Муть. Из брючного блокнота

Павел Яковлевич Тиккоев, 2021

Судьба – это заранее предписанная конструкция жизни или следствие решений и поступков? Рождён ли кто-то быть ничтожеством или в какой-то момент сам взращивает в себе низость? Рождён ли кто-то быть несчастным или всё-таки сам способен выбраться из лабиринта невзгод к благополучию? В этом нет ни закономерностей, ни общих правил. Человек – существо разумное, но сложно скроенное и чудовищно скрытное. Ему подчас сложно и в самом себе разобраться. Он постоянно выбирает между добром и злом по только ему известным и понятным алгоритмам. Что он думает, что скажет и как поступит – непредсказуемо и необъяснимо, потому что всё зависит от всего… Почему всё так сложилось у персонажей этой истории? Счастливая судьба? Злой рок? Везение? Собственный труд? Это могут понять только они сами… Мы каждый день выбираем между добродетелью и подлостью… и в самом конце пути задаём себе ненужный уже вопрос: "Почему?.." Содержит нецензурную брань.

МУТЬ

Как от проказницы Зимы,

Запрёмся также от Чумы,

Зажжём огни, нальём бокалы,

Утопим весело умы

И, заварив пиры, да балы,

Восславим царствие Чумы.

А. С. Пушкин, “Пир во время чумы”

Телефон тренькал уже минуты две и вовсе даже не громко, но столь противно и настойчиво, что первой не выдержала жена. Она, не поворачиваясь, ткнула своим массивным локтем мужа в спину и недовольно сказала:

— Возьми уже эту свою чортову трубку! Не слышишь что ли?

— Заткни уши… — зло бросил муж, хотел добавить ещё что-то, но сдержался, сел на кровати и посмотрел на трезвонивший телефон. «Совсем уже обнаглели. Время три часа ночи. Кому это неймётся?» — тяжко ворочал мыслями Максим Устинович, но телефон не брал, чтобы ещё какое-то время позлить жену. Кто звонит, определить было невозможно — очки лежали рядом с телефоном, и он решил немного размять затёкшую спину, а за одним может быть и дождаться отмены вызова. «А вдруг это Люсик? Может быть, у неё что-нибудь произошло?» — мелькнуло в голове у Максима Устиновича, он резко встал с кровати, надел очки и глянул на экран сотового.

Звонил подполковник Хватов. «Вот чорт, точно что-то случилось!» — зло подумал Максим Устинович и нажал кнопку приёма вызова.

— Извините, что беспокою в столь поздний час, но дело не терпит отлагательства, — вылетел из микрофона голос полицейского.

— Докладывай! Что у тебя там стряслось, — растягивая слова, с притворной зевотой произнёс Максим Устинович.

— Прошу прощения, но час назад ваш сын попал в ДТП и… в общем, его задержали эти дураки из ГИБДД. Мне только что сообщил дежурный из северо-западного отдела.

— Что-нибудь серьёзное… есть жертвы?

— Жертв нет, но есть пострадавший… нет, не беспокойтесь — не ваш сын, а другой участник… он в больнице, — что-то там сломал… и, вроде бы, ещё что-то.

— Обстоятельства ДТП известны? Есть там?.. Ну, ты понимаешь.

— Подробностей не знаю. Известно только что эти дебилы пытаются составить протокол об отказе от освидетельствования… ваш сын…

— Егор Рудольфович, прошу тебя, ты давай-ка сам поезжай… и разберись во всём лично, чтобы… да что тебе объяснять.

— Так точно, Максим Устиныч! Машину уже вызвал, с минуты на минуту будет здесь. Разберусь и доложу.

— Ну, давай дружок, действуй… Да, чуть не забыл: ты этого моего охламона сам ко мне и привези. Всё, жду, — сказав это, Максим Устинович тут же отключил телефон и бросил его на тумбочку.

«Так точно… Я твои слова подлые и тебя самого насквозь вижу, — зло размышлял Максим Устинович, присев на кровать. — Радуется, небось, сволочуга, что компромат на меня заимеет. Ну да ничего, ты ещё и сам в этом деле дерьмом измажешься. Уж я тебе это устрою. Главное сейчас — этого засранца вытащить. Чорт бы его побрал! Не сын, а выродок! А что может получиться от этой стервы толстожопой? Глаза бы мои вас обоих не видели!.. И что же это за жизнь?.. Плюнуть на всё и уехать с Люсиком в Италию. Дом у меня там есть, на жизнь вполне хватит и даже детям останется… если она, конечно, всё-таки родит от меня. Хотя, как она может родить, если жениться мне на ней нельзя — вся карьера под корень будет порушена… Что-то я совсем запутался из-за этого балбеса. Ведь если мы уедем в Италию, то зачем мне эта чортова карьера? Но с другой стороны, я чувствую и даже, пожалуй, уверен в том, что этого говнюка Глотова должны скоро турнуть, а уж тогда — кроме меня и некого больше рекомендовать… Правда и жить с этой… да и без Люсика сил никаких уже нет… А теперь ещё и этот мерзавец! Одни неприятности от него: то одно, то другое… Ну погоди, подлец… одиннадцатый класс в этом году закончишь и я тебя стервеца в армию законопачу… Нет, это плохой вариант — этот урод там такое может сотворить… потом не отмоешься. Лучше бы он разбился в этом ДТП… и эта стерва загнулась бы уже наконец. Чорт меня дёрнул жениться на ней… Нет, тогда я всё правильно сделал… а вот говнюка этого я зря заделал, тут точно маху дал… Эх, если бы…».

— Максим, ты оглох? Что случилось? — вонзился в мозг Максима Устиновича дребезжащий голос жены.

Он нервно вскочил, развернулся, хотел было что-то гневно ответить жене, но увидев её, сидевшую на кровати и опёршуюся спиной на подушку со спущенным до живота одеялом, только бессильно махнул рукой и принялся надевать халат. «Корова безмозглая! Глаза бы мои не смотрели» — подумал Максим Устинович, нервно-брезгливо глянул на жену, запахнул халат и вышел из спальни.

Поблуждав по квартире и по пути опорожнившись, он решил заглянуть в комнату сына. Дверь оказалась закрытой. Максим Устинович как минимум пару лет точно не заходил в эту комнату, — как-то не было поводов для этого. Да и с сыном они почти не общались. Все их контакты сводились к тому, что они еженедельно “собачились” между собой пару-тройку минут при выдаче “получки” — именно так Олег называл выгрызаемые им у отца “карманные” деньги. При этом упорство и наглость сына, а также нежелание отца долго общаться с Олегом, давали отпрыску хороший финансовый результат: его еженедельный “доход” равнялся двухмесячной пенсии учителя-орденоносца. Куда может тратить такие деньги ученик одиннадцатого класса, Максима Устиновича не интересовало, да он собственно уже особо и не разбирался в стоимости жизни. Тем, что относилось к содержанию дома, ведала его жена, у неё была своя банковская карточка, на которую по его распоряжению переводилась половина его зарплаты. Наличные деньги для сына он брал из своего домашнего сейфа, в котором их было много, а вот сколько — он сам толком не знал. Аристократическую жизнь его любовницы — Буравцевой Любови Яковлевны (Люсика) — обеспечивали переводы с фирмы бизнесмена Коваля Леонтия Щадовича — старинного соратника и “кошелька” Максима Устиновича. Сам же Максим Устинович считал себя человеком очень неприхотливым: на цены он никогда не смотрел, а просто оплачивал то, что ему было «крайне необходимо» в данный момент. При этом деньги на его карточке никогда не заканчивались, а поэтому он считал, что потребности его несущественны и даже неадекватны его должности. Когда им с женой приходилось принимать гостей или наоборот бывать на званых ужинах и приёмах, он непременно разглагольствовал о том, что «ведёт скромную и полезную для общества жизнь». При этом он непременно подчёркивал свою «безграничную преданность служению Отечеству», и как следствие, — «отсутствие даже минуты свободного времени на то, чтобы ударяться в потребление». Судя по выражению его лица, он и сам верил в то, что он говорит. Правда, находясь за границей на своей вилле, он рассуждал немного по-иному: «Такая собачья работа как у меня, да ещё и с такими рисками, должна оплачиваться совсем не так, как я могу себе позволить сегодня жить». Но, тем не менее, свою заграничную недвижимость и счета в западных банках он предпочёл глубоко законспирировать, а единственного посвящённого в это человека — Леонтия Щадовича Коваля — «плотно держал на крючке». «Если эта падла только посмеет дёрнуться, то тюряги ему не миновать… и это при наилучшем для него варианте» — уверенно говорил себе Максим Устинович, с удовольствием припоминая немаленький объём компрометирующих документов на своего соратника. Леонтий Щадович был прекрасно осведомлён об уличающих его материалах, хранившихся у Максима Устиновича, а поэтому их отношения носили исключительно уважительный и деловой характер…

Дверь в комнату сына оказалась заперта, и это сильно возмутило Максима Устиновича, добавило ему гнева и мрачности.

— Что вы тут устроили? Совсем ополоумела… — он хотел было прибавить обидное для жены слово, но сдержался и снова стал дёргать ручку, пытаясь открыть дверь.

— Не кричи. Вот ключ, — мягко прозвучал за спиной Максима Устиновича голос Ларисы Яновны.

Он судорожно развернулся и, увидев перед собой жену в ночной рубашке, скривил презрительно губы и, не желая дальнейшего смотрения на её обширные телеса, выхватил у неё из руки ключ и нервно начал его втискивать в замочную скважину. Ключ никак не намеревался открывать дверь, и это сильно взбесило Максима Устиновича. Он попытался приложить силу к замку, но и это не помогло. Оставалось последнее средство — наорать на жену и обвинить её и в этом тоже.

— Ты совсем уже спятила вместе со своим сыночком… балбесом! Ну ладно сама путаешься со своим хахалем, дак теперь и выродка своего, небось, выучила девок в дом таскать!

Упрёк о хахале Максим Устинович произнёс вовсе даже не зло, а скорее с некоторым удовольствием. Да и Лариса Яновна отнеслась к этому как к некой обыденности…

Полу-милорд, полу-купец,

Полу-мудрец, полу-невежда,

Полу-подлец, но есть надежда,

Что будет полным наконец.

А.С. Пушкин

Супружеские отношения между Максимом Устиновичем и Ларисой Яновной уже в течении десять лет доходили до интимной близости только в результате стечения двух обязательных факторов: беспрецедентной настойчивости одной и переборе спиртного другим, а последние два года — после появления в жизни Максима Устиновича Люсика — они прекратились совершенно. Лариса Яновна вначале отнеслась к появлению у мужа очередной любовницы как к привычному ходу событий. Она настолько привыкла к тому, что у него есть и другая женщина, что даже перестала его ревновать. Но при этом она была убеждена в том, что и «ей тоже должна доставаться её законная доля любви». Когда же у Максима Устиновича появилась «эта сухобёдрая легкоатлетка» — именно такое прозвище дала Лариса Яновна его новой любовнице — муж совершенно прекратил интимную близость с женой и никакие слёзы и попытки ласки не давали результата. Тогда-то в один из редких вечеров, когда муж пришёл рано — около семи часов, а сына ещё не было дома, и произошёл окончательный слом их семейной жизни. Лариса Яновна криком вызвала мужа на кухню, перебила тарелки столового сервиза и затем спокойно сказала:

— Или мы немедленно разводимся, или давай жить, как подобает мужу и жене, или что ты сам об этом думаешь.

Максим Устинович тут же согласился развестись и, хлопнув дверью, ушёл в свой кабинет. Он сел за стол, достал из ящика стола чистый лист бумаги и сходу, не раздумывая, написал на нём: “Заявление”. Дальнейший текст сразу не сложился, а потому Максим Устинович отложил листок и принялся размышлять. «Чортова корова! Как же ты мне опротивела… Но как развестись, чтобы миновать огласки? Как на это посмотрит Глотов? Тоже ведь, паскуда, только и ждёт того, чтобы меня подставить, а самому обезопаситься. И этот мой семейный скандал может ему стать очень даже кстати, — уж он-то точно наушничает кому надо в столице… и там, не ровен час, вычеркнут из всех резервов, если вообще не спишут… А эта стерва, нет в том никаких сомнений, будет ходить по начальству, реветь и писать всякую… Нет, даже думать об этом не хочу… Нельзя так. Надо что-то придумать. А что тут можно придумать? Спать с ней я… Нет, это я уже не смогу, — меня от одного её вида воротит… Вот чего этой гадюке не хватает? Живёт как у Христа запазухой… Стоп. Ей мужика не хватает! Вот и задача обозначилась. Надо устроить ей мужика. Тогда всё успокоится, а у меня появятся на неё вожжи… Да, это очень разумно. Это решение, которое всех устроит. Остаётся только вопрос: где взять мужика для этой коровы? Просто так — врятли кто-то согласится. А вот за деньги — это вполне возможно… Но, сколько это может стоить… при такой-то образине? И где взять “покупателя”?.. Так, а вот это уже не мои вопросы — это должен решать наш уважаемый Леонтий Щадович. Завтра же прямо с утра поставлю ему эту задачу!.. Это решено. Теперь мне нужно с этой коровой временно всё уладить… И как бы это ни было противно, а надо». Максим Устинович тяжко поднялся из-за стола, совершенно перекосился лицом от предстоящего неудовольствия, потом слепил на нём извинительное благодушие, открыл дверь кабинета и мягким домашним голосом позвал:

— Лариса, зайди, пожалуйста, надо поговорить.

В коридоре, как и во всей квартире, была тишина, и Максим Устинович ещё раз позвал жену, но более громко. Повтор также не возымел никакого действия, и Максим Устинович направился на кухню. Разбитые тарелки были собраны с пола, а жены на кухне не было. «Чортова кляча! Её зовут, так она же ещё и капризничает» — недовольно подумал Максим Устинович и направился в спальню. Лариса Яновна сидела на пуфике перед трюмо и пользовала щёки и лоб какой-то косметикой. На вошедшего мужа она не обратила ровно никакого внимания.

— Лариса, ты что, не слышишь? — раздражённо проговорил Максим Устинович, но тут же спохватился и, вернув на лицо приветливое выражение, почти ласково продолжил. — Ты извини меня, Ларуня. С этой работой все нервы поистрепались. «Нет, только не это, — пронеслось у него в мозгу, когда он обнаружил томно-похотливый взгляд повернувшейся к нему жены — только не это». Максим Устинович мгновенно просчитал варианты уклонения от интимной близости, схватился обеими руками за правый бок, присел на кровать и, демонстрируя неимоверную боль, заговорил:

— И нервы… и печёнка просто разрывается последние два месяца. Измотался на работе окончательно. Прости Ларуня, но я действительно сегодня отвратительно себя чувствую, — Максим Устинович прилёг и, продолжая держаться за бок, прикрыл глаза.

«Вот негодяй, опять задумал какую-то подлость» — подумала Лариса Яновна и пересела на кровать.

— Может быть надо показаться врачу? — спросила она мужа. — Возьми отпуск на пару недель, съездим на воды… или ещё куда. Отдохнём, подлечишься. Действительно, нельзя же так убиваться на работе.

«Ну, что замолчал? Глазами так и забегал. Прощелыга — и есть прощелыга. Правильно меня отец в своё время предупреждал» — размышляла Лариса Яновна, ласково гладила плечо мужа и с грустью смотрела на него.

«Вот только без этих вот соплей. Терпеть ненавижу твои эти… пузатые ладони» — отрыгнул противной мыслью Максим Устинович, но глаза не открыл, чтобы не показать своего бешенства и, как бы перекосившись от боли, противно произнёс:

— Я бы с радостью, но теперь никак невозможно. Завтра-послезавтра я должен обязательно на несколько дней съездить в столицу по совершенно неотложному делу. — «Этот идиот Леонтий должен справиться за три-четыре дня» — прикинул он. — Да, кстати, вот там и покажусь врачу. Умница ты у меня, дорогая моя.

«Ну и мерзавец. Глаза бы мои не смотрели на этого подлеца. Ладно, когда вернёшься, я тебе устрою “сладкую жизнь”. Всё, больше эти твои фортели у тебя не пройдут. И карьера твоя “прикажет долго жить”… падать тебе будет ох как больно! Подонок ты и как был прохвостом, так им и останешься. Ничего, отольются тебе мои слёзы» — твёрдо решила Лариса Яновна, погладила волосы мужа и сказала мягким грудным голосом:

— Максимушка, пообещай мне, что ты там обязательно покажешься врачу. Я страшно волнуюсь за твоё здоровье… тем более что это печень.

— Обещаю твёрдо. Давай уже спать и дай мне, пожалуйста, чего-нибудь обезболивающего.

Лариса Яновна погладила мужа по щеке, встала с кровати и вышла из спальни. Через три минуты она вернулась с таблеткой и стаканом воды.

«Вот чорт, напросился на таблетку. Ведь наверняка даст какую-нибудь дрянь, от которой действительно что-нибудь да отвалится» — подумал Максим Устинович, взял лекарство из рук жены, но не смог скрыть на лице подозрения.

«Вот так-то! Боишься? Так тебе и надо» — удовлетворённо подумала Лариса Яновна, а вслух ласково сказала:

— Выпей. Это должно успокоить.

— А что это? — не сдержался спросить Максим Устинович.

— Пей. Ты всё равно не разбираешься, — премило сказала жена и подала стакан с водой.

Максим Устинович положил таблетку в рот, перекатил её под язык, сделал малюсенький глоток воды, кисло посмотрел на жену и немедленно улёгся на бок, закрывшись с головой одеялом. Оказавшись в безопасности, он выплюнул таблетку в кулак. «Точно хочет сделать меня импотентом» — мрачно подумал он, с облегчением ощупывая пальцами совсем даже не размякшую таблетку.

— Спасибо, Ларуня, — благодарно произнёс он, выпростав голову из-под одеяла. — Давай спать, завтра у меня очень трудный день.

Лариса Яновна брезгливо поправила мужу одеяло и вышла из спальни. Через некоторое время на кухне брякнула дверка холодильника, потом донёсся характерный звон соударения горлышка бутылки с массивным стаканом для виски.

«Алкоголичка несчастная!» — зло подумал Максим Устинович, тихонько встал с кровати, бесшумно приоткрыл окно, вышвырнул на улицу таблетку и лёг в постель, полностью закутавшись в одеяло…

Наутро Максим Устинович прямо из машины позвонил Ковалю и приказал, чтобы тот немедленно ехал на объект, так как он «готовится к проведению совещания и ему необходимо лично быть в курсе всех мельчайших подробностей».

«Деньги что ли тебе опять понадобились? Но, не получится, потому как всё, что тебе положено ты уже получил, да к тому же — авансом. А если рассчитываешь на большее, то и мне от тебя кое-что как раз таки нужно… Вот ублюдок! Талантов — ноль, а запросы выше, чем у меня» — брезгливо подумал Леонтий Щадович и велел секретарю распорядиться о машине.

На объект Коваль подъехал, когда Максим Устинович с охранником и водителем стояли перед входом в “галерею”. Перед ними на полусогнутых жестикулировал руками начальник участка, он норовил передать Максиму Устиновичу строительную каску, но тот никак на это не реагировал и был необыкновенно грозен лицом, а впрочем, и всем телом.

— Долго спишь! Я уже столько времени потерял, — грубо, без «здравствуй» и рукопожатия, бросил Максим Устинович подошедшему Ковалю. — Все свободны! — распорядился он остальным, а Леонтия Щадовича поманил ладонью приблизиться к себе.

— Извините, Максим Устинович, как только вы позвонили, я немедленно вызвал машину. «Долго видите ли. Я тебе, между прочим, не подчинённый. Мог бы и вообще не ехать, а сказать, что нахожусь в области. Заранее надо предупреждать, а не так что — вынь да положь» — гневно думал Коваль, преданно глядя на «бестолкового выскочку».

— Ты тут дневать и ночевать должен. У тебя объект, за который ты передо мной головой отвечаешь. Мне Тепляков сказал, что ты подал ему обоснование на расширение сметы?

— Так точно. Но это совершенно объективные и непредвиденные расходы. Тут всё сложилось: и проектировщики, и изыскатели, и, извиняюсь курс, и ещё много чего, — отчеканил Коваль. «Что же ты мерзавец дурака то включаешь? Мы с тобой изначально именно так и договаривались. Ты ведь говнюк и авансом у меня от половины расширения сметы уже выпросил… Может быть, твои дела стали плохи? Или, тебя из раскладов турнули?.. Ну, а вот тогда, мой дорогой, тебе эту стройку и заканчивать самому. Надо будет сегодня же встретиться с Хватовым — этот пройдоха-мент обязательно должен что-нибудь знать. А ещё лучше — зайду-ка я вечером к Елене Ярославовне, и если у этого дурака что-нибудь приключилось, то она точно должна это знать. Вот никак не могу понять: по мне дак жена у Глотова гораздо приятней Елены, а он запал на эту… ну далеко не красавицу. Правда, может быть, она даёт ему как-то особенно» — всё это мгновенно рассудилось и просчиталось в иезуитском мозгу Коваля, пока Максим Устинович подзывал охранника и протирал принесённые ему солнечные очки.

— Максим Устинович, но ведь мы со Львом Николаевичем уже практически согласовали расширение сметы и, насколько я в курсе, ему финансисты дали на это добро, — на всякий случай и подобострастно решил дополнительно прояснить ситуацию Коваль.

— Это ваши с Тепляковым вопросы и задачи. Меня в это даже не погружай… у меня своих забот полон рот, — безразлично сказал Максим Устинович и возможно поглядел на Леонтия Щадовича через совершенно тёмные стёкла очков, а возможно и просто повернул голову в его сторону. «Говнюк! Триста раз ему говорил, чтобы о деньгах и сметах со мной… вообще даже не упоминал. Засранец! Надо будет на всякий случай аккуратно поинтересоваться у Подлесова Леонида Цалеховича: может в “конторе” что-нибудь появилось на этого… Ну, если это так, тогда…» — Максим Устинович решил не додумывать что тогда, а пошёл к “галерее”.

«Значит ему всё-таки от меня что-то надо. Как же ты меня достал, хапуга чортов. Ладно, этот объект обсосём и… ну, ещё парочку и уж тогда…» — Леонтий Щадович не сказал себе что тогда, а просто с удовольствием мысленно прошелестел толстыми пачками валюты в кипрском банке и пошёл за Максимом Устиновичем, держась по правую его руку и чуточку сзади.

— Работаешь в графике? Срывы? — остановившись, дружелюбно спросил Максим Устинович, не глядя на Коваля.

— В точном соответствии с новыми сроками, — доложил Леонтий Щадович.

— Я вижу. Хорошо… Молодцы! — одобряюще-ободряюще вслух произнёс Максим Устинович, а про себя отметил: «Знать бы ещё то, как оно на самом деле должно быть. Но мне и не следует в это вникать — это их профессиональные “мутки”».

— Спасибо вам, что нашли время побывать и ещё раз обратили внимание нашей компании на исключительную важность именно этого объекта, — с благодарностью, поклоном головы и спины молвил Коваль, а мысленно удовлетворённо-презрительно отметил: «Ты и графиков-то никогда не видел, да и смотреть тебе на них бессмысленно. Тебя только одно интересует — сколько процентов тебе лично, когда, в какой валюте и каком банке».

— Ну, отлично! Я очень доволен тобой Леонтий. Ты там только не забывай постоянно сверяться Тепляковым. Он ведь у нас персонально отвечает за все объекты… Я так уж решил заехать — собственными глазами увидеть… Всё, время у меня в обрез.

Максим Устинович начал было разворачиваться, чтобы идти к машине, но вдруг хлопнул себя по лбу, подхватил Коваля под локоть, передвинул его, поставив напротив себя и, уставившись непрозрачными стёклами очков в лоб Леонтия Щадовича, продолжил говорить с подлой складочкой в углах губ:

— Я ведь чуть не забыл! А у меня к тебе огромнейшая просьба… — Максим Устинович замолчал, изучая выражение лица Коваля. — «Даже не знаю: можно ли этому прохиндею давать столь деликатное поручение? Вон и глаза у него не просто наглые, а змеиные какие-то… того и гляди — ужалит. Ну да выбора иного нет, да и ситуация с этой стервой припёрла» — размыслил он, помедлил, а потом неохотно, но всё-таки решился и продолжил. — Ты знаешь… могу только тебе… как моему самому доверенному товарищу… («Ну-ну, давай стели помягче, а я тебя насквозь вижу: опять какую-то комбинацию задумал, чтобы моими руками чего-нибудь себе загрести» — подумал Коваль и состроил беспредельно участливое лицо)… Так вот, Леонтий, меня последнее время сильно беспокоит здоровье Ларисы Яновны… («И её надо отправить полечиться на Лазурный Берег, а меня с Люсиком в Майами. Дудки! Ничего у тебя не выйдет, крохобор несчастный, до тех пор, пока я не получу на счёт оплату по новой смете» — твёрдо решил Леонтий Щадович и преобразовал своё участливое лицо в нагло-циничное)… «Как я терплю возле себя этого скользкого ублюдка? Но, ничего придёт время — посмотрим» — брезгливо подумал Максим Устинович и скорбно продолжил. — Понимаешь, Леонтий, Лариса Яновна, в силу моей постоянной занятости, очень угнетена и перестала находить в жизни радости… и даже необходимые ей чисто женские удовольствия от общения… с мужчиной… («О как! Чтобы это значило?» — озарилось удивлением лицо Коваля)… То, что я тебе сейчас доверяю исполнить — это конфиденциально и интимно… и я уже не говорю о том, что оно должно быть забыто немедленно… после налаживания и прихода к обыденности… — «Вроде бы и за умного себя считает, а прикидывается полным идиотом» — зло подумал Максим Устинович, удовлетворённо отметил, что своевременно и прозорливо надел тёмные очки, за которыми надёжно укрылось коварство его взгляда и, подстроив интонацию голоса под дружелюбие, продолжил. — Это может быть или одинокий врач, или такой же преподаватель, или неважно кто, но не старый, а может даже и чуть помоложе… — Максим Устинович впился тёмными очками в глаза Коваля и, увидев в них догадку о сути произнесённого им, решил конкретизировать ставящуюся задачу. — Одним словом, Лариса Яновна должна найти в этом человеке заботливого, любящего и обязательно услужливого и безотказного во всех отношениях человека… мужчину.

— Правильно ли я вас понимаю, Максим Устинович, — ей нужен мужчина, услужливый во всех отношениях без исключения? — с нескрываемым удивлением и безо всякой иронии спросил Коваль.

— Именно так, Леонтий. И решить этот вопрос необходимо в кратчайший срок… Я уеду в столицу на три-четыре дня, и как ты понимаешь, — лучше чтобы это было в моё отсутствие. Да что я тебе простые вещи объясняю? Ты у меня на все руки мастер и талантище необыкновенный!.. — «О как тебя заколодило-то. А ты как думал? Хочешь за моей спиной воровать и не нести за это ответственности, тогда служи мне верой и правдой, не щадя живота своего. По глазам твоим вижу, что высчитываешь свои подлые варианты: как меня на этом подловить. Не старайся — ничего у тебя не выйдет, а даже наоборот — это будет против тебя, потому что именно ты подлец и подложишь под мою жену мужика, чтобы попытаться шантажировать меня. Оба вы вместе с ней будете запачканы. Так-то вот. А потому, делай, что тебе велят… целее будешь» — Максим Устинович удовлетворился сделанным им умозаключением, устало улыбнулся, положил правую руку на плечо Коваля, притянул его к себе и, отражая лучи солнца чёрными стёклами своих очков прямо в глаза Коваля, твёрдо сказал. — Уважаю я тебя, Леонтий. Столько лет мы рука об руку… Так ты уж не подведи меня… жена всё-таки — родной человек… счастлива должна быть.

— Я даже не знаю, Максим Устинович… — хлебанул воздуха ртом и недоумения глазами Коваль, — как-то это чрезвычайно… имею в виду неожиданно.

— Никогда не думал, Леонтий, что… не смогу на тебя рассчитывать.

— Нет, вы неправильно меня поняли. Я…

— Ну, и, слава Богу. Прямо гора с плеч. Всё, Леонтий, мне пора… Действуй! — Максим Устинович похлопал Коваля по плечу, развернулся и быстро пошёл к машине, дверь которой немедленно открыл охранник, а водитель запустил мотор.

«Ну и дела! — опасливо сказал себе Леонтий Щадович, наблюдая, как машина, рванувшись с места, взбудоражила плотную пыль стройплощадки. — Вот такого вот, можно было ожидать?.. Хотя, от этого… — Коваль не нашёл как охарактеризовать своего подельника, — и не такое ещё следует ждать. Нет, всё понятно, но вот чтобы так!.. А с другой стороны, ясно, что он с ней не живёт, а при этом она баба и живой человек… Нет, его можно понять: жалеет — жена всё-таки… Но, я-то ведь тоже имею вопросы в этом смысле, однако сам как-то выкручиваюсь и не таким вот… способом… А если вдуматься: моя-то Галина много симпатичней его Ларисы будет, так может и сама — тоже шашни с кем-нибудь завела. Да и чорт с ней… мне от неё никаких проблем нет: живём и живём, дочь у нас… вот выйдет замуж, тогда может и… а с другой стороны, зачем — нам и так нормально… Ладно, дело не в этом. Что мне придумать с этим… сутенёром? Точно — сутенёр своей жены! — восторженно-тихонько произнёс вслух Коваль и остался весьма доволен, нежданно нашедшейся, ещё одной характеристике для своего “банкомата”, как он про себя называл Максима Устиновича. — Хотя, какой он сутенёр? Сутенёр получает деньги за предоставление в пользование женского тела третьему лицу, а ему придётся их платить… этому третьему лицу… Поэтому сутенёр в данном раскладе — это Лариса Яновна… Ну, вот и вырисовалась картина: “банкомат”, “сутенёр”, “третье лицо”! — Леонтий Щадович премногодовольно улыбнулся придуманной им конструкции будущих отношений неприятных ему людей и огладил себя по своей «умненькой головушке». — Итак! Нам нужен фигурант — “третье лицо”! — наметил задачу Коваль, сел в машину и, толкнув водителя в спину, повелел:

— Катай по кольцевой. Да не быстро… по правилам.

— Куда-то конкретно? — решил уточнить водитель.

— Уши по утрам чисти! По кольцевой сказано! — зло крикнул Леонтий Щадович и поднял стекло, отделявшее передние сидения от «хозяйской территории автомобиля».

«И откуда вас столько дураков расплодилось? Не страна, а какой-то питомник по воспроизводству дебилов! Умного человека теперь встретить — за счастье считается. Сплошные болваны, “банкоматы” и… “третьи лица”, — Коваль достал из кармана сотовый телефон, повертел его в руках, закрыл глаза и стал мысленно листать базу контактов своего преданного и единственного друга и помощника. — Этот военный пенсионер, казалось бы, и подходит, но по его роже видно, что у него давно не стоит. Нет, его уровень — монитор камер видеонаблюдения, да порнушка на планшете, как воспоминания об армейском прошлом. Не подходит… Фитнес тренер моей Светки. Тут нечего сказать: всё при нём. Но невероятно, чтобы он пусть и за большие деньги… согласился бы с Ларисой Яновной. Хотя за большие деньги, конечно же, согласится, но на такие деньги “банкомат” точно не раскошелится. Эта “груда мышц” за простую работу со Светкой и то вон сколько берёт!.. А вдруг у них со Светкой и ещё что кроме фитнеса? — неожиданно подумалось Леонтию Щадовичу. — Ну, Светка, если узнаю — ты у меня и с квартиры съедешь, и уедешь обратно в свою тмутаракань… а тебя тренер… я тебя в школу учителем физкультуры законопачу — уж я-то договорюсь с директором твоего фитнеса. Вот падлы! Опять деньги придётся тратить». Коваль открыл глаза и нервно сделал пометку в телефоне: “Переговорить с ЕР: приставить к С ноги”. «Интересно, сколько с меня возьмёт этот ментяра?.. Ну уж нет, тут мы вывернемся взаимообразно и небольшими деньжатами, а поможет мне “банкомат” — он на этого ментовского подполковника большое влияние имеет. Вот молодец ты Леонтий! Всегда ты найдёшь и вход, и выход… а потому и не беден! — с удовольствием заключил Коваль, погладил телефон, снова закрыл глаза и продолжил изыскания. — Тренера не берём… Мой дантист. Хороший вариант и по возрасту и по… туловищу. Но, как мне доподлинно известно: этот идиот — убеждённый семьянин и любит свою жену… да вдобавок и своих детей. Не берём решительно… Так, это всё бабы… опять бабы. Сколько же баб-то! Стоп. А почему бы и не женщина?.. У нас что, нет лесбиянства? Есть. У нас и геи на каждом углу. Что Лариса Яновна не может стать лесбиянкой? Может… если поставить такую задачу… Так, нет, сосредоточимся, и этот вариант будем рассматривать только в самом крайнем случае… Ну, просто катит именно в эту сторону — опять сплошные бабы и начальники. Начальников точно не берём, потому как и “банкомат” не одобрит, и у них все денежные и блядские вопросы решены как ни у кого… О, бывший спортсмен. Возраст — что надо, семьи, как впрочем и золотых медалей, не нажил. Может быть как раз то, что надо?.. Правда, он, скорее всего, будет просить не деньги, а сунуть его в думу или начальником департамента. “Банкомат” это конечно сможет устроить, но… этот отставной физкультурник такое трепло, а отвечать за его “базар” придётся мне. Спортсмена отметаем… И ведь ни одного бедного токаря или на худой конец сантехника ты к себе не допустил! — подумал Леонтий Щадович и ласково погладил телефон. — Нет, токари, равно как и фрезеровщики — это перебор… Так, бывший “купи-продай”. Вроде дело у него прогорело. Да, точно, он звонил мне с полгода назад, на работу просил взять. Мне-то он точно не годен, — если со своим бизнесом не справился, то с чего бы у него получится на меня хорошо работать. А вот для этого дела!? Так, надо вспомнить… Лет ему, похоже, нормально — по виду по-крайней мере… На лицо — вполне себе даже не противен, нет, не красавец конечно, но и она вовсе не модель… Семья? Тут у меня полный пробел — надо уточнять, а впрочем, это и не столь важно, потому что ему точно нужны деньги… Вот, это первый реальный кандидат! Молодец ты всё-таки Леонтий! И как же мудро я ему тогда сказал, что пока никакой работы для него нет, но что буду иметь его в виду и если что, то обязательно с ним свяжусь. Сверхпредусмотрительный ты Леонтий! А ведь другой на твоём месте этого прохиндея давно бы списал в небытие… И ты мой дружок драгоценный! Люблю тебя золотко моё, “айфонушко”! — Коваль поцеловал телефон в экран и в логотип на обратной стороне, достал из кармана специальную тряпочку и наитщательнейшим образом со всех сторон протёр гаджет, затем сложил тряпочку обратно в карман и продолжил мысленно листать базу контактов. — Опять начальники вперемежку с бабами и никаких толковых людей… Классный руководитель дочери. Ну-ка, ну-ка… Нет, не берём однозначно — оголтелый патриот, радикальный путинист и, не смотря на это моралист — тут от греха подальше… Снова начальники и деловые люди. Бизнесменов точно не берём — они деньги зарабатывают не тем… Опять бабы, но другие… врачи, но не те… Опаньки, а вот и наш пресловутый сантехник! Как же я тебя сразу не вспомнил? Но от моего дружка “айфончика” не скроешься! А ведь ты алчен и ещё как! Впрочем, надо тебе отдать и должное — мой дом и офис содержишь в исправности. В целом, неплохой кандидат и всё при нём: возраст подходит, какая-никакая стать имеется, жадности в избытке. Из недостатков: рыло может быть не очень, хамство конечно, но за деньги должен будет сдерживать себя… да, и попивает, но это уж как водится. Тут придётся налаживать контроль, чтобы к ней в таком виде не совался. Ставим в кадровый резерв. Идём дальше… Область не берём, но будем иметь в виду, что на крайний случай следует рассматривать. Другие города не берём. Заграницу тем более не берём… Так, а вроде бы и всё!? Небогато претендентов на нашу вакансию. Ну, как говорится, что есть, то есть».

Леонтий Щадович на всякий случай просмотрел все контакты на экране телефона, и это заняло у него немало времени, но когда промелькнула последняя запись, он с гордостью осознал, что его память не только не хуже гаджета, а даже и много лучше, потому что, хотя она и не содержит номера телефонов, но зато по каждому из абонентов знает столько всего, что телефону — пусть и лучшему другу, но всё-таки не следует этого доверять.

«Итак, за дело!» — решительно сказал себе Коваль, отыскал в телефоне запись — Челноков Лев Николаевич и активировал вызов абонента. Длинный сигнал нервировал Коваля никак не меньше двадцати секунд, и Леонтий Щадович уже вознамерился было подключить возможности подполковника Хватова к поиску «этого раздолбая Челнокова», как вдруг с той стороны вызова прозвучал радостный и запыхавшийся голос:

— Слушаю вас, Леонтий Щадович!

— Какого чорта трубку долго не берёшь? — неожиданно грозно выпалил Коваль, не успев осознать, что звонит не своему сотруднику.

— Прошу прощения, Леонтий Щадович! Я тут по хозяйству… в смысле дело было важное, — ничуть не смутившись хамскому тону Коваля, ответил Челноков.

— Ты сейчас на работе? — вполне пристойно спросил Коваль.

— Дда, — как-то неуверенно ответил Лев Николаевич.

— Говори адрес, сейчас заеду… дело есть срочное.

Трубка начала сопеть и очень как-то извинительно молчать.

— Адрес скажи, я сейчас подъеду, — с нетерпением повторил Леонтий Щадович.

— Может быть, завтра я сам к вам в офис приеду? Скажите во сколько прибыть?

— Дурака не включай! Я уже в машине… или тебе работа не нужна? Тогда так и скажи, и вопрос исчерпан, — последние слова Коваль произнёс душным голосом.

— Нет-нет, что вы, Леонтий Щадович, очень нужна, беспримерно как требуется… просто я сейчас… дома, — уныло и с полной безнадёжностью произнёс слово «дома» Лев Николаевич Челноков.

— Третий раз говорю: адрес диктуй, — бодрым начальственным тоном и с удовольствием приказал Коваль.

— Улица Экскаваторная, дом 1а, квартира 7, — с опаской произнёс Челноков. — Я вас встречу, Леонтий Щадович, прямо сейчас выхожу.

— Сиди дома, говорить будем в квартире.

— Извиняюсь, Леонтий Щадович, у меня немного дома… неубрано, — чуть не поперхнулся от неудобства Челноков.

— Сиди и жди! — отдал приказ Коваль и активировал отбой разговора.

«Везёт мудрейшим! Видимо, судя по всему всё должно сложиться в лучшем виде» — подумал Коваль и опустил разделительное стекло.

— Быстро на Экскаваторную… дом 1а, — строго сказал он водителю.

— Минут тридцать потребуется, — чуть подумав, ответил шофёр.

— Почему так долго… где мы сейчас? — теперь уже зло спросил Леонтий Щадович.

— Дак на объездной, в районе рыбопитомника. Вы же сами сказали: ехать по объездной и никуда конкретно.

— Соображать надо, куда ехать… и куда может понадобиться! Пятнадцать минут на всё про всё! — распорядился Коваль и поднял стекло.

«Идиоты! Совершенно не с кем стало работать! К чему катимся?..». Леонтий Щадович чуть развернулся на сидении, чтобы удобно было смотреть в боковое окно, и стал мысленно распределять деньги между своими субподрядчиками по строительству объекта. Он поставил перед собой задачу: провернуть всё так, чтобы “чистый выхлоп” с этого подряда был не менее чем сорок процентов от новой сметы. Задача эта была непростая, да и партнёры Коваля были не из “людей с улицы”. Однако он уже неделю назад заложил основу будущих переговоров: его первый заместитель «под большим секретом», но за деньги сдал подрядчикам информацию, что «Коваль по каждому из видов работ рассматривает как минимум двух претендентов и даже некоторых из столицы». После этой “утечки” Леонтий Щадович почти не появлялся в офисе, а секретарше было велено отвечать, что он постоянно на встречах. И вот на сегодня по докладам его первого зама «ситуация полностью вызрела и даже в некотором роде накалилась»…

Размышления Коваля прервала неожиданная остановка машины и клубящаяся за окном пыль. «Ну и райончик! Откуда они только такие берутся? Как вообще тут можно жить?.. Могу ошибаться, но мне казалось, что Челноков живёт в клубном доме “Ришелье”. Да нет, я не ошибаюсь — он совершенно точно мне это говорил, когда… да, именно когда хотел пару лет назад засунуть на мой объект поставляемую им итальянскую мебель. А может этот балбес — водила не туда привёз?.. О чорт, как я сразу не обратил на это внимание — улица-то Экскаваторная! Какой может быть “Ришелье” на Экскаваторной?.. Ничего, не надо отчаиваться — попробуем сделать из этого недостатка кучу достоинств» — заключил Леонтий Щадович и обнаружил за стеклом извинительно кланявшегося ему Челнокова. Коваль некоторое время неопределённо смотрел через окно на этого человека в потёртом костюме и галстуке, а когда улеглась пыль, открыл дверцу и вышел из машины.

— Здравствуйте, Леонид Щадович! Безмерно рад вас видеть! — склонился в поклоне Лев Николаевич и нежно схватил ладонь Коваля двумя руками.

— Здравствуй — здравствуй, Лев. — «Буду с ним на ты и просто по имени — пусть сразу становится в строй» — Ну, вот и свиделись. Веди в свою… берлогу. Ишь куда забрался! — Коваль вытащил свою ладонь из потных объятий Челнокова и, заложив обе руки за спину, брезгливо отёр их друг о друга.

— Может быть на улице?.. на свежем воздухе?.. поговорим?

— Лев, теряем время. Веди в дом или я передумаю, — решительно сказал Леонтий Щадович и подозрительно посмотрел на Челнокова.

— Как скажете, Леонтий Щадович! — проговорил Челноков, наклонился и, вытянув согнутую в локте руку, предложил Ковалю следовать впереди него.

— Лев, давай-ка без церемоний. Я пойду следом — так быстрее будет.

Челноков распрямился и энергично зашагал к подъезду.

«Сзаду ничего плохого не скажешь — справный коняка. Этим аспектом Лариса Яновна точно будет довольна. А если ему амуницию подправить — вообще цены этому жеребцу не будет. Можно тогда и себе часть его заплаты откроить» — сходу сориентировался Леонтий Щадович и воодушевленный пошёл за Челноковым к обшарпанному подъезду.

«Дом девятиэтажный — не так уж плохо, лифт работает, хоть и скрипит, этаж седьмой — вполне пристойно, дверь в квартиру — это ужас и точно нужно менять… Квартира двушка — куда ни шло, — не жить же в ней Ларисе Яновне, а для прочего места больше чем достаточно. Спальня вполне себе просторная и даже с балконом и выходит-то он отлично — прямо на лес. Мебель не ахти какая, но и не такая уж чтобы совсем неприемлемая. “Стационарной” бабой тут точно не пахнет. Здесь живёт холостяк! И это приятный бонус в нашем деле… Большая комната действительно большая, а мебель в ней я бы сказал даже отличная. Кухня тоже — что надо: гарнитур почти новый, технику надо бы заменить… и кое-что добавить. Ванна вполне приличная — сойдёт и так, без ремонта. Сортир однозначно придётся ремонтировать. Прихожая и коридор — обои переклеить, шкаф заменить. Да, и потолки везде сделать натяжные. В общем и целом, если загнать сюда фирму “Дубасика”, то за трое суток при соответствующей оплате он определённо справится». Коваль закончил осмотр квартиры, и всё это время за ним ходил совершенно обескураженный, а к концу обхода даже испуганный Челноков.

— Ну что, Лёва, кофейком угостишь? — с удовольствием улыбаясь и потирая руки, осведомился Леонтий Щадович.

— Чайком? — состроив извинительное лицо, испросил Лев Николаевич.

— Валяй, чайку! — согласился Коваль, сел на диван и обследовал рукой состояние его кожи. «Настоящая… итальянская» — удовлетворённо заключил он и также с восхищением полюбовался инкрустацией из красного дерева на подлокотниках.

«Значит примерно так: расходы по ремонту квартиры “банкомату” встанут тысяч в пятьсот-семьсот, гардероб для Льва — на парочку ближайших сезонов — точно необходимо обновить и положим на это тысяч восемьсот, а дальше посмотрим, как пойдёт. Приличной машины у этого “Казановы” явно нет. Нужен… как минимум достойный паркетник, и он вам, Максим Устинович, встанет в два миллиона. Всякие неучтённые и непредвиденные расходы — пятьсот-восемьсот тысяч. Итого, уважаемый товарищ “банкомат”, для начала вам предстоит раскошелиться примерно… на четыре триста — четыре пятьсот… А посему, начнём с шести миллионов рублей и обозначим для себя минимум — пять миллионов… Осталось только с этим “быком-производителем” договориться о его ежемесячном пособии за услуги». Закончив расчёты, Коваль встал с дивана, прошёл в спальню, открыл шкаф-купе и внимательно осмотрел висящую на плечиках одежду. «Впрочем, кое-что из приличного барахла у него имеется, но смету расходов пока корректировать не будем, потому как запас карман не тянет» — заключил Леонтий Щадович, вернулся в гостиную и стал смотреть в окно.

Через пару минут появился Челноков с мельхиоровым подносом в руках, на котором стоял элегантно расписанный чайник из тонкого фарфора и две чашки на блюдечках из этого же сервиза.

— Да ты, Лёва, живёшь прямо как барин. И квартира, и посуда, — с лукавой улыбкой сказал Коваль и присел на кожаный диван напротив ажурного журнального столика из красного дерева.

— Ну что вы, Леонтий Щадович, живу очень даже просто и весьма скромно, — произнёс Челноков чуть жалобным голосом, поставил поднос на стол и налил в чашки чай.

— Давай-ка не прибедняйся. — «А чай-то у тебя дрянь невообразимая! Но если не будешь дураком, то при Ларисе Яновне у тебя с едой и питьём всё будет в полном порядке» — заключил Коваль, чуть отхлебнул из чашки «этой бурды» и продолжил рассуждать вслух. — Такую квартиру в чистом районе и прямо у леса может позволить себе далеко не каждый, а лишь человек смышлёный… и догадливый. Это, Лёва, не комплимент тебе, а высказывание надежды на то, что ты, как человек неординарный, способен правильно понимать и оценивать… отношения между людьми, которые могут складываться по-разному… Но! Они должны быть взаимовыгодны и устойчивы в смысле принятых на себя обязательств, независимо от последующих обстоятельств… какими бы они и не оказались в будущем, — Леонтий Щадович всё это время внимательно смотрел на Челнокова, пытаясь определить его возможную реакцию на столь необычное предложение, которое он намеревался ему сделать.

«Что-то ты задумал Коваль и явно не просто приглашение на работу. Может тебе понадобилась новая “фирма-прокладка” для переворота бюджетных денег?.. Нет, это врятли, — думаю, что к тебе в очередь стоят, чтобы оказывать эти услуги… Но ведь сам приехал!.. Такого я и представить себе не мог. Почему?.. Может, на откровенный криминал хочешь меня подписать? Дак на это я точно не пойду… Впрочем, это совсем уж невероятное предположение. При его-то связях и с теми… и с другими… Нет, не это. Что же тогда?» — в свою очередь размышлял Лев Николаевич и, отхлёбывая чай, периодически взглядывал на Коваля, но уже через пару секунд виновато отводил взгляд.

— Ну, рассказывай, Лев, — неожиданно выпалил Леонтий Щадович, звонко поставил чашку на блюдце, немного расплескав чай, и отодвинул его от себя к краю подноса.

— Что? — поперхнулся от удивления Лев Николаевич.

— Всё! Как завершил прежний бизнес? Что с той твоей фирмой? Чем занимаешься теперь? Подробно о семье. Что с твоей квартирой в клубном доме “Ришелье”? То есть — обо всём… и чистую правду. Во всех случаях, от меня скрыть её не удастся… Ты ведь меня и мои возможности знаешь, Лев Николаевич, — последнюю фразу Коваль произнёс с обозначенной им в глазах угрозой.

Челноков наклонился и, оперевшись локтями на колени, обхватил чашку двумя руками, опустил глаза, тем самым обозначив, что ему следует о чём-то подумать и, соответственно, призвав Коваля дать ему такую возможность.

Леонтий Щадович благосклонно согласился с этим, закинул ногу на ногу и, откинувшись на спинку дивана, прикрыл глаза.

«Вот это поворот. Обо всём! Что же ты такое задумал, если обо всём? И уж тем более о семье… это-то тебе для чего? А с другой стороны, в таких раскладах и предложение-то должно быть хорошее по деньгам и тут, кстати, можно и прилично поторговаться. Шутка ли, семья! Да за семью тебе Коваль придётся так отплатиться!.. С этим ясно — тут буду гнуть свою выгоду по полной… — («Идиот! Я же тебя насквозь вижу, — размышлял в свою очередь Коваль, наблюдая через щелочки глаз за Челноковым. — Сидишь и гоняешь про себя — к чему бы это, и как, и сколько можно с меня выкрутить денег… Ничего у тебя не получится! Ты гол, как сокол! И это для меня совершенно ясно, а поэтому получишь ты ровно столько, сколько я решу тебе дать… за вычетом того, что мне потребуется потратить, если ты вдруг начнёшь нарушать договорённости»). — …Правду ему чистую. Возможности конечно у него есть и не слабые… Но тут всё равно будем дозировать. Хотя с другой стороны, ни в коем случае нельзя перегнуть — я на мели, а это возможно и есть мой шанс срубить бабла и выбраться из этой дыры… Это потом решим, а сейчас надо провести переговоры “на тоненького” — это главное… Ну, что же, приступим, гражданин Леонтий Щадович!» — завершил раздумья Челноков, залпом допил чай, аккуратно поставил чашку на блюдце, посерьёзнел лицом, поднял глаза на Коваля и вопросил:

— Зачем?

Леонтий Щадович сделал лицо совершенно безразличным, встал с дивана, поправил галстук и очень обыденно, как будто ничего до этого момента и не было, сказал:

— Вот и отлично. Не провожай. Удачи тебе, Челноков.

Коваль встал с дивана, подошёл к выходу из гостиной, пару раз топнул каждой ногой о пол, выявляя намерение стряхнуть с ботинок пыль Экскаваторной улицы и, не добившись результата, вышел в коридор. В комнате вдруг что-то стеклянно сбрякало и разлетелось по полу, а в коридор влетел Лев Николаевич с выражением лица человека, которому только что огласили приговор о взыскании с него алиментов.

— Простите ради бога, Леонтий Щадович! Вы меня неправильно поняли. Я имел в виду — зачем вы чай не пьёте? Вам он не понравился? Дайте мне несколько минут, я сейчас позвоню, и нам срочно привезут кофе. — «Чорт бы побрал мой язык! Эта дура не разбежится, чтобы везти мне кофе на такси». — Впрочем, что я говорю? Вы посидите, а я сам сбегаю в магазин и мигом обернусь, — скороговоркой дубасил Челноков, бережно схватившись и удерживая Коваля за локоть.

— Ладно, Лёва, угомонись уже… правильно понял, неправильно понял… Суть не в этом. Чай у тебя действительно дрянь. Но у тебя есть возможность, чтобы не только чай, а и всё другое… поменялось. Но, вот эти твои выходки… в общем, терпение моё не бесконечно, — Леонтий Щадович вырвал свой локоть из рук Челнокова, отодвинул его в сторону, вернулся к дивану, сел, положил ногу на ногу, касаясь ботинком столика, и стал рассматривать рассыпавшиеся по полу осколки сервизной чашки.

«Болван! Чуть было не сорвалось. Всё, теперь нужно убрать любые амбиции и только угождать… ни в коем случае ни темнить. И если уж скажет, что в чём-то была моя ошибка — буду каяться» — определился с дальнейшим своим поведением Лев Николаевич и стал преданно смотреть на Коваля, а получив от него кивок головой, означающий «валяй, излагай», приступил к повествованию:

— Всё, как на духу, — почтительно произнёс Челноков и чуть не прослезившись, продолжил. — Своим предприятием я уже год активно не занимаюсь и приостановил на нём все работы, — подыскиваю новые идеи, новых партнёров. — («Это хорошо. Скорее всего, ты завесил его с долгами перед налоговой. Надо всё это проверить и получить документально оформленные претензии — это будет отличный инструмент для управления этим “Казановой”» — злонамеренно зафиксировал себе задачу Коваль). — Пока ничего достойного я не нашёл, но есть парочка намёток, которые я сейчас и изучаю, и делаю кое-какой анализ рынка, а также экономические расчёты, — Лев Николаевич замолчал и посмотрел на Леонтия Щадовича, вопрошая, следует ли более подробно осветить эту тему и, получив в ответ брезгливую ухмылку и отрицательную отмашку головой, продолжил отчёт. — Квартира в клубном доме “Ришелье” осталась жене… по решению суда, когда у меня произошёл небольшой сбой в бизнесе… в общем, мы развелись…

— Кто она… кем служит? Дети? Сколько их у вас? — перебил Коваль.

— Она ни кем не служит… учит роли, читает мемуары режиссёров и желает поступить в театральный…

— Ну, ты, Лёва, и ловелас! Сколько же ей лет, тебе-то уж под пятьдесят!?

— Ей тридцать пять… мне сорок восемь, — уныло ответил Челноков.

— Упорная дамочка! Столько лет мечтать… и продолжать хотеть, — сквозь смех произнёс Леонтий Щадович. — И как же она теперь без материальной поддержки… учит роли? — добавил он вопрос с явным интересом.

Лев Николаевич сделал отчаянное усилие над своей нервной системой и с облегчением ощутил влажность в глазах. «Получилось, путь думает, что мне тяжело об этом говорить, — он на всякий случай скроил ещё и скорбное лицо. — Вот, что ему сказать об этой сучке? Ничего не говорить — типа я теперь и не знаю даже, как и что она? А если потом этот хмырь узнает, что мне не только о ней всё известно, но и то, что я пытаюсь кое-что у них отгрызть… Нет, незачем рисковать» — подытожил свои размышления Челноков, не очень чтобы украдкой смахнул слезу и заговорил тихим голосом:

— Она теперь живёт с одним драматургом… да ни какой он не драматург на самом деле — так, продал пару-тройку сценариев двум театрам… Тенишевский некий, да вы врятли и слышали о таком? — («А сам-то ты артист ещё тот — вон как умеешь слезу пустить, да морду траурную состроить. Но это и неплохо. Радует то, что никакого чувства к своей бывшей жене, акромя ненависти, ты не имеешь. Остальное я от тебя муштрой достану» — подумал Коваль и почти совсем утвердился в выборе “Казановы”). — Вот вроде бы и детей у нас с ней нет, а суд, тем не менее, квартиру в полном объёме ей присудил! — неожиданно и злобно прорвалось изо Льва Николаевича, но он тут же спохватился и уже спокойным голосом добавил. — Да нет, я той квартиры ни сколько не жалею. Пусть остаётся, как решено. Мне вот этого жилья вполне достаточно. Оно у меня в собственности, могу документы показать! — предложил Челноков и вскочил со стула.

— Не суетись, я ж тебе верю… и надежды кое-какие на тебя возлагаю, — остановил порыв Льва Николаевича Коваль. «Судя по всему, кроме этой квартиры суд присудил тебе, наверное, машину, и какие-нибудь деньги на счетах. Хорошо бы понять — какие именно активы ещё у тебя имеются» — размышлял Леонтий Щадович и смотрел на Челнокова, нисколько не прищурившись, а очень даже радушно.

«Э нет, а вот тут-то ты обломаешься. Мой небольшой долларовый запасец нигде не отсвечивает, и раскопать тебе его, даже при твоих возможностях, у тебя не получится, а поэтому не смотри на меня так. Я тебе всё рассказал и теперь очередь за тобой» — Лев Николаевич прислонил к груди ладони, сложенные замком и выжидательно смотрел на Коваля.

— Твоей машине, сколько лет? — задумчиво спросил Коваль. — «Твои денежные крохи меня не волнуют, а вот о твоей любовнице я спрошу чуть позже — это мне более важно».

— Машине год, — не задумываясь, ответил Челноков и тут же добавил, — но она, Леонтий Щадович, куплена в кредит.

«Ну, вот и славно, с твоими активами выяснили. Денежки из чулка будешь тратить на погашение кредита. А “банкомату” будет некоторая экономия… хотя, я ещё подумаю — будет ли она ему» — Коваль размышлял, глядя сквозь Челнокова, и конструировал переход к своему главному вопросу. У него было несколько идей по этому поводу, но он всё не решался выбрать какую-то из них. Пауза сильно затянулась и Лев Николаевич принялся двигать башмаками, не находя удобного положения для ног.

— Всё, что я тебе сейчас предложу… будет либо тобой безоговорочно принято, Лев… Николаевич, либо, если ты по непонятным причинам откажешься от моего предложения, оно будет немедленно и навсегда тобой… и мной забыто. И если какое-либо третье лицо узнает о наших договорённостях (когда бы это не произошло), то один из нас с тобой… несомненно… будет лишним. Мне говорить дальше, или ты не готов к последствиям такого рода? — Коваль замолчал, а лицо его сделалось мрачным.

«А вот это уже серьёзно, — испуганно размышлял Челноков, — и даже опасно. Стоит ли мне влезать в это? Похоже на криминал. Нет, это не для меня… А если это вовсе не криминал, а например предложение по управлению активами за рубежом? У него денег полно и я это определённо знаю… И он, конечно же, не такой безмозглый тупица, чтобы держать их в России… А коль скоро это так, то у него вполне может возникнуть задача по управлению активами за границей… и ему нужен надёжный человек. Тогда все эти подробности обо мне вполне объяснимы. Ну что, рискнуть? А в чём собственно риск? Если это явный криминал, я просто сдам его со всеми потрохами… может, ещё и выгоду какую-нибудь с этого выкручу».

— Леонтий Щадович, вы ведь знаете, как я к вам отношусь! Я в полной мере доверяю вам и как бизнесмену, и как человеку… и всегда мечтал работать под вашим руководством, — почти чистосердечно произнёс Челноков, умышленно-преданно глядя на Коваля.

— Ну что же… тогда ещё одно условие, — сказал Леонтий Щадович, прикрыл глаза, помолчал и продолжил. — Тебе следует немедленно и навсегда прекратить отношения со всеми своими любовницами и впредь подобных отношений не допускать.

— У меня нет любовниц! — неожиданно для себя выпалил Лев Николаевич.

Коваль открыл глаза и с недоверием и неудовольствием стал взирать на Челнокова.

— Согласен! — не мешкая, отреагировал Лев Николаевич.

— Это не с целью жестокости в отношении твоей интимной жизни… она у тебя сохранится… просто будет упорядочена, — рассуждая, Леонтий Щадович внимательно наблюдал за изменениями в физиономии Челнокова. — «А ты шокирован “Казанова” и, по-моему, слегка напуган… да нет, не слегка». — Ты, возможно, будешь удивлён, но я предлагаю тебе заняться бизнесом психотерапевта… и массажиста по совместительству. Деньги хорошие… договоримся. Работа непыльная… исключительно на дому. Ты как, Лев Николаевич?

— Я даже не знаю… как к этому подступиться что ли?.. «Вот это поворот! Этого я даже представить себе не мог. Что за этим предложением вообще может скрываться?.. Бизнес психотерапевта и массажиста! Он что клинику какую-нибудь фиктивную открыл для этой тупой элиты, которая уже с жиру бесится?.. А почему бы и нет? Он всегда говорил, что деньги в России нужно брать либо непосредственно из-под земли, либо, что ещё проще, — прямо из воздуха. Ай да Коваль! Всегда завидовал тебе — умеешь ты учуять деньги там, где другой, сколько не копай, никогда их не найдёт… Вот только… что значит на дому?».

— Я не имею права, Леонтий Щадович, сомневаться в ваших идеях относительно бизнеса… Единственное моё сомнение состоит в том, что… я не совсем специалист в этой отрасли, — рассудительно произнёс Челноков, а на лице его обозначилось не сомнение в себе, но готовность к овладению новым навыком.

— Тут нужны не столько знания, сколько способности… и трудолюбие, несмотря ни на какие обстоятельства, а подчас даже и вопреки им… то есть требуется мужская сила воли.

— Смею заверить вас, Леонтий Щадович, что трудолюбие и сила воли всегда были моим коньком, — уверенно произнёс Лев Николаевич, ни секунды не сомневаясь в этом своём утверждении.

— Похвально, Лёва! Не думаю, что ты чересчур в себе самоуверен… но не хотелось бы и разочароваться в тебе… в дальнейшем. И так, в чём суть!.. — Коваль замолчал, внимательно глядя на Челнокова, видимо ещё раз взвесил все за и против, достал из кармана телефон и ласково огладив, обнял его обеими ладонями, несколько раз моргнул глазами, наморщив лоб, и, вот уже сосредоточившись, начал излагать суть, впечатывая в голову Льва Николаевича каждое слово. — Предложение моё следующее. Помочь заработать тебе деньги. Хорошие деньги. Получить от тебя услугу, которая необходима важному человеку с деньгами. Хорошими деньгами. На этом человеке я зарабатываю свои деньги. Хорошие деньги. Как ты понимаешь, здесь речь идёт о деньгах всех заинтересованных людей. Хороших деньгах. И никто не хочет потерять пусть даже и часть своих денег. Разница лишь в том, что кто-то недополучит часть денег, а кто-то… это ты — лишится всего. Не буду объяснять, почему именно ты лишишься всего, — ты человек неглупый, — Леонтий Щадович доброжелательно, но твёрдо всмотрелся в глаза Челнокова; тот утвердительно кивнул, выявив желание не получать разъяснений и Коваль продолжил. — Твоя задача будет очень простая. Беседовать с человеком красивыми словами о прекрасном. Вместе проводить какую-то часть времени в непубличных местах. Совмещать приятные разговоры с периодическими расслаблениями. Делать жизнь человека разносторонней и доводить это до самого конца… с учётом того, что этот человек — одинокая, но замужняя женщина. Если из того, что я тебе только что сказал, ты так ничего и не понял, то считай, что никакого предложения я тебе не делал, потому что твои способности в этом случае никак не соответствуют моим ожиданиям, — Леонтий Щадович замолчал и, не скрывая этого, стал просматривать что-то на своём телефоне, ожидая реакции Челнокова, но и не торопя его с ответом.

«Так вот ты теперь каков, Коваль! Если тебе доверяют даже такие вещи, то могу себе представить — какими деньгами ты располагаешь. Ну, ладно, а что мне может отломиться от твоего пирога? Итак, я должен буду ублажать какую-нибудь немолодую жену богатого бизнесмена или большого чиновника, которые по каким-то причинам не желают разводиться. Развод, например, может привести к потере денег или должности, которые естественно терять никто не хочет. Сюжет ясен: молодая любовница, надоевшая жена, скандалы дома, переживания за потерю репутации крепкого семьянина, а это возможная потеря денег. Здесь всё ясно… Что я! буду с этого иметь?.. Деньги. Сколько?.. Сказал, что договоримся. Значит — хорошие деньги… Если это жена бизнесмена, то при определённых условиях, можно будет отцепить часть его бизнеса вместе с бабой. Рискованно… Но если все активы удастся раскопать, то за те, которые за рубежом можно будет и посудиться. Хотя с другой стороны, зачем эти войны, когда можно и полюбовно — пристроит меня в какой-нибудь своей компании на хорошую должность и всем будет выгодно… Если муж большой чиновник, то есть вероятность куда-нибудь пролезть на сытную должность. Правда, шантажировать его — это тоже риски… Но можно соорудить такие расклады, когда всем будет выгодно, и риски уйдут… А если это жена какого-нибудь силовика?.. Это вообще был бы самый цимус — у этих тупоголовых всё бабло всегда в наличных, и при правильных тонких действиях эту “кассу” можно поднять и отвалить… А если это жена Коваля?.. Это тоже было бы отлично — тогда, Леонтий, ты и отплатишься по полной программе, и пристроишь меня нехило… Так, теперь другое. Что может сорвать сделку?.. Баба, если она страшная и вдобавок старая. Нет, это не причина — тут просто нужно будет терпеть, закрыв глаза… Ещё что?.. Опять же баба, если она идиотка и психопатка. Это тоже не причина — здесь просто размен на ещё бóльшие деньги… Ещё?.. Снова баба, если она мазохистка и извращенка. Нет — и это можно померить в деньгах… Вроде бы вытанцовывается так, что предложение Коваля вполне себе приемлемо. Ну-с, кажется, ты Лев дождался своего звёздного часа!» — определился Челноков, принял озабоченный вид и, воззрев на Леонтия Щадовича, произнёс:

— Весь вопрос в деталях.

Коваль отключил телефон и, похлопывая им по правой ладони, стал изучающе смотреть сквозь глаза Челнокова прямо в его мозг. Через минуту этой пытки Лев Николаевич заёрзал на стуле, но отвести взгляд не решился и снова ощутил на глазах мокрóту, но теперь неприятно-жгучую.

— Валяй детали, — доброжелательно произнёс Леонтий Щадович и дал наконец-таки Челнокову возможность расслабиться и отвести глаза.

— Хотелось бы поподробней узнать о…

— О пациенте, — помог подобрать слово Коваль.

— Да, о пациентке, — облегченно согласился Лев Николаевич и понимающе посмотрел на Леонтия Щадовича.

— Эта деталь несущественная и лишь занаучивает разговор деловых людей. Могу предложить следующие условия договора: мы выполняем ремонт этой квартиры — приводим её к уровню, соответствующему приличиям нормальной жизни в полном достатке; ставим тебя на полноценное бесплатное медицинские обслуживание, включая стоматологию, но это будет не только твоим правом, а и обязанностью (правда, без жлобства), — Коваль внимательно и недоверчиво посмотрел на Челнокова. — Оборудуем в твоей спальне всё необходимое для выполнения массажа, включая разнообразную литературу по психологии и психотерапии, — пациентка должна быть убеждена в том, что ты не шарлатан, а большой профессионал, пусть пока и неизвестный широкой общественности. Разумеется, что мы дадим тебе настоящий диплом об окончании мединститута по соответствующей специальности и аттестат о прохождении курсов профессионального массажа. Но, сам понимаешь, что эти документы ты сможешь предъявить только пациентке и только в самом крайнем случае. Ты, как профессионал в своём деле, должен работать исключительно на красивом изложении вопросов и вере пациентки в тебя. Не буду даже предрекать того, что произойдёт, если ты попытаешься использовать эти документы в каких-то иных своих целях, — Леонид Щадович посмотрел недобрыми глазами на Льва Николаевича.

— Это исключено, и несколько обидно, что вы вообще об этом мне говорите! — театрально-возмущённо воскликнул Челноков.

— Между нами, Лев, не должно оставаться никаких неясностей. Ты ведь понимаешь: чем лучше бумаги — тем лучше отношения. А наши с тобой отношения Лёва — это даже не бумаги, это слова порядочных людей — железные договорённости.

— Принимается, Леонтий Щадович, — твёрдо сказал Челноков, приподнялся со стула, прогнулся в спине и протянул ладонь для рукопожатия.

Коваль не ожидал такой реакции, но руку протянул и, не вставая, коротко пожал влажные пальцы Льва Николаевича.

— Конечно же, мы обеспечим тебя некоторой одеждой, которая должна будет свидетельствовать о твоей состоятельности и безукоризненном вкусе. Что касается твоего отдыха, то тут ты можешь рассчитывать даже и на лечение за границами нашей любимой Родины, но это будет зависеть исключительно от тебя и благосклонности к тебе пациентки. Могу лишь с уверенностью сказать, что она, при своей заинтересованности в этом, имеет необходимые для этого финансовые ресурсы. Вот собственно и все простые и понятные условия, — закончил изложение Коваль и ласково посмотрел на Челнокова.

— Разве это всё? — обескуражено спросил Лев Николаевич.

— Мы что-то забыли проговорить? — честно спросил Леонтий Щадович.

— Но вы сказали, что мы договоримся…

— К этому мы сейчас перейдём. Я имел в виду, что условия я огласил все. Ты с ними согласен?

Челноков автоматически, нетерпеливо мотнул головой в знак согласия, чтобы побыстрее перейти к вопросу вознаграждения… и тут же пожалел о своей поспешности. «Чорт меня дёрнул! Продешевил! Хотел же обговорить вопрос обмена этой двушки на трёшку в центре, с доплатой за их счёт. Может поставить этот вопрос?.. Нет, поздно — он вон уже пишет что-то в своём телефоне. Ладно Коваль, тут ты меня обставил! Возьмём своё с другого конца. Меньше, чем за семь тысяч “зелёных” в месяц, я не соглашусь ни при каких раскладах. Надо, в конце концов, себя уважать!» — определился в намерениях Лев Николаевич, откинулся на спинку стула и, «нагло» закинув ногу на ногу, стал с серьёзным лицом взирать на Леонтия Щадовича, занятого записями.

«Так. Неплохо. Условия проскочили, — размышлял Коваль, создавая иллюзию своей крайней сосредоточенности и занятости. — Этот дурак видимо хотел что-то ещё выклянчить, но сработали-таки мои способности переговорщика. Молодец ты, Леонтий! Просто молодчага! С “банкомата” на первоначальные расходы по-прежнему буду просить шесть, но теперь можно будет отступить и до четырёх с половиной… Теперь зарплата “Казановы”… Этот хапуга сидит и воображает, что уж сейчас-то он отломит кусочек побольше. Ничего у тебя братец не получится. Мы с тобой находимся в рамках бюджета. А так как я доподлинно знаю и финансовые возможности, и жадность “банкомата” — больше пяти тысяч баксов в месяц на двоих нам с тобой выкрутить не удастся. Поэтому твоя доля будет составлять как максимум две с половиной тысячи. И для такой непыльной работёнки — это вполне достаточно. Смущает меня только то, каким образом я буду безопасно иметь свою долю. Расходы по своему первоначальному взносу “банкомат” никогда не сможет проверить и это совсем несложно устроить. А вот текущие выплаты?.. Этот прохвост, думаю, способен на всё, — Коваль как бы задумавшись над тем, чем он был занят в телефоне, посмотрел на Челнокова. — Да, этот меня определённо сдаст, когда почует, что это ему выгодно по деньгам. Ладно, сейчас не время решать эту задачу. Начнём с того, что утвердим зарплату самого “Казановы” и испросим для начала его собственные ожидания. Помни, Леонтий, — главное это спокойствие. Пусть этот дурак огласит любые свои хотелки». Коваль закончил анализ ситуации, сделал вид, что полистал что-то ещё в телефоне и заговорил, не отрывая глаз от экрана:

— И так, дорогой мой Лев… Николаевич. Условия мы с тобой обговорили и затвердили. Прямо скажу — они оказались финансово очень ёмкие… Откровенно говоря, я таких расходов не ожидал… Но, к тебе это не имеет никакого отношения — это мои задачи и я их решу. Слова мной сказаны, тобой условия акцептованы и всё! И на этом точка! Перерешивать в нашем кругу — себя не уважать. Этот вопрос закрыли. Теперь назови ежемесячную сумму, в которую нам встанет твоя бизнес-идея, имея в виду твой чистый доход без учёта налогообложения, потому что это мы также берём на себя. Это будут деньги, которые я буду передавать тебе из рук в руки или по твоему желанию они будут поступать на твой счёт в российском или зарубежном банке, что для нас непринципиально, — Коваль произнёс всё это акцентированно и без пауз, но и неторопливо.

Челнокова немедленно заколодило. Он не только не ожидал столь быстрого темпа переговоров, но даже не мог представить себе такой простоты в их проведении. Он обескуражено смотрел на Леонтия Щадовича, выпятив вперёд губы и этим превратив своё лицо в острый клин с ушами, сильно расширявшими его с другого конца.

— Можно и даже лучше чтобы твоё вúдение прозвучало в инвалюте, — это даст стабильность нашим отношениям, — простимулировал Коваль получение ответа на свой вопрос.

— Дак семь тысяч, — с выдохом произнёс Лев Николаевич и с облегчением мысленно поблагодарил себя за то, что он так прозорливо закрепил у себя в мозгу эту цифру.

«Однако у тебя и запросы!.. Ну, во-первых, ты мне совсем не напоминаешь Аллена Делона, а во-вторых, наша дама пока ещё, к моему великому сожалению, не является спутницей жизни какого-нибудь федерального оригинала, — размышлял Коваль, взирая на Челнокова истинно удивлёнными глазами. — А поэтому Лёва прими правду в том виде, сколько она реально стоит».

— Две с половиной тысячи чистыми — это вполне справедливая цена работ, которые тебе предстоит выполнять, — твёрдо сказал Леонтий Щадович, но увидев в глазах Челнокова не только категорическое несогласие, но и неприкрытую злость, добавил. — Тут нужно обязательно учитывать то обстоятельство, что наша пациентка будет исключительно за свой счёт закупать съестные припасы и горячительные напитки и вся эта еда и питьё будут наилучшего качества. Ты навсегда, Лёва, навсегда! забудешь об этой марке чая! — Коваль ткнул указательным пальцем в чашку. «Вот чорт, а не погорячился ли я?.. Да нет, я ведь знаю сердобольность Ларисы Яновны, и если она привяжется к тебе, а это будет зависеть исключительно от тебя, то твои закрома будут полны… На крайний случай, уж на еду-то “банкомат” дополнительно раскошелится».

— Это никак невообразимо и совершенно недопустимо. Я не намерен на это соглашаться даже и в том случае, если бы вы лично, Леонтий Щадович, попросили меня об этой услуге… за столь мизерные деньги! — очень уверенно произнёс Лев Николаевич, встал со стула, подошёл к окну и принялся демонстративно молчать, глядя в сторону леса.

— Три тысячи… но это при условии полнейшей удовлетворённости пациентки, — произнёс Коваль тем тоном, который означает, что это предложение является последним.

Челноков молчал, продолжая смотреть в окно. Лицо его выражало целеустремлённость, ноги прочно опирались на паркет, а руки, заложенные за спину, не проявляли ни малейшей нервозности.

«А ведь очень похоже на то, что тут коса вполне себе может найти на камень. Столько трудов может пойти прахом… Нет, никакой катастрофы в этом нет, ведь есть и ещё один вариант, который можно сегодня же пробить… явно есть и другие возможности… надо только позаниматься и они появятся. Но, вот время это да! “Банкомат” дал слишком мало времени… А с другой стороны, если тебе надо срочно и бегом — будь добр и плати тогда по высшему разряду… Решаю так: сейчас я с ним договорюсь в любом случае, все расходы предъявлю Максиму Устиновичу, и если они для него будут непосильны, то это будут уже его проблемы… Предложу ему тогда установить бюджет сделки и не делать жёстких ограничений по времени… А тебе, уважаемый Лев Николаевич, придётся остаться без этой работы, да и без любой другой работы от меня — твой контакт мой “айфончик” поместит в реестр плохих парней, — Леонтий Щадович ещё разок обвёл изучающим взглядом жилище, сосредотачивая его на мелочах. — А дела-то твои Лёва всё-таки плóхи! — заключил он. — Но, как ни крути, а жаль, если с тобой не получится! Ещё и потому, что и “Казанова” из тебя мог бы получиться очень даже пристойный. Вот так-то, Лариса Яновна! Вам самой лучше бы устраивать собственные удовольствия» — Коваль закруглил размышления, коварно задумался на несколько секунд, принял окончательное решение, сделал взор орлиным, но дружелюбным и заговорил ультимативным, но и снисходительным тоном:

— Прошу уважения к себе! Три тысячи. Да?.. Или я зря теряю своё дорогое время… и деньги тоже. Хорошие деньги, — сказав это, Коваль встал с диван, вышел на средину комнаты, мельком глянул на свои наручные часы, которыми нельзя было не гордиться человеку, вхожему в “высокие кабинеты” и, поправив на теле пиджак, дал понять, что он готов закончить разговор и выйти из квартиры.

— Хорошо, Леонтий Щадович, три тысячи, но только из уважения лично к вам, — радушно улыбаясь, сказал Челноков, подошёл к Ковалю и протянул ладонь для рукопожатия, которую Леотий Щадович небрежно потискал, хоть и не очень этого желал. — Договорились! Три тысячи фунтов стерлингов ежемесячно!.. И, конечно же, при условии удовлетворения пациентки в пределах её желаний, — добавил Лев Николаевич, не отпуская руки Коваля.

«Ну, ты и… А что собственно здесь такого? Чем я рискую?.. Может быть, это даже и к лучшему? Сумма — в пределах той, которую я заранее наметил и даже чуть ниже… правда она была на двоих, а теперь только для этого… А с другой стороны, я не связываю себя рисками по ежемесячному выкраиванию своей доли… Но этот-то! Как ловко ты Лёвушка пристроил мне эти стерлинги. Да, ты не из простых! Но бизнес есть бизнес. Здесь моя ошибка — надо было обозначить название валюты. Что ж, молодец “Казанова” — выкрутил себе… хорошие деньги. Но не обольщайся… ремонт я тебе сооружу подешевле, да и на шмотки потрачу поменьше. Но и отдаю тебе должное — молодец! И если “банкомат” всё проглотит — мы с тобой эту “кашу сварим”» — всё время этих своих раздумий-терзаний Коваль упорно смотрел на Челнокова, пытаясь что-то для себя понять, но лицо Льва Николаевича было спокойно-невозмутимым, а глаза его искрили преданностью.

— Окей! Договорились! — произнес, наконец, Леонтий Щадович и крепко сжал руку Челнокова. — Ремонтники приедут завтра с утра. Их начальник передаст тебе деньги. В пределах этой суммы приобретёшь хорошую литературу по своим новым профессиям — это в первую очередь, остальное истратишь на шмотки, — ты должен предстать перед пациенткой в соответствующем виде… Пока будет идти ремонт квартиры, у тебя есть время на то, чтобы изучить свои новые профессии… четырёх дней для этого вполне достаточно… Остальные инструкции получишь позже. Всё ясно? Вопросы?

— Хотел бы увидеть фотографию пациентки и узнать о ней кое-какие личные данные… исключительно для подготовки к работе.

Коваль на секунду задумался, потом вернулся к дивану, присел, достал телефон и что-то в нём отыскав, стал, молча смотреть на экран.

— Подойди-ка сюда, присядь, — сказал Леонтий Щадович и похлопал рукой по подушке роскошной мебели подле себя.

Челноков расторопно подошёл и скромненько присел рядом с Ковалем. Сидел он с прямой спиной и вытянутыми вперёд руками, сложенными на колени.

— Вот, эта дама. Знаешь её? — спросил Леонтий Щадович, развернув экран в сторону Льва Николаевича.

— Нет, не имею удовольствия знать… Однако сумму хотелось бы немного… увеличить, — в раздумье произнёс Челноков и сделал попытку аккуратно взять телефон из рук Коваля.

— Главное в человеке — душа. Это прекрасная и очень душевная женщина… И мне совершенно не нравится то, что ты уже изначально начинаешь относиться к пациентке как… — Коваль отдернул руку и погасил экран.

— Виноват, Леонтий Щадович. Прошу простить мне эту бестактность. Смею вас заверить, что это в первый и последний раз… И это недоразумение никак не отразится на наших взаимоотношениях с пациенткой. Скажите, пожалуйста, как её имя отчество… и если возможно фамилия? Нет-нет, фамилия вовсе даже не требуется, — торопливо наговорил извинений Челноков.

«Вот и хорошо! Вовремя жадность твоя мозги твои опередила. У меня теперь возможностей только прибыло» — довольно заключил Коваль.

— Даже не знаю, Лёва, что тебе сказать. Расстроен я. Честно, не ожидал… от умного человека!.. И вдруг, такая… вот слово даже не могу подобрать… Давай так: сейчас я тебе больше ничего говорить не буду. И ты помолчи… Лев Николаевич! Помолчи! Сиди, молчи и слушай… Я теперь должен всё это ещё раз взвесить… обдумать. Сам понимаешь, сколь надёжный и одновременно порядочный человек мне нужен… я уже не говорю о том, насколько он должен быть предан лично мне. Помолчи, Лёва! Не надо тебе вот сейчас больше ничего говорить! Сейчас от тебя ничего уже не зависит. Будет так, как решу я!.. А мне теперь нужна пауза. И так, если завтра до 10 утра приезжает ремонтная бригада — значит всё пойдёт дальше как мы и договорились… если нет, то это будет означать, что ты не сможешь оправдать моё доверие… и заработать деньги, большие деньги. Молчи, Лев Николаевич!.. Иначе безвозвратно всё только усугубишь. Сейчас я уйду. Ты меня не провожаешь! Сиди и думай… Можешь, конечно, чтобы время зря даром не терять, “погуглить” и поискать информацию по этой специальности… Если конечно она тебя заинтересовала просто как таковая, — закончив говорить, Коваль сделал очень умные и предельно усталые глаза, несколько секунд изучающе смотрел на убитого горем Челнокова, потом встал с дивана и вышел из квартиры, не прикрыв за собой входную дверь.

«Вот дурак! Ну что меня дёрнуло?! — хмуро размышлял Челноков, продолжая сидеть на диване и даже не помышляя закрыть дверь, хотя бы даже для того, чтобы устранить возникший сквозняк, пузыривший занавеску на окне. — Такое предложение!.. Такие деньги!.. Хорошие деньги. Чортов ублюдок ты, Коваль!.. Ну, он-то ладно, а ты-то, Лев! Ведь сидишь на мели! А тут такое предложение и ты его… Ой, дураак!.. Из-за бабы!.. Да и баба-то не то чтобы уж совсем уродина… Обычная. И у меня такие попадались… Может, конечно, не совсем такие, но… Да нормальная баба, чуть полновата и всех делов… А за такое бабло я готов хоть каждый день “Виагру” принимать! Вот тут, кстати, ты молодец Лев! Из любого положения можно найти выход и выкрутиться. “Виагра” — это очень хорошо… и если всё-таки этот проныра решит сделку делать, то “Виагра” будет решением проблемы… А что значит — он решит? Надо позвонить и убедить!.. Нет, так не годится — звонить не велено. Но ведь что-то же надо делать!.. А что делать?.. Только не сидеть и не гонять за неудачу… Работать! Готовиться и быть готовым доказать свою способность сделать эту сделку так, как на это рассчитывает этот…» — Лев Николаевич решил на всякий случай не обзывать Коваля, он встал с дивана, тщательно прикрыл входную дверь и присел к компьютеру. Из-за стола он больше не вставал даже для того чтобы налить себе хотя бы чая. Он читал труд какого-то психоаналитика, посвящённый его реальным практикам; одновременно с чтением Челноков непрерывно делал упражнения для пальцев, найденные им в пособии для массажиста. Спать он лёг в пять часов утра, заведя будильник на половину восьмого…

Коваль вышел из подъезда в великолепном расположении духа. Сев в машину, он опустил стекло, отделявшее его от водителя, неожиданно для себя извинился перед ним «за столь долгое ожидание на этой неимоверной жаре» и добрым голосом распорядился:

— По объездной.

Водитель решил на этот раз не уточнять куда конкретно, чтобы не нарваться на обвинение в тупости, а просто поехал в надежде угадать конечную точку маршрута. Дело шло ко времени ужина и, следовательно, по мнению шофера, следовало держаться в минимуме хода до центра города, где располагались излюбленные рестораны шефа.

Леонтий Щадович прикрыл глаза и решил просто передохнуть минут десять, ни о чём не думая. «Раствориться в самоём себе» — так он определял для себя эти моменты релаксации…

Ровно через десять минут Коваль открыл глаза, достал телефон и набрал номер Максима Устиновича. С минуту телефон пытался наладить контакт, но его коллега с другой стороны никак на это не реагировал, но и не извещал о том, что он вне доступа. Коваль зашёлся злостью, но «айфончик» погладил и убрал в карман. «Целый день убил на решение семейных вопросов этого мудака, а он даже трубку не желает снять. Ну, да пусть так, — мне же проще, — меньше возможных дальнейших неприятностей. Я вопрос подготовил и отзвонился — свои обязанности я выполнил. Хотя в принципе, жаль, конечно же, — такую комбинацию я соорудил. Молодец ты, Леонтий! Не обделил тебя Господь Бог умом! Папочке моему отдельное спасибо!». Коваль закончил рассуждения и хотел уже отдать распоряжение водителю ехать ужинать, как вдруг он ощутил в кармане лёгкую вибрацию. Телефон извещал, что “банкомат” вышел на связь.

— Слушаю, Максим Устинович! — бодро отчеканил Леонтий Щадович. — «Чорт бы тебя побрал! Только настроился на ужин, и на тебе».

— Говори, только коротко, — вылез из трубки ленивый голос.

— Я по поводу поручения. Работа проделана. Результаты есть. Могу доложить.

— Результаты положительные?

— Это может быть только ваша оценка.

— Вот так всегда. Всё должен оценить лично. Без меня они вообще ни на что не способны. — («Э, “банкомат”, а ты это говоришь-то не только для меня. У тебя там и ещё какой-то слушатель имеется. И судя по всему, это женщина».) — Значит, давай так, подъезжай… к Лебяжьему. Полчаса тебе хватит, чтобы добраться.

— Выезжаю. Конец связи.

Коваль опустил стекло и назвал водителю место, куда следует ехать.

— Это езды минут сорок-пятьдесят, — проинформировал водитель.

— С какой стати так долго? Где ты сейчас находишься?

— На пересечении с Московским трактом, — отрапортовал шофёр.

— А почему здесь-то? — уже со злостью потребовал ответа Коваль, выглянув в окно автомобиля.

— Дак я думал, что скоро ужин, поэтому и держусь в десяти минутах от центра.

— Головой надо думать, а не жопой! Вот сколько тебя не учи, а ты ну никак не приспособишься к пониманию простых вещей, — с досадой выпалил Леонтий Щадович и поднял разделительное стекло.

«Да что ж такое-то! Кругом одни болваны! Нет, с таким народом ничего путного не выйдет… И ни о каком повышении зарплаты ты у меня даже и не мечтай!» — Коваль весьма удовлетворился этими раздумьями и закрыл глаза, конструируя будущую беседу с “банкоматом”…

Машина подкатила к заимке на Лебяжьем озере почти через пятьдесят минут — сказались неизбывные пробки, которые начинали душить город после пяти часов вечера. Максим Устинович сидел на веранде и попивал коньяк, удобряя его кофе. Вид у него был не просто недовольный, а скорее даже нетерпеливо-мрачный. Его служебной машины на стоянке не было. «Люсика своего в город отправил» — определил Коваль, выйдя из машины и поднимаясь по ступенькам.

— Если ты думаешь, что у меня есть столько времени чтобы… Давай быстро по делу и отвезёшь меня “в синий дом”… У меня дел ещё невпроворот! — хамовато произнёс Максим Устинович, недовольно посмотрел на подошедшего Коваля и поднялся из-за стола.

— Можем по пути поговорить… в машине, — с готовностью услужить, предложил Леонтий Щадович.

— Нет! Пройдёмся до пирса, — твёрдо сказал Максим Устинович и направился к выходу с веранды. — «С тобой и в преферанс-то лучше не садиться, а не что в такие игры… Ты же явно, мерзавец, запишешь весь наш разговор» — подумал он, спускаясь с лестницы.

— Хорошо, как скажете, — согласился Коваль и пошёл вслед за “банкоматом”. «А побаиваешься ты меня всё-таки! Значит уважаешь. Но это ты зря думаешь, что я все наши разговоры стараюсь записывать. Я это не делаю… почти никогда не делаю» — злорадно размышлял Леонтий Щадович, молча идя по дорожке рядом с Максимом Устиновичем.

— Ну, излагай, — произнёс “банкомат”, остановившись у берега и смотря на воду.

— Есть такое решение… по нашей теме, — осторожно начал Коваль, наблюдая за реакцией Максима Устиновича, она выявилась как нейтрально-благожелательная, и Леонтий Щадович продолжил в той же конструкции изложения. — “Он” намечен, как психотерапевт и массажист… — Коваль вынужден был прерваться, поймав недоумённый взгляд “банкомата”. — Я имею в виду, что этот человек будет обладать необходимыми навыками и риторикой по этим профессиям, но это мои заботы и моя ответственность. — Максим Устинович довольно кивнул и Коваль продолжил. — Я, случайно узнав о вашей озабоченности общим состоянием здоровья вашей супруги, возьму на себя смелость и порекомендую Ларисе Яновне пройти хотя бы одну, ни к чему не обязывающую процедуру у этого специалиста, — в этом месте изложения “банкомат” удовлетворённо поднял большой палец вверх и восторженно посмотрел на Леонтия Щадовича, а тот приободрился и продолжил уже воодушевлённо. — С большой степенью уверенности можно будет ожидать, что… излечение наступит. Коротенько о… финансовой составляющей… — тут на лице Максима Устиновича нарисовалось что-то подобное нестерпимой мигрени, но он всё же мотнул головой, разрешая Ковалю говорить. — Первоначальные единовременные расходы по обустройству кабинета в… — нервный взмах рукой “банкомата” сигнализировал о том, чтобы он был избавлен от этих подробностей, и Леонтий Щадович утвердительно кивнул. — Единовременные расходы составят шесть миллионов рублей, ежемесячные — три с половиной тысячи фунтов… стерлингов, английских — добавил Коваль, помятуя о недавней своей промашке.

Максим Устинович выворотил наружу белки глаз, и ошалело смотрел на Коваля. Тот, молча, пожал плечами и развёл в стороны ладони вытянутых вдоль тела рук, символизируя своё полное недоумение от столь странной реакции Максима Устиновича на такое заманчивое предложение по решению важного вопроса.

«Вот подлец! Это сколько же ты хочешь дополнительно наварить на моих проблемах? Ты же итак… да если б не я… тюрьма — вот твоё жилище, а не дома в Лондоне и в Майами. Давно пора бы тебя… Ладно, мерзавец, сделаешь мне ещё и это дело и уж тогда…» — Максим Устинович не стал додумывать того, что он сделает тогда, а приобнял Коваля за плечи и ласково-подло произнёс ему на ухо:

— Что же так-то? Мы ведь с тобой пуд соли уже съели. Ты ведь, Леонтий, для меня единственный человек, которому я безгранично доверяю и… уважаю, как никого другого.

«Давай, давай ещё и слезу пусти. Да ты, придурок, если вдруг что случись, первым меня и сдашь, чтобы только самому отмазаться» — брезгливо-презрительно подумал Коваль, чуть отстранился от “банкомата”, нежно потискал ладонями правую руку Максима Устиновича и стал говорить, преданно глядя ему в глаза:

— Уложусь в пять миллионов… можно и ещё уменьшить, но тогда я не могу быть уверен в том, что для Ларисы Яновны это будет… одним словом, устроит ли её пребывание в таких условиях… в процессе получения услуг… лечения. Что касается трёх с половиной… тут я совершенно ничего не смогу сделать, потому что эта цифра обозначена… психотерапевтом, и он категорически отказывается её обсуждать. Правда, есть возможность подыскать иного врача или фитнес-тренера, но на это потребуется дополнительное время. А вот, сколько его потребуется… я сейчас озвучить не решусь.

“Банкомат” молча и, казалось бы, безо всякого интереса выслушал Леонтия Щадовича, повернулся к нему спиной и обречённо произнёс:

— Хорошо, Леонтий. Я тебе всецело доверяю и рассчитываю на тебя. Договорились. С деньгами реши всё сам. Потом разберёмся… разберёшься… — «Пять миллионов на обустройство кровати для этой стервы и три с половиной тысячи фунтов ежемесячно, чтобы её на этой кровати обслуживали! — прикидывал финансовые последствия своего согласия Максим Устинович и по-товарищески смотрел в глаза Коваля. — Уж не сговорился ли ты подлец! с этой… Хотя, нет, конечно же, нет — ведь не до такой же степени… Но, тем не менее, мне нужно пересмотреть условия с этим ловкачом со следующей сделки. А почему собственно со следующей? Новую смету Тепляков ещё не подписал, а значит и пересмотр можно сделать уже с этой сделки. Всё верно. Вот так-то, Леонтий!» — Ну, мне пора. Поехали… Да, я на пару недель уеду. Нервы что-то совсем разболтались. К моему приезду, полагаю, ты с Тепляковым всё уже решишь, и мы с тобой затвердим всё остальное. Я за это время как раз продумаю условия и по приезде тебе их доведу… Да, но я при этом буду рассчитывать на то, что… вот этот наш вопрос будет уже полностью тобой урегулирован, — Максим Устинович резко развернулся и коварно-внимательно посмотрел на Коваля.

— Так точно, Максим Устинович! — преданно изрёк Леонтий Щадович и ничуть не потупил свой взгляд.

— Действуй! — отрывисто произнёс Максим Устинович, взмахом руки отодвинул Коваля с асфальтовой дорожки на траву и быстрым шагом пошёл к машине Коваля.

«Вот тварь! Он хочет условия изменить. Так знай — больше двух процентов я не уступлю. А твои непредвиденные расходы — это твои личные проблемы. Хочешь заработать больше — расширяй сметы. А быть одновременно и богатым и бзделоватым, так это так не бывает, — размышлял Леонтий Щадович, идя следом. — Итак… Он уезжает со своей кралей на две недели и это значит… Во-первых, Челнокова и Ларису Яновну следует познакомить, не откладывая — завтра же… Во-вторых, ремонт будем вести параллельно взрослению их отношений — это на всякий пожарный случай… да, и со сметой не более… трёх миллионов… В-третьих, Челнокову дадим не больше шести дней, чтобы разобраться с Ларисой Яновной… до результата… Четвёртое…».

— Леонтий! Давай мигом! — прервал раздумья Коваля нервный голос Максима Устиновича…

Первая неделя обустройства семейных дел “банкомата” прошла для Леонтия Щадовича в непрерывном неврозе. Он дважды останавливал ремонт квартиры Челнокова, выслушав его подробные отчёты «о продвижении дел с Ларисой Яновной». А к концу первой недели Коваль даже задумался было о том, что «следует заменить “Казанову”, а с этого бесталанного подлеца взыскать все расходы, включая неустойку». Но Лев Николаевич слёзно попросил «дать ему ещё один последний шанс» и в среду ситуация по докладу Челнокова «разрешилась полнейшим успехом и восторженной удовлетворённостью пациентки». К концу недели ремонт был завершён и оплачен в сумме двух с половиной миллионов рублей. А возвратившийся домой Максим Устинович обнаружил совершенно безразличную к нему Ларису Яновну, полностью обновившую свой гардероб, причёску и макияж и объявившую ему, что семь дней в неделю она теперь занята абонементами у визажиста, парикмахера, психотерапевта и массажиста. «Ты ведь не будешь возражать, мой дорогой, чтобы я хоть немного пожила в своё удовольствие?» — непритворно осведомилась она у Максима Устиновича. «Конечно же, не буду!» — удовлетворённо, но всё же с некой досадой ответил он, а про себя подумал: «Вот такую стерву я и пригрел у себя на груди».

С тех пор их семейная жизнь потекла в деликатной безразличности друг к другу и совершенном индивидуально-обоюдном комфорте. Единственным неудобством для них обоих был их сын, который только и делал, что “доил” одного и путался под ногами у другой. Но они как-то справлялись с этим неизбежным огрехом, хотя и с периодическими бурными выяснениями отношений межу всеми…

Город пышный, город бедный,

Дух неволи, стройный вид,

Свод небес зелено-бледный,

Скука, холод и гранит…

А.С. Пушкин

… И вот сегодня их сын, судя по сообщению Хватова, отколол нечто “из рук вон”. И это радикально вывело из равновесия Максима Устиновича, потому что «выверт» сына случился совершенно не вовремя, а именно в тот момент, когда в карьере Максима Устиновича «только-только начала проявляться возможность переселения даже страшно подумать в какой кабинет».

Губы Максима Устиновича дрожали, он зло тискал в руках ключ и мрачно смотрел то на дверь в комнату сына, то на жену. Лариса Яновна спокойно подошла к мужу, выдернула у него из руки ключ, вставила его в замок и он безо всяких усилий открылся.

— Чорт бы вас всех побрал! — разрядился набухший злостью организм Максима Устиновича, он пнул ногой дверь и вошёл в комнату сына.

То, что он увидел, его не то чтобы шокировало, а скорее озадачило. Он, молча, стоял у окна и размышлял: «А заходил ли я когда-нибудь сюда вообще?.. Да, и это был один единственный раз. Но когда и зачем это было?.. Вот! Мне тогда позвонил директор школы и сказал, что Олег — тогда он учился вроде бы в шестом классе… Да, что этот мерзавец заявил ему, что если он еще хотя бы раз позволит себе сделать замечание сыну Максима Устиновича, то будет уволен с работы, и никто его больше ни в какую школу никогда не примет… Вырастила!.. Только идиот может такое сказать вслух!.. Но теперь-то я вижу, что этот её отпрыск, он не просто идиот, он… хуже. А эта дура им видно вовсе не занимается. Нет, надо принимать меры, иначе из-за этого мерзавца… даже думать боюсь о том, как может мне навредить этот подлец!». Максим Устинович с ненавистью посмотрел на вошедшую в комнату Ларису Яновну и, зашторив окно занавеской, стал недовольно разглядывать детали обстановки.

Комната сына показалась ему чересчур большой уже в силу того, что всё помещение было пустым, а мебели было совсем немного, и она стояла вдоль стен. Пол был набран штучным паркетом со сложным рисунком. Слева от входной двери вся стена от пола до потолка была одним книжным шкафом, заставленным одинаковыми по размеру томами полных собраний сочинений русских и зарубежных классиков. Корешки книг каждого из авторов имели свой цвет, но этих расцветок было всего три: тёмно-синий, тёмно-зелёный и тёмно-коричневый, и они, красиво чередуясь, разъединяли сочинения примерно тридцати писателей. Напротив входа почти вся стена представляла собой одно огромное окно с раздвижной дверью, ведущей на широченную лоджию, тоже застеклённую от пола до потолка. С правой стороны к витражу был приставлен стол с двумя тумбами, изготовленный из морёного дуба. На столе стоял письменный прибор из малахита, литая фигурка охотничьей собаки и три стакана для виски. Напротив стола стояло кожаное тёмно-зелёное кресло с отделкой из морёного дуба. Отступив от стола на метр, вдоль стены располагался раздвижной кожаный диван такого же цвета и отделки, как и кресло. Между дверью и диваном стоял бар для напитков и закусок, стилизованный под земной шар. Вся стена над диваном была увешана фотографиями моделей в купальниках и графикой голых девиц. «А вот это классный персонаж» — невольно подумал Максим Устинович, задержав взгляд на одном из рисунков. Потом он подошёл к бару и открыл крышку огромного “глобуса”, разделявшую его по экватору. Внутреннее пространство состояло из двух половин: в одной из них в гнёздах стояли початые бутылки виски и мартини и нераспечатанная бутылка кампари, в другой лежали фрукты и вакуумные упаковки разных закусок. Максим Устинович возмущённо указал раскрытой ладонью на бар и вопросительно посмотрел на жену.

— Между прочим, твой сын в этом году уже оканчивает школу, — невозмутимо сказала Лариса Яновна, чуть смутилась и тут же добавила. — Он этим никогда не злоупотребляет.

Максим Устинович не найдя что ответить, лишь обречённо махнул рукой и вышел на лоджию. Она его поразила ещё больше, нежели комната. Часть лоджии была отделена перегородкой из тонированного стекла, за которой смутно угадывалось нечто, напоминающее душевую кабину. Максим Устинович помотал головой в надежде отрешиться от этого наваждения, но дверь оказалась настоящей и, открыв её, он действительно обнаружил элегантную душевую кабину и даже унитаз. Стена душевой, выходящая на фасад здания, была также из тонированного стекла и через неё хорошо были видны аллеи городского парка.

— Дьявол вас забери! Дура ты набитая! Это же незаконная перепланировка! Кто разрешил? — зло закричал на жену Максим Устинович, вернувшись в комнату.

— Успокойся и не ори. Все работы выполнил Леонтий Щадович. Он всё и всегда делает правильно… Я ему во всём доверяю! — не менее разгневанным тоном ответила Лариса Яновна и, не отрывая взгляда, с вызовом смотрела на мужа.

— Ты совсем уже рехнулась вместе с… Ну, я этому Ковалю устрою!..

— Вот только посмей! — решительно перебила мужа Лариса Яновна. — Ты сильно об этом пожалеешь. Ты итак уже слишком много себе позволяешь и считаешь себя… Забыл, как мой папа вводил тебя в приличное общество и тянул по должностям? Но, имей в виду, до сих пор ещё живы некоторые его друзья, которые и теперь имеют широкие возможности…

— Ах, ты с… — необдуманно выпалил Максим Устинович, налив малиновым цветом зрачки и даже замахнувшись на жену, но мгновенно пресёкся, оценил ситуацию, скроил извинительное лицо и заговорил уже искусно-подленько. — Прости меня дорогая. Нервы стали ни к чорту. Расстроился я из-за этого Хватова… и за Олега переволновался… что там произошло — непонятно.

— Что бы там не произошло, главное — с ним самим ничего не случилось… а всё остальное… И давай договоримся — скандалы мне не нужны, я хочу жить спокойной и интересной жизнью, — Лариса Яновна презрительно посмотрела на мужа и вышла из комнаты.

«Вот ведь дура дурой, а тут она права, — подумал Максим Устинович и наконец-то обрёл спокойствие. — Теперь мне с ними нечего делить. У каждого своя жизнь. А видно сильно она втюрилась в этого своего… психотерапевта. Вот, когда проявилась эта её… Я всегда это чувствовал. Но что тут скажешь: стерва — она и есть стерва… А с этим мерзавцем надо что-то решать, иначе он мне… через него вообще всего можно лишиться… Она сказала, что он в этом году заканчивает школу… Надо бы поручить Леонтию, чтобы он отправил его куда-нибудь на учёбу за границу и тогда, по-крайней мере на несколько лет, можно будет избавиться от этих его выходок. А за пять лет много можно будет чего… глядишь и… Нет, не надо загадывать… Итак, решено! Сегодня же надо дать поручение Ковалю… Но этот мерзавец может рассчитывать только на Чехию… в крайнем случае — Канаду. А может, кстати, этот проныра Леонтий посоветует и какой-нибудь другой интересный вариант куда этого…». Звонок в дверь прервал размышления Максима Устиновича.

— Я сам, — остановил он жену, намеревавшуюся идти открыть дверь.

В вестибюле стояли Олег и подполковник полиции, весело разговаривавшие о чем-то между собой.

— Ко мне в кабинет, — враждебно произнёс Максим Устинович, развернулся и направился вглубь квартиры.

Хватов с Олегом, не переставая смеяться, направились следом; на выходе из фойе к ним присоединилась и Лариса Яновна.

Максим Устинович некоторое время в одиночестве и недоумении сидел в кресле и слушал невнятный разговор, доносившийся из холла перед кабинетом, потом прозвучал дружный смех и через несколько секунд в комнату вошли довольные и улыбающиеся подполковник, Лариса Яновна и Олег. Хватов тут же бухнулся в кресло, стоявшее возле стола, Лариса Яновна и Олег сели на кожаный диван у стены.

— Ну? — с нетерпением вопросил Максим Устинович и мрачно воззрел на подполковника.

— Всё нормально! Никакого ДТП не было. Эти дураки в отделении перепились до такой степени, что всё перепутали и даже чуть было не подрались с гаишниками. Благо, что я вовремя приехал, а то бы не ровен час… перестреляли друг друга. Шутка. До этого, конечно же, не дошло бы. Хорошо, что Олег настоял, чтобы они со мной связались, — весело отрапортовал Егор Рудольфович и с удовольствием забросил ногу на ногу.

— А что было-то? — обескуражено спросил Максим Устинович, не понимая того, то ли ему следует обрадоваться вместе со всеми, то ли выждать.

— Получилось так, что Олег с приятелем подрались с каким-то мужиком возле ночного клуба. Вот и всего делов, — через смех произнёс Хватов.

— А причём здесь гаишники? — решил уточнить Максим Устинович.

— В том-то всё и дело, что эти охламоны устроили там точку для заработка… Ну и когда всё это началось, — подполковник поводил плечами и головой, имитируя уклонения в кулачном бою, — эти дураки и прихватили наших парней… — Хватов улыбаясь, кивнул в сторону Олега. — Но с другой стороны, парням даже повезло, потому что если бы они не подрались, а сразу сели в машину, то ещё непонятно как бы всё это закончилось. Эти болваны, догоняя, могли бы и стрельбу открыть.

— В какую машину? — спросил у сына Максим Устинович и с явным сомнением добавил. — У тебя не только машины, у тебя ещё и прав-то нет.

— Права у меня есть, а машину я беру в прокат, — вяло ответил Олег, устало зевнул и откинулся на спинку дивана.

Максим Устинович с негодованием посмотрел на Хватова, явно подозревая того в том, что права у его сына могли появиться только благодаря непосредственному участию в этом подполковника.

Егор Рудольфович извинительно развёл руками и продемонстрировал лицом недоумение, которое можно было бы озвучить словами: «простите, но теперь уже ничего не поделаешь, хотя, честно сказать, я думал, что вы в курсе». После этого он с упрёком посмотрел на Олега, который с усмешкой ему подмигнул.

— Вот как кругом бардак… так и у вас, когда не надо… — язвительно произнёс Максим Устинович, потом доброжелательно посмотрел на подполковника, чуть помолчал и уже начальственным тоном продолжил. — Никого это не красит. Почему у тебя пьют в отделениях?.. Первый раз слышу о таком безобразии. Точки какие-то у гаишников… это-то ещё откуда такое явление взялось?.. не было ведь никогда, — Максим Устинович посмотрел на сына, но тот похоже дремал, тогда он перевёл взгляд на подполковника, который чуть ли не конспектировал глазами его высказывания, после этого он глянул на Ларису Яновну, которая надменно улыбалась, глядя на него. — «Дьявол бы вас всех разодрал! Как же я всех вас ненавижу! Особенно тебя, Хватов! По глазам твоим подлым вижу, что бумажечки на меня собираешь и только и ждёшь удобного момента, чтобы их вывалить». — Ты разберись там Егор Рудольфович с этими… отклонениями. Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь… и ценю тебя, как хорошего организатора… — («Ценишь ты, хапуга, только деньги, да ещё мои услуги, которые я оказываю для тебя лично» — подумал Хватов, преданно глядя на Максима Устиновича). — Кстати, Егор Рудольфович, мы тут подумали и решили представлять тебя к награде за эффективные действия при пресечении беспорядков на несогласованном митинге. Но это пока секрет… я тебе чисто, как… — Максим Устинович встал и протянул через стол ладонь для рукопожатия.

Хватов выпрыгнул из кресла, согнулся в спине, бережно обнял двумя руками протянутую ладонь, поднял голову и, подобострастно глядя в глаза Максима Устиновича, произнёс:

— Благодарю за оценку моего скромного труда, Максим Устинович! Отслужу!

— Никогда в этом не сомневался. Тогда на этом закончим… Да, забыл спросить. А с этим мужиком… ну, с которым драка была… ты уж его тоже… в общем, разберись без эксцессов и продолжений.

— Он сейчас в больнице. От вас я немедленно еду туда и решу там все вопросы с ним… и с врачами.

— Почему в больнице? Как он туда попал? — крайне озабоченно и, предполагая что-то недоброе, спросил Максим Устинович.

— Его скорая забрала… Эти дураки гаишники ко всему ещё и скорую вызвали.

— Говори толком! Что там произошло на самом деле?.. Кто этот мужчина… в общем, что он собой представляет? — нервно спросил Максим Устинович.

— Некий Небов Радион Борисович. Причём имя у него написано через “а”, 1962 года рождения, проживает в микрорайоне авиаремонтного завода… в обычной двухкомнатной хрущёвке. Сейчас мои пробивают его место работы, родственников, знакомых. В общем, ничего особенного собой он не представляет… — подполковник глянул на Максима Устиновича, обнаружил на лице начальника удовлетворение от услышанного и продолжил. — Вроде бы у него сотрясение мозга и что-то там ещё.

— Имя действительно несуразное. Что там было-то… из-за чего всё? — спросил Максим Устинович, недовольно поглядев на сына.

— Не из-за чего… Так, сцепились, да и всё, — вяло ответил Олег, не удостоив отца взглядом.

— Как не из-за чего, если он больнице! — гаркнул Максим Устинович.

— А ты естественно хотел, чтобы в больнице был я, — зло произнёс Олег и, заложив ладони за затылок, задрал голову вверх.

— Максим Устинович, — встрял в перепалку отца с сыном подполковник, — я сейчас поеду, во всём разберусь и немедленно доложу. Никаких нехороших последствий даже не предполагается. Бутылку на месте происшествия не обнаружили…

— Какую бутылку? — перебил Хватова Максим Устинович.

— Это я… к примеру, — спохватился Егор Рудольфович. — И скорее всего этого… Небова никто особенно и не бил… вероятнее всего он сам упал. По-крайней мере, именно такой вывод сделал дежурный по отделению, опросивший гаишников и… парней.

Максим Устинович бросил взгляд на сына и обнаружил на его лице презрительную улыбку. Это обстоятельство его сильно разозлило, он направил указательный палец на подполковника и ядовито произнёс:

— Так они же были пьяные.

— Но не до такой же степени… чтобы не исполнять свои служебные обязанности, — твёрдо сказал Хватов.

Максим Устинович сжал губы змейкой, неимоверно обозлил свой взгляд, вцепился им в нос подполковника, накачал в себя побольше ненависти выдохом: «э т о у ж е», при этом он растягивал каждую букву… И, казалось, вот сейчас он взорвётся гневной тирадой… но через несколько мгновений он насильно сделал своё лицо устало-задумчивым и из его уст полились спокойные и даже просительные интонации:

— Ну, ладно. Время дорого. Давай, Егор, всё бросай и поезжай… туда. Закрой всё до обеда. У меня сегодня в два совещание со всякой этой… общественностью. Выборы на носу — сам понимаешь. Поэтому нам сейчас все эти… инсинуации ни к чему… Если что… и этот заартачится, а при таком имени от него всего можно ожидать… в общем, сам решай… и “так” — тоже можно (на их изуверско-чиновничьем языке, это означало «урегулировать проблему через бабло»), ну, а если нет… то тебе видней, как сделать, чтобы дело не пострадало. Но, доводить сегодня до всех этих… вбросов. Так и выборы можно… и страну просрать! А этого нам с тобой никто… да и самим не надо. На этом закончили. Поезжай! Как всё утрясёшь, сразу ко мне — я должен быть полностью в курсе всех дел.

— Так точно, Максим Устинович! — подполковник отпружинил от кресла, кивнул и поспешно вышел из кабинета.

— Дверь там захлопни, Егорушка, — проворковала ему вслед Лариса Яновна и ласково улыбнулась вдогонку.

Максим Устинович поставил локти на стол, сложил пальцы в замок, опёрся подбородком на это нервно подрагивавшее сооружение и стал изучающе смотреть на сына. Тот же продолжал безмятежно лицезреть закрытыми глаза в потолок и, похоже, начал даже засыпать.

— Может быть, всё-таки что-нибудь пояснишь? — прервал тишину Максим Устинович.

— Они с приятелем уже хотели ехать домой, а этот — забыла, как его зовут — начал делать им замечания… в грубой и оскорбительной форме, — неожиданно сказала Лариса Яновна.

— Тебе-то откуда это известно? — Максим Устинович перевёл взгляд на жену.

— Я, в отличие от тебя, интересуюсь делами сына.

— Вот давай только не будем снова начинать… Извини. Я хочу узнать подробности у Олега. Мне это совсем небезразлично… У меня голова крýгом идёт… Выборы! А тут такое… Завтра весь город будет говорить… Да поймите вы оба, что если я не обеспечу результата, то у вас обоих ничего больше не будет… потому что меня просто уйдут… Репутация! Мне сейчас как воздух необходима репутация!.. Оле… сын, я очень тебя прошу… хоть на время веди себя соответственно моему положению… Я вот как раз сейчас начал готовить твою будущую учёбу за границей. Сегодня же дам поручение Ковалю организовать твою учёбу и проживание в Чехии… — на слове “Чехии”, Олег открыл глаза и, оттопырив нижнюю губу, презрительно посмотрел на отца; это привело Максима Устиновича в лёгкое замешательство, он выпрямился в кресле, сложил ладони на стол, на секунду задумался и добавил. — Или в Канаде.

— Ни в какую Канаду, а тем более в Чехию я не поеду. Зачем позориться? Меня друзья засмеют. Ты сам-то разве этого не понимаешь? — Олег исподлобья, с ненавистью смотрел на отца.

— А ты считаешь, что в МГУ будет лучше? Хорошо, давай решим так, — миролюбиво, но с явной издёвкой произнёс Максим Устинович.

— Учиться я буду либо в Англии, либо в Штатах… или нигде! — на последнем слове Олег поставил твёрдую точку и презрительно отвернулся от отца в сторону Ларисы Яновны.

— Тогда добро пожаловать в армию! — гадко бросил Максим Устинович и, встав из-за стола, начал нервно приглаживать волосы.

— Ни о какой армии не может быть и речи! Ты вообще думаешь, что ты говоришь?! Неужели можно до такой степени не любить своего сына?! — Лариса Яновна театрально достала из-под манжета платья ослепительно белый платочек и промокнула им свои сухие, искрящиеся гневом глаза.

— А он, по-твоему, заслужил право получить столь дорогое и престижное образование?! — сильно повысил голос Максим Устинович. — Ты посмотри на его комнату!.. А этот его образ жизни и его образ мыслей! Ты глянь хотя бы на то, что он устроил сегодня!.. И ты сама во многом в этом виновата! Я… как раб на галерах тружусь день и ночь, чтобы… — Максим Устинович набрал полную грудь воздуха, чтобы выбросить его с набором оскорблений, но не смог исполнить этого своего заветного желания, потому что на него взирали смеющиеся глаза жены и сына.

— Вот, посмотри Олег на своего отца, который действительно не реже одного раза в месяц плавает на галерах. С кем ты там в паре загребаешь по волнам? — Лариса Яновна сменила смеющиеся глаза и тон на угрожающие и продолжила. — Но это твои заботы и… твои рабские обязанности. Можешь продолжать в том же духе. Мы с сыном всё решим сами. Я, а не ты!.. переговорю с Леонтием о том, где следует подыскать Олегу достойную квартиру… У меня есть ещё один знакомый — известный врач-психотерапевт. Он тоже что-то понимает в этих делах… в отличие от тебя. Посоветуюсь и с ним тоже… От тебя требуется только одно — оплачивать расходы! И ты будешь это делать!!! — Лариса Яновна встала с дивана и, не мигая, смотрела на мужа.

— Делайте, как знаете! — отрезал Максим Устинович и энергично направился к выходу из кабинета, но у двери он резко остановился, развернулся и, недобро посмотрев на жену, тихо с угрозой произнёс. — Но имейте ввиду: если вашими… вот этими фортелями вы навредите моей репутации… мне ничего не останется как… будете жить в этом гадюшнике! — Максим Устинович сделал круговое движение головой. — И в этом сраном городе… Ты меня знаешь! — глаза его инстинктивно сверкнули кровожадностью, и он, невнятно причитая, вышел из комнаты.

«Да уж, я тебя знаю. Я тебя так давно знаю. И как же я жалею теперь о том, что тогда давно-давно впервые тебя узнала…».

— Мать, я спать, — перебил горькие воспоминания Ларисы Яновны голос Олега. — Итак устал как собака, а ещё и эти два раздолбая учительствовать надумали, — последние слова прозвучали уже из холла перед кабинетом.

Лариса Яновна безысходно опустилась на диван, закопала глаза в набухшие тоской веки, но сквозь ресницы всё-таки начали просачиваться крупные капли слёз. Они падали на кожу рук, сложенных одна на другую и обжигали нахлынувшими в сознание воспоминаниями…

Если жизнь тебя обманет,

Не печалься, не сердись!

В день уныния смирись:

День веселья, верь, настанет.

Сердце в будущем живёт…

А.С. Пушкин

Сколько Лариса себя помнила, она всегда себя стеснялась. В школе она стеснялась своей полноты, которая наградила и её лицо, и ноги, но при этом, не обратив должного внимания на её грудь.

После поступления в институт к этому добавилось ещё и стеснение за то, что она была дочерью большого партийного начальника.

Выйдя замуж на пятом курсе института, она стеснялась друзей и знакомых, потому что её муж — высокий спортивный красавец, а она на его фоне — просто пухлая дурнушка, непонятно зачем находящаяся с этим «покорителем дамских сердец». Тогда, чтобы не чувствовать этого дискомфорта, Лариса нежно, но непреклонно завершила отношения со всеми приятелями и друзьями семьи, правда при этом она во многом утратила и совместные вечера с мужем. «Пусть делает карьеру» — решила она и смирилась с одиночеством.

Когда пришло время новых принципов и деловых людей, она стыдливо стеснялась своего мужа, который кардинально поменяв свои взгляды, пересел из кресла обкома партии в не менее уважаемое кресло областной администрации и немедленно принялся клеймить и обвинять во всех грехах «маразматические идеи основоположников марксизма-ленинизма». Но более всего она теперь стеснялась приятелей и соратников своего отца, которые в недавнем прошлом “активно двигали вверх” «молодого и очень перспективного товарища, преданного идее безусловных преимуществ социализма».

А когда её муж что-то там не очень аккуратно приватизировал, она стала стесняться своих сослуживцев по проектному институту, которые постоянно обсуждали на работе «эту воровскую прихватизацию» и недвусмысленно поглядывали на Ларису Яновну. Тогда они с мужем впервые сильно повздорили, и через месяц семейных баталий Лариса Яновна уволилась с работы. Правда, к тому времени Максим Устинович уже выгодно избавился от приватизированного, потому как должен был сильно продвинуться по службе. И продвинулся, а у Ларисы Яновны появился очень любезный помощник по всем хозяйственным вопросам — «Леонтийчик», как она нередко стала про себя называть Коваля.

Еще позже Лариса Яновна стала стесняться всех, кого она встречала в театрах или на званых обедах, куда её периодически вынужден был брать с собой Максим Устинович. На этих мероприятиях она стеснялась даже совершенно незнакомых ей людей. Ларисе Яновне казалось, что как только она отворачивается и не имеет возможности на них смотреть, они немедленно начинают обсуждать её как неудачницу-дурнушку и одновременно восторженно говорить о любовнице её мужа. Но и с этим неудобством ей удалось справиться: у неё как раз вовремя подсело зрение, и она заказала себе очки с затемнёнными стёклами. Тем самым она сама получила преимущество и могла беззастенчиво уставиться очками прямо в глаза собеседника, наблюдая за тем как не комфортно чувствует себя в это время её оппонент и как он сам вынужден отводить свои глаза в сторону.

А в самое последнее время Лариса Яновна стала стесняться своего Леонтийчика, который по её мнению мог догадываться об их отношениях со Львом Николаевичем, хотя наивно-невинный взгляд Коваля и уверял её в том, что «их знакомство с Челноковым является шапочным, а если они изредка и встречаются, то только для врачебных консультаций». Смущало её правда то, что этот светила «массажной терапии» (именно так именовал Лев Николаевич свою «уникальную, разработанную им методику лечения депрессивных состояний»), этот мужчина совсем неординарной внешности столь неистово, до полного изнеможения восторгался её телом и её чувственностью. Но она убеждала себя в том, что если бы Лев Николаевич был неискренним в своём к ней отношении, то их близость не могла бы быть столь фантастической и завораживающей до исступления…

Правда она стала замечать, что в последнее время в ней прижилось и некое новое восприятие проживаемой ей теперь жизни. Всё происходящее поделилось на две категории: желанно и безразлично.

Желанны были отношения со Львом Николаевичем. Желаем был отъезд Олега на учёбу за границу. Желанна была возможность позвонить Леонтийчику и поручить ему решить любой возникший вопрос. Желанна была планировавшаяся поездка в круиз по странам Европы вместе со Львом Николаевичем. Желанны были командировки мужа и чем на большее время, тем желанней. Очень желанна была карьера Максима Устиновича и как её следствие — переезд мужа в столицу; а она изъявила бы желание остаться в этом городе. Желанным было бы сбросить килограммов пять равномерно со всех мест и это было вполне ей доступно по деньгам, но она побаивалась операции, да и Лев Николаевич никогда не сделал даже намёка на то, что у неё имеется лишний вес, а он как-никак врач. Очень желательно было для неё отсутствие людей, которые могли бы ей позвонить для того, чтобы просто поболтать. Она и жила-то теперь только в трёх состояниях: ожидание, подготовка к встрече со Львом Николаевичем и растворение в этом общении. Правда порой она обнаруживала во взгляде Челнокова нечто такое… впрочем, она и сама не могла, а скорее не хотела себе объяснить, что это могло быть. Ей проще было принять его постоянные ссылки на «эмоциональную усталость от научных изысканий и бессонных ночей».

Всё остальное, что окружало её и происходило вокруг, было ей безразлично.

Капкан обмана обласкал эту одинокую натуру своим примитивным силком, но именно этого примитива на коротком поводке ей и не доставало многие годы…

… Мы малодушны, мы коварны,

Бездушны, злы, неблагодарны;

Мы сердцем хладные скопцы,

Клеветники, рабы, глупцы;

Гнездятся клубом в нас пороки;

Ты можешь, ближнего любя,

Давать нам смелые уроки,

А мы послушаем тебя.

А. С. Пушкин, “Чернь”

Максим Устинович сидел в кресле и смотрел в окно, за которым в лучах солнца искрились зелёными огоньками капельки воды, рассевшиеся на листьях деревьев ухоженного парка во внутреннем дворике. Настроение его от этого зрелища пошло в гору, и он уверенно поставил точку своим мрачным размышлениям: «Егор решит все проблемы и с Олегом, и с этим мужиком… с таким несуразным именем». Максим Устинович сладко потянулся и намерился усилить удовольствие — снял трубку и распорядился секретарше заварить ему кофе. В ожидании, когда подадут, он стал представлять себе скорую поездку в Италию вместе с Люсиком…

Через некоторое время запах и вкус поданного напитка добавили красоты этому доброму утру и Максим Устинович, погрузив сознание в беззаботное созерцание, смакую кофе, наблюдал за тем как над горизонтом начали скапливаться облака. Они хмуро взирали на город, игриво подмигивавший им своими стеклянными фасадами. Такое кокетство почему-то расстраивало кучевые громадины, и они своим видом явно выражали намерение пресечь это вольнодумство, но у них не было сил дотянуться своими отёкшими телесами до этого городского распутства, устроенного солнечными лучами и человеческими творениями. И эти переглядки продолжались до тех пор, пока у небесных судей не появился неожиданный союзник. Порыв ветра, стремительно вылетев с левого фланга горизонта, поднял на себя сизую глыбу и поволок её в сторону города. Ничуть не мешкая, за назначенным ветром предводителем, двинулось и остальное разнокалиберное, но не менее грозное тёмно-синее войско. И тогда, сообразив, что он натворил и, не желая покончить с этой великолепной игрой света, порыв ветра мгновенно стих и разбрёлся по улицам и переулкам, окончательно там успокоившись в созерцании светомузыки, создаваемой стеклянными гигантами. Но хмурому нашествию его помощь уже не требовалась. Эта огромная масса мрака набрала ход и теперь по инерции неотвратимо надвигалась на город, и уже через несколько минут лишь немногие гонцы светила могли достигать возможности отражения от творения рук человеческих. Солнечные лучи напряглись и попытались продырявить сизые громадины, но тщетны были их усилия. Мрачные облака закупорили последние прорехи между собой дымными всадниками, которые начали просеивать через себя солнечный свет, всё измельчая и измельчая ячейки в своих одеждах, а затем и вовсе накинули на себя чёрно-серые плащи. Свет иссяк, и в городе наступили дневные сумерки.

«Вот всё в этой стране через… Не было здесь никогда ничего хорошего, нет, и никогда не будет!» — зло решил Максим Устинович, встал из-за стола и нервно выплеснул остатки кофе в цветочный горшок, стоявший на подоконнике. Прекрасное настроение провалилось в темень за окном, а в кабинет вошла секретарь, включила свет и, огладив кофточку на рукаве, тоненько пропела:

— У вас сегодня встречи по подготовке выборов. Назначено: председателям избиркома и профсоюзов, представителю епархии, председателю союза работодателей, начальнику полиции. Вы также распорядились, чтобы ваши заместители и руководители департаментов никуда не отлучались. Все наши на месте, представитель епархии подошёл. Приглашать?

— Давай, — отрывисто бросил Максим Устинович, вернулся к столу и сел в кресло.

— Чай, кофе, что-то ещё подавать? — вяло спросила секретарь.

— Надо будет, скажу! — Максим Устинович сурово посмотрел на помощницу и отмахнулся от неё ладонью. Секретарша вылепила недовольное лицо и вышла из кабинета.

Через несколько мгновений дверь снова отворилась, и на пороге нарисовался пухленький человечек в чёрном длинном облачении, с большим крестом и массивной цепью на груди.

Максим Устинович встал из-за стола, соорудил радушное, но нагловатое лицо, широко раздвинул в стороны руки и пошёл навстречу человеку заросшему бородой и волосами. Обнялись по этикету: трижды касались друг друга щеками сначала с одной, потом с другой и потом снова с одной стороны, но при этом Максиму Устиновичу пришлось сильно согнуться в спине. «Чорт бы вас побрал с вашей мелкоростностью и вашими новыми манерами» — с раздражением думал он, возвращаясь к своему креслу и протирая свои до блеска выбритые щёки сильно надушенным носовым платком.

«Ну и прёт же от тебя одеколоном — задохнуться можно» — недовольно ворчал мыслями человек с крестом, усаживаясь в кресло и радушно глядя на хозяина кабинета.

— Отец Глеб, — представился он и положил на стол зелёную папку. — Владыка поручил мне переговорить с вами по поводу оказания посильной помощи и передать вам его послание, — человек в чёрном привстал с кресла и, наклонив голову, протянул папку.

Максим Устинович бережно принял изящный кожаный аксессуар, расстегнул золочёную молнию и достал лист толстой мелованной бумаги с богатой цветной полиграфией. Абстрагируясь от витиеватых формулировок и объяснений, он быстро ухватил суть обращения, которая состояла в просьбе взять на плечи бюджета расходы, связанные с отоплением и освещением главного и соответственно самого большого храма города. Обосновывалась просьба нехваткой средств на восстановление храмов епархии в малых городах. Суть этого послания Максим Устинович определил очень быстро, но текст был премного длинен, и ему было необходимо продемонстрировать исключительную скрупулёзность в изучении просьбы и он, положив бумагу на стол, склонил голову и сделал вид человека, заинтересованно изучающего крайне важный для него документ. «Не хило, — размышлял он при этом про себя, — судя по объёму здания и учитывая его иллюминацию, здесь пахнет не двумя десятками миллионов рублей. Вам, граждане попы, следовало бы для начала собственные запросы и расходы поумерить. Барствуете как… Хотя с другой стороны, ну какая разница этой пастве, как с неё будут брать деньги. По сути ведь нет никаких отличий в том: что либо они сами должны будут принести эти деньги за свечки, либо мы эти же деньги централизованно с них же и возьмём. Вот только, как обычно, всё делается у нас через жопу: ну если население не желает само и за свой счёт содержать такое количество церквей, то казалось бы… Впрочем, нет, всё делается правильно: вера в коммунизм рухнула и теперь вера в бога плавненько её собой подменила. Тем более и принципы этой веры нам вполне подходят: власть всегда от бога и её не тронь, вся жизнь — смирение, терпение и путь к спасению после смерти. В отличие от евреев и католиков — это очень классно придумано… Но одновременно всё это и жутко комично: сначала коммунисты постреляли попов и порушили церкви, а теперь они же стали самыми ретивыми православными, целуются с попами и расходуют бюджетные деньги на строительство церквей, которые раньше сами же разломали. Да, в этом смысле в России безработицы не будет никогда — сначала будем рушить всё до основания, ну а потом естественно восстанавливать. Один Владимир тратил на слом одного и строительство иного, другой Владимир переделывает всё взад, следующий какой-нибудь Владимир или Пётр выкинет какой-нибудь свой фортель. Вот только какой?.. Правда и с этим Владимиром ещё не вечер, он ещё успеет чего-нибудь наворотить… у него замашки-то о-го-го… кое-кто намерен его и богом объявить и иконы в церквях развесить. А с нашими дуболобыми всё возможно. Комуняки, те и православными прикидываются, и одновременно мертвеца всякой дрянью накачивают и поклоняются трупу. Просто цирк на кладбище!» — это последнее умозаключение сильно рассмешило Максима Устиновича, он с усилием сдержал улыбку, отодвинул бумажку к центру стола и, внимательно глядя на о. Глеба, заговорил тихим подобострастным голосом:

Конец ознакомительного фрагмента.