Пасхальная книга стихов

Сборник, 2018

Пасха – это праздник праздников, торжество победы жизни над смертью. На всем протяжении великих, святых таинственных пасхальных дней душа наиболее открыта для веры, преображения, радости. Это самое лучшее время, чтобы проявить к своим родным и близким любовь и внимание. Проникнуть в самую суть главного христианского праздника, дня возрождения, раскаяния и спасения, вы сможете благодаря глубоким, образным стихотворениям великих русских поэтов.

Гефсиманский сад

А.Н. Апухтин

(1840–1893)

Моление о чаше

В саду Гефсиманском стоял он один,

Предсмертною мукой томимый.

Отцу всеблагому в тоске нестерпимой

Молился страдающий Сын.

«Когда то возможно,

Пусть, Отче, минует Мя чаша сия,

Однако да сбудется воля Твоя…»

И шел он к апостолам с думой тревожной,

Но, скованы тяжкой дремой,

Апостолы спали под тенью оливы,

И тихо сказал он им: «Как не могли вы

Единого часа побдети со Мной?

Молитесь! Плоть немощна ваша!..»

И шел он молиться опять:

«Но если не может Меня миновать —

Не пить чтоб ее — эта чаша,

Пусть будет, как хочешь Ты, Отче!» И вновь

Объял Его ужас смертельный,

И пот Его падал на землю, как кровь,

И ждал он в тоске беспредельной.

И снова к апостолам он подходил,

Но спали апостолы сном непробудным,

И те же слова он Отцу говорил,

И пал на лицо, и скорбел, и тужил,

Смущаясь в борении трудном!..

О, если б я мог

В саду Гефсиманском явиться с мольбами,

И видеть следы от Божественных ног,

И жгучими плакать слезами!

О, если б я мог

Упасть на холодный песок

И землю лобзать ту святую,

Где так одиноко страдала любовь,

Где пот от лица Его падал, как кровь,

Где чашу он ждал роковую!

О, если б в ту ночь кто-нибудь,

В ту страшную ночь искупленья,

Страдальцу в изнывшую грудь

Влил слово одно утешенья!

Но было все тихо во мраке ночном,

Но спали апостолы тягостным сном,

Забыв, что грозит им невзгода;

И в сад Гефсиманский с дрекольем, с мечом,

Влекомы Иудой, входили тайком

Несметные сонмы народа!

И.А. Бунин

(1870–1953)

В Гефсиманском саду

…И в этот час, гласит преданье,

Когда, сомнением томим,

Изнемогал Он от страданья,

Все преклонилось перед Ним.

Затихла ночь и благоговенье,

И слышал Он: «Моих ветвей

Колючий терн — венцом мученья

Возложат на главе твоей;

Но терн короною зеленой

Чело святое обовьет —

В мир под страдальческой короной,

Как царь царей, Господь войдет!»

И кипарис, над ним шумящий,

Кому шептал во тьме ночной:

«Благослови Господь скорбящий, —

Велик и славен подвиг Твой!

Я вознесу над всей вселенной

Мой тяжкий крест, и на кресте

Весь мир узрит Тебя, смиренный,

В неизреченной красоте!»

Но снова Он в тоске склонялся,

Но снова Он скорбел душой —

И ветер ласковой струей

Его чела в тиши касался:

«О, подними свой грустный взор!

В час скорби, в темный час страданья

Прохлады свежее дыханье

Я принесу с долин и гор,

И нежной лаской аромата

Твои мученья облегчу,

И от востока до заката

Твои глаголы возвещу!»

Н.М. Минский

(1855–1937)

Гефсиманская ночь

Восстав от вечери последней,

Он шел врагов своих встречать,

Слова любви венцом страданий увенчать.

С Ним шли ученики. Прохлада ночи летней,

Сменивши знойный день, струилася вкруг них.

И спящий мир в тот час прекрасен был и тих.

Бледнея, месяц плыл по голубой пустыне.

Бессонный ключ, звеня, тишь ночи нарушал,

И где-то мирт расцвел, и бальзамин дышал.

Он шел, дивясь душой. Нет, никогда доныне,

Привыкши созерцать бесплотные черты,

Не видел на земле Он столько красоты.

И путь Ему лежал вблизи дворца Пилата.

В дворце шла оргия. За мраком колоннад

Гремела пиршества палата,

И шепота любви был полон темный сад.

То звук лобзания, то смех гетеры хитрый

Раздастся и замрет за мраморной стеной.

Но вот стихает пир. Рыданье нежной цитры

Влилось в немую ночь дрожащею волной.

И голос женщины, печальный и зовущий,

Запел под лепет струн, и разбудил он вдруг

И воздух дремлющий, и сонных маслин кущи,

И звезды, и луну, всю ночь, весь мир вокруг.

И мир, отдавшись весь тем звукам, полным яда,

Казалось, трепетал и страстно вторил им:

«Да, средь земных скорбей одна лишь есть отрада.

Да, только тот блажен, кто женщиной любим,

Кто ночью темной, ночью лунной

К устам возлюбленной прильнет

Иль внемлет, как она поет

Под ропот цитры тихоструйной…»

И Он ускорил шаг, печали не тая, —

Но песня вслед за ним вилася, как змея.

Чрез город дремлющий теперь вела дорога,

Но город не дремал. Был Пасхи первый день,

И всякий средь семьи вкушал покой и лень,

На кровлю вышедши иль сидя у порога.

И в чуткий слух лились то звонкий детский смех,

То оклик матери, то песенка простая, —

Те звуки и слова, которые для всех,

Кто в мире одинок, звучат как песни рая.

В них слышен был призыв, была мольба слышна:

«Сюда, страдалец, к нам. Одно есть в жизни

счастье —

Семьи приветливой любовь и тишина,

И ласки чистые, и кроткое участье…»

А он спешил вперед, исполненный тоски.

И, отставая, шли за ним ученики.

На Масличной горе, вблизи вершины черной,

Две старых маслины, обнявшися, росли.

Устав за долгий день учить народ упорный,

Здесь, пред лицом небес и пред лицом земли,

Молиться он любил всю ночь, пока с востока

Не брызнут стрелы дня и облака зажгут

И тени от холмов по долам побегут;

Тогда в тени олив Он засыпал глубоко.

Туда Он шел теперь. Он жаждал пред Отцом

Молиться и рыдать наедине в пустыне

И воскресить в душе, пред тягостным концом,

Святой восторг, с каким Он ждал конца доныне.

И вот, уж миновав Иосафат пустой,

Он полгоры прошел, скорбя невыразимо,

Как вдруг, из тьмы кустов, ученикам незримо,

Явился злобный дух, и дерзкою пятой

Касаться он дерзал следов пяты нетленной.

Он видел, он постиг, как страждет друг вселенной,

И мрачным торжеством глаза его зажглись,

И, следуя за ним, шептал он:

«Оглянись!

Прекрасна ночь — и жар любовный

В людских сердцах сильней горит,

И сон блаженный, сон греховный

Над спящим городом парит.

Грудь ищет страстно груди знойной,

Горят уста, и взор погас…

Куда, мечтатель беспокойный,

Куда бежишь Ты в этот час?

Исполнен к грешникам участья,

Ужель Ты смерть готов принять,

Чтобы избавить их от счастья,

Чтоб цель у жизни их отнять?

О, ты не знаешь власти чудной

Земной любви, земных утех,

Как грех силен, как сладок грех…

Верь, быть подвижником нетрудно

Тому, кто прожил жизнь, как Ты,

Скитальцем нищим и бездомным,

Кто потуплялся взором скромным

Пред дерзким взором красоты

И убегал перед соблазном.

Нет, ты вернись в толпу со мной,

Ты сам сперва в потоке грязном

Исчезни мутною волной.

Изведай все: мученья страсти,

Объятий вечно новый рай,

И месть, и зависть испытай,

И упоенье гордой власти.

Тогда реши: пустой ли звук

Тщета грехов и заблуждений

И можно ль отказаться вдруг

От раз вкушенных наслаждений.

Тогда узнай, легко ль спасти

Чистейшей жертвой мир нечистый

И с проторенного пути

Увлечь толпу на путь тернистый.

Иль ты мечтаешь, что она

Забудет все — очаг семейный,

Науки тайной письмена,

И славы гул благоговейный,

И шум пиров, и страсти бред,

И вдруг, восстав из грешной бездны,

Пойдет за призраками вслед —

Куда? В какой-то мир надзвездный?

И Ты мечтал о том, скромнейший изо всех?

Гордыня дикая! Гордыни ослепленье!

Покуда мир стоит — всесилен грех,

И бог земной — земное наслажденье.

Вернись! Вернись! Вернись! Тебе я счастье дам…»

Так злобный дух шептал. И горестный учитель

Промолвил, обратясь к своим ученикам:

«Молитесь! Близко искуситель».

И стал молиться сам. Но только слезный взор

Он поднял вверх, согнув дрожащие колени,

Как снова выступил из мрака злобный гений,

И крылья черные над плачущим простер,

И слезы высушил своим дыханьем льдистым,

И чистый слух язвил злоречием нечистым.

«Смотри, — коварный дух сказал, —

Встают виденья дней грядущих.

Ты видишь пиршественный зал,

Гостей хохочущих и пьющих?

Их тесен круг. Седой старик —

Хозяин пира. С лаской пьяной

Вот он щекой своей румяной

К груди красавицы приник.

То — дочь его: лишь преступленье

Осилить может пресыщенье.

Вот засыпает он. Не верь!

Прикрыв зрачки, как хищный зверь,

Он смотрит с злобой беспокойной,

Как сын его, отца достойный,

Радушно потчует гостей,

Торопит шуткой пир усталый

И цедит сам вино в бокалы

Рукой предательской своей.

Все пьют. Вдруг вопль… Вскочил, кто в силах…

Бегут к дверям, ползут назад…

Кричат, упав: „Измена! Яд!“

Но поздно. Смерть течет в их жилах.

Тогда очнувшийся старик

В объятья сына призывает,

И стоны смерти прерывает

Его злорадства дикий крик…

Кто ж изверг сей? Ночной грабитель?

Злодей, таящийся во мгле?

Нет, твой наместник на земле,

Твоих заветов он хранитель,

Он — высший совести судья,

Его народы чтут, как дети.

Гляди ж, безумец! Вот, спустя

Пятнадцать медленных столетий,

К чему распятье приведет!

Чтоб пресыщенному злодею

Доставить силу и почет;

Чтобы, святынею твоею

Покрыв преступное чело,

Конец ознакомительного фрагмента.