Ожри Гвижит

Петр Золто (2024)

Планируется рассказ о старателе, отправившемся на Аляску. Дикий край и дикие звери. Племена индейцев и экспансия европейцев. Жители севера и проходимцы.

Часть 2. Глава 2. Индейцы

В куполообразном жилище было тепло. За стенами из натянутых на длинные жерди шкур карибу слышалось, как завывает ветер. И поднятые им снежные волны перекатываются через крышу. С того дня, как несколько индейцев, вышедших на охоту к реке, спасли нас, прошло уже очень много дней. И теперь мои приключения в лесах Аляски кажутся страшным сном, в который трудно поверить. Первые месяц или два я помнил очень смутно. Как вспышки фотоаппарата, запечатлевшие неясные образы в редкие моменты, когда приходил в сознание. Индейцы. Изрезанное морщинами лицо вождя. И круглый потолок жилища. Иногда перед глазами появлялось лицо старой индианки. Она что-то шептала и совала к моим губам деревянную чашу с неприятно пахнувшей жидкостью. Слишком жирной и вяжущей на вкус. А ещё голоса. Я не знаю слов, которые слышал, но интонации были весьма красноречивы. Грубые, резкие и рассерженные сменялись удивлёнными и возмущенными. А где-то между ними звучал спокойный, твердый голос старого индейца. Он появлялся чаще других, поэтому его голос я запомнил хорошо.

Среди шума ветра послышался хруст приближавшихся шагов. Кто-то упрямо пробирался через вьюгу. Наверно, старая индианка, — подумал я. Шкура, которой был занавешен вход, покачнулась. И в вигвам зашла Вадзаих. Ее большой живот появился первым. Потом меховая шапка. А потом и все остальное. Она глянула на меня и улыбнулась. Скуластое лицо с восточными раскосыми глазами от улыбки словно осветилось. Девушка что-то громко сказала. И дублировала слова жестом, прикоснувшись к руке. Я мотнул головой и, подняв за кисть правую руку другой, отпустил. Рука, не подчинявшаяся мне, безжизненно упала. Правое плечо болело уже не так сильно, как прежде. Впрочем, как и другие раны. Но и не двигалось. Вадзаих сочувственно улыбнулась.

Индианка все ещё была слаба и передвигалась медлительно, словно выверяя каждый шаг. Но с каждым днём всё более уверенно. Удивительно, но она никогда не жаловалась, что у нее что-то болит. Я попытался вспомнить хоть один подобный случай и не смог. Даже тогда, когда тащил ее на волокушах, она не причитала и не требовала к себе бесконечного участия. А ведь, наверно, ей было больно и страшно. И вот сейчас она пришла обработать мои раны. Хотя почти наверняка для нее самой это было не легко.

Виновато улыбнувшись, я поднялся и сел на низкой скамье, застеленной теплой шкурой, которая служила кроватью. Тихо потрескивал огонь, горящий в центре вигвама. И языки пламени играли на стенах, создавая причудливые картины светом. Девушка скинула мокасины, оставив их у самого входа, и меховую шубку, которую положила на скамью. Такие сиденья — лежаки располагались вдоль всех стен вокруг костра. А на земле, поверх подстилки из веток были разбросаны шкуры. Вместе со мной в жилище жила семья индейцев. Молодой парень, который с уважением изображал медведя. Видимо, то что я убил зверя и при этом как-то выжил, вызывало в нем чувство восхищения. И молодая девушка — его жена. Она все время молчала, изредка разговаривая только с детьми и иногда с мужем. Двое забавных ребятишек, по всей видимости, сейчас играли где-то в соседнем вигваме со сверстниками или у бабушки с дедом. Того самого старого индейца, вождя племени и его жены, старой индианки. А хозяева жилища занимались обычными повседневными работами. И работы этой, как я успел заметить, не было ни конца, ни края.

Она подошла и, присев на колени, принялась стягивать с меня индейскую рубаху. Я уже научился обходиться одной рукой, но не противился. Мне было приятно прикосновение ее холодных и вместе с тем заботливых рук. Когда с рубахой было покончено, Вадзаих вытащила из-под ворота своего платья согретую телом деревянную баночку и зачерпнула пальцами белую жирную субстанцию с запахом мускуса. Нежно провела по груди, нанося ее на раны. Больно защипало. Красные рваные полосы от медвежьих когтей тянулись с правого плеча к поясу. Пересекая все тело по диагонали. Левая рука тоже была исполосована зверем. И лицо. Оно было обезображено. Как-то раз я случайно увидел свое отражение в чаше с водой. И ужаснулся. Оно было все изрезано глубокими неровными канавами красного цвета. Невольно я сравнил себя с Франкенштейном из знаменитого романа, который читал в детстве. И мысли о том, как меня примет мисс Анет, с того дня мучили, иногда лишая сна. Но все же чувство радости от того, что выжил, было сильнее.

Обработав раны, Вадзаих убрала мазь за пазуху и погладила круглый живот. Наверное, ребенок дал о себе знать, пинаясь маленькими ножками. На ее лице появилась загадочная улыбка. Я украдкой рассматривал ее. Черные волосы до плеч, казалось, блестели в свете огня. А в глазах было умиротворение и игривые искорки. Казалось, она была счастлива. И, несмотря на свое болезненное состояние, радовалась тому, что скоро на свет должен появиться маленький человечек. Может быть, в рождении Ожри она видела продолжение жизни убитого мной индейца. Во всяком случае, мне так казалось. Хотя разобраться в жизни индейцев было весьма сложным занятием.

Вадзаих, как я догадывался, приходилась каким-то близким родственником вождю. Но, судя по всему, не дочерью. Хотя жила в одном жилище со стариками. И относились они к ней очень благосклонно. По крайней мере, по индейским меркам отношения к женщине. Видимо, это и стало той причиной, почему меня никто не трогал, хотя многие из племени были настроены враждебно. Причина этой враждебности была для меня ясна. Наверно, они знали, что это я убил того индейца. Скорее всего, Вадзаих рассказала. Да и европейцев здесь не очень любили. Это племя было не из тех, которые стремятся влиться в цивилизованную жизнь. И заработать на землекопах, тысячами штурмующих перевалы Юкона. Они жили своей, обособленной от внешнего мира жизнью, соприкасаясь с цивилизацией только изредка. Обменивая шкуры на необходимые товары. По крайней мере, керосиновой лампой их было не удивить, как и многими другими предметами обихода. Прогресс проник и сюда, в самую глушь Аляски.

Впрочем, у меня и не было желания злоупотреблять гостеприимством племени. Уже давно, едва оправившись от ран, я начал задумываться о том, как вернуться в Форт-Юкон. Но, к сожалению, никто из индейцев в европейские поселения ещё ни разу за несколько месяцев не ездил и, по всей видимости, не собирался. А идти пешком по заснеженному лесу было невозможно. Снежные сугробы достигали глубины по меньшей мере метра. И через такие снежные заносы я бы ни за что не пробрался. Поэтому оставалось только ждать, когда кто ни будь из индейцев отправится в путь или на их стоянку набредет какой ни будь путник.

Снаружи послышался хруст снега. Кто-то направлялся к жилищу. Вадзаих встрепенулась и прислушалась. Я с интересом посмотрел на нее. Казалось, она была чем-то встревожена. Вскоре шкура на входе качнулась, и в вигвам зашёл вождь. Он огляделся, внимательно окинув взором индианку. За ним появился ещё один индеец, которого я прежде не видел. Он был одет так же, как индейцы этого племени. В длинную кожаную куртку, кожаные штаны и мокасины. Из-под меховой шапки на нас с Вадзаих смотрели колючим взглядом черные глаза.

Вождь что-то громко сказал, сопровождая слова жестами. Индианка опустила взгляд и тихо ответила. Тогда он скинул обувь и прошел, махнув рукой второму индейцу, приглашая к огню. Тот последовал примеру вождя и расположился на указанной ему лавке. Его глаза пристально смотрели на меня, словно пытаясь пронзить насквозь. От этого взгляда стало не по себе. Внезапно я осознал, что нахожусь в полной власти этих людей, и если они захотят меня убить, то я ничего не смогу сделать.

Вадзаих что-то тихо проговорила и прикоснулась к животу. Незнакомый индеец бросил на нее взгляд, каким обычно смотрят на домашнее животное или корову, которую собираются купить. И, отвернувшись, что-то тихо сказал вождю. Тот, словно удивившись, вскинул руки и воскликнул, как торговец, который пытается поднять цену. Загадочный гость ответил, при этом указав пальцем на меня. Вождь поднял брови и сделал какой-то незнакомый для меня жест рукой. Между ними начался спор. Вадзаих притихла. На ее лице читался испуг. И одна рука крепко сжала мою правую безжизненную ладонь. А вторая принялась нервно поглаживать живот. Обеспокоенность девушки меня встревожила. Я силился понять, что происходит, но, не зная языка, не мог. Единственное, что было ясно как день, то, что в данный момент решается наша судьба.

Незнакомый индеец прикоснулся к сердцу и указал на меня, что-то злобно говоря вождю. Его слова были похожи на ругательства и вылетали, словно плевки человека, жующего табак. Вождь опустил голову и задумался. В вигваме воцарилась тишина, нарушаемая потрескивавшими в огне дровами. Индианка дрожала, прижимая мою руку к себе. Судя по всему, от решения вождя зависела моя судьба, или того хуже — жизнь. И меня охватил страх.

Внезапно я вспомнил Мистера Уайта. Как он облизывал мне лицо, руки. И последние мгновения его жизни. Медведь, нависший надомной. Запах рыбы из его пасти. Страх отступил, и на смену ему пришла злость. Почему они решают мою судьбу? Кто дал права этим дикарям? Тот огромный медведь тоже был не победим. Но он мертв, а я жив. Я сильнее его. Сильнее самого страшного зверя в этом лесу. Того животного, которого боятся эти люди, сидящие на против. Левая рука потянулась за спину. Там, под шкурой лежанки лежал мой охотничий нож. Тонкое острое лезвие в десяток дюймов и прочная рукоять с деревянными накладками. Тот самый нож, который я вонзил в медвежью шею, перерезая ткань между позвонков. Как учил меня отец в детстве. Если бык рассвирепел и напал на тебя — бей в шею. В самое уязвимое место.

Незнакомый индеец, пристально наблюдавший за мной, оскалился. Его рука тоже скользнула к ножу, висевшему на поясе. Он внимательно, ловя каждое мое движение, следил. По его глазам было видно, что он принял меня за лёгкую добычу. Однорукий, не оправившийся от ран. Что я мог сделать ему? Но он ошибался. Мне и одной руки хватит, чтобы одним ударом пронзить его насквозь и выпустить ему кишки. Даже крепкая кожаная куртка не спасет его. И пусть это будет последнее, что я сделаю в своей жизни. Но клянусь Богом, я убью его, если он попытается напасть. Только я решаю свою судьбу. Только я и никто больше.

Вождь бросил быстрый взгляд на Вадзаих. Та молча смотрела на него и гладила живот. Видимо, ребенок, ощутив беспокойство матери, начал пинаться сильнее. На изрезанном морщинами лице старого индейца мелькнула улыбка. Он перевел взгляд на гостя и сделал жест, который означал отказ. Этот жест я знал хорошо. Незнакомый индеец выкрикнул что-то резкое и встал. Приняв угрожающую позу. Он навис над вождём, сжимая в руке рукоятку ножа. Но оружие оставалось в ножнах. Я хотел тоже встать и уже начал подниматься, как Вадзаих, поняв мое намерение, толкнула меня назад. Только тогда я вдруг осознал, что неловкое движение может быть воспринято как объявление войны. И если этот индеец окажется вождём другого племени, то беды не миновать. Поэтому подчинился, но нож в руке сжал сильнее, приготовившись в любое мгновение кинуться на этого человека.

Он бросил на меня быстрый взгляд и, выкрикнув что-то резкое вождю, направился к выходу. Вождь его не провожал. Он напряжённо смотрел в спину этому индейцу. И, как мне показалось, был в замешательстве. Гость, одев мокасины, обернулся. Окинул нас презрительным взглядом. Остановился на мне и сделал незнакомый жест. Впрочем, смысл этого жеста был понятен. Это было предупреждение о смерти. Кажется, я начал догадываться, кем был этот человек. И чего он хотел. По спине пробежал холод. Очевидно, он был родственником того, кого я убил. Брат? Отец? Но спокойная жизнь закончилась. И теперь меня на каждом шагу поджидала смерть. А Вадзаих? Что будет с ней? Вождь не отдал ее. Значит, она останется в племени. И Ожри Гвижит тоже. Незнакомый индеец отвернулся и, не произнеся ни слова, вышел. Послышались твердые неторопливые шаги, удалявшиеся от вигвама. Вскоре они слились с воем ветра и исчезли в белой снежной вьюге. Вождь глубоко вздохнул и, внимательно глянув на нас, что-то сказал, словно рассуждая с самим собой. Слов я не знал, но смысл был понятен. Этот человек ещё вернётся.