Невероятная жизнь Анны Ахматовой. Мы и Анна Ахматова

Паоло Нори (2023)

Что итальянец может рассказать нам про величайшую русскую поэтессу? Анна Ахматова — та, что, как говорил Иосиф Бродский, «одним только тоном голоса или поворотом головы превращала вас в гомо сапиенс». Женщина, пережившая две мировые войны и ставшая самым популярным голосом России в тяжелые для страны времена. Она страдала, как страдают души, которые, даже сдаваясь, не сдаются. Она не переставала писать, даже когда ее стихи могли передаваться только из уст в уста. В конце жизни она смогла стать тем, кем хотела — величайшей поэтессой своего времени. Паоло Нори, известный итальянский писатель, автор множества переводов с русского языка и профессор миланского университета, расскажет историю этой поистине удивительной женщины. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

2. Тяжелые времена

2.1. Русские романы

Я люблю романы.

Когда мне в руки попадает роман, который мне нравится (а такое бывает три-четыре раза в год), я обожаю возвращаться домой, подгоняемый одной мыслью: «Вот сейчас приду и сразу сяду читать».

И если окинуть взглядом мои книги, то окажется, что большинство прочитанных мной романов — это русские романы.

Думаю, ради этого я и начал изучать русский язык, ради этого получил диплом по русской филологии, перевожу романы с русского и преподаю перевод с русского языка в Миланском университете лингвистики и коммуникаций.

Ради этого я и пишу книги — такие как эта.

2.2. Девочкам

В прошлом году я хотел написать детскую книгу «Как стать русским писателем».

Задумывалась она как иллюстрированная книжка, состоящая из десяти глав: под каждый урок отводилась одна глава.

Возьмем, например, написал я в заявке в издательство, Анну Ахматову.

Настоящее имя Анны Ахматовой, великой русской поэтессы, Анна Горенко.

Когда ее отец узнал, что она пишет стихи, он запретил позорить его имя столь сомнительным занятием.

«И не надо мне твоего имени!» — ответила Анна.

И сменила фамилию, взяв псевдоним Ахматова.

Итак, скажу я девочкам, оказавшим мне такую любезность и решившим прочитать мою книгу, если вы хотите писать такие же красивые стихи, как Анна Ахматова, первое, что я бы вам посоветовал: смените фамилию.

Однако хорошенько подумайте и постарайтесь подобрать подходящую музыкальную фамилию, как это сделала Ахматова.

Выбор зависит и от вашего имени тоже.

Если вас зовут, например, Изотта, то не советую брать фамилию Фраскини^[3]. Вас могут принять за (красивый) автомобиль.

А если, скажем, вас зовут Нора, даже не думайте выбирать фамилию Нори. Лично мне она очень нравится и подходит почти ко всем именам, кроме Норы. Ну и так далее.

Этим «и так далее» закончилась моя заявка в издательство на детскую книгу, которая никогда не увидит свет.

По словам Иосифа Бродского, «пять открытых „А“ (Анна Ахматова) завораживали, и она прочно утвердилась в начале русского поэтического алфавита».

Эта фамилия, как считал Бродский, «была ее первая удачная строка, отлитая акустически безупречно, с „Ах“, рожденным не сентиментальностью, а историей. Выбранный псевдоним, — писал Бродский, — красноречиво свидетельствует об интуиции и изощренном слухе семнадцатилетней девочки, на чьих документах и письмах тоже вскоре появилась подпись: Анна Ахматова. Будущее отбрасывает тени — выбор оказался пророческим».

2.3. Анна Горенко

Анна Горенко родилась в 1889 году, «в один год с Чарли Чаплиным, „Крейцеровой сонатой“ Толстого, Эйфелевой башней и, кажется, Элиотом. В это лето Париж праздновал столетие падения Бастилии», — писала она.

Родилась она в поселке Большой Фонтан, недалеко от Одессы.

Анной ее назвали «в честь бабушки Анны Егоровны Мотовиловой. Ее мать была чингизидкой, татарской княжной Ахматовой. Моего предка хана Ахмата убил ночью в его шатре подкупленный убийца и этим положил конец монгольскому игу на Руси».

Татаро-монгольское иго начинается с завоевания татарами Киева, столицы Киевской Руси (это начало тринадцатого столетия, 1237 год), и длится два с половиной века, вплоть до 1480 года.

Удар, нанесенный русским татаро-монголами, по-видимому, и стал причиной разделения России на Малороссию (которая станет Украиной), Белую Русь (или Беларусь) и Великороссию (просто Россию).

2.4. Под Одессой

Место рождения Анны Ахматовой — окрестности Одессы, и, родись она сегодня, вероятно, она была бы украинкой.

Но тогда, в 1890 году, когда она была еще совсем маленькой, семья переехала в Царское Село, загородную царскую резиденцию под Петербургом. Полвека спустя, выступая по радио, Ахматова скажет: «Вся жизнь моя была связана с Ленинградом [так стал называться Петербург после смерти Ленина в 1924 году]. В Ленинграде, — продолжит Ахматова, — я стала поэтом, Ленинград стал для моих стихов их дыханием».

Тем не менее это весьма примечательный факт: место ее рождения — территория Украины.

Одна девушка спросила у меня, кем считать Булгакова, который родился в Киеве, — русским или украинским писателем, и я не знал, что ей ответить.

Я сказал, что считаю Булгакова великим писателем.

Несколько лет я гастролировал со спектаклем, который называется «Попросите меня одеться как итальянец, и я не буду знать, что надеть». Мы создали его вместе с моим другом-коммунистом Никола Боргези, пытаясь поразмышлять, если это можно так назвать, что означает слово «родина».

Среди прочего мы цитировали Альбера Камю, великого французского писателя (который, уточним, родился в Алжире). В конце 1950 года Камю написал: «Да, у меня есть родина: французский язык».

Бывает и так. Возможно, что и у Гоголя, Булгакова, Бабеля, Ильфа и Петрова тоже родина — русский язык.

Значит, Ахматова — русская поэтесса?

Нет.

2.5. Поэт

Анна Ахматова не любила, когда ее называли поэтессой. Предпочитала, чтобы ее называли поэтом.

В русских журналах была рубрика «Женская поэзия».

Ей это не нравилось.

«Понимаю, — говорила она, — что должны быть мужские и женские туалеты. Но к литературе это, по-моему, не подходит».

Итак, Анна Ахматова — русский поэт.

2.6. Эти города

Однажды утром в конце февраля меня пригласили поучаствовать в программе «Омнибус» на телеканале «Ла сетте». Я подключился из дома по скайпу, и, когда меня спросили, что я думаю о заявлении мэра Милана, сказавшего, что Гергиев, который должен был дирижировать в постановке «Пиковой дамы» Чайковского в «Ла Скала», мог бы встать за дирижерский пульт, только если осудит действия России, я ответил, что мне кажется, это перегиб.

Затем мы разъединились, и я прочитал, что финал Лиги чемпионов, который должен был состояться в Петербурге, пройдет в другом городе.

А потом я сходил к врачу, вернулся домой, поел и вышел в прямой эфир на «Радио 3», где проговорил минут двадцать, после чего мне позвонила мать моей дочери. Она ни слова не поняла из того, что я сказал, и была очень встревожена.

И я вспомнил, как моя дочь в первый раз увидела меня по телевизору, она тогда была еще маленькой и после эфира сказала матери: «Сойдет, хорошо, хоть ерунды не наговорил».

В этот раз на радио все прошло замечательно: даже если я и наговорил ерунды, они ее не услышали.

А днем, включив один из российских телеканалов, я узнал, что организаторы «Евровидения», итальянцы, если не ошибаюсь, решили не допускать Россию к участию в конкурсе, потому что ее присутствие может «нанести урон репутации „Евровидения“».

А комментатор сказала: «Не-е-ет, я же так люблю „Евровидение“!..»

И мне показалось, что она смеется над организаторами «Евровидения», если мне не изменяет память — итальянцами.

2.7. Мемориальная доска

В 1905 году, когда Анне Ахматовой было пятнадцать, ее отец, тот самый, который не хотел, чтобы она называлась его фамилией, ушел жить в другую семью.

Красивый мужчина, он встретил другую женщину, которая, как говорили, не хотела его ни с кем делить.

Елена Страннолюбская, красивая и образованная женщина, закончившая Гарвард. Вдова адмирала.

Она посоветовала отцу Ахматовой уговорить свою семью переехать в Крым, потому что там, как она уверяла, лучше климат, а на самом деле ей просто хотелось проводить время наедине с возлюбленным.

Позднее Ахматова назовет ее едва ли не горбатой, что, по всей видимости, не соответствовало действительности.

Если Анне Ахматовой кто-то не нравился, ему лучше было не расслабляться.

С ней вообще нужно было держать ухо востро. Об Александре Фёдорове, первом мужчине, с которым она целовалась, она писала, что «от него пахло обедом».

В том же 1905^[4] году Анна оказывается возле дачи Саракини^[5] в районе Большого Фонтана, одиннадцатой станции парового трамвая на берегу Чёрного моря.

Мать решила показать ей дом Саракини — место, где Анна родилась.

Они спускаются к небольшому домику, и Анна, которая уже начала писать стихи (сочиняла она с одиннадцати лет), говорит матери: «Когда-нибудь здесь будет висеть мемориальная доска».

Мать смотрит на нее и качает головой. «Боже, — говорит она, — как я плохо тебя воспитала».

То же самое всегда говорила мне моя бабушка.

2.8. Три раза

Я живу в Казалеккьо-ди-Рено, то есть фактически в Болонье, и два раза в неделю читаю лекции в Миланском университете лингвистики и коммуникаций. И когда в конце 2021 года Миланский университет Бикокка пригласил меня прочитать короткий курс (четыре лекции) по Достоевскому, я попросил поставить занятия по вторникам, сразу после лекций в университете лингвистики и коммуникаций, коль скоро я все равно проводил этот день в Милане.

Их это устраивало. Курс должен был начаться в марте, четыре лекции по четырем романам: «Игрок», «Записки из подполья», «Идиот» и «Братья Карамазовы», если мне не изменяет память.

Но за неделю до запланированной даты, заехав в Болонью в гости к Тольятти и открыв компьютер, я обнаружил письмо из университета Бикокки.

Тольятти, как я ее ласково называю, — это мать моей дочери.

Открываю письмо и читаю, что ректор Бикокки, посовещавшись с проректором, решила отказаться от моего курса лекций по Достоевскому, чтобы не нагнетать обстановку, особенно внутри коллектива.

Я перечитал письмо три раза.

Так бывает, когда с вами происходит нечто настолько абсурдное, что в это невозможно поверить.

Я перечитывал письмо снова и снова, но ничего не менялось.

Наконец я сел за ответ. «У меня нет слов, — написал я. — Но, думаю, я их найду».

2.9. Дикая девочка

О своем детстве она говорила, что оно было «так же уникально и великолепно, как детство всех детей в мире».

Ее прозвали дикой девочкой, потому что она ходила босиком, бродила без шляпы, бросалась с лодки в открытое море, купалась во время шторма, загорала, пока не облезала кожа.

Родившись недалеко от Одессы, юность она провела в Царском Селе, в двадцати пяти километрах к югу от Петербурга, где в начале девятнадцатого века был основан первый русский лицей; и одним из первых выпускников первого в России лицея был Пушкин (в советское время Царское Село переименовали в Пушкин).

Сюда она попала еще ребенком, здесь поступила в гимназию (позднее закончив ее в Киеве, куда переехала после расставания родителей), здесь, в Царском Селе, она познакомилась с первым мужем, поэтом Николаем Гумилёвым.

Сама она так рассказывает о своей юности: «Царское было зимой, Крым (дача Тура) — летом, но убедить в этом никого невозможно, все считают меня украинкой. Во-первых, оттого, что фамилия моего отца Горенко, во-вторых, оттого, что я родилась в Одессе и кончила Фундуклеевскую гимназию, в-третьих, и, главным образом, потому, что Н. С. Гумилёв написал:

Из города Киева

Из логова Змиева

Я взял не жену,

А колдунью».

2.10. Вина Достоевского

Тем же вечером я выхожу в прямой эфир в Инстаграме^[6], рассказываю о нелепых отголосках происходящего — о цензуре, которой подвергся Достоевский (тогда я еще не знал, что через несколько дней получу из России фотографию большого рекламного щита, установленного на обочине дороги, с надписью: «На Западе отказались читать лекции про Достоевского. Мы продолжаем восхищаться героями Марка Твена»).

В прямом эфире я говорю, что меня лишили возможности прочитать четыре лекции по Достоевскому, о которых сами меня просили, и что вина Достоевского в том, что он русский.

Даже если он умер в 1881 году. Это преступление, которое не имеет срока давности.

Он русский и должен быть наказан.

Он имел наглость родиться в России и заслужил, чтобы его стерли из памяти. Чтобы не нагнетать.

Мой друг Андреа Моро, проректор Павийского университета, пишет мне прямо во время прямого эфира, что я могу прочитать у них тот курс лекций, от которого отказались в университете Бикокка.

Я благодарю его и говорю: «Посмотрим».

На следующий день я приезжаю утром на вокзал, чтобы вернуться в Милан, и без пяти минут восемь получаю сообщение от Антонио Фуничелло.

Антонио Фуничелло следит за мной в Твиттере^[7] не первый год, я знаю его аватар — символ, который он использует в Интернете.

Он пишет, что он глава кабинета министров, и спрашивает, может ли он мне позвонить.

Я принимаю это за шутку, но соглашаюсь на звонок. Он звонит мне, подтверждает, что он глава кабинета министров, и говорит, что его работодатель очень недоволен тем, что мои лекции подвергаются цензуре. Фуничелло обещает, что в течение дня мне позвонит министр университетов и научных исследований.

И я думаю, что, наверное, это не шутка.

И действительно, незадолго до обеда, когда я уже приехал в Монцу, мне позвонила министр университетов и научных исследований.

В тот день телефон у меня трезвонил не переставая.

Утром я приезжаю на лекции и отключаю мобильный.

Когда выхожу через три часа, читаю сообщение: меня просят выступить на «Радио 3» в программе «Фаренгейт» вместе с проректором Бикокки. Пишу, что не смогу, потому что после обеда занят.

У меня действительно назначена встреча — я обещал своему другу Клаудио Сфорце сходить на матч «Монца» — «Парма», проходивший на стадионе «Бриантео» в Монце.

И пока мы едем в машине, я просто даю интервью Аннализе Куццокреа, которая, как и я, изучала филологию и обожает литературу. Она хороший человек, у нее замечательный сын, и я ей доверяю.

После чего иду смотреть, как играет «Парма». Сыграли вничью.

Франко Васкес забил незабываемый гол.

Можете посмотреть игру «Монца» — «Парма», это было 2 марта 2022 года. Все это не имело бы к нашей истории никакого отношения, если бы Франко Васкес не был поэтом, как и Анна Ахматова.

2.11. Три раза

У ведьмы, которой суждено стать его женой, Гумилёв просит руки трижды, два раза она отказывает.

Однажды в 1909 году, когда они ехали в одесском трамвае, он спросил: «Вы меня любите?»

«Не люблю, — ответила она, — но считаю вас выдающимся человеком».

Гумилёв улыбнулся и спросил: «Как Будда или Магомет?»

Говорят, Гумилёв трижды пытался покончить с собой, когда Анна ему отказывала.

В последний раз это произошло в Париже: он пытался отравиться, ему стало плохо, его нашли в Булонском лесу.

И наконец, в ноябре 1910^[8] года с третьей попытки — как в русских сказках, где приходится все делать три раза, чтобы добиться своего, — Анна соглашается.

В письме зятю она напишет: «Я выхожу замуж за друга моей юности Николая Степановича Гумилёва. Он любит меня уже три года, и я верю, что моя судьба быть его женой. Люблю ли я его, не знаю, но кажется мне, что люблю».

2.12. Как они собираются это делать?

Мне становится известно, что проректор университета Бикокка, пока я смотрел матч «Монца» — «Парма», заявил по радио, что они не собирались запрещать лекции по Достоевскому, нет — они просто хотели расширить курс и включить в него также украинских авторов. Соответственно, я пишу ректору, что этим заявлением они освобождают меня от взятых на себя обязательств, потому что я не знаю украинского языка и не могу читать лекции о писателях, с которыми не знаком и которых не читал в оригинале.

И потом начинается какая-то свистопляска.

Кто только меня не приглашает!

Мне пишут из Китая и США, из ЮНЕСКО, из Персии, Болгарии, Колумбии и России.

Между тем в Италии и в целом на Западе под запрет попадают конференции, выставки, кинопоказы, концерты. И мне приходит на память сцена из «Войны и мира» Толстого, в которой один из главных героев, Пьер Безухов, русский, попавший в плен к французам во время наполеоновской кампании, сидит в оцеплении, смотрит на звездное небо и внезапно взрывается смехом.

Смеется он громко и долго.

Его рассмешила одна мысль: «В плену держат меня. Кого меня? Меня? Меня — мою бессмертную душу!»

С русской литературой то же самое. Как они собираются удерживать ее в плену?

Много лет назад в Москве мне пришлось переезжать с окраины в центр, в один знаменитый дом в нескольких минутах ходьбы от Кремля, где в свое время жила дочь Сталина.

Моя преподавательница русского языка сказала, что этот дом описан в повести Юрия Трифонова «Дом на набережной», и спросила, читал ли я ее.

— Нет, — ответил я и, в свою очередь, спросил: — А вы читали?

— Конечно читала, — сказала она, — она же была запрещена.

В Советской России запрещенная литература расходилась намного лучше, чем разрешенная, рукописи перепечатывали на машинке и передавали из рук в руки, так что самые знаковые из них, такие как «Мастер и Маргарита» Булгакова, «Реквием» Анны Ахматовой или «Москва — Петушки» Венедикта Ерофеева, попадали к читателю еще до того, как были опубликованы.

История ахматовского «Реквиема» уникальна. Одного мужа Анны Ахматовой расстреляли, другого арестовали — как и ее сына, и она подолгу простаивала в очередях перед ленинградской тюрьмой «Кресты».

Однажды, вспоминала Ахматова, «стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом): «А это вы можете описать?» И я сказала: «Могу». Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом».

И Ахматова начинает писать, вернее, обдумывать «Реквием». Записывать она не решается, потому что боится, что «Реквием» могут изъять.

Поэтому она обращается за помощью к друзьям.

Одним из таких друзей была Лидия Чуковская, описавшая, как это происходило: «Анна Андреевна, навещая меня, читала мне стихи из „Реквиема“ тоже шепотом, а у себя в Фонтанном Доме не решалась даже на шепот; внезапно, посреди разговора, она умолкала и, показав мне глазами на потолок и стены, брала клочок бумаги и карандаш; потом громко произносила что-нибудь светское: „Хотите чаю?“ или: „вы очень загорели“, потом исписывала клочок быстрым почерком и протягивала мне. Я прочитывала стихи и, запомнив, молча возвращала их ей. „Нынче такая ранняя осень“, — громко говорила Анна Андреевна и, чиркнув спичкой, сжигала бумагу над пепельницей. Это был ритуал: руки, спичка, пепельница — великолепный и болезненный ритуал».

Прошло много лет, Ахматова была уже знаменита, почитаема, несколько раз выезжала за границу, и ожидалось, что ей вот-вот присудят почетное академическое звание и вручат «Оксфордскую мантию».

Однажды, когда к ней в гости зашла Лидия Чуковская, Ахматова показала ей самодельную книжку из бересты, которую ей прислали. На листах из березовой коры были нацарапаны стихотворения из «Реквиема»^[9]. Это была книжка из ГУЛАГа.

Заключенным ГУЛАГа нужны были стихи Анны Ахматовой.

И ее стихи попадали к ним таким вот невероятным образом.

Лидия Чуковская при виде этой берестяной книжки (которая сейчас хранится в музее в Фонтанном доме) сказала Ахматовой: «Эти листки березовой коры почетнее Оксфордской мантии».

Она была права.

Русская литература оказалась сильнее Советской армии, политбюро, террора, войны, ГУЛАГа. Сильнее она и западных бюрократов, жалких западных бюрократов.

2.13. Не на ту сторону

Я получил сотни приглашений.

Если бы я все их принял, то несколько лет, кроме чтения лекций, ничем другим не занимался бы.

С одной стороны, мне это даже нравилось, а с другой — немного смущало. Смущение объяснялось тем, что во мне жил дух противоречия и я часто вставал не на ту сторону, но в нынешней истории с запретом лекций по Достоевскому я чувствовал, что правда за мной. Ситуация для меня была непривычная, и это несколько нервировало.

Это вызывало беспокойство. Порождало чувство вины.

Но ведь правда на моей стороне, размышлял я, а значит, чего-то я не учитываю.

Анна Ахматова, к слову сказать, бóльшую часть жизни, словно какая-нибудь венценосная особа, позволяла себе поступать неправильно, и началось это еще в детстве.

Но этой не мой случай.

Вокруг меня все шло наперекосяк.

2.14. Плюс ко всему

Плюс ко всему вскоре после начала СВО мне в Инстаграме написала Сильвия Коласанти, она музыкант. Миланский театр «Ла Скала» заказал ей оперу, и она хотела бы, чтобы я написал к ней либретто.

Главной героиней, по ее замыслу, была русская: Анна Ахматова.

Я ответил: «Да ладно!» И подумал: «Это какой-то розыгрыш».

Но никто меня не разыгрывал.

Я сидел у себя на кухне в Казалеккьо-ди-Рено, и у меня возникло ощущение, будто кто-то другой пишет сейчас повесть моей жизни и играет со мной в кошки-мышки.

Я ждал удара, хотя и не понимал откуда.

Я ждал удара.

2.15. Удар

Много лет назад, в 1999 году, я получил серьезную травму — ожог кожи, провел в больнице два с половиной месяца и, когда выписался, с трудом стоял на ногах; на теле оставались открытые раны — участки без кожи. Боль не отпускала меня.

Помимо этого, тогда же у отца обнаружили опухоль, которая, как вскоре выяснилось, не поддается лечению. С каждым днем ему становилось хуже.

И мы все это понимали.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Isotta Fraschini (ит.) — итальянская автомобильная компания, существовавшая в первой половине ХХ века.

4

У автора неточность. Согласно дневниковым записям Ахматовой, это произошло летом 1904 года, когда они с родителями впервые отдыхали в Люстдорфе, на даче сестры отца.

5

Так у Ахматовой — на самом деле это была дача Сорокини.

6

Проект Meta Platforms Inc., деятельность которой запрещена на территории Российской Федерации.

7

Заблокирован на территории Российской Федерации.

8

У автора неточность. Это произошло в ноябре 1909 года.

9

У автора неточность. На самом деле в книжке, созданной около 1937 года, помещены шесть стихотворений из трех первых сборников Ахматовой: «Вечер», «Чётки» и «Белая стая».