Биоценоз

Павел Рыков, 2015

Герой романа знает: чья-то смерть – повод для возникновения другой жизни. Он – учёный из числа тех, кого полунасмешливо называют иногда «ботаниками». Он изучает взаимодействие всего живого в окружающем мире. Но однажды в его личную жизнь вторгается смерть. Получится ли уйти от смерти? Вы сможете узнать, прочитав этот остросюжетный роман, наполненный любовью, чувственными наслаждениями и смертью.

2

Когда он вышел из ванной комнаты, где добрые полчаса стоял под обжигающим душем, после неожиданной для обоих, ошеломительной, неистовой близости с женой, увидел: на кухне за столом сидит немолодой уже мужчина в какой-то анекдотически пестрой рубахе, которая вся-вся разрисована меленькими попугайчиками. Жена сидела напротив, словно бы вдавившись в серебряный бок холодильник, стоявший у неё за спиной:

— Это к нам… к тебе…

— Богодухов, — представился, привставая человек, и выставил перед собой удостоверение с фотографией, на которой он был снят в форме. — Игнат Пантелеймонович. Следователь прокуратуры по особо важным делам. Решил к вам по горячим следам.

Тут только Сергей Константинович сообразил, что, собственно, не одет совсем, только махровое полотенце вокруг бёдер:

— Вы извините, я из-под душа, сейчас оденусь.

— Ничего, ничего, — замахал руками Богодухов, — Я и сам с дачи, как был, так и приехал. Одевайтесь, а я тут с Ксенией Валерьевной побалакаю.

— Ты бы чаю… товарищу…

— Не откажусь, не откажусь. От чая отказываться не по-русски!

Сергей Константинович пошёл в спальню, достал из комода трусы, снял с вешалки полотняные летние брюки и надел майку, на которой было написано: «ANAPA FOREVER». Потом подумал и решил, что такая надпись неуместна. Снял майку, надел тенниску, заодно пригладив мокрые волосы массажной щёткой жены, и вернулся на кухню.

— Да я понимаю, понимаю, понимаю, понимаю, — тенорочком выпевал Игнат Пантелеймонович, — как не понять? Мы же не звери. Все думают, что если в погонах, то и зверь. Мы, как чайник. Вы кнопочку нажали — он и закипел. А без кнопочки чайник — холодная субстанция. Так и мы: свершилось — начинаем работать, так сказать, закипать. А так — такие же люди. Мы с женой в театр ходим, ни одной премьеры не пропустили. Вы ходите?

— Супруга у меня не театралка, — ответил Сергей Константинович.

— Зря-зря-зря-зря, — не без укоризны в голосе пропел следователь. — Приходишь, садишься в кресло, и представьте, два часа удовольствия. Мы всё больше комедии ходить любим. А у нас в театре, что ни премьера, всё комедия. И даже если печальное ставят, всё равно смешно. И опять же: супруге есть, где наряды свои показать. Так значит, — продолжил Игнат Пантелеймонович, обращаясь к жене, — ничего вы не слышали?

Сергей Константинович по окаменевшей спине жены, накладывавшей варенье в вазочку, понял, что разговор очень её волнует. Да и понятно: кому приятно, когда за столом на кухне сидит некий казённый человек по казенной же надобности и задаёт вопросы, на которые отвечать совсем не хочется.

— Двери у нас двойные. Сами видите. Да и спала она. Я дважды звонил, — сухо ответил за жену Сергей Константинович.

— Вот-вот! — Подхватил Богодухов, как бы не замечая напряжённости в разговоре. — Примета времени. Двойные двери, Замки, сигнализация. Решётки на окнах. Живём, друг от дружки отгородясь. Что у соседа делается, не знаем. И у кого бы это застреленный мог в подъезде вашем быть? — и к кому конкретно не адресуясь, спросил следователь и без паузы продолжил. — А чай у вас, хозяюшка, преотменнейший. И на варенье вы мастерица. Люблю, грешник, сладенькое, хотя жена за фигуру поругивает. Земляничка, словно только собрана. Ар-ромат! М-м-м! Так вы, говорят, по учёной части? — Обратился он уже к Сергею Константиновичу. — Я и сам, было, пошёл по учёной части, начал материал для диссертации собирать, да разве с канальской этой работой выберешь время для науки!

— Муж у меня директор Лаборатории Биоценозов Академии наук. Доктор биологических наук, профессор! — Не без вызова в голосе произнесла Ксения.

— Высоко, высоко, — мне сроду не дотянуться. Дай бы бог кандидатскую дошкрябать, — с показным, несколько комичным смирением произнёс Богодухов и даже голову в плечи втянул. И тут же продолжил. — А биоценоз — это, стало быть, что?

Пришлось Сергею Константиновичу прочесть маленькую лекцию, для старшеклассников, о том, что окружающий мир — это взаимосвязанная совокупность живого и неживого. Рассказал, чем значимы трансформации биоценозов, вызванные деятельностью человека, а также изменениями климата на планете. Богодухов слушал весьма внимательно, и даже чай прекратил прихлёбывать. А вывод из услышанного сделал такой, что даже улыбнуться захотелось:

— Занятно, — заметил он. — Всё, как у людей. Что бы, скажем, мы делали без преступников? А они без нас? Занятно! Так, значит, прилетели вы сегодня…

Во время «лекции» Ксюша безучастно сидела на стуле, слушая и, как казалось, не слыша, что говорил муж. А Сергей Константинович подробно начал рассказывать, как он летел на чартере с вахтовиками, как они ему предлагали выпить за компанию, как прилетели, как он ехал и заехал в магазин, взял пива, и всю историю во дворе, со всеми подробностями, включая постыдную. Во время рассказа жена вышла из кухни, но Сергей Константинович чуял, что она из глубины квартиры внимательно вслушивается в его рассказ. И когда дошёл до подробностей первой смерти, услышал, как что-то упало на пол. Он вышел из кухни, и запах лекарства привёл его в спальню. Пахло валокордином. Жена в последние месяцы слишком часто пила валокордин и ещё какие-то таблетки, объясняя это начинающимися возрастными женскими проблемами. Она сидела на кровати, закрыв лицо ладонями, а на полу перед ней валялись пузырёк валокордина и стакан, жидкость из которого разлилась на палас.

— Пусть он уйдёт, — сказала она тихо, сквозь всхлипывания, и вдруг закричала, — пусть он уйдёт! Потом, потом! Всё потом! Не могу. Пусть уходит!

Сергей Константинович пошёл на кухню. Следователь Богодухов уже встал из-за стола:

— Понимаю, понимаю. Женская психика… — сказал он, вытирая платком густо вспотевший лоб. И добавил с полувопросительной интонацией: — Любит она вас? Видно, что любит. Так я пошёл, но мы ещё встретимся. Надо всё на бумаге закрепить. — И он вышел.

Сергей Константинович, прежде чем затворить дверь, посмотрел на толстую спину следователя Богодухова и прилипших к потной спине бесчисленных попугайчиков. Да и то сказать, жаркий выдался денёк.

Однако, нужно было взять себя в руки и жену вывести из того состояния, в котором она пребывала. Сергей Константинович пошёл в спальню. Ксюша лежала поверх одеяла на постели с закрытыми глазами. Видно было, что она всплакнула.

— Пойдём, чайку…

— Иди, иди, я полежу.

— Да ладно тебе, — сказал Сергей Константинович, присаживаясь на краешек кровати. — Чего ты завелась? Я — то живой. Страшно, конечно, было. Но теперь всё позади.

Жена молчала.

— И вопросы эти дурацкие кончатся. Им же надо свидетелей опросить. Сама посуди: два трупа за раз. А Гаркушу жалко. Такой дед расчудесный. Я его только хотел окликнуть и вот тебе на!

Жена молчала, и только слёзы заскользили из закрытых глаз.

— Ну, хорошо, хорошо, не стану тебя тревожить. Ты капли-то выпила?

Жена молча двинула головой. Не поймёшь, да или нет.

Как по-доброму начинался день, каким замечательным он мог стать, а теперь ясно, что ничего хорошего ждать не приходится. Тем более, эта истерика, а это истерика несомненно… В последнее время смены настроения у жены начинали серьёзно утомлять Сергея Константиновича. Вернее, не утомлять, а выводить из равновесия и даже мешать размеренному поступательному движению мысли, его сосредоточенности на исследованиях и размышлениям о ходе исследований и результатах поиска. Иногда под вечер, а иногда и с утра накатывало на неё такое, словно погода в межсезонье, когда, то солнце во всё небо, то разом дождь. И без видимых причин. Или причины эти были ему неведомы и связаны с Ксюшиной работой, и тамошней, на работе, жизнью. Но с другой стороны, работа у жены сидячая, конторская. Главбуху эмоции зачем? Гоняй себе циферки со статьи на статью. Цифры — не люди. И даже не мелкая живность из водоёма, хотя в чём-то схожесть имеется. Не галдят, прибавки к жалованию не просят, выстраиваются по порядку, одна за другой. В лаборатории Сергей Константинович имел, как директор, дело с бухгалтерскими отчётами. Но сама скудность бюджетного финансирования делала эти отчёты простыми до изумления. На зарплату денег ещё давали, а на всё остальное — шиш! Живи, как знаешь. Они и жили на отшибе от головной структуры. А между тем, в лаборатории за последнее: десятилетие две докторские, три кандидатские, монографии, книги, атласы, приглашения за рубеж на симпозиумы с докладами — разумная и содержательная жизнь. И стремление подзаработать также наличествовало. Не подумайте, что на какие-то побрякушки или излишества, а на самое житейское и необходимое: на посуду лабораторную, имеющую обыкновение биться, на химикаты, на картриджи, будь они неладны! А тут истерики и некие недомогания по галантерейной части… Но сегодняшняя близость изумила его. Словно в молодости, когда они только поженились. Кто бы мог подумать, что она возможна? Сергей Константинович давно уже ни о чём таком и не предполагал. Да, предполагала ли она? То, что перепадало изредка, следовало отнести, скорее, к супружескому тяглу. Да и то, чаще всего было после похода в гости или в ресторан. Сам он пил мало и довольно не заинтересованно. Потому что слишком ценил ясность ума, а Ксюша последнее время припадала к рюмочке, но ума не теряла. Выпитое действовало на неё скорее растормаживающее. Выпьет, и будто пуговичка некая расстёгнётся. Вдруг начинает дурачиться, поддразнивать его, будто в молодости, когда они только познакомились и только узнавали друг друга. Но теперь чего уж узнавать — всё, кажется, известно. Но самое главное — всё известно о самом себе. И они, будучи наедине, занимались обычно тем, к чему привыкли за двадцатитрехлетие супружества. Совершали некие физиологические отправления, семяизвержение ради семяизвержения. Ксюша же во время близости, словно о чём-то вспоминала, думала какую-то думку. Лёжа, смотрела в потолок, и только раздувавшиеся ноздри и глухое подстанывание выдавали внутреннее напряжение и подкатывающую страсть. Хотя не факт, что заканчивалось так, как должно было заканчиваться. Их, женщин не поймёшь. Впрочем, всё случалось быстро, она торопилась в ванную, а он на кухню выпить остывшего чая и полистать академический журнал. А иногда, совсем даже некстати, вспоминал учительницу рисования.

В дверь позвонили. Сергей Константинович щёлкнул задвижкой. На площадке стоял высоченный и худющий телеоператор с камерой на плече. А рядом некое юное создание женского пола с дёргающимся лицом. Юное создание затараторило:

— Телеканал «Омега» Варвара Лисицкая. Вы расскажете нам про убийство? Только, пожалуйста, никому, кроме нас. — И она сунула ему под нос микрофон размером и цветом шибавший на свёклу средних размеров с нарисованной на свёкле буквой греческого алфавита.

Сергей Константинович на момент потерял дар речи. Он был профессором, доктором наук, его работы знали в Польше, Англии, ему писали коллеги из Швеции. Его цитировали. Он являлся автором полутора десятков книг по биоценозам водоёмов лесостепной зоны европейской части России. Но никогда до этого ни в какую телевизионную голову не приходило навести на него объектив. А тут — нате вам! У него пытались взять интервью, и по какому поводу!

— Я не стану говорить.

— Вы боитесь мести убийцы? — настырничала Варвара.

— Мне нечего сказать по этому поводу.

— Ну, вы же поймите, мы по телевизору вас покажем!

— Спасибо, не надо.

— Жаль-жаль! — Варвара повернулась к оператору. — Ты снимал Стасик?

— Нет. Ты же не сказала… — басом, неожиданно густым для такого тщедушного тела, начал оправдываться явно оплошавший Стасик.

— Эх… — сказала Варвара. — И лицо её передёрнулось. — Ну, ничего. Не хотите — не надо. Я тогда стенд-ап перед дверью сделаю. Так даже круче будет.

Сергей Константинович закрыл дверь, и стал посматривать в дверной глазок. Варвара оборотилась спиной к двери и забормотала в свою «свёклу», уставившись при этом в объектив камеры:

— За этой бронированной дверью скрывается от возможного визита киллера главный и единственный свидетель двойного убийства, случившегося сегодня утром в чекистском доме.

Сергей Константинович закрыл вторую дверь, и что дальше говорило создание с дёргающимся лицом, стало не слышно

— Кто это был? — слабым голосом спросила Ксюша.

— Телевидение.

— Господи! — только и успела сказать жена, когда в дверь снова позвонили.

Теперь Сергей Константинович, прежде чем отпирать, заглянул в глазок. На площадке было уже два телеоператора, репортёры с микрофонами наизготовку, и какой-то немолодой человек с лицом, выдающим явное пристрастие к горячительным напиткам, выставивший руку с диктофоном. Открывать дверь на этот раз Сергей Константинович не стал. Корреспонденты понастырничали, позвонили еще раза три, и спустились вниз. Опять забеспокоилась жена, и опять он доложил ей, что они стали объектом внимания прессы. Так сказать, прославились.

В дверь опять позвонили. Жена крикнула с каким-то надрывом в голосе, чтобы не открывал, но Сергей Константинович, посмотрев предварительно в глазок, уже отворил дверь. На пороге стоял Гаркуша-младший. Он был совершенно копией отца. Такого же роста, с такими же чертами лица. Но если у старшего, несмотря на возраст и многолетнее сидение на ответственных постах, сохранялись явственные следы пребывания на солёном морском ветру, то у младшего всё было так, да не совсем. Он, словно нежная и дорогая буженина, был покрыт тонким слоем белого жирка. Гаркуша-младший являл собой тип бизнесмена из новых, но законопослушных, хотя кто мог поручиться, что это действительно так. Председательствовал в каких-то околовластных предпринимательских общественных структурах, выступал по телевизору и если чем-то был схож с отцом, так это фамильной повелительностью интонаций. Но сейчас он стоял перед Сергеем Константиновичем, и жирноватенькие щеки его тряслись от рыданий и слёзы безостановочно растекались по щекам.

— Вы… вы… видели? Да? При вас? Расскажите…

Менее всего Сергею Константиновичу хотелось возвращаться к событиям сегодняшнего утра, но он впустил Гаркушу-младшего в квартиру и, сидя на кухне, начал рассказывать историю убийства незнакомца и Гаркуши-старшего.

Неожиданно в дверях кухни появилась жена. Она была одета и даже подкрашена, но в меру.

— Сергей! Я больше не могу этого слышать. Я должна уйти. Вы извините, — сказала она, обращаясь к Гаркуше-младшему, — я должна пойти, прогуляться.

— Да, да, да, — только и успел сказать тот и хотел ещё что-то добавить, но жена уже вышла из квартиры.

Следом засобирался и Гаркуша — младший, не перестававший плакать. И, плача, ушёл.

Меж тем, со времени убийства прошло три с половиной часа! Неужели столько?! Хотя казалось — только что; Только что он был почти счастлив. Только что ладони припахивали рыбцом и таксист, вёзший его из аэропорта, непроизвольно вынюхивал аромат рыбы и косился через зеркало заднего вида на увесистую сумку. Сергей Константинович только что предвкушал, как откроет бутылку холоднейшего пива — зря, что ли выбирал постудёнее в самой глубине холодильного шкафа — и они выпьют пивца и начнут скусывать с кожицы нежнейшую рыбью плоть.

Однако, не станем судить человека за то, что он имеет глуповатую привычку рассчитывать и надеяться. Кстати, чаще всего без особых на то оснований. Кто-кто, а Сергей-то Константинович хорошо знал, как устроен круговорот жизни, где понятие «жить» неотделимо от понятия «употребить в качестве пищи». Какие-нибудь инфузории, кажется, только для того и существуют, чтобы иметь удовольствие быть поглощёнными, и в свою очередь доставить несомненное удовлетворение тому, кто их пожирает. А следом некто поглощает поглощателей. В этом мире взаимодействий и взаимозависимостей, являющихся предметом его научных изысканий, права на надежду не полагается никому, кроме человека. Да и его право, скажем так, относительно. Мириады существ, весь этот космос живого, видимый, но по большей части не видимый невооружённым глазом, только затем и существует, чтобы некий человек по имени Сергей Константинович, стоящий на вершине пищевой цепи, мог надеяться, что нелепая история с убийством на его глазах двух человек, сама по себе прекратится, исчезнет из сознания. Просто исчезнет, и всё тут!

И тут зазвонил телефон. Номер не определился. Сергей Константинович снял трубку и алёкнул. В трубке кто-то молчал. Пришлось, поалёкав, трубку положить. Опять кто-то позвонил и промолчал. Зазвонил телефон и в третий раз. Взяв трубку, Сергей Константинович уже в сердцах рявкнул: «Ну, говорите!»

— Это Тамаз бэспокоит. Прафесар! Ти развэ вернулься?. Жена пачему телефон не берёт?

Звонил директор (или как его там?) фирмы, в которой трудилась Ксения. Внешне, смешной такой грузинчик. Маленького росточка, на астрономически высоких каблуках лакированных туфель. Лысина в полголовы, словно суконкой отполирована, а тело волосатое, будто чапыжником заросло. Во всей своей неотразимости он предстал, когда зазвал Сергея Константиновича в сауну. Собственно, сауны, как таковой, не было. Какая тут парилка, когда в роскошном предбаннике с камином, где жарились шашлыки, накрыт был стол. И столешница у стола только малость не прогибалась от выпивки и яств, с грузинским, так сказать, акцентом. Тяжёлое было застолье, а ничего не поделаешь. Накануне Сергей Константинович подписал договор с фирмой Тамаза на сдачу в аренду помещения в Лаборатории. Договор оказался выгодным. И весьма кстати. Деньги не лишние. Они позволяли решить проблему ремонта отопительной системы и организовать полноценный летний выезд в поле комплексной экспедиции, так как Тамаз заплатил аренду сразу за полгода вперёд. Поэтому сотрудникам лаборатории пришлось потесниться, а Сергею Константиновичу принимать изъявления кавказской благодарности.

За столом были ещё двое; «Тэхнический директор» — как представил его Тамаз — весьма упитанный мужчина вполне славянской внешности. Весь вечер он провёл в молчаливых размышлениях о том, что бы ещё такое съесть. Второго Тамаз представил просто: «Знакомса: Помятун — зам па всаким вапросам». Помятун — человечек возраста неопределенного и внешности самой невразумительной — был говорлив, сыпал анекдотами, шутками-прибаутками, взвинчивал тосты за здоровье дорогого шефа, за арендодателя, его супругу — восхитительную женщину, успех нашего дела и вашего также — имея в виду науку, как таковую. Правда, слово «биоценоз» давалось ему с трудом. Он его произносил, как «эбиоциноз». И сам смеялся над своей бестолковостью. Словом, в любой компании Помятун был бы кстати. Несколько портили впечатление татуировки. Для руководящего работника солидной фирмы они как бы и невпопад. Но в теперешние-то времена всё шло в ход, и поэтому два перстня, вытатуированных на пальцах правой руки могли ли кого-то смутить? Был в сауне и еще один персонаж. С ним Тамаз разговаривал исключительно по-грузински, называя его Гела. Он-то был хорош. Сергею Константиновичу подумалось, что Гела мог запросто сыграть Тариэла в экранизации «Витязя в тигровой шкуре», если бы кому-то пришла в голову светлая идея экранизации эпоса. Правда, уши у Гелы были плющеные, как часто случается у борцов. И это несколько портило облик писаного красавца. Однако, могли ли плющеные уши помешать, при случае, совершить любой подвиг? Но подвигов Гела весь вечер не совершал, видимо, за неимением в данный момент острой необходимости. Он жарил шашлыки, разливал спиртное, но сам не пил. Да и ел чисто символически, налегая, в основном, на траву и сыр. Странноватым показалось Сергею Константиновичу руководство фирмы, куда устроилась на работу Ксюша. А куда было деваться? Завод с невинным названием «Преобразователь», на котором она прежде трудилась, и который преобразовывал бюджетные деньги в некие сверхсекретные устройства для армии, рассыпали как горох по полу, и теперь в его цехах привольно расположился рынок, где тон задавали вьетнамцы, мелкие и бегучие, как мураши. Пришлось искать работу. И не очень-то воротить нос. Годы, увы, не те, чтобы фордыбачить. Тем более, что платил Тамаз не скупясь, потому что, по-видимому, ценил квалификацию Ксюши. Она-то и свела его с Тамазом — владельцем многоотраслевой фирмы, которая занималась всем, приносящим прибыль, или, как подшучивал над женой Сергей Константинович, всем, что плохо лежит. Однако, уже второй год аренду Тамаз платил исправно. Такая вот история была с Тамазом.

— Её нет дома, — ответил Сергей Константинович. Она ушла куда-то.

— Зачем ушла?! Слюшай! Когда вэрнётся, пусть пазванит. Да?

— Вы позвоните ей на мобильный. — Посоветовал Сергей Константинович.

— Э! Шмобильный-мобильный! Не берёт, понимаешь!

— Я ей передам, что вы звонили. — И он положил трубку.

В квартире было тихо. Надо чем-то заняться. Чем? Привычная палочка-выручалочка в виде научного журнала не прельщала. Можно пойти на улицу, но Сергей Константинович даже зажмурился от одной только возможности встречи с кем-то из соседей. Он представил, что уже в подъезде столкнется с кем-нибудь, с Аграфеной Филипповной, например, из второго подъезда. Эта тётка была воистину вездесущей. Она имела чудесную способность: быть одномоментно сразу в нескольких местах. Вот и сейчас — думал не без усмешки Сергей Константинович — она во дворе у лавочки, на которой поджидал свою жертву убийца, растабарывает о случившемся с такими же представительницами дворовой общественности. Она же, в тот же момент, поднимается по лестнице в квартиру к Гаркушихе, дабы обсудить форму участия всё той же общественности в проводах Гаркуши, которого хоронить следует безо всяких попов, но как видного члена КПСС с оркестром и знамёнами. По любому: встречи с ней не миновать, и Сергею Константиновичу придётся терпеливо выслушивать её сентенции по поводу бессилия теперешней власти, и внимать сочувственным речам.

Вдруг на кухне что-то загромыхало. Что?!! Сергей Константинович вздрогнул от неожиданности и с некоторой даже опаской вошёл на кухню. Ну, конечно!!! Это стиральная машина включила режим отжима. Судя по всему, жена засунула в машину его джинсы. Центрифуга завертелась, машина начала подпрыгивать и стучать об пол. Ах ты, чёрт побери! Сколько раз обещал он Ксюше, что соберётся и отбалансирует машину, да всё было недосуг. И вдруг ему стало смешно. Да так смешно, нестерпим смешно, что он начал хохотать, хохотать, хохотать… Надо же; всего пугаться начал, даже тварь бессловесную — стиральную машину! И до того дохохотался, что икота началась, и он вдруг понял, что плачет самым форменным образом. Содрогаясь от смеха, вперемешку со слезами, он добрёл до ванной комнаты, включил холодную воду, и сунул голову под струю: «Вот тебе и поели рыбца, профессор! Ха-ха-ха!»