Письма и записки Оммер де Гелль

Павел Вяземский, 1845

«Я не узнаю моей книги ни в издании 1860 года, ни в издании моего покойного и незабвенного мужа (1843–1845). Это заметки, не имеющие ни малейшей связи, сшитые как попало или связанные вместе, но наобум. Правда, я согласилась с мнением моих лучших, самых веских и влиятельных друзей – исключить кое-какие подробности самого конфиденциального характера. Я преклонилась перед волею графа Сальванди. По возвращении моем из России, в конце 1841 года, несмотря на смерть герцога Орлеанского, мои отношения к королевской фамилии сделались еще интимнее, я была в еще большей милости (1842–1845); у ног моих были герцог Немурский, принц Жуанвильский и д'Омаль…»

№ 21. ГРАФИНЕ Л‹ЕГОН›

(Доставлено ею в префектуру в 1836 году и возвращено мне г. Жиске в том же году)

Понедельник, Компьен, 14 июля 1834 года

Я часто виделась с герцогом Немурским с отъезда в Компьен, где он стоял в лагерях. Я его раньше принимала в том же ателье по улице Сент-Оноре. Я долго страдать не умею; заметив волокитство герцога Орлеанского за женщиной, с которой я очень дружна, я с ним объяснилась откровенно, и мы расстались добрыми друзьями. Я вовсе не привязывалась к мужчинам и этим именно брала. Меня считали совершенной дурочкой, и все охотно шли на меня. Правда, я в первое время очень страдала, и герцог Немурский сжалился надо мною. Он был моим конфидентом во время моих интимных отношений к герцогу, и мы часто говорили о нем. Я восемь месяцев провела с ним. Чего же больше?

Герцог Немурский давал большой обед в замке, чтобы взбрызнуть свои генеральские эполеты. В тот же день я совершенно случайно собрала моих школьных товарищей в Компьенском лесу. Они еще все были в пансионе. Полина Мюель, девицы Фульд, Оппенгейм и мисс Марианна Эллис. Девица Кастеллан одна воспитывалась, как птица. Они все собрались на несколько дней у г-жи Андерсон, имевшей свою девочку в том же пансионе. Я одна была замужняя. Я не говорю о г-же Андерсон, которая видала виды: она постоянно нам говорила, что император Николай, будучи великим князем, отличил ее на бале в Эдинбурге. Это было, кажется, в двенадцатых годах или, пожалуй, еще ранее, и она намекала нам, что это было не простое ухаживание и что она вынуждена была пойти замуж за мистера Андерсона, который был простой смертный, но имевший значительные деньги.

Я была в полном смысле маленькой царицей в нашем маленьком обществе. Герцог Немурский, лорд Дуглас, сын герцога Гамильтона, лорд Педжет, третий сын маркиза Англезей, подполковник Негрие, Эдгар Ней, молодой Пажоль прибежали к нам после обеда, немного навеселе. Мы уже были отчасти готовы. Великолепный полдник был сервирован нам королевскими служителями. Шампанское и херес наполняли наши бокалы. Много было паштетов, омаров и особенно много соленых закусок, которые заставляли пить. Г-жа Андерсон напилась до положения риз, одна из первых. Эдгар Ней и Пажоль ухаживали за ней под пьяную руку и осушали втроем одну бутылку за другой отличного хереса. Мы все затем разбрелись по парку. Эдгар Ней с m-me Андерсон, а Пажоль с ее десятилетней дочерью пошли в лес. Я их более не видала до двух часов утра. Евгений Лами, который один с нами полдничал, до прихода прочих кавалеров чертил наши портреты для альбома герцога.

Мои маленькие пансионерки разболтались с герцогом. Он спросил, кто выдумал метр и децимальную систему. Эти маленькие канальи отвечали в один голос: Адам хотел метр, а Ева сантиметр Я увела с досадой герцога и дала ему почувствовать, что стыдно Бурбонскому принцу кощунствовать над несчастной принцессой. Он согласился, но, уходя, обратился к девице Кастеллан (отдавая ей предпочтение, видно потому, что воспитывалась в Сакре-Кёр):

— Почему Зонтаг родила мулата?

— Оттого, что она попробовала уксуса, — отвечала негодница, нимало не конфузясь. Эта глупая шутка, которая всем школьникам и школьницам досыта известна, меня взорвала. Подобных вещей нельзя говорить при мужчинах. Шутка площадная вертелась на слове: уксус. Я уверена, что ни малейшего мулата девица Зонтаг никогда не родила. Они все были навеселе, да и я сама была навеселе, но из этого не следует позволять себе такую невоздержанность в речах. Я заплакала; со мной сделался нервный припадок. Я с трудом держалась на ногах. Герцог наконец сжалился надо мной, и мы удалились в лес. Я с трудом приходила в себя, и то ради герцога, который старался меня рассмешить. Однако в восемь часов я рассталась с веселой компанией и поехала одеваться, чтобы явиться на службу к моему князю. В бальном платье, с обнаженными плечами, накинув мантилью, я вернулась в парк и нашла моих подруг сидящими за ужином и несущими такой вздор, что в голову не полезет трезвому. Я мигнула герцогу и уехала с ним вместе.

Часа в три вернулась Полина Мюель; она взяла ванну, велела себе подать амазонку и седлать лошадей. Разговор с Женкинсоном был неумолкаем и казался очень интимен; меня отделяла от них только перегородка. Я пока у себя держу мою школу и их муштрую; они очень порядочно начинают петь и прислуживать около меня. Им-таки порядочно достается. Я и забавляясь не люблю шутить. Женкинсон преотличная бестия. Он все вьется около моих девчонок, а за Полину я просто боюсь. Кажется, ничего интересного не забыто, а Полине пора вернуться к отцу…. Я при переезде в Париж избавлюсь от моих девчонок и сдам их Луизе Мейер. Они слишком расположены к шалостям: я их, видно, слишком балую и присмотра мало. Напиши мне тотчас пообстоятельнее все, что можно, за и против, все, что ты об этом думаешь.