Помнит только он

Павел Федорищев (2025)

Тихон Егоров — обычный учитель истории. Однажды он замечает, что с реальностью вокруг него происходит что-то странное. Люди и события исчезают, словно кто-то стирает их из памяти окружающих. И только он всё помнит. Пытаясь разобраться в происходящем, герой находит нить, которая тянется в далёкое прошлое и тесно переплетена с историей его собственной семьи. «Помнит только он» — это захватывающий микс научной фантастики, исторического детектива и трогательной истории о любви, жертвенности и выборе, который определяет судьбу не только одного человека, но и всего мира.

Глава третья

Чужая деревня

Кладбище и деревню разделяла широкая полоса поля, которое, как помнил Тихон, всегда засеивали свёклой или картошкой. Но теперь, когда в деревне остались почти одни только старики, природа взяла своё, покрыв поле кустарником и тоненькими берёзками. О том, что где-то за ними, километрах в полутора, живут люди, сейчас говорили только извилистая разбитая дорога и едва слышимый аромат печного дыма.

Потянув носом воздух, Тихон ощутил новый прилив сил и воспоминаний: о деревне, бане, развешанных за занавесью печной лежанки сушиться грибах, извечных полосатых половичках и тысяче неуловимых запахов, звуков и прочих мелочей, из которых и складывался для него образ дома.

Тихону казалось, что знает здесь каждый поворот, каждый домишко, но, пока он шагал по дороге сквозь молодой пролесок, иллюзия эта рассеивалась, растворяясь в ноябрьском воздухе, как печной дым.

Итак, размышлял он, всё выглядит так, будто кто-то или что-то изменило прошлое. Звучало это безумно, но пока это была единственная его гипотеза. Берёзки отступили, и Тихон поразился, как близко оказалась деревня: он буквально наткнулся на первый забор. «Еще лет через десять лес совсем поглотит её», промелькнуло у него в голове.

Дорога шла в гору, и вся деревня сгрудилась вокруг неё на широком, стоящем дугой холме. Из редких печных труб поднимались на встречу падающему снегу тонкие струйки дыма, расцветавшие над деревней и тающие на ветру. Ребёнком деревня казалась ему гораздо больше: настолько, что он и «банда» могли позволить себе относиться к ребятам с «того конца» как к чужакам. Может быть, это было просто детское восприятие, а может быть, деревня и правда стала меньше, ведь только глухой не слышал про вымирающие сёла… Издалека послышалось рычание мотора, и в тот же момент из-за склона холма на дороге появился мотоблок с двумя ездоками. Приблизившись к нему, они чуть притормозили, как бы оценивая, какого приветствия он заслуживает. Один из них, лет шестидесяти, показался Тихону знакомым. Большой живот обтягивала серая видавшая лучшие времена олимпийка, поверх которой был накинут ватник такого же серого цвета. Тихон перевёл взгляд на его попутчика: это был молодой, лет тридцати, поджарый мужик в спортивном костюме, надетом поверх шерстяной кофты с горлом. Между ног молодой держал большой полипропиленовый мешок, из которого торчали лопаты и ломик.

Когда мотоблок поравнялся с ним, Тихон в рассеянно кивнул старшему, но тот лишь сурово посмотрел на него. Молодой поднял руку в ленивом приветствии. Взревев, машина рванулась и скрылась в молодом березняке, из которого только что вышел Тихон.

Лопаты, кладбище… могильщики, вот почему толстяк показался ему знакомым! Хорошо, что они не встретили его раньше, в минуты помешательства на кладбище. Или они могли бы что-то прояснить?

— Эй! — крикнул Тихон, — Мужики! Э-эй!

Но мотоблок уже въехал в лес, и его рёв превратился в еле слышное жужжание, а спустя миг и вовсе стих. Тихон пожал плечами. В конце концов, они вернутся, раз местные.

Войдя в деревню, он, наконец, почувствовал себя увереннее. Жилых домов, судя по печным трубам, оставалось всего ничего, но жизнь тут ещё теплилась. Тихон привычным жестом посмотрел на запястье, но часов не было. Захотелось курить, опять накатила тревога, Тихон судорожно стал вспоминать, снимал ли часы в поезде или оставил дома. Не вполне уверенный, он решил, что второй вариант ему подойдёт больше.

— Мнительный ты стал, Тихон, ой мнительный! — процитировал он вслух фразу из старого фильма, не смутившись, что героя звали совсем иначе.

Тихон достал телефон. Экранные часы показывали 11:11, а под ними была целая стопка оповещений. Двенадцать пропущенных вызовов! «Мама», снова мама… Ого, десять пропущенных от отца!» Отец Тихона терпеть не мог говорить по телефону. Конечно, он говорил, что истинное общение — это только лично, «глядя в глаза», но Тихон не сомневался, что причиной этому была обычная фобия. Он набрал номер, чтобы перезвонить, но ничего не вышло: сеть отсутствовала. Вместо индикатора уровня сигнала сурово значилось «нет сети». Батарея тоже не радовала, заряда оставалось меньше 10 %. Вздохнув, Тихон сунул телефон в карман, поправил сбившийся набок шарф и продолжил путь.

Улица шла в горку. Дашин дом был на другом конце улицы, там, где её пересекала ещё одна маленькая улочка — «слободка», как они называли её в детстве. На этом единственном деревенском перекрёстке стоял небольшой обелиск в память о подвиге Тихонова прадеда. Его поставили ещё в конце пятидесятых сами деревенские, а в 2005-м к очередному юбилею победы районные власти прислали в Богатово рабочих, которые, по выражению деда, «облагородили» памятник.

Идти было минут десять. Тихон шёл, озираясь по сторонам и выхватывая из окружающего пространства знакомые с детства детали. Водонапорная колонка над старым колодцем, в который нужно было залезать за водой, когда отключали электричество и насос не качал, по-прежнему была на месте. Наверное, и сейчас это место встреч местных обитателей, где они, стоя с вёдрами, обсуждают те незначительные деревенские новости. Маленький пожарный пруд, в котором они решетом вылавливали головастиков для Дашиной кошки, было почти не видно из-за вымахавших перед ним тополей. Мостки, где они сиживали, давно сгнили, и только торчащие из воды чёрные деревянные сваи напоминали об их существовании. Тихон прошёл мимо дома своего детского «врага» — Петьки Морозова, и отметил, что дом ещё жил: белые, недавно крашеные, наличники, чистые стёкла и аккуратные занавески на окнах, новое кирпичное крыльцо. Где-то через три дома загоготали гуси, встревоженные его появлением.

Несмотря на эти признаки жизни, деревня, конечно, сдала. Те дома, что он помнил, выцвели и захирели, двух изб, где на его памяти доживали свой век старухи, теперь не было вовсе. Тихон прошёл мимо почерневшего скелета сгоревшей избы и, наконец, добрался до вершины холма, с которого его взору открылся вид на вторую, его, половину деревни.

Обелиск так и стоял на месте, обновлённый, увенчанный красной звездой, возле него Тихон заприметил группку местных жителей — двух женщин в платках и низкорослого мужичка в дутой куртке. Наискосок от обелиска — и тут Тихон облегчённо выдохнул — стоял Дашин дом: та самая изба с потускневшими голубыми ставнями, окружённая сливовыми деревьями. Перед забором стоял «пазик» и белая «Волга». Дашиного «купера», купленного в прошлом году в кредит, видно не было…

Тихон ускорил шаг, и чем ближе он подходил, тем тревожнее стучало его сердце. Дом был тот, сомнений в этом не было, но что-то снова было не так, не то. Снова мелочи, которые улавливал его взгляд, подавали слабые, но усиливавшиеся с каждым его шагом сигналы, от которых сжимался в комок желудок и начинали гореть уши.

Выйдя к перекрёстку, Тихон уже был взвинчен и потерян. Вместо металлических столбов и сетки, которые они с отцом вкапывали и натягивали два с половиной года назад, участок был окружён старым, бесцветным забором. Рядом с открытой настежь калиткой висел ржавый почтовый ящик, а сам дом — Тихон думал, что ему показалось издали, но сейчас стало ещё заметнее — как бы наклонился одним боком к земле. Замершая в неуклюжей позе чужая изба глядела на него чернеющим под крышей оконцем, скалилась перекошенными мёртвыми окнами.

Напротив дома по-прежнему стояли две женщины в платах и невысокий мужичок лет шестидесяти. Одна из женщин, невысокая высохшая старуха, опиралась на толстую палку, больше похожую на посох, чем на трость. Вторая, крупная и широкоплечая тётка с рыжими коротко стриженными волосами, придерживала старушку под локоть и что-то говорила мужичку, который флегматично смотрел на калитку, покуривая папиросу. Затуманенный взгляд его, вздувшиеся вены на шее и сетка капилляров, покрывавшая небритое грубое лицо, выдавали в нём человека выпивающего.

— Да понял, я, Гал, ну едрён-батон! — Растягивая слова, проговорил он с папиросой в зубах. Перевёл взгляд на Тихона и кивнул в его сторону. — Тут вот…

Галя перевела взгляд с мужичка на Тихона. Сдвинувшиеся к переносице тонкие брови её взлетели вверх, сменив выражение лица с грозного на трагическое.

— Тиша, дорогой! — воскликнула она поразительно тонким для своей комплекции голосом, — Приехал-таки! Ох, слава тебе, Господи!

Галя бросилась было к Тихону, но старушка опасно качнулась, потеряв опору, и она вернулась на место, подхватив её.

— Мама, ну чего ты! — с досадой упрекнула Галя старушку и тут же ласковым с ноткой печали голосом добавила, наклонившись к самому её уху: — Тихон-младший приехал, Лёшкин сын. Николая, слыш? Николая внук-то!

Старушка вцепилась в Тихона взглядом чёрных блестящих глаз и закивала. Тихону стало совсем не по себе: он не узнавал ни старушку, ни Галю, ни мужичка. Он растерянно огляделся и только сейчас заметил жёлтую картонную табличку на грязном лобовом стекле стоявшего тут же «пазика»: «Ритуал»…

«Не может быть, только не Даша!..» — страшная мысль родилась в его голове.

— Тёть Лида тут живёт ещё? Васильева? — выдохнул он с надеждой, но на лице Гали читалось недоумение, а глаза мужичка говорил как бы «ну ты и учудил, едрён-батон!». Время будто остановилось, незнакомые лица перед глазами Тихона помутнели, виски сковала сверлящая боль, а к горлу поднялся ком, парализовав голосовые связки. Всё кончено. Ни Даши, ни её мамы, ни бабушки…

— Егоровых это дом! — ни с того ни с сего рубанула старуха басом, — деда-то чего забыл?

— Ну как… — Тихон сглотнул ком в горле, — вот, приехал сегодня…

— Приехал, да поздно-о! — вдруг заголосила Галя, из глаз её буквально брызнули слёзы, она решительно поднесла к лицу пухлые кулаки и принялась остервенело тереть глаза.

— Простите, я не понимаю… — со стороны услышал свой голос Тихон. Всё выглядело абсурдом. Деда не было в живых, даже в этой, новой, реальности, он же был на его могиле не больше часа назад… Тихон совсем сконфузился и посмотрел на мужичка, но тот только сплюнул, не глядя на Тихона, стал рыться в карманах куртки. Нашёл мягкую пачку «Явы», вытянул зубами новую папиросу и снова стал копаться в карманах в поисках зажигалки…

На смену растерянности в мозгу Тихона пришло раздражение. «Дом! Ну конечно, зачем вообще я веду этот бестолковый диалог? — с досадой подумал он и рванулся к калитке.

— Нинка-то одна тут управлялась, а вы…! — проговорила старуха ему вослед, — что отец, то и сын!..

Заросший сухой крапивой участок был присыпан снегом и был совсем не таким, каким помнил его Тихон, но взгляд его лишь скользнул по участку. Перед крыльцом курили двое крупных немолодых коротко стриженных крупных мужчин, о чём-то едва слышно посмеиваясь. Как только в калитку вошёл Тихон, он обернулись на него, и лёгкие усмешки на их лицах сменились на скорбные мины. Мужчины расступились, и Тихон увидел стоящий на трёх табуретках открытый гроб. В гробу лежал его дедушка.

Тихон как во сне подошёл ближе, всё это не могло быть реальностью. Он вглядывался в лежащего в этом дешёвом грубом гробу мертвеца, и первый шок проходил. Нет, это был не дедушка. Похож на него, поразительно похож: тот же высокий лоб, благородный греческий нос, правильные черты. Но не он: скулы широкие, глаза куда меньше и ближе посажены. На нём был старый, по-видимому, двубортный, серый пиджак и простая голубая рубашка, застёгнутая на все пуговицы. Планки орденов монотонно покрывались снежинками. Белая редкая борода покойника почти сливалась с кожей и снегом…

Кто-то вышел из избы на крыльцо, и Тихон увидел старичка-священника с пепельной окладистой бородой и густыми бровями. Выходя, тот оступился, но выходивший за ним следом мужчина придержал его за рукав тонкого ношеного пальто. Тёмная дублёнка, кожаный картуз, осунувшееся лицо с серебристой щетиной… Папа.

— Здравствуй, Тиша! — отец попытался улыбнуться, — Умер Тихон Петрович… Прадедушка твой.