1984 (коленкоровая тетрадь)

Петр Сосновский (2024)

Жена Семена, молодого перспективного инженера, Мария не была даже беременна. Они жили в Москве в пятиэтажке напротив корпусов большого машиностроительного завода, занимали большую комнату в коммунальной квартире. Молодая семья стояла в заводской очереди на получение отдельной жилплощади в новом доме. Этот дом был построен и сдан в 1984 году. (Отсюда название книги.) Заселение в него происходило после Нового года. Семен и Мария, оглядев свою двухкомнатную квартиру, были довольны. Они, переехав в новое жилье, познакомились со многими жильцами и приобрели хороших друзей, а еще жена Семена неожиданно в этом же году родила дочку. Название книги перекликается с произведением английского писателя Джорджа Оруэлла, но, как известно, оно было дано издателем, он бы свою книгу назвал иначе, например: «За тобой смотрит старший брат» или еще как-то. Что я хочу сказать? В моем романе тоже есть фантастические главы, достаточно в нем и магии. Для этого его необходимо просто прочитать.

Глава 3

Мне, не запомнился наш Новый год в новой квартире, жене отчего-то тоже. Я легко могу описать первый праздник, который мы встречали с Марией вместе в Москве под бой курантов Спасской башни на Красной площади с бутылкой Советского шампанского, лучшего в мире. Пустую посуду из-под напитка мы принесли с собой и сохранили до сих пор. Она стоит где-то в шкафу. У нас и сейчас перед глазами та новогодняя ночь: неожиданно, на ждущий не один месяц зиму город, сверкая в лучах прожекторов, повалил хлопьями первый снег. О-о-о какие это были снежинки?

Что, я еще могу сказать: у меня отлично сидит в памяти и следующий за ним праздник. Он прошел в возбуждении от скорого переезда в новую квартиру, в кругу моих друзей ― у Марии их тогда попросту не было.

Затем, рождение Маши ― дочери. Оно напрочь выветрило из головы все даже многозначительные события, не связанные напрямую с ребенком. Не знаю, праздновали мы встречу следующего нового года, возможно, нет, могли и не праздновать ― 1986.

Для нас было важно, что наша дочь пошла, пошла своими ногами. И это произошло в декабре месяце ― 1985 года. Мы рассчитывали, что наступит весна и нам станет не нужна громоздкая коляска, а затем пройдет еще какое-то время и мы избавимся от прогулочной: без проблем станем чаще выезжать далеко в город на детские театральные постановки, в цирк, в кино, да куда угодно. А пока мы могли себе позволить лишь посещение сквера и ближайшего к дому старинного парка.

Этот парк имел большое озеро, образованное водами то ли проистекающими из Сучьего болота, то ли впадающими в него и время от времени перекрываемое шлюзами. Он был хорош, особенно летней порой, не зря же когда-то на прилегающей к нему маленькой улочке в бывшем доме актеров жил и творил Федор Михайлович Достоевский.

Добраться до парка от нашего дома было довольно легко. Не только мы с дочкой ходили туда гулять ― много молодых семей, хватало и людей пожилого возраста. На пруду действовала лодочная станция, работали всякие там качели-карусели, был тир, а по выходным дням звучала бравурная музыка.

В тени аллей, сходящихся у большого пруда, кого только не встретишь. Особенно было приятно в жаркий день, катая коляску с ребенком, поесть под кронами больших деревьев необычайно вкусного московского мороженого. Мне нравилось Крем-брюле, Эскимо за двадцать восемь копеек и в шоколаде ― Ленинградское.

Учеба в Кемеровском институте культуры на заочном отделении требовала от жены работы над учебниками, написания рефератов, выполнения контрольных и других заданий, а еще участия в сессиях ― сдачи экзаменов.

До рождения ребенка проблем с учебой у Марии никаких не было, но настало время и ей пришлось на третьем курсе оформить академический отпуск, а затем на сессии летать уже вместе с дочерью и по необходимости оставлять ее на родственников: присмотреть было кому. У ее брата и у его жены по квартире бегала детвора: дочь и сын.

Наступила весна 1986 года, наш ребенок подрос до детсадовского возраста и нам выделили место в одном из учреждений, недалеко от дома.

Декретный отпуск у Марии заканчивался. Ей нужно было выходить на работу. И все бы ничего, если бы не очередная сессия. Получилось так, что эти два события: отправляться в Сибирь на сдачу экзаменов и оформлять дочь в детский сад ― совпали.

Я уговорил Марию не беспокоиться о дочери, ― оставить ее на меня, ― и отнести справку на учебный отпуск по месту работы, затем покупать билет и лететь в Кемерово.

Жена немного по сопротивлявшись, в итоге со мной согласилась и вскорости отправилась в Кемерово одна.

Для того чтобы подготовить дочь к детскому саду я взял на работе очередной отпуск. У меня на это было достаточно времени. А еще я мог дней на десять съездить с малышкой на свою малую родину ― в Щурово.

Мои родители и мать, и отец на то время находились уже на пенсии. Они, ни дня не работали сверх установленного законом срока. Директор школы фронтовик, как и мой отец, просил их, умолял, предлагая всевозможные льготы, но они не поддались, наверное, понимали ― силы уже не те и что оставшиеся годы нужно потратить не для праздного времяпровождения, а на воспитание внуков, неплохо еще их посвятить Богу, разобраться в самих себе и уж, затем можно уйти в вечность.

Их уже нет. Но я думаю, что они были сто раз правы.

Мне не удалось побыть долго в кругу близких людей: не позволила вдруг произошедшая авария на Украинской Чернобыльской атомной электростанции. Я был вынужден уехать, так как АЭС располагалась в восьмидесяти километрах от селения. Взрыв реактора мог плохо сказаться на здоровье моей маленькой дочери, оттого я, для безопасности пробыв дня три безвылазно в доме с метровыми стенами, возвратился в Москву.

Для оформления документов, нужных при зачислении ребенка в детский сад, мы посетили поликлинику, где сдали кровь, мочу и кал на анализы. Через несколько дней я получил хорошие результаты и успокоился. Наша поездка в Щурово никак не сказалась. Дочь чувствовала себя прекрасно.

Погода на тот момент, хотя и был май, стояла по-летнему жаркой. Поднявшись утром и позавтракав, мы отправлялись до обеда гулять в парк.

Из того времени мне запомнился один довольно забавный случай: я, усадив Машу на маленький стульчик, взял в руки сандалии, но не тут-то было: на глаза дочери попались неубранные на хранение теплые фетровые с яркой вышивкой сапожки. Она захотела обуть только их и подняла крик. Я упорствовал, проявлял недюжинные способности красноречия, чтобы ее отговорить, но все было тщетно. Махнув рукой, я обул, эти самые красивые сапожки и мы отправились на улицу. Пусть идет если такая непонятливая. Дети ее увидят и наверняка пристыдят, а еще чего хуже поднимут на смех, мы тогда сходим домой и переобуемся. Так оно и получилось. Хорошо, что в парк мы тогда не пошли, а гуляли на детской площадке недалеко от дома, во дворе и оттого наше переобувание не заняло много времени.

Я обычно гулял с ребенком, не пользуясь прогулочной коляской. Она преспокойно пылилась в углу прихожей. Для меня, если дочь уставала и начинала канючить, не составляло труда взять ее на руки и пронести некоторое время. И носил, а однажды, когда девочка уснула, нес домой от самого парка. Это километр не меньше. На слова, Марии, что я ребенка балую, всегда отвечал: «Ну, не будет же она на мне «ездить» до самой свадьбы?» ― «А что, если будет? ― обычно возражала жена. ― «Ну, тогда в нужный момент передам ее с рук на руки ― мужу. То будут уже его проблемы. Пусть носит! Или же воспитывает под себя».

Гуляя однажды с дочерью в парке, ― дней за несколько от нашего похода в детский сад, ― я увидел знакомого мальчика, бодро шагающего по алле. Он отчего-то был один.

Я не удержался и подошел к нему:

— О-о-о, Ефим Хазарский! Малыш, ты что потерялся? А где же твоя мама? ― Я ожидал увидеть Марию ― подругу жены, или же на крайний случай другую их приятельницу Валентину Гулишвили. Между собой мы ее звали Валькой. Женщины тогда дружили, и их часто можно было встретить на прогулках вместе.

— Достаточно и папы, ― неожиданно услышал я мягкий голос, появившегося молодого мужчины. Он был плотного телосложения, несколько выше меня, с удлиненным лицом как у арабов, ― не путать с англичанами: у них она больше лошадиная, ― с черной кучерявой шевелюрой, доставшейся от прадеда южанина, может от грека, может ― цыгана, или же еще от кого-то. Значительно позже я догадался ― от отца еврея.

Мы тут же познакомились:

— Михаил! ― сказал он и крепко пожал протянутую мной руку. Я, улыбнувшись, не торопясь ответил ему:

— Семен! ― затем сделал небольшую паузу и продолжил: ― Мария в настоящее время на сессии, сдает в институте экзамены, а я вот ее замещаю. Ты, как я смотрю, тоже занимаешься воспитанием молодого поколения?

— Да-а-а! У меня ― похожая ситуация. Только моя Мария на работе, а я нахожусь в очередном отпуске.

Что интересно? После, нашего знакомства мы довольно часто проводили время на свежем воздухе в парке, ведя длительные беседы. Мой знакомый оказался разносторонне-грамотным человеком, я мог говорить с ним на самые различные темы. Был у него и свой «конек», Хазарский любил рассуждать о противоречиях «Востока» и «Запада», ― социалистической и капиталистической систем. Их конвергенции ― сходимости.

Эта политическая идея была выдвинута экономистами западного мира: Джоном Гэлбрейтом, Уолтом Ростоу, Франсуа Перру и другими еще в сороковых годах, и подхвачена в восьмидесятые двадцатого века нашим физиком-ядерщиком Андреем Сахаровым. Из-за своих распрей с властью он в последствии был отнесен в разряд диссидентов.

Уже это могло бы нас насторожить, ан, нет. Мы, тогда просто не понимали, к чему может привести сближение двух систем. Я думаю, что не только мы, но и многие у нас в стране за исключением. Ну может быть самой «верхушки».

Причины притеснения Андрея Сахарова у нас в стране нам стали ясны лишь много лет спустя, когда вдруг рухнул однополярный мир и США, взяв управление в свои руки, принялись строить глобалистский мир. А кому еще было этим заниматься? Наша социалистическая система рухнула. Нам было не до того: хаос и разруха. Каждый думал о том, как бы дотянуть до следующего дня. Народ просто-напросто выживал.

Я часто спорил с Хазарским, так как считал общественную собственность несовместимой с частной, при этом добавлял:

— Михаил, ты только, пожалуйста, не путай ее с личной собственностью. ― Тогда уже на место Леониду Ильичу Брежневу, затем Константину Устиновичу Черненко и Юрию Владимировичу Андропову пришел молодой амбициозный никому неизвестный, ― Михаил Сергеевич Горбачев, как у нас говорили в Щурово ― человек «из села».

Я ничего против не имел ― у меня была мать из села. Щурово на тот момент хотя уже и не числилось посадом, но менталитет у нас жителей всегда оставался городским. А еще мне было известно, что они сельские, попав в город, ну что те евреи лезут и «лезут наверх» и их бывает порой никак не остановить. Не знаю, имел ли какое-либо отношение к евреям этот наш последний Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, возможно и нет. Был просто-напросто Иваном-дурачком.

Чем политик Михаил Сергеевич Горбачев был необычен? Он имел на голове четко видимое черное пятно ― отметину. Я тогда сравнил его с Аистом, правда, ассоциативно, припомнив не так давно прошедший на экранах страны фильм Юрия Ильенко, удостоенный золотой медали: «Белая птица с черной отметиной» и не преминул о том намекнуть Хазарскому. Мой товарищ в ответ лишь только усмехнулся:

— Извивающаяся гадина в гнезде, но не аист. Аист, птица ― благородная. Путать. Одно с другим не следует.

— Да, ты, прав! ― ответил я в раздумье и потер лоб ни о чем тогда не догадываясь. У меня в моих книгах много всяких мыслей, которые обычно становились понятны лишь по прошествии времени. То, что я выразился тогда неправильно было мной сделано специально лишь для того, чтобы лучше узнать товарища.

Михаил Сергеевич на тот момент был молод и бодр, очень энергичен в отличие от других партийных работников высшего руководства страны, выступая, говорил с высоких трибун не по бумаге, будто сам Черт из-за спины надиктовывал ему тексты.

Людям манера поведения этого лидера нравилось, для аплодисментов не нужно было допинга, например, рюмки водки или же кружки пива, любил и не боялся Горбачев выходить и в «народ», врезаясь прямо в толпу, не останови его ― мог разглагольствовать часами. Раньше о таких людях говорили: «Пищит, как Троцкий». Однако тогда люди думали иначе: дело говорит ― ан, нет. Хазарский будто чувствовал лживость слов этого мессии и при разговоре о нем становился вдруг задумчив.

Мне памятен день: дочери исполнился год и шесть месяцев, и мы отправились в детский сад. Она, хотя встать нам пришлось рано, пошла без скандалов. Причина, возможно, в том, что я очень красочно описал ей, как там будет хорошо, не поленился и сообщил девочке о новых друзьях, которых она приобретет и о играх с ними. Правда, я сам ни разу в жизни в детский сад не ходил даже тогда, когда мои родители работали на Урале, на металлургическом комбинате. За мной и братом вначале ухаживала двоюродная сестра, а затем соседская девочка. В Щурово родители обходились без посторонних, особой необходимости в пригляде за нами не было: лето мы обычно проводили на улице, а лютые морозные зимы порой и на печке.

Группа, в которую пошла Маша, только формировалась. Дочь была девятой, всего должно быть двенадцать человек. Это не то что сейчас по тридцать детишек, а то и более. Возможно, у администрации детских учреждений расчет на то, что при такой ораве ― дети сами будут себя забавлять, а для пригляда достаточно одной нянечки и одного воспитателя. Зачем тратиться, деньги любят счет.

Я вначале отвел Машу на половину дня, не стал даже оставлять на обед, правда, на следующий день воспитательница сообщила мне: «Девочка ведет себя хорошо, вы можете ее забрать из сада после сна».

Через три дня дочка пошла на весь день. Проблем не было. Не было до тех пор, пока в группе не появился полненький мальчик ― этакий крепыш ― двенадцатый по счету. Он отчего-то постоянно задирал дочь ― влюбился что ли? Понять поведение этого сорванца было невозможно. Я ни раз забирал ее из сада всю в слезах.

Мне пришлось обратиться к воспитательнице, и я от нее услышал:

— Этот мальчик и меня порой выводит из себя. Ну, что я могу поделать? Только лишь поставить его в угол. Правда, однажды я не удержалась и ладонью хлопнула его разок-другой по толстой попке. Толку никакого. Он еще не понимает. Думаю, ваша дочь должна сама ему ответить.

Мне многих трудов стоило убедить Машу дать отпор этому сорванцу. Ей трудно было переступить через себя, не сразу, но однажды она толкнула своего обидчика так, что тот перелетел через товарища, копавшегося рядом в песке, и упал, раскорячившись на глазах у всех детей на землю. От неожиданности девочка испугалась. Но нет, все обошлось хорошо. Мальчик поднялся, отряхнулся и больше уже ее не трогал. А вот мой внук Тема в подобном случае к привязавшемуся к нему на батуте мальчику отпор дать не сумел. Жалко, а проучить сорванца стоило, может у внука просто не хватило на то времени? Не знаю.

В детский сад и назад ― домой, мы с дочкой, часто ходили со стороны двухэтажных деревянных, ― с красивыми небольшими балкончиками, ― домишек, утопающих в зарослях цветущей по весне вишни. Сейчас там, в любое время года, довольно обыденно, пройдешь и не заметишь: повсюду огромные друг на друга похожие железобетонные здания. Никаких отличий вам не найти, ну лишь в названии улицы, да в номере дома.

Однажды, возвращаясь, мы решили немного времени поиграть, для чего перешли через дорогу на другую сторону и тут же углубились в сквер, затем, пройдя немного по аллее, постояли у обелиска ― большой плиты с вырезанной звездой и танком ― герою солдату, а после отправились на площадку для игр.

Для меня было неожиданностью встретить Михаила. Он гулял вместе с сыном Ефимом.

Я поздоровался и спросил:

— А вы случайно не в наш сад ходите? ― И назвал улицу, номер, желал от Михаила услышать: ― «Да-да». ― Но нет. Он улыбнулся и ответил:

— А мы вообще в сад не ходим. В том нет необходимости. У нас хватает неработающих всяких родственников и ближних и дальних. За мальчиком есть, кому присмотреть. ― Он сделал паузу, а затем продолжил: ― На днях я сдал в ремонт машину. Вот жду, как только сделают, мы с сыном отправимся к бабе Циле ― моей матери. Она живет в своем добротном доме на окраине Курска и давно его уже ждет. А затем, когда мой отпуск закончится меня сменить Мария. Придет ее черед заниматься сыном и отдыхать.

Не знаю, наверное, дней десять, не больше, наши дороги пересекались: они, возвращаясь с парка, заглядывали в сквер, а мы по пути домой из сада. Нам было о чем поговорить. Михаил Хазарский импонировал мне. А еще моя жена дружила с его женой. Я, правда, у них дома не был, и Михаил у нас тоже, а вот моя Мария ― она довольно часто бегала в их подъезд, так как рядом жила еще одна ее подружка ― Валентина Гулишвили. Их, интересовали всякие там женские дела.

Наступил момент, и Михаила с сыном Ефимом вдруг не стало. Пропал. Я понял, что автомобиль отремонтирован, и в жаркой Москве Хазарским больше делать нечего. Это нам, не имеющим под боком родню, приходилось довольствоваться услугами, предложенными государством, а еще из-за аварии на Чернобыльской АЭС мы и наша дочь на долгое время были лишены летнего отдыха на природе.

Дочь спокойно отнеслась к тому, что однажды наш «кавалер» не появился в сквере. Детей на площадке было хотя и немного, но от скуки не умрешь: через день-другой у нее появился еще один «воздыхатель» ― Артем ― сын Валентины Гулишвили.

Произошло это случайно: я, встретившись с подругой жены у подъезда нашего дома, не удержавшись, обмолвился о наших прогулках с дочерью после детского сада в сквере, и она тут же изъявила желание приводить в него и своего Артема.

Правда, так продолжалось недолго. Молодая женщина работала в саду нянечкой и, по ее словам, очень уставала. Ей часто было не по себе от длительного общения с детьми и на работе, и дома. Это Валентину нервировало.

Не зря подруга жены, проявив все свои способности, сумела устроить сына в особую группу, в которой ребятня находилась круглосуточно с понедельника по пятницу: Артема отдавали лишь на выходные. Я так думаю, что, если бы можно было, так она определила своего сына и на большее время.

Моей жене ― эта самая Валька тоже предлагала помощь в устройстве нашей дочери, минуя препоны с предоставлением справок с работы о занятости ― ненормированном рабочем дне.

Мария тогда только что возвратилась из Кемерово после успешной сдачи экзаменов у себя в институте. Однако моя жена тут же воспротивились:

— Да ты что? Я так не могу. А что, если дочь нас забудет? Что если мы для нее станем чужими? Нет, нет и нет!

Для того чтобы отметить переход супруги на следующий курс и начало нового этапа в жизни дочери ― она пошла в детский сад, ― мы решили в выходной день выбраться загород и ярко эффектно для себя провести время.

Поднялись мы рано. И у меня, и у Марии спонтанно возникло желание отправиться на какую-нибудь экскурсию и прокатиться с ветерком по Москве-реке.

Обычно, у нас в холодильнике всегда имелось что-то из первых блюд. Это мог быть, например, борщ, щи, рассольник или же какой-нибудь суп, без разницы. А тут оказалось, что все подъедено. Пусто. Ничего.

Мне тут же, пока жена собирала дочку, пришлось торопливо налить в пятилитровую кастрюлю воды, забросить в нее курицу и поставить на плиту. Марии я объяснил:

— Сейчас, закипит и можно будет отправляться хоть на край света. У нас если не суп, то хоть будет какой-никакой бульон. Вдруг нам в городе не удастся покушать. Очереди в кафе сама знаешь, какие ― огромные, с ребенком не выстоять. А так дома будет возможность утолить и жажду а, набросав в миски сухариков, голод.

Мы уехали: в течении часа добирались до речного вокзала, отстояв большую очередь купили билеты, забрались в судно на подводных крыльях ― «Ракету». Уже в пути, я вдруг вспомнил, что не отключил плиту, и нам пришлось, не выходя на берег вернуться назад. Хотя нами было задумано на конечной пристани, покупаться в реке и позагорать, не получилось. Однако, как ни странно, эта наша поездка на запомнилась всю жизнь.

Что, я бы сказал: просто нам тогда повезло. Вместо бульона у нас была жареная курица. Это тоже неплохо. Но главное, не случилось пожара. А может мы его просто на время перенесли и всего лишь. Не знаю.

Мой товарищ Михаил Хазарский недолго отсутствовал, через какое-то время нашелся и заглянул в сквер, разыскав меня, ― мы тогда с Машей гуляли вдвоем, в одиночестве без компании Артема и его мамы.

— Знаешь, ― сказал он, ― у меня не было возможности сообщить тебе о своем отъезде, все получилось как-то внезапно.

Я успокоил его:

— Не было, так не было. Главное ребенка отвез без проблем. Теперь ты можешь за него не беспокоиться!

— Не скажи! Я ведь заглянул в сквер не только для того, чтобы извиниться перед тобой хотя это для меня также важно, ― Михаил сделал паузу, а затем продолжил: ― Забравшись в машину и отправившись на малую родину к матери, я кажется сделал что-то неправильное: при подъезде к Курску меня на дороге неожиданно задержала небольшая траурная процессия. Я снизил до минимума скорость и поехал за ней, а затем, ― будто Черт меня дернул, ― не обращая внимания на других автолюбителей, вывернул навстречку ― и обогнал ее. Ты, что скажешь, на сей счет? ― товарищ остановился. Я тоже следом за ним «тормознул» ― прекратил движение. Маша было дернулась, однако вырвать свою ручонку из моей пятерни не смогла и, почувствовав неожиданно боль, заплакала:

— Отпусти! Отпусти!

Я отпустил, и она резко, с недовольством взглянув на меня, вырвала из другой руки ведерко с формочками побежала на детскую площадку.

Мне трудно было сразу экспромтом что-то ответить Хазарскому: требовалось какое-то время сосредоточиться и обдумать приключившееся с ним событие. Я, толкнув товарища плечом вывел его из ступора и пошел следом за дочкой, Михаил за мной. Мы добрались до ближайшей скамейки и уселись недалеко от песочницы, где играла Маша. Я тут же едва мы устроились открыл рот и начал неторопливо говорить:

— Мы русские люди по своей природе отличаемся от людей Запада и США не только менталитетом. Мы в душе ― язычники. Наверное, оттого большевикам в семнадцатом году удалось довольно быстро сделать из нас атеистов. Для народа, конечно, не для всего, этот шаг не был уж очень тяжелым. Однако мы не забыли о множестве бытующих у нас суеверий. Они нам достались из далеких времен идолопоклонничества. Мы их впитали с молоком матери и без них просто никуда, ― я взглянул на Михаила, пытаясь влезть ему в мозг:

— Ты ведь не совсем уж и русский? Так? Я, прав! ― и, не дождавшись от него ответа, продолжил: ― А значит, можешь забыть об этом событии и не думать. Нет его и все тут!

Однако этого было мало, мой товарищ, выслушав меня, отчего-то не воспрял духом. Он, поерзав на скамейке сказал:

— Ладно, постараюсь забыть! Главное, во всем этом случившемся, чтобы без последствий для ребенка. С меня то, что с гуся вода!

Для того чтобы несколько смыть у него от поездки к матери в Курск неприятный осадок, я рассказал Михаилу о забавном случае из своего детства: соседка баба Паша часто попадалась мне, школьнику не только утром, но и в другое время дня с ведрами, не всегда с водой и я боялся, как бы она вдруг не перешла дорогу пустой, тогда двойки не миновать.

Мы тогда посмеялись, он ― неохотно и разошлись.

Прошло время. Я, пересекаясь с Михаилом Хазарским, останавливался, заговаривал, однако отчего-то не видел в его глазах особой радости. Молодого мужчину что-то угнетало. Я, это чувствовал. Меня так и тянуло за язык спросить у товарища в порядке ли он? Но, я молчал, а вдруг мой сосед все еще продолжает мучиться из-за того обгона траурной процессии? Мое невольное внимание могло его всколыхнуть и напомнить о неприятном событии. Не следует влезать, захочет, не преминет, сам обо всем расскажет.

Однако мой товарищ ничего не рассказал, сообщил по прошествии многих лет в своей, переданной мне коленкоровой тетрадке. Я, разбирая его записи, понял, что был близок к истине, правда, произошло это уже не в зажиточном СССР, а в совершенно другой стране, слабой еле барахтающейся на плаву, в Российской Федерации.

В жизни у каждого из нас хватает событий, на первый взгляд обычных ни чем не примечательных, но отчего-то знаковых. Они-то во многом и определяют нашу судьбу, судьбу наших близких и знакомых людей. О том мы начинаем задумываться лишь однажды, занявшись анализом прожитых лет. Ну, например, выйдя на заслуженный отдых ― на пенсию. Не зря же, чтобы у нас «простых смертных» не было времени разбираться, возраст выхода на эту самую пенсию неожиданно увеличили: мужчинам необходимо теперь проработать шестьдесят пять лет, а женщинам шестьдесят. Не дает власть заниматься даже своими родными внуками. Не знаю, ― чего она боится? Не так их воспитаем? Родившиеся и прожившие много лет в СССР люди, радевшие за мир, труд, братство, равенство и счастье всех народов Земли уже не способны привить «молодым строителям капитализма» нужное для политиков правильное мнение, ― что в жизни для человека главное ― «бабки» и оттого их всех из процесса воспитания ― долой!