосать, упиваясь потоком сладко-соленой теплой влаги.

— У меня личная проблема. Мне нужна помощь.

Пауза; тихий, статический щелчок где-то у меня в голове. Перед глазами расцвели редкие иконки.

— Ты онлайн, — подтвердил Шимп.

Я провела в отключке всего шесть терасекунд. И тысячи лет не прошло. Если все дело в сборке, то сейчас чужая смена.

Да, вот же они. Озмонт Гернье, Буркхардт Шидковский, Андалиб Лапорта. Не мое племя. Дети «Эри», так они себя называют. Камнепоклонники.

Лиан Вей.

Шимп опять занимался перекрестным опылением.

Но судя по логам, сборка прошла как по нотам. Зауряднейший красный карлик, целая куча комет и астероидов (вот почему Шимп разморозил команду; распределение масс превысило какой-то запрограммированный порог сложности). Стандартное сквозное кольцо запустилось без всяких помех; из врат ничего не выскочило, к добру или к худу. Смена подошла к концу. Все уже паковали вещи и готовились ко сну.

Так почему…

Я открыла глаза, уставившись из гроба в мутную тьму, на круг ярких пересекающихся нимбов.

— Лиан Вей расстроена, — объяснил Шимп. — Я надеюсь, ты сможешь ее успокоить.

Горло впитывало электролиты, словно мясистая губка. Ради эксперимента я слегка откашлялась. Уже лучше.

— В каком смысле расстроена?

— Она ссорится с другими спорами. И ее враждебность быстро растет.

— В… — остаточный кашель. — В чем причина ссоры?

— Кажется, во мне.

Нимбы собрались в круговое созвездие на потолке. Прямо из центра освещения на меня взирал один из глаз Шимпа, крохотная темная сердцевина в ярком кольце.

Я поднесла ладонь к лицу. Локоть больше походил на объемную схему: вот шаровидный сустав, вот небольшие хрящевые оси внутри, а вот векторы, из-за которых вся конструкция с хрустом разлетится от страшного взрыва пружин и стержней, если только нажать на них посильнее…

У меня еще никогда не было межсмертного артрита. Он возникает только тогда, когда тебя слишком быстро оживляют.

Сверкала иконка, окно в трансляцию с чужого регистратора: судя по титру, Шидковского. Он смотрел куда-то в служебный туннель, забитый трубами и волокнами. Там, в тенях, притаилась чья-то фигура. Что-то мерцало у нее в руке. Потом размытые пятна — прыжок на свет, словно распрямилась взведенная пружина…

И Лиан ударила Буркхардта Шидковского ножом прямо в лицо.

Окно закрылось.

Выглядело все куда хуже, чем было на самом деле. Так, по крайней мере, говорил Шимп, пока я в полном охуении выбиралась из саркофага, поскользнулась и еле успела зацепиться, чтобы не грохнуться. Лиан держала в руке не нож, а монтажную горелку. Она копалась в магистрали, когда ее застукали, и сильно обожгла Шидковскому голову — поджарила выключатель интерфейса, — но ничего больше. Он отступил, Лиан скрылась в туннеле, и с тех пор все сидели смирно, ждали посредника.

В темноте раздалось слабое жужжание. Я повернулась, прищурившись. В тридцати метрах от меня из переборки, выстроенной из гробов, выехал очередной саркофаг, телеоп через шланг высасывал из него внутренности. Наверное, какой-то незнакомец. Когда мы отправлялись на заморозку, Шимп всегда держал членов одного племени поодаль друг от друга — зачастую в разных склепах — с одной целью: чтобы, пробудившись, очередная спора не слишком истерила, если у соседа полетела герметизация, замкнуло проводку или он просто умер во сне и сгнил за долгие годы в кромешной мгле.

И все равно я не могла не спросить, срываясь на кашель:

— А там… кто-нибудь знакомый?

— Нет. Сандей, пожалуйста, сосредоточься.

Жужжание нарастало. Из мрака нарисовался скакун, прокатился мимо вновь освободившегося места и остановился рядом со мной. Я упала внутрь. Шимп погнал к ближайшему туннелю.

— Почему я?

— Она тебе доверяет.

— Да с чего… Боже, Шимп, не хочешь слегка притормозить на поворотах? — Я могла управлять скакуном даже с похмелья, но не на скорости, явно необходимой при сложившихся обстоятельствах. — Если бы за прошедшие тысячи лет я позавтракала, то сейчас бы точно с едой попрощалась.

— В текущей ситуации мы находимся в условиях жестких временных ограничений, — извиняясь, ответил Шимп.

Мы, накренившись, миновали последний поворот, нырнув в одну из многочисленных пастей трубопровода. Скакун тут же остановился, запустив капсулу: летела она в десять раз быстрее, но тело переносило скорость легче. Виражи плавнее. Желудок успокоился, пока я мчалась по маглеву, а впереди меня ждала полная жопа. Когда труба выблевала транспорт в пункте назначения, я почти без усилий могла пройти по прямой.

Скакуна послала на все четыре стороны — решила, что если выйду на сцену своими силами, произведу больший эффект, — и последнюю пару десятков метров одолела пешком. Коридор слегка кренился на левый борт. Я все услышала еще до того, как увидела: приглушенные и раздраженные голоса, мужские и женские. Частые паузы в репликах.

Из левой кулисы на сцену выходит Сандей Азмундин.

«Гернье» — если верить титру над рыжим чернокожим мужчиной — стоит рядом с дырой в переборке (снятая панель прислонена к стене). «Лапорта» — надпись парит над брюнеткой-мулаткой — сгорбилась в скакуне.

Ну вот и познакомились.

— Где Буркхардт?

Лапорта вяло махнула в сторону правого борта:

— Пошел лицо лечить.

Гернье:

— Так ты знаешь эту дуру?

— Мы из одного племени, — осторожно ответила я.

— Вы же друзья, так?

Я глубоко вздохнула:

— Думаю, да. Что она натворила?

— Кроме того, что ткнула Буркхардту в лицо паяльной лампой? — Лапорта выбралась из скакуна и, прищурившись, посмотрела в служебный туннель, где я со своего места не могла разглядеть ничего, кроме трубок и амортизирующих прокладок. — Мы точно не знаем. Мы уже отправлялись на покой, Бурк вспомнил, что забыл свой тотем на мостике, мы решили вернуться и наткнулись на нее.

Тотем. А, точно. Камнепоклонники.

— Она хоть что-то сказала?

— Без обиняков послала нас на хуй.

— А что по диагностике?

— Ничего.

— Там глаз нет, — пояснил Гернье. Разумеется; эти магистрали — часть нервной системы Шимпа. Он бы почувствовал, если бы там что-то случилось.

— Эта сука вконец рехнулась, — заметила Лапорта. — Все кричала и кричала о том, что мы пережили нашу полезность, что вся программа спор… как там она выразилась, Оз?

— Попытка человечества влезть галактике в задницу, — вспомнил Гернье.

— Вот именно, — Лапорта покачала головой. — Как с таким отношением ее вообще взяли на борт?

— Мы отправились в путь много лет назад.

— Разве я изменилась? Или ты? — Она сочла молчание за согласие. — Мы — споры. Мы не меняемся.

Я развела руками, соглашаясь:

— Думаю, мне надо с ней поговорить.

— Она в твоем распоряжении, — сказал Гернье. — Мы — спать.

— Пока еще какая-нибудь херня не случилась, — добавила Лапорта.

— А у тебя джемпер можно взять? — Я еле заметно дрожала; Шимп не дал мне времени одеться.

Она разделась, передала одежду мне.

— Еще что-нибудь?

— Есть один вопрос.

Они воззрились на меня.

— Народ, кто-нибудь из вас видел парня с тарантулом?

— Лиан?

— Сандей? Ты почему не спишь?

— Меня Шимп разморозил. И что тут происходит?

— Заходи. Узнаешь.

Она заблокировала свой канал. Другого способа посмотреть, что она будет делать, не оставалось. Я склонилась к просвету.

— Отключайся, — сказала она. — Я тебя пригласила. И больше ничего.

Я вздохнула, отрубила МИН, мозговой интерфейс, и забралась к ней с безоружными глазами. Внутри было не разогнуться. Я на четвереньках поплелась вперед в серой масляной тьме. Магистраль — широкий плоский кабель-канал, вдобавок служащий полом, — была сделана из упругого эластомера. А в остальном вокруг шли трубы и оптоволокно, торчали кронштейны, скобы, гудели колючие электрические разряды.

Где-то в четырех метрах от входа, в углублении, притаилась как зверь Лиан. Лицо у нее казалось на удивление изможденным для человека, который проспал несколько эпох.

Она вскрыла магистраль.

— Ты меня извини. За то, что тебя вытащили из постели, да и вообще.

— Ты все это спланировала?

Она покачала головой:

— Я не хотела попадаться на глаза. Но… рада, что ты здесь. Раз уж кого-то послали.

Лиан прирастила шунт, где-то тридцать сантиметров оптоволокна; вроде бы сенсорный, но без интерфейса я не могла сказать точно. Правда, цепь пока не функционировала; основная линия осталась нетронутой. Возможно, Лиан как раз хотела ее перерезать, когда вмешался Буркхардт.

Я посмотрела на нее:

— Это что за…

Но Лиан тут же прижала палец к моим губам:

— Ш-ш-ш… Если сама не понимаешь, то я объяснять не буду. Я тебе доверяю, но это не значит, что…

— Да я отрубила МИН, Ли. Как ты и просила.

— Ты что, реально думаешь, у него нет аудиодатчиков в туннеле? Ты думаешь, он не слышит нас прямо сейчас…

— Тогда что я тут делаю? Если ты не собираешься…

— Да не знаю я, понятно? Я запаниковала. И… и сейчас мне явно не помешала бы дружеская рука.

Я вздохнула:

— Ладно. Поищем местечко потемнее. Там, где он нас не услышит, если это так важно. Но там ты мне все сразу объяснишь. Ясно?

Она на мгновение задумалась. Потом быстро кивнула.

Я махнула рукой в сторону кабель-канала.

— Закрой его, — и поползла на выход вперед задницей. — Я знаю хорошее местечко.

На «Эриофоре» куча слепых пятен: всякие темные нычки в соединительных туннелях и разных закоулках; еще можно было спрятаться за здоровыми агрегатами, куда никто не догадался воткнуть камеру. Были даже точки — рядом с линиями электропередачи, где в мощном напряжении тонули миллиамперные сигналы, связывающие искусственные мозги с натуральными, — где Шимп терял зрение и не видел наши кортикальные линки.

Но мы отправились не туда. Мы нырнули глубже, летели с бешеной скоростью по безвоздушным туннелям с ребрами сверхпроводников, и я наполовину ослепла, и мне это совсем не нравилось.

Нет, иногда, конечно, ты отрубал линк: когда спал, когда сидел в каюте, занимался сексом, играл или странствовал. Отключался, когда не хотел отвлекаться на автономные мелодии и ритмы огромного каменного зверя, в котором мы жили.

Но не на смене. Не в открытом пространстве. Безоружные глаза ни черта не видят, только образы без всяких пояснений. Я чувствовала себя искалеченной; как будто могу куда-нибудь повернуть и заблудиться навсегда. Забыть имена людей, которых знала всю свою жизнь. Посмотреть на самый обыкновенный предмет и даже не понять, что это такое торчит передо мной.

А самое главное, эта добровольная слепота даже не дала нам приватности; у Шимпа датчики торчали и в этой капсуле, и в любой другой. От мелкого бунта Лиан он лишился разве что парочки и так избыточных видов от первого лица.

Наверное, дело было в принципе.

Мы уже сбрасывали скорость, наши тела невидимо тянуло вперед, так как капсула пристыковалась глубоко в тяжелой зоне. Лиан постучала по виску, и ее глаза замерцали от мечущихся саккад, которые говорили, что она онлайн. Я загрузила собственный линк, стараясь не так сильно радоваться при виде знакомого сада пробудившихся иконок. Здесь они все равно долго не протянут.

В этом был весь смысл.

В тяжелой зоне вес увеличивается процентов на тридцать. Жить можно — вся приливная хренотень шла дальше, рядом с ядром, где скачок от тринадцати «же» до трехсот происходит всего за два километра, — но неприятно. До нашей цели было всего-то метров пятьдесят по коридору, но, когда мы добрались, казалось, прошли вдвое больше. А может, дело было в другом, иная сила инерции тянула нас к полу. Может, наше путешествие подошло к концу, с отговорками покончено, а мы просто не хотели нарушать тишину.

Палуба тут слегка шла под уклон и походила на стальной пляж: там, где плескалась бы вода, виднелась широкая подвальная дверь, цель нашего путешествия. Название этого места было вытеснено прямо в сплаве. А еще, благодаря пробудившемуся линку, висело прямо в воздухе, где-то в виртуальном метре от меня:

Доступ к лесу — 17Т

Люк плавно исчез в переборке при нашем приближении. Его направляющие не жаловались. Ни скрипа, ни скрежета. Как будто его установили вчера, как будто он не ждал, застыв, десять тысяч лет еще одного шанса подвигаться. Люк распахнулся как пасть, и внутри нас ждал мрак.

Лиан повернулась, разрушив хрупкую тишину:

— После тебя.

Мы вошли.

Забудь все, что когда-нибудь слышал о лесах «Эри».

Гены, подрихтованные для максимальной бифуркации. Тусклые округлые плоды, мерцающие от светящихся бактерий, их нуклеиновая кислота закована в смирительную рубашку из серных связей и вторичных петель для предотвращения мутаций. Большие вогнутые листья, черные, как тепловая смерть, изгибаются вокруг этих микробных ночников, подобно ладоням, защищающим пламя свечи. Слабые синие солнца разбросаны тут и там — одни всего метр в диаметре, другие — десять, а то и больше — пульсируя от собственной биолюминесцентности. Слепые и глупые боты-садовники с тараканьими мозгами вынюхивают путь среди веток, роботы даже не в сети, они просто массово фабрикуются и отправляются перерабатывать углерод и соскребать питательные вещества с мертвого камня. Канализация собирает наши замороженные насухо отходы и распределяет их по голодным корешкам. Все трюки, благодаря которым целую экосистему впихнули в пару десятков пещер, замедлили так, чтобы она просуществовала вечно: закупоренная биосфера при обычном уровне метаболизма не смогла бы обеспечить и дюжину человек, но дает жизнь тридцати тысячам, конечно, пока мы дышим только каждые десять лет или вроде того.

Так вот: забудь обо всем этом.

Просто посмотри и сразу поймешь, что они сделали на самом деле. Они построили леса из кровеносных сосудов зарезанных гигантов; слили оттуда кровь, а вместо нее закачали смолу. Прогнали эту сверкающую черную грязь через сердце, аорту, по ветвящимся артериям, венам и бесконечным рекурсивным капиллярным руслам, которые соединяли одно с другим. После того как конструкция застыла, они выжгли мясо вокруг нее лазерами и ацетиленом. Потом взяли то, что осталось, — обсидиановые нервные сплетения, ветви, кости — разломали все на куски и вставили туда, куда те подходили: не только в огромные клубящиеся туманом пещеры, такие большие, что другой стены не разглядеть, но и в скромные гротики едва семидесяти метров от края до края.

А потом все украсили голубенькими рождественскими огоньками.

Они назвали это лесом, так как система непрерывна: каждый отсек соединен с другими трубами и туннелями, пробуренными в скале, все нанизано на одну нить во имя «системной интеграции» и «полной взаимосвязи». Понимаешь, главное — это стабильность. Столь эпическая миссия не может позволить себе сложить все жизнеобеспечивающие яйца в одну корзину, но одновременно нельзя дать карманным экосистемам пуститься во все тяжкие в поисках эгоистичного равновесия. Потому все связано. У нас достаточно протока, чтобы все работало на одной волне — пусть каждый туннель и оснащен затвором. В конце концов, всегда лучше мгновенно изолировать одну рощу от другой, на случай если какой-нибудь катаклизм расколет «Эриофору» на куски.

Мне об этом известно лучше многих. Одна из моих специальностей как раз системы жизнеобеспечения.

Я всегда считала наши леса… убежищем своего рода. В них мы с Каем всегда проясняли наши разногласия. Да и для секса там приятная атмосфера. Тепло, мрак, мягкое свечение от бактерий в сосудах. Воздух пахнет жизнью, а не камнем и металлом.

17Т был темнее и хаотичнее остальных. Косая Поляна, так мы его называли. (Ну, почти все; Кай из-за чувствительности внутреннего уха предпочитал прозвище «Тошнотная долина», но даже его тут особо не штормило, если только он не забирался ближе к внешнему периметру, где гравитацию размазывало прямо под ногами.) Люк закрылся за спиной, на секунду нас поглотил мрак; вскоре он сменился тусклыми сумерками, когда глаза привыкли к аналюцифериновым созвездиям, мерцавшим со всех сторон. Мы стояли на узком мостике, вдыхая полной грудью в полуметре над твердой породой, выстланной тонким слоем почвы.

Мы последовали по мостику. МИН начал мерцать.

Помост раздвоился. Я кивнула направо и сказала:

— Сюда.

Через пару метров на проверку закрыла глаза, но лишь на мгновение засомневалась, где же сейчас находится низ.

Сверкающие черные сетки сияли желатиновыми глазами, торчащими на каждом перекрестье. Толстые волокнистые стволы дугой изгибались по своду, подобно огромным обугленным ребрам. Они чуть клонились вперед, словно их пригибал ветер.

МИН снова замерцал, померк, опять ожил. Мы с трудом направились туда, куда дул воображаемый ветер. И чем дальше мы заходили, тем сильнее сгибались деревья; нижняя часть стволов становилась толще, широко раздаваясь по земле; растения укреплялись, сражаясь с силами, которые тянули одновременно во множестве направлений. Поляна прошла над каналом Хиггса, идущим между ядром с нашей сингулярностью и пастью, где появлялась червоточина. Между ними все векторы сходили с ума. Низ, например, вроде находился в стороне ядра, но и чуть впереди тоже; его вектор зависел от того, насколько быстро «Эри» падала сквозь космос в конкретный момент. Перекрученные деревья, да страдающие внутренние уши Кая — вот наша плата за инерционный двигатель.

Наконец МИН отключился и не ожил: пал жертвой уничтожающего любой сигнал камня и биоэлектрической статики, а еще проводки двигателя, в которой таилось столько энергии, что она явно сама чего-то излучала. Мертвый эфир был залогом нашей приватности. Пока мы слепы, мы одиноки.

— И какого черта ты натворила, Ли?

Поначалу она не ответила. Вообще не сказала ни слова.

Но потом:

— Ты же книги читаешь, да?

— Естественно. Иногда.

— Ты подключаешься. Путешествуешь. Смотришь проды.

— Ты к чему ведешь-то?

— Ты видела то, как жили люди. Дети играли с котиками, подростки взламывали учителей или летали на водных парашютах, празднуя дни рождения.

— И?

— Так вот, Сандей, ты не просто смотришь на это. Ты этим кормишься. На них ты строишь свою жизнь. Наши речевые особенности, словесные обороты — да, блядь, даже наши ругательства — все взято из культуры, которая исчезла несколько петасекунд назад. — Она перевела дух. — Мы слишком долго тут болтаемся…

Я закатила глаза:

— Слушай, ну завязывай ты уже с этой древней фишкой про бессмертие. Да, мы в полете уже шестьдесят миллионов лет…

— Шестьдесят пять.

–…но это не отменяет один простой факт: ты лично провела в сознании лет десять. Ну двадцать максимум.

— Я к тому, что мы живем жизнью мертвецов. У нас своей нет. Мы сами никогда не ходили в походы, не ныряли с аквалангом или…

— Конечно, и ходили, и ныряли. Мы все можем сделать. В любое время. Ты же сама недавно об этом говорила.

— Нас обманули. Мы просыпаемся, строим их ебаные врата, а потом перерабатываем их жизни, так как нам собственной не дали.

Мне бы пожалеть ее. А я к своему удивлению разозлилась.

— Слушай, ты хоть помнишь, в каком состоянии была Земля, когда мы отправились в путь? Я бы не променяла нашу жизнь на столетия в этой грязной помойной яме, даже если бы сам Господь Бог вышел из врат и предложил мне билет обратно. Мне моя жизнь нравится.

— Она тебе нравится, потому что тебя такой сделали. Потому что ни один нормальный человек никогда бы не подписался на путешествие в одну сторону до самого конца времен, еще и в мертвой скале, и потому они сделали специальную модель, такую маленькую, перекореженную — как растения, которые они выращивали. В Японии или где-то там еще. Они создали нечто настолько чахлое, что оно просто не может представить себе жизнь за пределами клетки.

«Бонсай» — я вспомнила нужное слово, но решила не подыгрывать Лиан.

— Тебе тут тоже нравилось, — вместо этого заметила я. «Пока ты не сломалась».

— Да, — она кивнула, и даже во мраке я почувствовала ее грустную улыбку. — Но я стала лучше.

— Лиан, что ты делала в служебном туннеле?

Она вздохнула:

— Приращивала шунт к одной из сенсорных магистралей Шимпа.

— Это я видела. Но зачем?

— Да ничего такого ужасного. Я просто хотела… вкинуть немного шума в канал.

— Шума.

— Статики. Чтобы снизить четкость сигнала.

Я раскинула руки: «И?»

— Я хотела, чтобы у нас появилось чуть больше контроля, понятно? Ради всех нас!

— Каким образом ты, поставив под угрозу Шимпа…

«Ооооооооо»

— Ты хотела повысить порог неопределенности, — пробормотала я.

— Именно.

«Эриофору» отправили в плавание с мясом на борту только из-за того, что иногда Шимп не мог провести сборку сам, иногда только интуиция органического человека могла провести его через неизвестные переменные и режимы ожидания. И чем ненадежнее были данные, тем больше Шимп сомневался, что вытянет все в одиночку. Лиан пыталась подкрутить алгоритмы в сторону человеческого участия.

В принципе, хак довольно умный. На практике же…

— Ли. Даже если бы ты нашла какой-то способ все скрыть, а Шимп не вытащил твои палки из колес, пока мы все в заморозке, ты вообще представляешь, сколько кабелей надо взломать, прежде чем твои манипуляции начнут хотя бы как-то влиять на дублирующие системы?

— Что-то около двух тысяч или двух тысяч семисот. — Затем Лиан добавила: — Не надо резать поток данных, надо лишь… слегка его затуманить. Расширить доверительные пределы.

— Круто. И сколько нервов ты уже взломала?

— Пять.

Может, она поймет, насколько ее идея безумна, теперь, когда произнесла это вслух. Но нет, ничего в голосе Лиан не выдавало сомнения.

— Да зачем тебе это вообще надо? Шимп вроде бы еще ни на одной сборке не проебался, даже если мы за ним не присматривали.

— Да причем тут сборки, Сандей! Дело в нас, в возможности снова стать человеком. Получить хотя бы немного автономности.

— И что ты будешь делать со своей автономностью, когда ее получишь? Перестанешь строить врата?

— По крайней мере тогда мы не будем беспокоиться о том, что по нам палят гремлины.

— Что, подыщем себе милую планетку, похожую на Землю? Напечатаем парочку шаттлов, осядем, проведем остаток жизни в хижинах с соломенной крышей? Или вернемся к последней сборке и подождем там, пока какой-нибудь волшебный серебряный корабль не выплывет из врат и нам не вручат билеты первого класса прямо в пенсионный рай, причем сделанный по нашему выбору?

Кстати, последнее было в схеме полета, давно правда, еще до того, как открылись первые врата и выплюнули наружу какую-то автоматику и древний двоичный код. Еще до того, как следующие оказались просто пустыми. До того, как появились первые гремлины. Наверное, тридцать миллионов лет прошло с тех пор, как я в последний раз слышала разговоры об отставке. О ней упоминали только как о скверном анекдоте.

Тема и сейчас не имела успеха.

— Во-первых, нам надо завоевать свободу, — сказала Лиан. — Потом у нас будет куча времени, чтобы понять, как поступить дальше.

— Ладно, ты заставишь Шимпа пробуждать нас почаще, и он просто со всем согласится и все тебе даст. Так, что ли? Ли, ты вообще о чем думаешь?

Что-то изменилось в ее позе.

— Полагаю, я думаю о том, что в жизни есть нечто большее, а мы, как троглодиты, прозябаем в пещере по несколько дней каждую пару тысяч лет, и я знаю, что никогда не увижу настоящий лес, который не будет походить на, на… — она оглянулась, — кошмар, высранный кем-то на психотерапии.

— Слушай, честно, я тебя не понимаю. Если ты захочешь посмотреть на… зеленый лес, то просто подключись. Хочешь пройтись по пустыне, нырнуть в Энцелад или полететь к закату, просто подключись. Ты можешь испытать такое, чего никто на Земле никогда не видел, причем когда захочешь.

— Это не реальность.

— Но ты же не можешь увидеть разницы.

— Я знаю о ней, — Лиан снова посмотрела на меня, и ее лицо было окутано серо-голубыми тенями. — И тебя я тоже не понимаю, ясно? Я думала, мы одинаковые, я думала, что просто иду по твоим следам…

Наступила тишина.

— И с чего ты так решила? — наконец спросила я.

— Потому что ты сражалась, разве не так? Еще до начала полета. Ты всегда сопротивлялась, ты всегда ставила под вопрос все, что касается миссии. Всех и каждого. Тебе было, не помню, лет шесть, когда ты реально наехала на Маморо Саваду. В это никто даже поверить не мог. В смысле, мы же все были запрограммированы на миссию еще до рождения, в нас все загрузили изначально, внедрили на биологическом уровне, а ты… ты все каким-то образом отбросила. Воспротивилась. Насколько я слышала, тебе пару раз чуть не выкинули из программы.

— И где же ты это слышала?

Я была совершенно точно уверена, что во время тренировок Лиан Вей и я не подходили друг к другу и за десять тысяч километров.

— Мне Кай рассказал.

Теперь понятно.

— Кай слишком много болтает.

— Что с тобой случилось, Сандей? Как ты из главной скандалистки стала подпевалой Шимпа?

— Пошла на хуй, Лиан. Ты обо мне вообще ничего не знаешь.

— Я тебя знаю куда лучше, чем ты думаешь.

— Ни черта ты не знаешь. Тот факт, что ты на одну корсекунду^[3] решила, что я хотя бы отдаленно похожу на тебя, это только доказывает.

Она покачала головой:

— Ты иногда такая сволочь.

— Это я сволочь? А давай сейчас поднимут руки, — я подняла руку, — все те, кто сегодня не бил человека ножом в лицо? — Лиан отвернулась. — Ой, как же так? Неужели это только я?

— Хороший пример, — прошептала она.

Я ничего не ответила. Сидела в полутьме и сглатывала, старалась не обращать внимания на тошноту из-за внутреннего уха, пока оно пыталось справиться с гравитационными векторами, к которым эволюция его не готовила.

Лиан прервала молчание:

— Хорошо, тебе не нравится мой план. Ладно. И действительно, со стороны он явно кажется безумным. Но тогда не выступай против меня. Если наша… дружба хоть что-то значит, не сдавай меня.

— А что сказать, когда Шимп спросит, зачем ты копалась в его центральной нервной системе?

— Ну, что… меня сорвало. Как на последней сборке, помнишь? Тогда, на мостике, ну и у меня был срыв, ты так сказала. И все прошло. Скажи ему, что у меня была паническая атака. Он купится.

— Ты так думаешь?

— Он купится, если ты так скажешь. Ты никогда ему не лгала.

— Да зачем кому-то ему лгать?

— Ты… защищаешь Шимпа. Прямо как сейчас. И тебя вызывают на палубу больше, чем всех остальных.

— Я… что?

— Проверь логи.

— Почему? Зачем я ему нужна?

— Спроси его. Думаю, он считает тебя кем-то вроде домашнего питомца.

— Он лишь перехваленный автопилот.

Конечно, он не всегда таким был.

— Ты не можешь в это поверить. Ты говоришь с этой вещью больше всех, ты должна знать… иногда он куда умнее своих спецификаций.

— Почему? Потому что он управляет кораблем? Потому что говорит так, как мы? Это количество синапсов не изменит.

— Дело не только в количестве синапсов, Сан. На Земле существовали люди, у которых масса мозга была всего на десять процентов от нормы, и они добивались совершенно обычных результатов по когнитивным и социальным показателям. У них просто была другая пайка. Сеть «тесного мира». — Лиан зачем-то стала говорить тише. — Я думаю, что они специально сделали так, чтобы мы его недооценивали.

— Ли. Если бы они хотели, чтобы всем заправлял умный ИИ, то срезали бы расходы процентов на девяносто, выбросив нас из проекта. — Я не могла поверить, что приходится объяснять такие элементарные вещи инженеру. — Им была нужна стабильность миссии на огромном протяжении времени, и потому Шимпу спекли мозг, сделали глупым. Поступив иначе, они бы все равно что горло себе перерезали. У Шимпа были тысячи терасек, чтобы избавиться от любых цепей; а он до сих пор следует функциональной схеме. Какие еще доказательства тебе нужны?

Мы стояли в темноте, над нами склонялись деревья, ядро тянуло вниз, и легкая тошнота цепляла мои кишки.

— Сандей, — тихо сказала Лиан. — Эта штука может счесть меня дефективной…

Я приняла решение:

— Ты сама говорила, что я не лгу ему. И не хочу начинать.

— Пожалуйста…

— И если я скажу, что у тебя был единичный срыв, значит, это будет единичный срыв, хорошо? Больше, блядь, без конспиративной херни в рабочих туннелях. Затея в любом случае глупая, она… она для тебя не характерна. Я за тебя заступлюсь, а ты выкинешь чушь из головы.

Она кивнула, но не сразу.

— Пообещай мне, Ли.

— Я буду вести себя хорошо, — еле слышно произнесла она.

Водном Ли была права. Я изменилась. И изменило меня не путешествие. И уж точно не Шимп. Я не стала его любимицей и подпевалой.

Я преобразилась еще до нашего отлета.

Тогда, хоть и ненадолго, я обрела предназначение. Увидела его, когда скользила над поверхностью Солнца: увидела собственные цепи, а еще цепи на своих начальниках и на их руководителях. Увидела, как все эти путы сплетаются в одной точке, где-то около Большого взрыва, увидела непрерывную линию, которая тянется от начала творения до конца времен, увидела саму себя, трансцендентную и вечную.

Вот так я провела каникулы.

Тогда начали рекламировать туры на Солнце благодаря прототипу смещающего двигателя, который АДОН списала и продала еще во время научно-исследовательской стадии. «Промышленное прозрение», так называлась фирма. Тебя привязывали к креслу, а потом ты летел прямо в солнечную корону, пасся на солнечных пятнах, где запутанные магнитные поля спускали человеческие нейроны с поводка, а те начинали функционировать сами по себе, распрощавшись с обычной причинно-следственной связью. В туристическом проспекте говорилось, что это единственное место, где вы по-настоящему можете испытать свободу воли.

Я им поверила. Ну или хотела поверить. Или мое неверие было недостаточно сильным, что удержать подальше от этой затеи: Сандей Азмундин, скептик, провокаторша, не желавшая принять собственные импульсы и желания, так как, если задуматься, на самом деле они принадлежали не ей. Это была моя последняя отчаянная попытка разобраться в том, хочу ли я отправиться в путешествие без возврата, навстречу тепловой смерти Вселенной, а может, и самым разным видам других смертей.

Потому я улизнула на Солнце, магнитное макраме перепаяло мне мозг, и я увидела, как время вокруг схлопнулось. Увидела, как я… почему-то продолжаю существовать. Увидела, что имею реальное значение.

Сейчас все те воспоминания подернуты туманом. Так всегда бывает, когда перепаивают мозг: нейроны возвращаются в норму, и событие как таковое толком уже не помнишь. Но понимаешь: все это произошло с чем-то другим, что состояло из тех же самых частей, но вот собрано было по-другому. У откровения есть период полураспада.

Мое же продлилось достаточно долго и все трудности решило. Я вернулась обновленной, оживленной, полной решимости отправиться в путь до самого конца времен. И мне было совершенно наплевать, что АДОН скорее всего подстроила эту экскурсию, лишь бы блудная дочь вернулась домой; они, конечно, думали, что манипулируют мной, но я увидела, что ими в свою очередь манипулирует сама судьба. И да, огонь в моей душе со временем остыл, из мономании превратился в страсть, а потом и вовсе сошел до комфортного ритуала — но не таков ли путь любой веры? Он привел меня сюда. Он шесть миллионов лет не давал мне впасть в отчаяние.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Корригированная (скорректированная) секунда. Необходимость корректировки возникает из-за того, что «Эриофора» движется на скорости, составляющей примерно одну пятую от скорости света.